Текст книги "Мать демонов"

– Под недоразумением ты понимаешь Шакала? – спросил Каи. – Я скажу слово – и он тоже отправится в изгнание?

– Ты останешься, – пожал плечами верховный.

– Этого мало.

– Серис, ты святоша, но не говори, что ты слеп, – Раммак прищурился. – Ты был там, в городе. Видел людей. Им больше не нужен Шакал. Равно как и Атама, Усир, и все боги, которых ты вспомнишь. Единый благоволит беднякам, и толпе это нравится. Что бы сделал иль-Аммар? Побросал проповедников в ямы? Но такая охота никогда не кончится: на их место придут другие, а против всего города бессилен даже Царь Царей.

– Ты предлагаешь вовремя перебежать к победителю?

– В этом и заключается игра, – морщины смяли татуировку на лбу верховного. – Тот, кто играет честно, обрекает на смерть себя и других. Он слишком твердолоб, чтобы остановить кровопролитие.

Каи залпом осушил чашу и вытер со лба пот.

– Если бы не твоя игра по правилам, иль-Аммар был жив, – говорил Раммак. – И бунта бы не случилось. И пусть город готов вспыхнуть, всех смертей можно было избежать.

Каи отвернулся. На пару вздохов в садике воцарилось молчание.

– Что ты сделаешь, если я не соглашусь? – наконец спросил жрец.

– Я? – казалось, верховного удивил вопрос. – Я отпущу тебя в любом случае. Мое дело может выгореть, но твое проиграно. Твое божье войско в осаде на Песьей площади. Сделай то, что я хочу – и останешься при дворе. Нет… – он развел руками, – что же, у меня есть доводы и посильнее.

Его слова повисли в душном воздухе, а в голове Каи словно гудел собственный гонг. Дети? Самая сокровенная тайна, хранимая бережно, как священная реликвия… Боясь, что голос его выдаст, Каи вопросительно поднял брови, и Раммак уронил единственное слово:

– Сатра.

Он покинул верховного на переломе дня, когда солнце начинает понемногу клониться к вечеру. Столица дышала зноем. Ветер поднимал с мостовых бурые, как жевательная трава, облака пыли, только вездесущие мухи сновали в душном мареве. Пожалуй, лучшего времени, чтобы проникнуть в осажденный храм, не найти – в сезон засухи, после полудня… самая кровавая бойня стихает в это время дня.

– Что если нам не дадут пройти?

Каи бросил взгляд на мост, который все утро был ареной противостояния стражи и бунтовщиков.

– Они не посмеют, – отрезал капитан.

Жрец с сомнением покачал головой, но на него не обращали внимание.

За каналом они трижды встречали погромщиков: и беженцы, и ремесленники, и даже пара купцов в засаленных халатах… завидев вооруженный отряд, они зашевелились, но так и не вылезли из тени. Сандалии солдат зашлепали по пустынной улице меж рядами каменных львов.

Каи дорого бы дал, чтобы ехать в Старый Город, а не к Песьей площади. Двое слуг обмахивали его опахалами, еще один держал пергаментный зонтик от солнца – но все это сродни золоченой клетке. Солдаты молча направляли носилки, куда приказал верховный жрец.

Когда капитан забарабанил в ворота храма, словно невидимая волна прокатилась по головам. Над площадью повисла гнетущая, пугающая тишина. Храм Шеххана молчал.

Каи не назвал бы это осадой. Да, что-то неуловимо изменилось в воздухе. Навесы и циновки так же покрывали мостовую, воздух смердел вонью немытых тел, чесноком и чадом жарящегося масла… Но осада? Скорее, из взглядов исчезла всякая надежда. Глаза беженцев были тусклыми и пустыми.

Наконец черные створки приотворились. Поймав взгляд капитана, Каи сошел с носилок и протиснулся в щель. Один. Ворота не успели закрыться, а он уже слышал щелканье кнута – воины Раммака спешили убраться с Песьей площади.

– Кого я вижу! Первый Распорядитель? С охраной от Раммака?

Меньше всего жрец ожидал увидеть Умм Ба́хри, командира храмовой дружины. Из-за его плеча нервно улыбался Хафрай, еще дальше… Верховный Солнечного Владыки, Первый Распорядитель Атамы, еще один Воздающий – на сей раз из храма Джаха́та, покровителя ученых и писарей.

Все они прежде едва замечали жреца, а теперь смотрели с опаской. Они знали, это он заварил варево – пока сами они не решались заговорить в присутствии Раммака.

– Что это, Серис? Совпадение?

Командир не произнес ритуального приветствия, и в словах его сквозила угроза, но голос дрогнул. «Он боится, – вдруг понял Каи. – Боится меня, как раньше верховного».

– Раммак следил за мной несколько дней, – устало проговорил жрец. – Его люди подстерегли меня утром и захватили в плен.

Расталкивая соседей, вперед выбрался Распорядитель Усира, еще один толстяк, неприлично тучный в голодающем городе.

– Желтый бог воплотился в тебе, Каи Серис! – заискивающе сказал он. – Мы рады видеть тебя в добром здравии!

Они увлекли его к храму и кружили, как осы над медом. «Как у кочевников… тот, кто убил старого вождя, становится новым и внушает благоговение, – думал Каи. – Я просто заменил им Раммака».

Храмовые сады едва ли отличались от площади за стеной. Дым костров тянулся в небо неряшливыми космами, повсюду пестрели шатры и палатки солдат.

– Чего он хотел? Зачем отпустил к нам? – сыпал вопросами командир дружины. Он вел Каи к аллее, вдоль которой выстроились истуканы с песьими мордами.

– Хочет, чтобы я убедил вас принять узурпатора.

– И ты… – начал Бахри, но Каи не дал ему договорить.

– Я все это начал. Глупо останавливаться на полпути, – жрец слабо улыбнулся. Бессонная ночь и безумное утро давали о себе знать: голова гудела, и он едва слышал собственные слова.

– Мы продолжали твое дело! Даже когда думали, что ты убит, – заверил незнакомый жрец. Властные команды заглушили его слова: десятники и капитаны сгоняли воинов на площадку перед пилонами.

Пройдя под увитой плющом аркой, Каи остановился. На возвышении для медитаций восседал юноша в золотой маске. Его окружали двенадцать слуг с опахалами из страусиных перьев. Жрец наскоро пересчитал края белых одежд, что выглядывали один из-под другого. Двенадцать. Число Царя Царей. Проклятье! Они раскопали даже копию маски, не хватало венца – того, что можно взять лишь в Красном дворце.

Каи обернулся к командиру, который явно руководил сборищем, но юноша опередил его:

– Желтый бог воплотился в тебе, Каи Серис! – он поманил жреца к себе. – Подойди. Твои друзья нам о тебе рассказывали.

Досадующий, обескураженный, Каи все же подошел на шаг. Взгляд подмечал все новые подробности: у возвышения расселись городские вельможи, и обилие колец, браслетов… казалось, на парня нацепили все каменья, которые нашлись в Доме Шакала.

– Мы благодарны за помощь, что ты оказал престолу, – продолжил юноша, окунув пальцы в чашу с ароматной водой. Должно быть, жрецу полагалось согнуться в поклоне, но вместо этого он процедил:

– Кто этот ряженый?

– Новый Царь Царей, – ответил Бахри и, подавая Каи пример, поклонился.

– Царь Царей? Здесь?

Парень нервно пошевелился.

– Совет достойных избрал его в полдень, – поджал губы командир. – И, видят боги, он не хуже твоего иль-Аммара.

– Сейчас не время для ссоры, – вставил юноша. И тут же сбился: – Я должен… мы должны напомнить, этот человек заранее предупредил и спас нас всех…

Наверное, паренек даже неглуп. Должно быть, он и впрямь не хуже простого, как мясник, иль-Аммара – но Каи едва не скрежетал зубами. Эта оговорка… ему хотелось встряхнуть мальчишку, чтобы сбить с губ царственное «мы».

– За какие заслуги ты его выбрал, Бахри? За смазливую мордашку? Близкое знакомство?

Весь храм знал, что командир питает слабость к хрупким юношам. Что же, сколько мозгов ни найдется в голове мальчика – внешне он удовлетворял запросам Бахри.

– Он сын советника Золотого двора, – вмешался Хафрай. – И он устраивает всех, кто…

– Но до выбора две луны! Князья из провинций даже не добрались до столицы!

– Городские чины нас поддержали, – пожал плечами Бахри.

Каи пробежался взглядом по сановникам. Не все, далеко не все. Хорошо, если половина совета достойных.

– От его имени дружины разгонят бунтовщиков, – между тем, говорил командир. – Нам будет, что выставить против узурпатора. Мечи землевладельцев, Серис! Ты слепец, если не видишь, как они нужны!

Парень честно пытался остановить перепалку, он даже поднялся с подушек, но если Каи чего и достиг – так это положил конец представлению. В суматохе и гомоне даже слуги забыли о самозванце.

– Ты поведешь своих людей в бой? Против горожан и купцов? – Каи решил, что ослышался. – Да твое войско – плевок в пустыне!

– Не только своих, здесь дружины всех храмов.

– Ты безумец, Бахри! – выдохнул жрец. – Если раньше был только бунт, ты положишь начало войне. Наместники доберутся до города, и когда узнают…

– Хочешь сказать, ты выходишь из игры? – в глазах командира играли злые огоньки. – Теперь ты умываешь руки?

Каи попятился.

– Твоя постель – это твое дело Бахри, – сказал он. – Но я не сошел с ума, чтобы за нее сражаться.

Неужели он и здесь станет пленником? Нет… Нет. К облегчению жреца, Бахри не осмелился.

– Тогда убирайся! – выплюнул командир. – Давай, беги, пожалуйся Раммаку!

– Пусть твой день будет счастливым, верховный, – Каи коротко кивнул и пошел прочь.

Жрец до того устал, что казалось – всякий предел пройден, хуже просто не бывает. Но каждый час доказывал обратное. Гонг трезвонил по-прежнему, а усадьба Сатры казалась пустой и заброшенной. Как и вчера.

Мебель тонула в неподвижном море теней. Сквозь щели в ставнях проникали тонкие полосы света, они протянулись по полу и ломались по углам. Тихо. Пусто. В тишине Каи слышал хриплое дыхание города.

– Сатра? – окликнул жрец.

В тишине голос его звучал испуганно.

Она лежала у подножия лестницы, как настигнутое охотником животное. Загорелые руки вывернуты под неестественным углом, пальцы смяли циновку – видно, Сатра ползла прочь, когда ей размозжили голову. Ее волосы, непокорный ливень кудрей – теперь слиплись в кровавую массу.

Это было больно. Больнее сотен топоров палача. Больно вдвойне оттого, что страсть его, ее страсть – были растрачены, распроданы, расплеваны в подарках и спущены в песок. Десять божьих законов стояли меж ними – как пламя десяти костров.

Каи долго сидел над телом.

Ему вспомнилась их первая встреча – на канале, что окружает Район Садов. Она стояла против него, в снопах лунного света, прислонясь к переборке барки. Порой тень платанов и акаций скрывала ее, а потом Сатра вновь являлась в лунном свете, как видение. Каи вспоминал, как они гуляли вдоль пристаней, и масляные пятна на воде волновались в лучах закатного солнца.

Он не смог прикоснуться к Сатре. В ней не осталось ничего человеческого. Слишком длинные руки. Сжатые, как клешни, пальцы. Лицо – смятая болью и страхом маска.

Животное, убитое жестоким охотником.

Он поднялся, когда последний свет вытек из неба, оставив затянутую дымом черноту.

Кто это сделал? Верховный? Раммак забрал бы ее к себе, велел оставить пару синяков, но не причинил вреда. Он искал помощи. Или это месть?

Была горечь – краснее крови заката, и была боль – жарче тысячи преисподних. Были бессвязные проклятия.

Когда он покинул усадьбу, Каи думал, что самую душу его – выдернули из тела, подменив оболочкой из сухого крошащегося папируса.

В последние дни время замкнулась в кольцо, и Каи не знал, отчего кружится голова: от усталости, недосыпа – или от блуждания по кругу. Храм, дом Сатры, верховный. Вновь храм и Сатра… И теперь особняк Раммака.

Он не помнил, как сюда добрался. Расцвеченный огнями, город состоял из двух цветов – черного и багряного – и люди, что потрошили друг друга на улицах, напоминали снующие тени. Ему чудилось, что отряды из храмов сражаются не с погромщиками, а с городской дружиной, но все они казались призраками. Жрецу не было до них дела.

В сторожке над воротами мелькали огни. Прошло не меньше полузвона, когда калитка приоткрылась на стук.

– Что угодно господину?

Это был тот же капитан, что днем отвез его в храм Шакала.

– Мне угодно встретиться с верховным. Это важно и срочно.

Калитка распахнулась шире. В свете факела тени метались по земле, как чудища.

Его провели в кабинет – должно быть, тот самый, из которого вечность назад выкрали письма. Раммак облачился в простую черную рясу. Вглядываясь в мутную глубину зеркала, верховный поправлял и поправлял одеяние, но на иссохшем теле оно висело мешком.

– Зачем ты пришел? – хмуро спросил старик, взглядом отпустив охрану. – Твои люди начали бой и успели проиграть. Я честно советовал перебежать.

Каи молчал. Видно, что-то не давало верховному покоя – потому что он сплел руки, хрустнул пальцами, потом разгладил складки рясы.

– Если ты одумался, еще не все потеряно, – вновь заговорил Раммак. – Со мной торговцы и городская дружина, но нет ни одного жреца. Нас ждут, можешь сопровождать меня на встречу. Видят боги, Серис, я обрадуюсь. Ты единственный шакал в своре шавок.

– Ты был прав, это последний способ остановить кровопролитие, – согласился Каи.

Верховный улыбнулся. Когда он потянулся за отделанной черным ониксом маской, руки его тряслись.

– Но у меня только один вопрос, Раммак. Сатра.

Старцу хватило одного слова. Его лицо стало желтее свечей, что окружали зеркало.

Каи не стал дожидаться оправданий: он сразу ударил. Не так уж сильно. Неумело. Раммак кулем осел на пол. Тяжелая алебастровая чаша сама собой очутилась в руках, после двух ударов верховный затих.

Жрец услышал шум, но из-за пляшущих перед глазами искр почти ничего не видел. Наверное, за дверью остались телохранители, и теперь они ворвались в кабинет, заслышав шум.

Каи никогда не умел драться – в конце концов, он жрец, а не воин. Комната плыла перед глазами, и кровь гудела в ушах, но так даже проще… В него словно вселился демон.

Одного телохранителя жрец толкнул в окно. Каи не видел, что с ним стало, расслышал только, как хлопнули ставни. Со вторым они кружили вокруг стола – цветные брызги застили глаза, и звуки раздавались гулко, как из оббитой железом ямы.

Каи не заметил, как воин обманул его и вдруг оказался рядом. Жрец схватил его за мужские органы и крепко сжал. Уже послужившая оружием чаша довершила дело, пока охранник корчился на полу.

Потом – провал в памяти. Бельмо. Придя в себя, жрец поднял маску верховного. Немного помятая, но целая. Зеркало отразило его лицо в обрамлении слоновой кости клыков. На лбу, где под маской скрывалась татуировка, злобно горели рубиновые глаза.

Каи бросил взгляд в окно. В предрассветных сумерках острова на реке походили на рыбин. Словно устав от набата, гонг в храме Атамы безвольно повис.

Это сработает и во второй раз. Должно сработать! Он убил Раммака, по законам стаи он новый вожак. Так он и вышел к хлысту городской дружины и богатеям: в залитой кровью одежде и в оскаленной песьей маске.

* * *

На сей раз владыку встречали куда скромнее. Если каждый день приносит нового царя, люди перестают их замечать. Не было ни белых быков, ни жемчужного полога, ни тамтамов. По Дороге Царей шли солдаты, и в воцарившейся тишине мерный топот отдавался громче барабанного боя.

Зеваки молчали. Вестники Каи на каждой площади возвещали, что Царь Царей отворит ворота амбаров. Жрецы не показывали носа из-за стен храмов, и даже бунтовщики притихли. Колонна солдат, как стальная змея, все тянулась через ворота.

Каи было интересно, что представляет собой князь: у него за спиной ни древнего рода, ни золота, ни священных прав стать Царем Царей. Ничего, кроме войска.

Они встретились на ступенях Красного дворца, и Каи протянул руки навстречу крепышу средних лет. Старый шрам рассек открытое выветренное лицо. Жаркий ветер перебирал пряди даже не седых, а пегих волос.

– Сеиду Раммак? – спросил узурпатор. Князь взял ладони жреца и крепко сжал в приветствии.

– Каи Серис, новый верховный жрец Шакала, – он позволил себе улыбнуться.

– Но как…

– Сеиду Раммак предал вас, повелитель, – без тени сомнения ответил Каи.

Казалось, узурпатор ошеломлен. Морщины на его лице углубились, и руки непроизвольно сжались сильнее.

– Не буду лгать, я много отдал Раммаку, чтобы он меня поддержал. Чего добиваешься ты?

Зеваки ждали, и сотни взглядов были устремлены на них. Двое стояли, сцепив руки в приветствии и негромко разговаривали. В повисшей тишине было слышно, как далеко в гаванях скрипят у причалов корабли.

– Остановить кровопролитие, – начал перечислять Каи, – положить конец межусобицам. Служить человеку, который не зависит от моих бывших братьев.

Заглянув в глаза узурпатора, он прочел там нечто доселе неведомое – и совсем тихо добавил:

– И устроить жизнь своим детям. Это мои условия. Каков ваш ответ?

– Мой ответ там, – узурпатор качнул головой назад, где реяли знамена. – Я должен верить тебе и знать, на какой пост ты претендуешь. Это – мои условия, а ответ я хочу услышать от тебя.

Теперь Каи убедился окончательно. Он слишком долго общался с такими, как Раммак и Хафрай. Он сразу узнал человека чести.

– За моей спиной секретарь и слуга, это два моих сына, и они последнее, что у меня осталось. Я сделаю все, чтобы они жили. Все. И вот еще… первое правило, лучезарный: Царь Царей говорит о себе «мы».

– Я человек дела, Серис! – глаза узурпатора стали жестче. – Если хочешь сохранить титул… Но мы видим, ты достойный помощник, – вовремя поправился он.

Их разговор наскучил горожанам. Узурпатор отнял руки, когда Каи ответил:

– Вы ошибаетесь, лучезарный. Я единственный шакал в своре шавок, с этим придется свыкнуться. Но я рад, что могу доверять хотя бы вам.

Над Дорогой Царей разнеслись первые приветственные крики.

Мать демонов

Из всех зол нет страшнее любви и золота.

Из всех врагов нет опаснее женщины, что защищает сына.

Ани Святой, «Книга сил»

Старик умирал.

Болезнь обезобразила его лицо, искорежила тело, наполнила колючим сухим кашлем легкие. Хворь поселилась в нем стылым холодом – от которого не укроешься у жаровни, не спрячешься под ворохом одеял. Схватила, сжала, выкрутила, так что ни вдохнуть полной грудью, ни пошевелиться…

Лишь изредка старик размыкал истрескавшиеся пересохшие губы и проводил по ним кончиком языка. Если бы не это, он и вовсе не отличался бы от мертвого. Дже́нне казалось, муж попросту колеблется. Стоит на краю и не может решить: в тот мир ему ступить – или вернуться в этот?

– Рами́? – она тихонько окликнула сына. Юноша обернулся. – Иди. Займись делами. Незачем тебе смотреть.

На мгновение ей показалось, что сын начнет спорить… Юноша не стал. Не решился. Просто встал и молча вышел из комнаты.

Старик умирал…

Он умирал уже месяц, никак не решаясь переступить заветную грань. За окном был сезон дождей, один за другим маршировали ливни: утренний, вечерний, ночной – а муж все так же лежал среди саванной белизны покрывал и напоминал ссохшуюся от времени мумию.

Теперь, когда они остались наедине, Дженне хотелось сказать ему что-нибудь. Она давилась горькой колючей злобой – и не решалась заговорить. И потом, теперь он навряд ли стоил ненависти. Слишком жалок был Картхи́с для такого сильного чувства.

Он казался меньше, чем был на деле – и гораздо, гораздо старше. Тонкие, как птичьи лапки, пальцы вцепились в край одеяла: наверное, так же точно он цеплялся за жизнь, торгуясь со смертью за каждое проклятое мгновение.

Что-что, а торговаться муж умел всегда.

Тихонько выругавшись, Дженна встала и отошла к окну. Гомон базарной площади звучал глухо, теряясь под серой тяжестью низко нависшего неба. Тускло поблескивали в мутном свете дня лужи.

«Старый мешок с дерьмом! – выдохнула она всердцах. – Мог умереть и в более подходящее время!»

Муж нечленораздельно застонал. Дженна видела, как шевелятся его губы, как он натужно морщится, пытаясь протолкнуть через глотку слова – ее это трогало не больше, чем хлопоты грязных куриц там, внизу, за окном. Для нее Картхис был все равно что мертв.

«Все, что у меня осталось – это сын», – подумала она. Хрупкий темноволосый юноша с певучим именем Рамлаа́д. Муж хотел, чтобы тот стал таким же торгашом, как и он сам. У Дженны были другие замыслы.

«Я сделаю его благородным, во что бы то ни стало сделаю!» Первая помеха на пути умирала сама, оставляя состояние Дженне. Она должна пройти этот путь, она обязательно его пройдет. По-другому и быть не может, уверяла она себя.

Все это так. Но когда глаза мужа сомкнулись, Дженна обхватила себя руками, чтобы унять дрожь.

* * *

После тридцати Дженну часто сравнивали с Великой Матерью. Так говорил один из ее поклонников, он был наемным музыкантом и вел изящные беседы, в которых каждое слово будто вываляно в меду и корице. Дженна презирала таких пустобрехов – но сейчас, пожалуй, соглашалась с ним.

Пока служанка расчесывала рыжие локоны, женщина смотрела в серебряное зеркало, поворачивая голову то вправо, то влево. Клыки Мертвого бога! Ей нравилось, что она там видела.

– Когда закончишь, зажги лампады, – бросила Дженна. – От факелов чернеет потолок.

«В самом деле, а почему нет? – думала Дженна. – После тридцати понимаешь, что юность ушла. Все то девическое, невинное – все ушло навсегда. Появляется спокойная уверенность, плавность воды, мягкость лебяжьего пуха… Я заговорила точь-в-точь как Сами́р!» Дженна улыбнулась своим мыслям.

Сама она родила, когда ей было около пятнадцати. Родители выдали ее замуж за рослого мужика из города, что торговал не то пряностями, а не то благовониями.

Высокий и стройный, он двигался быстро, почти стремительно – как черный лев. Седина в волосах Картхиса серебрилась на солнце, а глаза у него блестели.

Она впервые увидела город, и тот был неимоверным, немыслимым, невероятным… Огромный и многолюдный, город звенел от шума, как храмовый гонг, заглатывал сотни путников, непрерывным потоком текущих через ворота – и выдыхал тысячи, миллионы запахов.

У Картхиса были длинные красивые пальцы, и он играл на арфе на пиршестве в честь свадьбы. По южному обычаю Дженна надела плотную чадру, и когда Картхис разломил кусок хлеба, она приподняла платок и, не открывая лица, осторожно положила ломоть в рот. Тот был кислым и чересчур соленым.

Потом Картхис приподнял вуаль и поцеловал ее, а зал огласился криками друзей и компаньонов. Никогда в жизни Дженну не приветствовало столько людей. Казалось, в честь Царя Царей они и то кричали бы вполовину тише.

Настал вечер, и к сладким винам стал примешиваться горьковатый вкус страха. Она ждала этой ночи, предвкушала ее – но порой по спине девушки пробегала дрожь: словно из невидимой щели вдруг тянуло промозглым осенним холодом.

А потом пришла ночь – и Картхис вошел в нее: грубо, жадно и зло. Как голодный зверь. Словно отыгрываясь за ритуалы, которые он должен был совершить, чтобы заполучить ее. И когда она попыталась вскрикнуть, муж сжал ее горло, подержал несколько мгновений – и над Дженной сомкнулась темнота…

Теперь, когда жрец произнес над телом «Он был чист», когда плакальщицы завели унылый вой, а дверной молоток обмотали черной тканью – Картхис уносил в погребальный костер не только похоть. Невольно, нехотя – он был надежной защитой их сыну. «Теперь я должна все делать сама», – с тревогой думала женщина.

«Он не был чист! – ей хотелось вопить над укутанным в саваны телом. – Он был грязной похотливой свиньей. Ненавижу его! Даже сейчас ненавижу!». Но ее окружали богачи и вельможи, они таращились масляными глазами, ворочали мясистыми языками, произнося бессмысленные слова. Они были нужны Дженне. Нужны Рами́. Ради сына она вытерпит любую пытку.

– Хватит! – прервала Дженна служанку. – Зажги лампады и можешь идти.

Теперь оставалось ждать. Время оседало на подсвечниках слезами оплывшего воска. Дженна в последний раз обошла особняк, проверила, вся ли челядь ушла в служебное крыло. Стоя у задних дверей, она мяла кроваво-красные агаты четок. Теперь, когда Картхис корчится в огнях мира теней, ночной посетитель мог не прийти.

Услышав долгожданный стук, Дженна бросила всполошенный взгляд наверх. В пустом, словно вымершем доме тихое постукивание гремело, как посох жреца. Меньше всего ей хотелось объясняться с сыном.

– Моя Сахи́ра!

Ильха́т Гарра́н никогда не отличался воображением. Он повторял те же сравнения каждый раз, оказываясь в ее постели – и теперь, заключив Дженну в грубоватые объятия, он твердил, как символ веры:

– Моя Сахи́ра. Моя дикая львица!

– Я думала, вы не придете, – подарив ему поцелуй, Дженна подалась назад и коснулась его губ. – Тихо, наверху спит Рами… Картхис мертв. Те долги, что причитаются бедной вдове, вполне по силам вашим имениям.

Казалось, Ильхат возмущен упоминанием о деньгах.

– Я отдам все, до последнего медяка! – он позволил увлечь себя подальше от лестницы. – Все, как если бы должен был вашему мужу.

– Право же, вы настоящий вельможа… Эдикты Царя Царей этого вовсе не требуют!

Проклятье, неужели же он не понимает? Голос Гаррана гудел, как рев боевых слонов.

– Не могу же я обмануть доверие львицы! – Ильхат поймал ее руку, попытался на ходу поцеловать пальцы.

«Можно подумать, ты в состоянии отдать долги!»

Тяжелые, черного дерева створки затворились за ними, пришло время еще раз его поощрить.

– Так значит, вы не покидаете меня? – спросила Дженна, оторвавшись от его губ. Словно извиняясь за прерванный поцелуй, она спросила: – Вина? У мужа нашлись запасы, о которых я не подозревала.

Благодарно кивнув, Ильхат примостил свой зад на низкое кресло. Резные планки жалобно скрипнули под его весом.

– Я ваш слуга, – подобострастно заявил он. – И, видят боги, готов служить не только в постели!

Дженна протянула ему пиалу. Ильхат был ладно сложен и по-своему красив: правильные черты, смолянисто-черные волосы. Картину немного портили слишком чувственные на его смуглом лице губы: отчего-то казалось, что вельможа увлекается женщинами и черным дурманом. Дженна знала, что это не так: Гарран вояка и на ее взгляд слишком много говорил о долге.

Женщина молчала, глядя на любовника поверх края чаши.

– Вы не очень-то похожи на убитую горем вдову, – отметил вельможа. Он по-простому, по-солдатски вытер влажные губы. На каждом пальце блестело по одному, а то и по два перстня.

«Что ты знаешь об убитых горем вдовах?» – подумалось Дженне.

– Картхиса можно было любить как отца. Или как друга… – она опустила взгляд в пиалу. – Вы знаете, он был старше меня на тридцать лет.

Ильхат не отвечал, и Дженна продолжила:

– Его смерть глубоко меня ранит, мой сын остался без защиты и опоры, а сама я потеряла защитника и кормильца… Но я еще, слава богам, не стара, – она подняла взгляд. Пусть видит, как блестят ее глаза. – В моем сердце пустота, но заполнить ее не мог и Картхис. Это сделали только вы.

«Он называет меня Сахирой, – думала Дженна, кончиками пальцев касаясь его руки. – Львица солнца, огненная богиня… Если б он только знал, как прав!»

Ее рука соскользнула с ладони вельможи на внутреннюю сторону бедра и подобралась выше, к узлу кушака. Дженна позволила Ильхату еще раз ее поцеловать.

Когда все кончилось, она откинулась на подушки и негромко сказала:

– Мне нужна твоя помощь.

Так бывало всегда: каждый раз они церемонно обращались на «вы» – аккурат пока Ильхат не оказывался в постели. Говорить «вы» после казалось Дженне сродни издевательству. И каждый раз, встречаясь вновь, словно извиняясь за фамильярность, они вновь заводили старый добрый напев: «Вы», «госпожа Дженна», «господин Ильхат».

– Мне нужна твоя помощь, – сказала она и перевернулась на живот, выводя узоры у него на груди.

– Я сказал: я годен не только для постели, – полные губы Гаррана скривились в усмешке. – Если я могу помочь… проси, ты знаешь, я не оставлю тебя в беде.

Он вновь потянулся к ней, но Дженна отстранилась и села на постели.

– Это из-за Рами, – сказала она. – Пойми: пару дней назад он был сыном богатого купца. Теперь он никто. Все игорные дома, все постоялые дворы Картхиса, его корабли – теперь все принадлежит мне. Но я женщина, каждый может поднять на меня руку. Все, кто раньше имел дела с мужем, захотят отщипнуть кусочек от его состояния.

Дженна поежилась.

– Сборщики податей затопчут наш дом, соперники измотают судами в ложе торговцев. Каждый попытается сжить меня со свету, ведь золото Картхиса стало легкой добычей. Я не хочу жить, оглядываясь. Я должна вырастить сына, отправить его учиться в храм, чтобы он стал управляющим или советником у вельможи. Меня могут убить, наконец… Что проще? Потом скажут, что я заболела вслед за мужем. Золото перейдет Рами, а партнеры Картхиса глотки друг другу перегрызут, чтобы стать его опекуном.

Ильхат повел плечами.

– Да, не позавидуешь, – протянул он. – Но такова жизнь… Те, кто вчера улыбался, сегодня готовы тебя задушить.

«Он что, говорит, что его дело сторона?» – Дженна опустила голову, чтобы не выдать ужаса. Ей казалось, из всех любовников Гарран самый подходящий защитник.

– Золоту нужна мужская рука, – заключил вельможа. – Монета капризная и норовистая штука, нужен мужской характер, чтобы удержать ее при себе.

– Ты меня понимаешь, – прошептала Дженна. – Мне нужен новый муж. Третий год мы встречаемся в этой спальне и вот мы оба свободны. Можно не прятаться от других, не скрываться от сплетен. Не бояться, что нас застанут вместе, и пойдут пересуды…

«Если он не дурак, он согласится, – думала Дженна. – С деньгами ублюдка он получит врагов, но лучше иметь врагов и кучу золота, чем остаться ни с чем и еще быть должным».

Она положила ладонь ему на живот.

– Хочешь использовать мое положение? – Дженна почувствовала, как напряглись мышцы пресса.

– Не тебя ли я должна винить, что ты меня используешь? – она сощурилась. – В конце концов, ты и так получил отсрочку. Больше тебе ничего не нужно.

Наклонившись, она подняла с пола наполовину опустевшую бутыль и плеснула себе вина. Вельможа молчал: видно, упоминание о деньгах не пропало втуне. Даже со стороны Дженна видела, как напряженно он думает. Кровь прилила к щекам Ильхата, жилка на шее часто и неровно пульсировала.

«Думай, думай, солдат! – твердила она, как молитву. – Ты не получишь моих денег в отдельности от врагов. Неужели ты так недалек, что не в состоянии понять?»

– Ну хорошо, а если я выберу союз? Если я введу тебя в поместье как жену? Ты поверишь, что это не ради денег?

– У меня есть еще одно условие, – Дженна повела плечом и поднесла пиалу к губам. Вино не пьянило. Заключенный в нем огонь разлился по телу, наполняя ее новой силой. – Ты должен усыновить Рами.

В другом месте, в другое время – ее бы позабавило, как быстро угасло его желание.

– И что будет, если я его усыновлю? – подозрительно спросил Ильхат.

– Тогда я твоя.

Дженна коснулась губами щеки вельможи и, дохнув ему в лицо сладким запахом гранатового вина, вновь отстранилась.

– Тебе пора, – покачала она головой. – Подумай пару деньков, так ли серьезно ты любишь. Согласен ли принять вместе со мной сына и соперников Картхиса.

«И мои деньги!» – хотелось добавить ей. Гарран всегда был немного романтик, Дженна опасалась, как бы он не забыл о главном.