Текст книги "Тайны Балтийской Атлантиды"

Прежде чем заняться вплотную судьбою Юмнеты, автору настоящей книги представляется, однако же, необходимым сделать отступление, немаловажное для нашего дальнейшего повествования.

В период с IX по XII век ход истории мог сыграть в судьбе протогорода (или, точнее, раннего поселения городского типа) вроде описанного Ибрагимом ибн Якубом и Адамом Бременским, почти столь же роковую роль, как разрушительный всепоглощающий потоп – в судьбе легендарной Винеты. Дело в том, что феодальные государства, образующиеся или укрепляющиеся на поморских, польских, немецких и скандинавских землях, всячески стремились поглотить весьма преуспевшие в своем экономическом развитии сообщества северо-западных славян между реками Лабой-Эльбой и Одрой-Одером. Успешному продвижению упомянутых феодальных государств (пальма первенства в этом кровавом, хотя и прогрессивном, процессе – прогресс, увы, всегда оплачивается кровью! – принадлежала Франкской державе[47]47
  Франкская держава (империя) – раннесредневековое феодальное государство, объединенное под скипетром основателя династии Каролингов (сменившей на престоле прежнюю династию Меровингов) Карла Великого (годы жизни: 768–814), после завоевания этим франкским монархом североитальянской державы германцев-лангобардов (современной Ломбардии), Баварии, земель саксов и пограничных областей («марок») и сохранявшая это название при восточно-франкских преемниках Карла; Восточно-франкская держава со временем превратилась в Германское королевство.


[Закрыть]) на эти «ничейные» (с их точки зрения, как не подчиненные «законной, Богом освященной», то есть – монархической, и притом – христианской власти) в немалой степени способствовала политическая разобщенность и являвшаяся следствием этой разобщенности несогласованность ответных действий северо-западных славянских племен, за исключением упомянутых выше, неизменно враждебных друг другу, вильцев-лютичей и бодричей-ободритов, обитавших на территории позднейших германских земель Мекленбурга и Гольштейна-Голштинии (в восточной части последней). Наступление поморских, польских, немецких и скандинавских (а не одних только немецких) феодалов на северо-западных славян велось под знаменем христианства – религии (или, говоря по-современному – идеологии), неразрывно связанной в описываемый период с феодальным общественным строем, предполагавшим (в отличие от мира исконных славянских верований) разделение общества на господ и рабов, а также способствовавшей созданию и укреплению централизованной государственной монархической власти – не зря еще епископ Кесарийский Евсевий, автор жития первого римского христианского императора Константина I, констатировал, что «Римское царство, явившееся с тех пор (с момента объявления христианства государственной религией оным императором, или, по-нашему, по-русски, святым равноапостольным царем Константином I Великим – В. А.) монархическим, и учение Христово расцвели вместе, в одно и то же время, сила Спасителя нашего сокрушила многоначалие и многобожие демонов и всем людям, эллинам и варварам, проповедовала единое царство Божие».

Этой-то могущественной силе, крайне динамичной и весьма опасной для прежних верований и порядков северо-западных славян, в силу необходимости должен был оказать сопротивление и наш сказочный город, находившийся все еще под управлением не Божьей милостью монарха-самодержца, а «своих старейшин, владычествовавших над ними сообща».

 
«К делу церкви сердцем рьяный,
Папа шлет в Роскильду[48]48
  Роскильда, или Роскильдия (ныне – Роскилле) город в Дании, основанный королем Харальдом Синезубым, столица Датского королевства до 1443 года.


[Закрыть] слово
И поход на бодричаны[49]49
  Земли, заселенные славянским племенем бодричей-ободритов.


[Закрыть]
Проповедует крестовый:
«Встаньте! Вас теснят не в меру
Те язычники лихие,
Подымайте стяг за веру, —
Отпускаю вам грехи я (…)
Все, кто в этом деле сгинет,
Кто падет под знаком крестным,
Прежде чем их кровь остынет —
Будут в царствии небесном!»
 

Граф А. К. Толстой. «Боривой».

Уважаемый читатель уже узнал из настоящей книги о вооруженной борьбе славянского племени «вельтаба» с войсками польского князя, да и Адаму Бременскому было хорошо известно о военных походах под знаком христианского Креста (хотя и до официального начала эпохи Крестовых походов, датируемой, как известно, 1096 годом) на славян, в том числе – и на «знаменитейший и богатейший город Юмну»:

«Король Магнус (Магнус I, король Норвегии, ставший в 1042 по наследственному договору также королем Дании, о чем нам с уважаемым читателем уже известно – В. А.) был любим данами за свою справедливость и храбрость, но страшен для славян, которые после смерти Кнута беспокоили Данию[50]50
  Когда во главе северо-западных славян становился сильный предводитель, они и сами совершали набеги на соседей, часто весьма успешные.


[Закрыть]. Ратибор, славянский князь, был убит данами (…) Желая отомстить за его смерть, винулы (в данном случае – венды-славяне, хотя изначально этнонимом «винулы» именовали себя германцы-лангобарды – В. А.) уже тогда явились со всем своим войском и, разоряя окрестности, дошли до самого Рибе. А король Магнус, возвращаясь в это время из Норвегии, случайно высадился в Хедебю. Тут же собрав отовсюду датские силы, он встретил покидавших Данию язычников на полях Хедебю. Там, как говорят, было убито 15000 человек, после чего мир и радость были обеспечены христианам на все время правления Магнуса».

Враги северо-западных славян: франкские воины Карла Великого

В схолии 56 (57) к тексту хроники Адама Бременского говорится конкретно о морском набеге – «викинге» – конунга Магнуса на Юмну:

«Король Магнус с сильным флотом осадил богатейший славянский город Юмну. Обе стороны понесли равные потери. Магнус устрашил всех славян. Он был благочестивым юношей невинной жизни; поэтому Бог и даровал ему победу во всем».

Это случилось наверняка в 1043 году. Уже в первой главе настоящей книги было указано на то, что исландские источники («Хеймскрингла» и «Фаргскиннасага») подтверждают: Магнус тогда «напал на славян в Йомсборге», победил их и сжег их твердыню. Хотя Магнус в указанное время воевал также в Дании и в земле бодричей-ободритов, сообщения исландских источников, судя по всему, подтверждают тождественность Юмне и Йомсборга.

Тот, кто верит в тождественность древней Юмны и современного Волина, может на основании результатов археологических раскопок легко убедиться в склонности как Адама Бременского, так и авторов исландских саг к преувеличениям. А 1043 году от нападения пострадал не сам Волин, но лишь его пригороды, или говоря по-нашему – посады. Гораздо больший ущерб городу «Волыну» и его окрестностям нанес лишь более широкомасштабный «викинг» датского короля Эрика I Эйегода полстолетия «с гаком» спустя, в 1098 году. Об этих событиях сообщает нам весьма подробно датский хронист-летописец Саксон Грамматик (годы жизни: приблизительно 1150–1216), к сожалению, не посвятивший ни единой строчки предыдущему походу флота «данов» на Волин, состоявшемуся в 1043 году. В то же время, Саксон (к которому мы будем еще не раз обращаться в ходе нашего дальнейшего правдивого повествования) внес еще большую путаницу в вопрос тождественности или нетождественности Юмны и Йомсборга, сообщая в своей латинской хронике «Gesta Danorum» («Деяния датчан», или «Деяния данов») о городе под названием Юлин. К счастью, из сравнения описаний обстоятельств похода обоими хронистами – Саксоном и Адамом – например, смерти Харальда Синезубого в Юмне, можно сделать вывод о том, что оба летописца имели в виду не два разных, а один и тот же город.

Раннесредневековым городам угрожали не только нападения извне, но и опасность быть вовлеченными во внутренние смуты, возникающие в феодальных государствах в процессе укрепления центральной власти. Внешнеторговые и связанные с ними внешнеполитические связи этих городов порой вольно или невольно вовлекали их в такого рода смуты и междоусобицы. Так, например, Адам Бременский сообщает о вооруженном конфликте между упомянутым выше датским королем Харальдом Синезубым и его сыном Свеном Вилобородым (986–1014):

«Ибо тогда (в 986 году – В. А.) Свен-Отто(н – В. А.), сын великого Харальда, короля данов, предпринял многочисленные интриги против своего отца, уже пожилого и слабого, и, на мереваясь свергнуть его с трона, вступил в сговор с теми, кого отец заставил креститься против воли. Итак, внезапно возник заговор, в результате которого даны отреклись от христианства, поставили королем Свена, а Харальду объявили войну. Последний с самого начала правления все свои надежды возлагал на Бога, а теперь в особенности вверил исход дела Христу и, хоть и ненавидел войну, решил защищаться с помощью оружия. И вот, идя на войну, как второй Давид, он печалился о своем сыне Абсалоне (Авессаломе[51]51
  Авессалом – третий сын древнеизраильского царя-псалмопевца Давида; восстал против отца, был разбит, во время бегства запутался длинными волосами в ветвях дерева и был убит преследователями. По-датски имя «Авессалом» произносится как «Абсалон».


[Закрыть] – В. А.), скорбя более о его преступлении, нежели о собственных опасностях. В этой несчастной и «большей, чем гражданская война», схватке партия Харальда потерпела поражение. Сам король был ранен и бежал с поля боя; сев на корабль, он отправился в славянский город под названием Юмна. Вопреки ожиданиям, – ибо тамошние жители были язычниками, – он был ими радушно принят, но через несколько дней умер от этой раны и отошел в исповедании Христа».

Совершенно ясно, что столь откровенный переход города северо-западных славян Юмны на сторону одной из враждебных партий охватившей Датское королевство гражданской войны не мог не привести к печальным для Юмны последствиям. Эти печальные последствия были описаны не только в хрониках немца Адама Бременского и дана Саксона Грамматика, но и в исландских сагах, хотя в последних место действия было названо не Юмной (Йумной), а Йомсборгом.

Кроме перечисленных нами выше факторов, существованию многих ранних городов угрожали и глубокие социально-экономические изменения. Будущее принадлежало тем из этих городов, которые, вписавшись в феодальную организацию, перейдя под защиту могущественных территориальных властителей, заручившись привилегиями, способствовали переходу к массовому ремесленно-товарному производству для нужд внутреннего рынка. Многие же поселения городского типа, достигшие ранее процветания в качестве центров межрегиональной торговли и производства, начали в описываемый период приходить в упадок, поскольку их не защищала сильная рука, а их экономический тыл (или, выражаясь языком современной экономической географии – «хинтерланд»[52]52
  Хинтерланд – зона тяготения (влияния) транспортного узла; территория, которая по преобладанию транспортных потоков в определенных направлениях тяготеет к тому или иному крупному транспортному узлу (в первую очередь – морскому порту). В узком смысле слова – сухопутная зона тяготения морского порта (транспортные узлы и сеть, которые ориентированы и специализируются на обслуживании грузов этого порта) в противоположность форланду – внешней водной зоне влияния порта (остальные морские порты, в которые из данного порта следуют суда с грузами).


[Закрыть]) уже не соответствовал новым потребностям. Возможно, жителям и соседям таких приходящих в упадок раннесредневековых городов этот казавшийся им неожиданным упадок нередко представлялся Божьей карой за прежнюю, вызванную экономическим процветанием, «непомерную гордыню», закладывая тем самым основу будущих легенд, вроде легенды о погружении безмерно возгордившейся, погрязшей в грехах, Винеты в бездну вод. Руководствуясь теми же соображениями, что и сочинители этих легенд, и в сходных выражениях – хотя и, разумеется, в совсем иную, гораздо более древнюю, эпоху! – описывал, например, ветхозаветный пророк Иезекииль имеющее, вне всякого сомнения, иное историческое объяснение, падение финикийского города Тира:

«Как погиб ты, населенный мореходцами, город знаменитый, который был силен на море, и жители его, наводившие страх на всех обитателей его!(…) Ибо так говорит Господь Бог: Я сделаю Тебя городом опустелым, подобным городам необитаемым, когда подниму на тебя пучину, и покроют тебя большие воды… Ужасом сделаю тебя, и не будет тебя, и будут искать тебя, но уже не найдут во века(…) Когда приходили с морей товары твои, ты насыщал многие народы; множеством богатства твоего и торговлею твоею обогащал царей земли. А когда ты разбит морями в пучине вод, товары твои и все толпившееся в тебе упало (…). И не будет тебя вовеки». При всем желании нельзя не заметить явного сходства не только с тем, что писал (или, вернее, пересказывал) в своих диалогах Платон о гибели Атлантиды, но и с гораздо более поздними сказаниями о гибели «прегордой» Винеты…

Подобно Тиру – крупнейшему и богатейшему городу древних финикийцев (чьей колонией якобы была Винета), попал под огненные жернова (или колеса, как кому больше нравится) истории, чтобы быть беспощадно размолотым ими, и якобы «знаменитейший и величайший из всех городов Европы». Возможно, он был неизлечимо болен уже в пору, когда Адам Бременский восхвалял его на все лады, приписывая ему разные чудеса. Юмна встретится нам еще раз только в «Славянских хрониках» Гельмольда из Босау (около 1120 – после 1177 года). Зато мы узнаем о Юлине – крупном, многолюдном, но не идущем ни в какое сравнение с блестящей Юмной раннесредневековом городе на побережье Одер-Гаффа. Несомненно, это – сегодняшний Волин, упоминаемый в письменных источниках, начиная с 1140 года, под названием «Вулин», «Вилин» или «Виллин». В отличие от Юмны, Юлин – не славянское название, а, скорее всего – измышление христианских летописцев, учитывающих как первоначальное название поселения и его прежнее значение, так и его языческое прошлое: основание города было приписано римскому полководцу Юлию Цезарю (аналогичная легенда была связана и с происхождением города Вольгаста).

До сих пор еще не существует полной ясности по вопросу политического положения тогдашних юлинцев. Несомненно, им приходилось прежде противостоять захватническим поползновениям, исходящим как со стороны датских охотников за «зипунами» и польского феодального государства, так и со стороны властителей западных славян. Так, им постоянно угрожал поморский князь (именуемый немцами «герцогом Померании»), особенно с момента переноса им своей резиденции из Колобжега (то есть буквально «Прибрежного» – немецкого Кольберга) в Камень-Каммин на грани XI–XII веков. Вследствие померанской экспансии Юлин лишился большей части своего экономического пространства на материке и, в результате, видимо, очень скоро проиграл конкурентную борьбу с другими торгово-ремесленными центрами – такими, как Щецин-Щетин-Штеттин, Узедом и Вольгаст. Вдобавок ко всем бедам Юлина, польский князь Болеслав III Кривоустый, или, по-немецки – Шифмунд (1102–1138), завладел устьем Одера, подчинил своей власти поморского князя Вартислава I и вынудил того принять христианство со всеми своими подданными. В ходе этого конфликта между соседними государями юлинцам, судя по всему, удалось сохранить определенную, хотя и сильно ограниченную автономию. Ибо, как мы скоро убедимся вместе с уважаемым читателем, Крест приблизился к ним незаметно, как бы исподволь.

Как сообщал Гельмольд из Босау в своей хронике через полвека после описанных выше событий, «среди всех северных народов одни лишь славяне были упорнее других и позже других обратились к вере (во Христа – В. А.). А (…) славянских народов много, и те из них, которые называются винулами, или винитами, в большей [своей] части относятся к Гамбургской епархии. Ибо Гамбургская церковь, помимо того, что она, будучи столицей митрополита, охватывает все народы или государства севера, имеет также определенные границы своей епархии. В нее входит самая отдаленная часть Саксонии, которая расположена по ту сторону Эльбы, называется Нордальбингией[53]53
  Изначально Нордальбингия была заселена германцами-саксами, после выселения значительной части (десяти тысяч семейств) которых франкским монархом Карлом Великим на освободившихся землях были поселены славянские союзники франков, на которых было перенесено имя нордальбингов (или, в латинизированной форме, нордальбиан).


[Закрыть] (буквально: «областью Северной Эльбы» – В. А.) и населена тремя народами – дитмаршами, гользатами, штурмарами. Оттуда граница тянется до земли винитов (венетов – В. А.), тех именно, которые называются ваграми, бодричами, хижанами, черезпенянами (то есть живущими за Пеной – В. А.), и [дальше] до самой реки Пены и города Димина. Здесь лежит граница Гамбургской епархии. Поэтому не следует удивляться, что достойнейшие пастыри и проповедники евангелия, Анскарий (так Гельмольд именует Ансгария – В. А.), Реймберт (Римберт – В. А.) и, шестой по порядку, Унни, усердие которых в обращении народов стяжало им такую великую славу, столько труда вложили в попечение об обращении славян, но ни они сами, ни их помощники никаких плодов, как мы читаем, у них не достигли. Причиной этого было, как я считаю, непреодолимое упорство этого (славянского – В. А.) народа, а не равнодушие проповедников, которые до такой степени были преданы делу обращения народов, что не жалели ни сил, ни жизни». Кто бы сомневался! И, тем не менее, призвание епископа Оттона Бамбергского, в качестве миссионера, в устье Одры польским князем Болеславом III было, вероятно, продиктовано не только заботой «рьяного сердцем к делу церкви» (используя выражение графа Алексея Константиновича Толстого из былины «Боривой) кривоустого польского князя о спасении душ славянских язычников. Скорее всего, Болеслав стремился перехватить в этом, как понятно всякому христианину, добром и благочестивом деле инициативу у германских епископств, также претендовавших на просвещение этих косневших в язычестве земель светом Христовой веры. Обеспокоенный этим, князь Болеслав III Кривоустый еще тремя годами ранее направил в Юлин проповедовать христианство некоего испанского монаха, не преуспевшего, впрочем, в порученном ему благом деле. Теперь же исправить положение Болеслав III поручил епископу Оттону. Для критической оценки характера и итогов миссионерской деятельности Оттона Бамбергского в Померании-Поморье необходимо учитывать политическую подоплеку порученной ему Болеславом миссии, а также определенную нетерпимость и вполне понятное желание славы (если не сказать – тщеславие), свойственное новостным сводкам с фронтов религиозных войн эпохи Средневековья. Так, один летописец утверждал в своей хронике, что громадные змеи и издающие пронзительные крики дикие животные – в действительности, надо полагать, обыкновенные гадюки и журавли – пытались заступить путь неустрашимому посланцу Божьему, препятствуя его благочестивой миссии. Наверняка и сообщения о местном славянском населении и восприятии последним проповеди епископа Оттона были не свободны от аналогичных искажений.

Римский император Юлий Цезарь, легендарный основатель Юлина-Волина

Проповедническая миссия Оттона Бамбергского в Юлине едва не завершилась его мученической смертью, хотя епископ сумел своевременно укрыться в княжеском замке. Ибо «всякий раз, когда он обращался к народу с проповедью, можно было видеть варваров (язычников-славян – В. А.) бегущими наперегонки с мечами и дубинками и со всяким случайно подвернувшимися тому или иному из них под руку оружием; одни засыпали ему глаза песком, другие неустанно бросали в него камни; они скрежетали зубами и вопили, стараясь перекричать, так что, казалось, все сговорились любыми возможными способами убить этого единственного человека (епископа – В. А.) (Житие епископа Оттона Бамбергского, написанное прюфенингенским монахом. В: Историографы немецкой древности 96. Лейпциг 1928)[54]54
  Das Leben des Bischofs Otto von Bamberg nach einem Prüfeninger Mönch.
  In: Geschichtsschreiber der deutschen Vorzeit 96. Leipzig 1928).


[Закрыть].

Всякому читателю, знакомому с особенностями языка Библии, станет уже из употребляемых выражений ясно, что речь идет отнюдь не о беспристрастном изложении хода событий. Тем не менее, очевидно, жители Юлина не походили или больше не походили на славящихся порядочностью, дружелюбием и гостеприимством жителей Юмны («по нравам и гостеприимству нельзя было найти ни одного народа, более достойного уважения и более радушного, чем они»), чья веротерпимость получила столь высокую оценку от Адама Бременского. Юлинцы не побоялись даже посягнуть на неприкосновенность княжеского замка, так что Оттону со свитой пришлось спасаться бегством на материк по мосту – впервые упомянутому в данной связи летописцем. Вследствие чего епископу не удалось совершить крайне своеобразную коммерческую сделку – приобрести у юлинцев по бросовой цене – всего за «пятьдесят талантов серебра»! – бесценную реликвию, а именно – копье Юлия Цезаря, которому, как нам уже известно, многими на протяжении истории приписывалось основание Юлина, о чем свидетельствовал упомянутый выше мекленбургский рыцарь-стихотворец Эрнст фон Кирхберг. Стремление представителей римской (хотя и христианской) церкви подчеркнуть свое преемство от древнего Рима, представляется вполне понятным.

Юлинские горожане, в числе которых, вероятно, был и корабельщик Нидамир (Недамирис, Недамер), вскоре предоставивший Оттону три корабля для переправы, в ходе переговоров сумели убедить миссионера попытать сначала счастья среди жителей соседнего Щетина, заверяя проповедника, что, если щетинцы согласятся внять его благой вести и окрестятся, то они, юлинцы, непременно последуют их примеру. Если юлинские старейшины таили коварные помыслы, надеясь, что жители соседнего города попросту без лишних слов побьют Оттона и его спутников камнями, их расчеты не оправдались. Шетинцам пришлось вступить в переговоры с Болеславом III Польским, призванным на помощь епископом Оттоном, решившим использовать, в качестве «ультима рацио», как говорили римляне, то есть последнего довода, этот «административный ресурс». Устрашенные благочестивым польским князем, угрожавшим вразумить их «убийством и пожаром», «жестоковыйные язычники» Шетина приняли христианскую веру. Увиденное в щетинских языческих святилищах (а с христианской точки зрения – идольских капищах) епископом Оттоном, вероятнее всего, было аналогично тому, что можно было узреть и в языческих капищах Юлина.

«В этом городе располагались, в небольшом удалении, друг от друга, два построенных с великим тщанием и искусством здания, именуемых издревле континами (лат. continue), ибо они содержали (лат. continerent) внутри себя изображения богов, в которых глупый языческий люд почитал бога Триголуса (славянского бога Триглава – В. А.). Кроме того, у горожан был обычай содержать красивого сложения лошадь, именуемую лошадью бога Триголуса. Ее седло, украшенное золотом и серебром, как подобает седлу бога, также хранилось идольским жрецом в контине. Оседланный им, божественный конь, выводился в определенном месте и в определенное время, когда (…) языческий народ сходился на собрание вопрошать оракула о знамениях. Тогда они в беспорядке расставляли многочисленные копья и пускали коня Триголуса проходить между ними. Если он при этом не касался ни одного из копий, это считалось добрым знамением, и они, сев на коней, отправлялись в поход за добычей. Если же конь, проходя между копьями, касался одного из них, они верили, что божество тем самым запрещает им садиться на коней, и начинали гадать посредством жребия, дабы узнать, следует ли им выступать в поход за добычей на кораблях по морю или же пешим строем по суше. Десятую часть всей захваченной ими добычи они по обычаю отдавали святилищу (…) Наконец эти храмы были переданы во власть епископа, разорены и разрушены по его приказанию (…) Идол Триголуса был разбит им собственноручно, а три его посеребренные главы, от которых происходит имя Триголус (Тригав – В. А.), он позднее взял себе и отправил их, с изъявлениями надлежащей благодарностью Христу, блаженной памяти папе Калисту (папе римскому Каликсту III – В. А.) как свидетельство своих трудов по обращению этих язычников в истинную (христианскую – В. А.) веру».

Приведенное выше истолкование представляется – при всем уважении к миссионерской деятельности епископа Оттона и присных его! – недостаточно глубоким (или недостаточно широким, как кому больше нравится). Прикосновение священного коня Триглава к одному из беспорядочно расставленных копий считалось дурным знаком не только в отношении грабительских походов, совершаемых в конном строю. Культ, связанный с конями и Триглавом, вероятно, имел решающее значение для всего богослужения (или, с христианской точки зрения – идолослужения), совершаемого в храмах как Щетина, так и Юлина-Волина. При том, что в Юлине-Волине, наряду с Триголусом-Триглавом, существовал, вероятно, и культ собственного, местного языческого божества, а также четырехглавого Святовита, или Световита (именуемого немцами «Свантевитом»). Но у нас с уважаемым читателем еще будет возможность, подробнее ознакомиться в дальнейшем с пантеоном северо-западных (или, если угодно, южнобалтийских) славян.

После своей победы над идолами и разорением идольских капищ в Щетине, при поддержке Болеслава III Польского (незаменимая все-таки вещь «административный ресурс»!), епископ Оттон с триумфом возвратился в непокорный Юлин. На этот раз его миссии сопутствовал успех. Если по-прежнему верить «Житиям» Оттона, он нашел город заболоченным и грязным; ничто не указывало на присутствие заморских купцов (или «гостей», говоря «по-древнерусски»); не было никакого «котла Вулкана», указующего своим светом мореплавателям путь в юлинскую гавань. И, тем не менее, биографы, или агиографы Оттона описывают Юлин как крупное, укрепленное поселение, вполне достойное стать епископской резиденцией (что и произошло со временем, в 1140 году от Рождества Христова).

Кстати говоря, богоугодная миссия Оттона Бамбергского в сдавянском Поморье на этом не закончилась. Надпись на кресте, воздвигнутом в 1928 году на замковой стене города Узедома, гласит:

«На сем месте в Троицын день 1128 года вожди вендов в Западной Померании приняли христианство. Богу угодно не вынужденное, но добровольное служение. Оттон Бамбергский».

«Что написано…, то не вырубишь»…Тем не менее, в действительности не все прошло так гладко, как написано. Вплоть до середины XII века, когда уже вовсю шла кровопролитная «священная война» крестоносцев с сарацинами за Святую Землю, Узедом оставался ареной не менее жестоких баталий за веру, в которых славянское население острова силой оружия отстаивало свое право поклоняться многоглавым, много ликим праотеческим богам. Славяне-раны на острове Руге (по-немецки – Рюгене), сопротивлялись христианизации еще в 1168 году. Разумеется, их мотивом было не только (и не столько) «языческое упрямство», но и вполне материальные соображения. О чем красноречиво свидетельствуют хотя бы приведенные в «Славянских хрониках» Гельмольда из Босау, продолжателя Адама Бременского, обращенные к христианскому епископу Герольду, увещевавшему славян отвратиться от идолов и принять веру Христову, на народном собрании в основанном немцами на месте древнего славянского поселения, городе Любеке, обличительные слова знатного славянина князя Прибислава, принадлежавшего к обитавшему на самом западе «земель славов» племени вагров[55]55
  Вагры – жители славянской области Вагрия, одно из четырех главных племен, входивших в состав племенного союза ободритов-бодричей. Область расселения их племени в тридцатые годы XII века была присоединена к немецкому Саксонскому герцогству.


[Закрыть]: «Твои слова, достопочтенный епископ, – Божьи слова и ведут нас к спасению нашему, но как вступим мы на этот путь, когда мы опутаны столь великим злом? Чтобы ты мог понять мучение наше, выслушай терпеливо слова мои, ибо народ, который ты здесь видишь, это – твой народ, и справедливо будет нам раскрыть пред тобой нужду нашу. И тогда ты сам посочувствуешь нам. Ибо государи наши так жестоко поступают с нами, что из-за платежей и тягчайшей неволи смерть кажется нам лучше, чем жизнь. Вот в этом году мы, жители этого маленького уголка, уплатили тысячу марок герцогу, потом столько-то сотен марок графу, и этого еще мало, ежедневно нас надувают и обременяют вплоть до полного разграбления. Как приобщимся мы к новой вере, как будем строить церкви и примем крещение, – мы, перед которыми ежедневно возникает необходимость обращаться в бегство? Но если бы было такое место, куда мы могли бы убежать! Если мы перейдем (реку – В. А.) Травну, там такое же несчастье, если пойдем на реку Пену, и там все так же…»

Утверждение власти короны и креста над очередной областью неизменно означало для последней конец самоопределения и независимого развития. Одним из путей, которым те северо-западные славяне, что жили на самом балтийском побережье, пытались вырваться из-под двойного гнета, был морской разбой – весьма распространенная со времен седой древности форма первоначального (по Марксу-Энгельсу и иже с ними) накопления, в которой поморяне вовсе не были новичками, ибо практиковали ее издавна. Теперь же морской разбой показался им выходом и спасением от угрозы обнищания. Вот и град Юлин стал, выражаясь языком нордических саг, «гнездом вендских соколов». Не зря и Прибислав ссылался в своих жалобах епископу (и, надо думать, саксонским вельможам) на все возраставшую нужду, толкавшую вагров на занятие пиратством:

«Что же остается другое, нежели, покинув землю, не уйти на море и жить там в пучинах. И разве наша вина, если мы, изгнанные с родины, возмутим море и отберем дорожные деньги у данов или купцов, которые плавают по морю? Разве это не будет вина государей, которые нас на это толкают?»

К сказанному Прибислав прибавил: «Если герцогу и тебе угодно, чтобы у нас с (саксонским – В. А.) графом (Адольфом – В. А.) была одна и та же вера, пусть будут нам даны права саксов на владения и доходы, и мы с охотой станем христианами, построим церкви и будем платить причитающуюся с нас десятину».

Епископ и граф Адольф сделали из слов Прибислава надлежащие выводы, повелев впредь проповедовать слово Божие славянам на понятном тем языке (хотя необходимость этой меры, казалось бы, должна была быть ему очевидной с самого начала – как, скажем, просветителям славян светом христианской веры «с другого конца Европы» – святым братьям-миссионерам Кириллу-Константину и Мефодию!):

«И епископ Герольд освятил церковь в честь св. Иоанна Крестителя, при чем присутствовали, проявляя свою преданность Господу, благородный граф Адольф и его благочестивейшая супруга Мехтильда. И повелел граф народу славянскому, чтобы он приносил своих покойников для погребения во двор церкви и по праздникам сходился бы в церковь слушать слово Божье.

А слово Божье, согласно порученному ему посланничеству (проповеднической миссии – В. А.), излагал им пастырь Божий Бруно, имея проповеди, составленные на славянском языке, которые произносил понятно для народа. И с этого времени славяне воздерживались приносить клятвы у деревьев, источников и камней, а застигнутых на каких-либо преступлениях приводили к своему священнику, чтобы тот испытывал их (раскаленными – В. А.) железом или лемехами. В эти дни славяне распяли на кресте одного дана. Когда Бруно известил об этом графа, тот призвал их к суду и наложил на них денежную пеню. И отменил этот вид смертной казни в своей земле…».

Вот мы и дошли, наконец, до последнего летописца, способного передать нам сообщения, непосредственно касающиеся судеб загадочной Винеты. Ибо, хотя датский священник и хронист Саксон Грамматик немногим позже занес на пергамен удивительные сведения о славянском городе Юлине, автору настоящей книги не хотелось бы пока что обращаться к его свидетельствам. Поскольку оригинал хроники Саксона (естественно, рукописный) сохранился лишь в виде отдельных фрагментов, существуют веские подозрения, что первый издатель этой хроники в печатном виде некоторые изменил некоторые указания на расположение населенных пунктов по собственному вкусу. Впоследствии мы коснемся подробнее вопроса обоснованности или необоснованности подобных подозрений. Впрочем, свидетельства Саксона, в нашем случае, представляются, хотя и небесполезными, но отнюдь не необязательными.

Итак, нашего последнего, по времени жизни, свидетеля звали Гельмольд. Он был родом из селения у Плёнского (по-польски – Плуньского) озера на северном берегу Эльбы. Это местечко, расположенное изначально в населенной славянами области Вагрии (откуда происходил красноречивый обличитель «неправд» христианских миссионеров Прибислав), называлось Босау, или Бозау[56]56
  В первоначальной редакции перевода – Бузу.


[Закрыть] (Bosau, Buzu, Bozoe, Buzoe, Bozove). Основываясь на трех последних написаниях, некоторые историки считали, что славянское название этого поселка, лежавшего на Плуньском озере, было Божово[57]57
  См. Первольф И. Германизация балтийских славян. СПб., 1876. С. 122; Boguslawski W. Dzieje Slowianszczyzny p61nocno-zachod-niej do polowy XIII w. Т. III. – Poznan, 1892. S. 324).


[Закрыть]. Возможно, именно данное обстоятельство вдохновило Гельмольда Босауского на написание «Славянских хроник». Содержащиеся в этих хрониках сведения о событиях до 1066 года Гельмольд заимствовал – в форме прямых или перефразированных – цитат из труда Адама Бременского. В эпоху, когда такие летописи существовали только в форме рукописей, подобное заимствование было не только обычным делом, но и всячески приветствовалось, ибо свидетельствовало о начитанности, так сказать, заимствователя-«списателя» (понятий «плагиат» и «плагиатор» в ту пору не существовало), его знакомстве с вопросом. Кстати говоря, сказания о Винете неоднократно переписывались (а затем – и перепечатывались) вплоть до нашего времени, и это никого, похоже, не смущало (да и поныне не особенно смущает). При описании событий, происходивших в 1066–1115 годах, Гельмольд использовал как устные сказания, так и письменные документы; при описании событий после 1171 года – не только письменные документы, но и опросы очевидцев, как и свои собственные впечатления о событиях, которым сам был свидетелем. При этом, разумеется, те или иные события оставались ему неизвестными (так, например, он не получил известия о завоевании войском датских и поморянских крестоносцев славянского города Арконы в 1168 году и потому не отразил столь важное событие на страницах своих хроник), однако же он, как и другие, как до, так и после него, не мог не поддаться чарам прекрасной и загадочной Винеты: