Текст книги "Закон Шруделя (сборник)"

– Выбрали? – спросил он, вернувшись к их столику через пару минут, и достал блокнот.

– Дай-ка нам, Коля, – фамильярно начал Шрудель, – мороженого и бутылочку сухого. Ты пьешь, я надеюсь? – он повернулся к Грише.

– Да-да, – излишне суетливо подтвердил Гриша.

– Слава богу, – успокоился Шрудель и снова глянул на Колю. – И еще коктейльчика какого-нибудь…

– Рекомендую «Коньячный». Или «Привет», – мрачно произнес официант.

– В твоих устах, Коля, даже «привет» звучит как угроза. Ты б хоть улыбнулся, что ли.

Вместо улыбки официант лениво зевнул – видимо, был сыт по горло подобными советами.

– Ну, хорошо, – отстал от него Шрудель, – давай-ка вот этого «Коньячного» по рупь девяносто девять парочку. Гулять так гулять, правильно?

Официант пожал плечами – мол, не моего ума дело.

– А это наш Григорий, – представил Шрудель спутника. – Запомни, Коля, это лицо. В его лице ты видишь лицо будущего всей советской журналистики.

Официант бросил равнодушный взгляд на Гришу.

– Может, тогда шампанского?

– Это всегда успеется, – загадочно ответил Шрудель, как бы допуская такую возможность, но лишь гипотетически.

– Понимаю, – кивнул официант и, закрыв блокнот, скрылся.

– Ни хрена ты не понимаешь, – с досадой произнес Шрудель ему вслед. – А ты не тушуйся, Григорий. Надувай щеки, когда тебя сам Шрудель представляет. Видел, какой он со мной вежливый?

Особой вежливости со стороны официанта Гриша не заметил, но на всякий случай кивнул.

– А-аа, – улыбнулся Шрудель, – страна знает своих героев. А знаешь почему? Я месяц назад про них такую статейку забористую тиснул – век меня помнить будут. Называлась «И плохо, и начетисто». Не читал? Впрочем, ты не много потерял. Редкостная серятина.

В нем поразительным образом сочетались самокритика и уверенность в собственной гениальности.

– А «начетисто» – это как? – поинтересовался Гриша.

– Нет, ты все-таки какой-то не советский, – подозрительно глянул на него Шрудель. – Дорого, значит. Запомни это слово. Главное слово в критике сферы услуг. Впрочем, ты ведь теперь по международке. Так что… забудь это слово.

Начавший привыкать к зигзагообразности мышления нового знакомого, Гриша покорно кивнул, хотя эта покорность его уже злила. Тем более что Шрудель принялся рассказывать какие-то истории, и Грише ничего другого не оставалось, как снова послушно кивать головой.

«Черт! – одернул он себя с раздражением. – Почему я чувствую себя немым дебилом? Молчу как пень, сижу, киваю».

Вообще-то он и сам был словоохотлив, но напор собеседника зашкаливал – перещеголять Шруделя в говорливости было почти невозможно. К тому же Гриша не знал, что говорить. Что не расскажи, все будет о его времени. Может, про Галку?

– А моя девушка сейчас в Сочи, – перебил он на полуслове Шруделя.

– Вот те раз! – искренне расстроился тот, мгновенно забыв, что две секунды назад что-то увлеченно рассказывал. – А ты что же?

– А у нее своя компания… наверное… изменяет мне там…

Гриша почувствовал, что произнес это как-то задумчиво-мечтательно, хотя хотел вложить в эту сентенцию всю боль и тоску несчастного влюбленного.

– Плюнь, старик, – отмахнулся Шрудель. – Это же бабы. А вообще давай махнем к ней в Сочи, а? Нагрянем, так сказать?

– Не надо, – испуганно вздрогнул Гриша, вспомнив, в каком времени он находится – Галка-то еще даже и не родилась.

– Как знаешь… А я своей бывшей однажды такой сюрприз устроил. Прилетел к ней на море.

– И что?

– Ничего. Лежит на пляже одна, книжку читает. Скучно даже как-то… И рассказать друзьям нечего.

Видно было, что Шрудель искренне расстроен отсутствием измены со стороны жены.

«Вот уж кто одна на пляже не лежит и книжки не читает, так это Галка, – подумал с горечью Гриша. – Потому что и одна никогда не бывает, и читать не любит».

Тут пришел официант с заказом, и разговор как-то сам собой свернулся.

Пока Шрудель меланхолично поглощал мороженое с коктейлем «Коньячный», запивая все это гастрономическое безобразие сухим красным, Гриша принялся рассматривать публику. Он действительно чувствовал себя то ли шпионом за линией фронта, то ли одиноким посетителем уникального музея. Он жадно ловил словечки и выражения, долетавшие с соседних столиков, с нескрываемым любопытством всматривался в окружающих его людей, впитывая атмосферу московского вечера образца 1975 года. К Шруделю то и дело подходил какой-то молодой человек, который просил сигаретку, говорил «покорнейше благодарю», быстро спорил с Шруделем по поводу деградации западного искусства, а затем исчезал. Каждые пятнадцать минут он приходил за новой сигаретой, и комбинация повторялась.

– Кто это? – спросил Гриша.

– А-а… пижон один. Спекулянт местного разлива. Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. Родимое пятно проклятого прошлого. Утюгом раньше перед «Националем» работал.

– Кем? – удивился Гриша, по привычке представив себе этого парня в костюме «утюга», раздающим какие-нибудь рекламные брошюры магазина бытовой техники.

– Ну, утюгом. Перед гостиницей «Националь». Что, не слыхал про утюгов, что ли? А еще журналист. Ну, фарцовщик, который перед гостиницей клиентов с фирмой ловит.

Бывший «утюг», заметив, что в его сторону смотрят, подмигнул Шруделю. Тот кисло улыбнулся в ответ.

Через час, когда мороженое было давно съедено, а вино с коктейлями выпито, Шрудель посмотрел на часы и произнес: «Кажется, пора и честь знать».

Подошедший официант молча положил на стол счет.

Шрудель хорошо отрепетированным жестом похлопал себя по карманам пиджака и брюк.

– Старик, – обратился он к Грише, – не хотел тебя огорчать раньше времени, но я на мели. Ты не?..

Тут он размашисто обвел рукой следы пиршества на столе и фразу не закончил.

Гриша подумал, что предпочел бы быть раньше времени огорченным, нежели обрадованным вот так. Только сейчас он понял, что денег-то у него совсем нет. Ни российских, ни тем более советских. Разве что Галкин доллар.

– Вов, понимаешь… я сам на мели.

Официант выслушал этот короткий диалог, не дрогнув ни единым мускулом на лице – видимо, чего-то подобного и ждал. Для него любой посетитель был либо потенциальным бузотером, либо неплатежеспособным клиентом. Либо неплатежеспособным бузотером, что случалось еще чаще.

Шрудель возвел глаза к небу, а затем перевел их на официанта и застыл, словно неожиданно наткнулся на Колино лицо.

– Коля, – трагически обвел он руками столик, – в нашей среде наблюдается растущая озабоченность в связи с нехваткой материальных средств, понимаешь? – неестественно артикулируя, как всякий выпивший, произнес он.

– И? – спросил Коля.

– А до этого говорил «понимаю», – разочарованно цокнул языком Шрудель. – Представители творческой интеллигенции, Коля, находятся в стеснительном материальном положении. Это ты можешь понять?

– Это могу, – произнес Коля, вкладывая какой-то угрожающий смысл в эти слова.

– Разрядка напряженности нужна всем, – продолжил Шрудель, сделав акцент на слове «всем».

– Пожалуй, – мрачно согласился официант.

– Реакционным силам Запада противостоит сплоченность советских граждан, – все так же многозначительно произнес Шрудель.

– Возможно, – уклончиво ответил Коля.

– И советская молодежь решительно отвергает мнимые ценности мирового империализма.

Грише показалось, что между официантом и его новым другом происходит какой-то зашифрованный разговор, истинный смысл которого ему недоступен. Впрочем, его больше волновал исход этого странного диалога. И он не заставил себя долго ждать.

– Платить, значит, не будем? – подытожил Коля.

Шрудель поморщился.

– Ну зачем так вульгарно? И потом, ты что, меня первый раз видишь?

Коля промолчал, но молчание было красноречивым: видимо, не в первый. Шрудель повернул голову к Грише:

– Гриша, мы как творческая элита страны развитого социализма должны проявить добрую волю и выплатить этому питекантропу денежный эквивалент съеденного и выпитого. Иначе (тут он брезгливо поморщился) будет унизительное объяснение с представителями власти, а это не входит в программу праздничного вечера.

В Гришины планы милиция тем более не входила, но он беспомощно развел руками. Затем неожиданно вспомнил.

– Есть доллар, – чуть тише сказал он. – Железный.

– Тссс, – зашипел Шрудель, но официант, слава богу, Гришу не услышал. – Доллар? Американский? Хочешь загреметь за незаконные валютные операции? А вы, товарищ Гранкер, далеко пойдете.

– В смысле?

– В смысле, до самой Колымы.

– Ну, так как? – нетерпеливо встрял Коля – его звали к соседнему столику.

– Учитывая всю тяжесть сложившейся обстановки, собрание происходит бурно, но плодотворно. Один момент.

Шрудель снова повернулся к Грише.

– Оставь доллар до лучших времен, точнее, до худших, – понизив голос, сказал он. – А лучше выкини от греха подальше. Может, есть что продать?

– Да нет же! – расстроенно воскликнул Гриша, но для виду открыл сумку и начал рыться в ней.

Как назло, в ней не было ничего, что с его точки зрения могло бы иметь ценность, – тетрадки, ручки, бейсболка.

– Стоп! – воскликнул вдруг Шрудель, заметив бейсбольную кепку. – Ну-ка! А говоришь нет!

Он схватил бейсболку с надписью «NY».

– Что это?

– Кепка.

– Малярная, что ли?

– Сам ты малярная, – рассмеялся Гриша. – Это бейсболка. Для игры в бейсбол, в смысле.

– Что за «НУ»? – спросил Шрудель, повертев кепкой.

– Сам ты «НУ». Это Эн Уай. Нью-Йорк, в смысле.

– Спик инглиш? Подозрительный ты все-таки тип, Гриша. И как меня только угораздило с тобой связаться? А это что?

– Сигареты, – удивился Гриша, доставая красно-белую пачку.

– Мальборо?

Шрудель заглянул в пачку.

– Ого, почти полная. Ты ж вроде не куришь?

– Да это не мои.

– Спокойно, ты пока что не на допросе в КГБ. Сразу в отказ – я не я, корова не моя.

– Да нет! Правда, не мои, однокурсник оставил в курилке, а я в сумку положил, чтоб потом отдать.

– Отдать? Ничего не надо никому потом отдавать. Только мне и сейчас.

Шрудель схватил сигареты и бейсболку и поднялся. Официант Коля тут же сделал упреждающий маневр.

– Да погоди ты! – сказал ему Шрудель миролюбиво. – Никуда я не денусь – сейчас вернусь.

Он подошел к столику, где сидел бывший «утюг», и показал сигареты и бейсболку. Тот оглянулся по сторонам, затем решительно взял сигареты. Бейсболку он просто покрутил в руках. Шрудель ему что-то сказал, но парень замотал головой. Шрудель пожал плечами и попытался взять товар обратно, но парень ловко отвел руку с бейсболкой в сторону и сказал что-то. Шрудель повернулся к Грише и развел руками, мол, что делать, грабят средь бела дня. И махнул рукой парню – давай, разоряй.

Через минуту он уже был у столика.

– Коммунисты своих не бросают! – выкрикнул он и, отсчитав деньги, сунул их Коле в руку. – Принимай штурвал, молодежь!

После этого жестом позвал за собой Гришу, и они вышли на улицу.

– И много у тебя еще такого товару? – спросил Шрудель. – Это не я. Это приспешники капитализма интересуются.

– Какого? Сигарет больше нет. А бейсболка одна и была.

– Бейсболка, бейсболка. Надо запомнить. Жаль. Ну, на, держи, я чужого не беру, – и он всучил Грише мятую десятку.

Гриша с удивлением взял в руки красноватую купюру и с интересом стал рассматривать абрис Ленина.

– Нет, Гриш, все-таки ты – диверсант. Я нутром чую.

Гриша испуганно убрал десятку в карман. Шрудель вздохнул и закурил.

– И когда ж ты меня уже вербовать начнешь, а? Мне деньги позарез нужны.

– Да какой я диверсант? Я тебе потом объясню. Ты сейчас не поймешь.

– Ну да, ну да. Запутался, сбился с пути, связался с дурной компанией, попал под тлетворное влияние гнилого Запада. Ладно. Ты только, когда меня вербовать начнешь, предупреди. А то я спьяну могу отказаться. Ну, что? Сколько там натикало?

– У меня нет часов, – сказал Гриша, понимая, что стремительно усугубляет свое и без того маловнятное положение.

– Ни денег, ни часов. Ты, Григорий, либо шпион, умело маскирующийся под антисоциальный элемент, либо одно из двух.

– Мне ночевать негде, – вдруг тихо и как-то жалобно произнес Гриша.

– Намекаешь на то, что все-таки второе? – с ленинским прищуром спросил Шрудель.

– Намекаю на то, что мне негде ночевать.

– Намек понял. Ладно, бросишь кости у меня.

– Какие кости? – удивился Гриша, подумав, что со Шруделем придется еще и в кости играть.

– О, господи! Ну, переночуешь у меня! Ты что, с Луны, что ли, упал?

– Извини, – испуганно забормотал Гриша. – Это я торможу просто.

– Тормозишь? – недоуменно посмотрел на него Шрудель. – Как это?

– Неважно, – поспешно сказал Гриша, понимая, что отныне придется «фильтровать базар».

– Неважно так неважно… Короче, сегодня у меня, а завтра найдем тебе крышу. Как же тебе все-таки со мной повезло, старик! Я прям тебе завидую. Мне б найти такого друга.

Потом он вскинул левую руку и глянул на часы.

– Ого! Пора идти знакомить тебя с гениями. Только ты народ долларами не пугай. Дай-ка, кстати, глянуть на него.

Гриша достал железный доллар и дал Шруделю.

– Тяжелый, зараза, – сказал тот, возвращая его Грише. – Года на три общего режима потянет.

Всю дорогу к Дому кино Гриша размышлял о создавшейся ситуации, мучительно преодолевая алкогольную расхлябанность мозга. Если удача повернется к нему лицом и он все-таки сумеет вернуться в 2008-й (как это удача будет делать, он, правда, не знал, но на то она и удача), то, как будущий журналист, он смог бы, находясь в 1975-м, собрать кучу интереснейшего материала. Нет, про само время все уже написано-переписано. Но ведь у него есть уникальная возможность задать интереснейшие вопросы известнейшим людям. Например, про их отношение к тому, что происходит, точнее, будет происходить в будущем. «Интервью из прошлого», – мелькнуло в голове готовое название книги. Еще живы не только Высоцкий или Бродский, но и корифеи искусства, заставшие царское время. Это был бы уникальнейший материал. Да он бы просто стал журналистом века! А ведь еще можно сделать фотографии или даже видеозаписи. К тому же есть политические деятели будущего. Но творческая элита – это все-таки интереснее. Просто Клондайк. Главная сложность была в том, как на них выйти, но теперь, ведомый Шруделем, он подумал, что смог бы войти в этот круг и потихоньку завоевать доверие. Именно у Дома кино Гриша с радостью обнаружил, что Шрудель – это то, что ему надо. Его знала каждая собака, причем в прямом смысле тоже, ибо даже пес, дежуривший у дверей, увидев их, завилял хвостом и подбежал, требуя внимания. Трудно было не признать очевидное – Шрудель обладал уникальной способностью внушать людям доверие и уважение, не имея на то никаких оснований. Уже несколько раз за этот вечер Гриша слышал возмущенное «Что значит «кто»? Я – Шрудель!», и, что удивительно, это каждый раз срабатывало. Возможно, смущало столь наглое и громкое произнесение нерусской фамилии. А, возможно, Шрудель просто интуитивно знал, какого именно обращения с трепетом ждет каждый отдельный человек. Казалось, у него в руках был какой-то незримый карт-бланш, которым он то скромно помахивал, то нагло размахивал, а то и бил по морде наиболее недоверчивых. Не имея никакого отношения к киношному цеху, Шрудель тем не менее был сразу пущен внутрь. Причем если его пропустили сразу и даже с каким-то пиететом, то Грише дали от ворот поворот. Шруделю пришлось объяснить, что «надежда советской журналистики» – это с ним.

В ресторане было шумно и накурено. Звенели бокалы и слышались тосты. Шруделя здесь знали и официанты, которым он небрежно кивал головой, и завсегдатаи, которые приветственно махали ему и приглашали в свою компанию.

– Сейчас я тебя с такими людьми познакомлю, век помнить будешь, – подмигнул он Грише, усаживаясь за отдельный столик.

– Во-во, – оживился Гриша. – Хочется, знаешь ли, познакомиться со стоящими людьми.

– Все будет в ажуре, старик.

Внезапно материализовавшийся официант кивнул Шруделю и поставил на стол графин водки и две рюмки. Видимо, это был базовый набор. Они заказали закуску и отпустили официанта.

– Сейчас будут тебе такие стоящие люди, что благодарить устанешь. – Шрудель быстро разлил водку, словно она и была тем самым магнитом, что притянет стоящих людей.

И действительно – долго ждать не пришлось.

– Привет, Вова, – раздался за Гришиной спиной чей-то печальный возглас.

Это был мужчина в протертом пиджаке. От него разило большим количеством выпитого спиртного. В руках была пустая рюмка.

– Виталик! – подскочил Шрудель и обнял подошедшего так, что едва не опрокинул его.

– Здрасьте, – сказал, слегка приподнявшись, Гриша.

– Вот, Виталик, – Шрудель мотнул головой в сторону Гриши. – Знакомься. Наша смена.

– Гриша, – снова привстал Гриша.

– Виталий, – представился подошедший с такой невыразимой тоской, как будто одно произнесение собственного имени было для него страшной мукой.

– А это, Гришаня, Виталий Баум, без пяти минут классик.

– Да ладно, – махнул рукой Баум, но опровергать лестный эпитет не стал.

– Ну, что, Виталик, давай-ка мы выпьем. – Шрудель ловко плеснул водки в рюмку «недоклассика». – Над чем трудишься? Работаешь?

– Да так, кропаю помаленьку.

– Роман?

– И роман, и сценарий по роману, и пьесу по сценарию, и радиопьесу по пьесе, – нудно перечислил Виталик пункты ведущейся работы.

– Бьешь противника по всем фронтам?

– Ну, да. Авось что-нибудь да проскочит.

– Тема? – сурово спросил Шрудель, ставя графин на место.

– Человек, – развел руками Баум, как бы извиняясь за «мелкотемье».

– Но не просто человек, – подсказал Шрудель, интонационно вытягивая из собеседника продолжение.

– А человек в конфликте со средой, – пробубнил Баум, словно отвечал у доски.

– А также четвергом и пятницей, – сострил Шрудель и заразительно засмеялся, хлопнув Виталика по плечу.

Виталик кисло улыбнулся. Все трое чокнулись и выпили.

– Эх, Гриня, – повернулся, все еще морщась от водки, Шрудель, – Виталик – это мастер прозы. Последний из могикан. Таких сейчас уж нет.

Гриша посмотрел на Баума, которому было на вид лет тридцать пять, и подумал, что на «последнего из могикан» тот не очень смахивает. Шрудель, хоть и был подшофе, сомнение в Гришином взгляде мгновенно уловил.

– Думаешь, преувеличиваю? Не-е-ет, – он энергично замотал указательным пальцем перед собственным носом, как будто отмахивался от какого-то невидимого насекомого. – Это сейчас он без пяти минут классик. А когда-то… когда-то мы вместе с Виталиком в «Советской Твери» начинали. Знал бы ты, сколько шуму наделала его повесть.

– «Последняя шпала», – скромно уточнил Баум.

– Да! «Последняя шпала». Соображаешь, Григорий, куда загнул стервец?

Однако по Гришину лицу было видно, что он не соображает, «куда загнул стервец».

– Последняя шпала, – с нажимом на слове «последняя» повторил Шрудель. – Понимаешь, что это значит?

– Шпалы кончились? – неуверенно спросил Гриша, смутно ощущая идиотизм своего вопроса. Он давно понял, что попал в мир, где простая арифметика не работает, шпалы – не шпалы, рельсы – не рельсы, а поэт больше, чем поэт. Или меньше, чем поэт. В общем, не поэт.

– Тьфу ты! – укоризненно сплюнул Шрудель. – Последняя значит что? Правильно. Конец пути. Конец шестидесятых. Финал. Закончилась железная дорога, по которой, как нам казалось, мы едем в новый мир. Теперь будем брести по бурелому и неизвестно еще, куда выйдем.

– Ну, вообще-то там речь шла о бригаде железнодорожного депо, – попытался сбить метафорический пафос Виталик, но Шрудель поморщился.

– Брось, старик. Тут же не дети сидят. Я ведь помню повесть. Бригада берет на себя обязательства закончить новый участок дороги досрочно. Правильно?

– Ну, да, – вяло согласился Виталик.

– Но шпалы вовремя не подвозят, и значит, все летит к черту. И тогда местные жители, воодушевленные строительством, решают разобрать свои дома на шпалы, лишь бы бригада смогла выполнить план. Вникаешь, Гриша? Они своими руками разбирают свои собственные дома на бревна, сами остаются без крова, но бригада план выполняет.

– А почему нельзя было срубить деревья какие-нибудь? – удивился Гриша.

– Ха! – воскликнул Шрудель и глянул на Баума. Тот снисходительно усмехнулся и, откинув взмахом головы прядь волос с лица, элегантно опрокинул в рот очередную порцию водки, не дожидаясь компании. – Святая простота. Ты хоть понимаешь, что такое художественная метафора?

– Нууу…

– Баранки гну! Но это еще не все! Последний участок дороги упирается в гору – ошибка инженеров. Как тебе такая финальная загогулина? Это же наша страна! Народ жертвует всем ради дороги, которая никуда не приводит, потому что инженеры ошиблись. Ты хоть понимаешь, кто такие эти ИНЖЕНЕРЫ и о КАКОЙ ДОРОГЕ идет речь?

Гриша растерянно посмотрел на Баума. Но тот печально жевал пучок петрушки из принесенного официантом салата. Ему явно льстил имидж непонятого и неоцененного гения.

– Тупик! – закричал Шрудель так громко, что молодая компания за соседним столом вздрогнула и обернулась.

– Ну, вообще-то в послесловии говорится, что гора была взорвана, а строительство продолжено, – скромно добавил Баум, дожевав петрушку и принявшись за кусок черного хлеба с щербатого блюдца, принесенного к салату.

– Ай, – махнул рукой Шрудель, опрокинул в рот рюмку водки и, щелкая пальцами как бы в поисках закуски, захрипел сдавленным голосом:

– Вынужденное добавление. Искажение художественной правды в угоду политической конъюнктуре.

– У меня тут случайно книга с собой, – неожиданно сказал, слегка заикаясь, Виталик и повернулся к Грише: – Вам подписать?

Гриша глянул на Шруделя. Тот одобрительно кивнул головой: мол, бери – не прогадаешь.

– Если вам не жалко, – сказал Гриша и растянул губы в дружелюбной улыбке. Вышло несколько искуственно.

Виталик достал из кармана небольшую книжицу и положил на стол.

– Вот.

И тут же заерзал, глядя куда-то в сторону.

– Ой, братцы. Вы извините, я отойду на минутку. Мне надо с Сапенковым поздороваться. Позже подойду.

– Давай, давай. Сапенков – это сила, – понимающе закивал Шрудель.

Гриша хотел было окликнуть Виталика – а как же с «подписать»? Но Шрудель успокоил:

– Не ссы. Он уже все подписал.

– Как это? – удивился Гриша, решив, что здорово набрался, раз пропустил этот исторический момент. Он раскрыл книгу – на первой странице было размашисто выведено: «Спасибо. Без Вас эта книга бы не состоялась. Виталий».

Гриша недоуменно перевел взгляд на Шруделя.

– Да не волнуйся, – успокоил тот, – он всем одно и то же пишет. Точнее, дома подписывает, а потом раздает – так, чтоб не искать ручку и время не тратить. В связи с этим была даже забавная история. Он подарил один экземпляр Войникову, а Войников был как раз тем, кто гнобил эту книгу до последнего момента. И представь, он получает такую дарственную надпись «Без Вас эта книга бы не состоялась». Ха-ха. Войников пообещал, что после такой издевки костьми ляжет, но следующую книгу Виталика прикроет. Вот так.

Гриша почувствовал, что перестает понимать дикую логику времени, и решил, что самое время выпить. Он опрокинул свою рюмку водки. Виталик на него не произвел почему-то никакого впечатления (тем более у него на то были веские основания, а именно знание будущего), и он позволил себе поделиться этим соображением со Шруделем:

– Что, неужели он действительно такой талантливый?

– Слушай, старик. Шрудель тебя со всякой шпаной знакомить не будет. У Виталика эту его «Шпалу» в «Континенте» напечатали, между прочим. Отрывки, в смысле. Или один отрывок. Так что поверь мне, мы еще будем когда-нибудь хвастаться, что сидели за одним столом с Баумом. Думаю, в будущем его имя будет известно каждому школьнику. Правда, может, он к тому времени сменит фамилию.

– В смысле?

– Ну, он же не Баум никакой.

– Да? – опешил Гриша. – А кто?

– Антонов. Русский с головы до пят. А Баум – это так, творческий псевдоним. Точнее, фамилия первой жены.

– А зачем?

– Для него это принципиальный вопрос. Говорит, пока у нас в стране есть «пятый пункт», я буду Баумом. Но, между нами, девочками, Антонов – так его фамилия. Если хочешь печататься на Западе, надо создавать себе определенный образ. А семитская фамилия априори вызывает больше симпатии, чем Антонов. Вот нам с тобой в этом плане повезло. Даже менять ничего не надо. Впрочем, он и Антоновым стал бы известным. Или еще станет.

– Не уверен, – пожал плечами Гриша, который не мог раскрыть источника своей неуверенности. – Мне почему-то кажется, что не станет.

– Да? А что ты у него читал? А что ты у меня читал? Что вы, молодежь, вообще читаете? – неожиданно разозлился Шрудель. – Понахватались зарубежных слов, понакупали себе шмоток заграничных, пиздоболок всяких.

– Бейсболок, – поправил Гриша.

– Истории своей не знаете, города родного не знаете, героев не знаете. Россию не любите. Только сидите и ворчите, как старики на печке. Этот не будет знаменитым. Этого читать не будут. Откуда вы только такие наглые беретесь? И еще берете на себя смелость считать себя будущим великой России. Впрочем, весь народ у нас такой. Тупой и косный. И Россию не любит.

Гриша с удивлением отметил, что в его новом друге, оказывается, уживались не только флегматичность с нервозностью, не только самокритичность с самоуверенностью, но еще и национализм с русофобией.

Возражать он не решился, а потому сменил тему.

– А с Довлатовом ты часом не знаком?

– С кем?! – раздраженно прохрипел Шрудель, поморщившись после очередной опрокинутой в себя рюмки водки. Разволновавшись, он зачастил с выпивкой.

– С Довлатовым, – смутился Гриша, мучительно подсчитывая, был ли тот вообще известен кому-либо в 1975-м.

– Нет. А-а, это который в «Вечернем Таллине», что ли? Да нет… видел пару раз в Питере… через общего знакомого. Ну… такой… журналист… что-то там пишет… вполне кондовое. Чуть похуже Вальдмана, чуть получше Синюшникова. И что?

– Да нет… ничего…

– Я тебе таких цельный вагон наберу. Только зачем? Слушай, я же тебя могу познакомить с действительно стоящими людьми. А этих довлатовых забудут через пару лет. О! Видишь того усатого?

Гриша повернул голову и посмотрел в сторону толстого усача, который шел явно по направлению к ним. Рядом семенила молодая загорелая девушка.

– Сейчас познакомлю тебя с таким человеком. Глыба! Матерый человечище! Зеркало русской эволюции.

Когда пара подошла к столику, Шрудель встал и церемонно поцеловал девушке руку (отчего та смутилась и даже покраснела). Затем кивнул толстяку.

– Здравствуйте, Григорий Михалыч.

– Привет, привет, – с легкой одышкой ответил тот.

– Знакомьтесь, это Гриша Гранкер. Ваш тезка. Работает у нас журналистом. Синюшникова подсиживает, – подмигнул Грише Шрудель. – А очаровательная дама…

– Это Верочка, наша будущая кинозвезда.

Девушка скромно улыбнулась и присела на услужливо пододвинутый Шруделем стул.

– Вот как? – искусственно удивился Шрудель. – Как же, как же, знаем, знаем.

– Горазд же ты заливать, – засмеялся толстяк. – Откуда ты ее можешь знать?

– Ну-у-у… слыхали.

– Снялась в прошлом году у Халоева. Я директором был.

– Что за фильм?

– «Сталь будет в срок!» Видел?

– Нет, но название приятно удивляет своей неоригинальностью.

– Это да… но этот Маркин, автор романа то бишь, уперся, как осел, – толстяк стукнул по столу так, что звякнула, подпрыгнув, посуда. – Мой роман так назывался, мой сценарий так назывался, и этот ваш фильм тоже будет так называться. Как в воду глядел. Кстати, Халоев этот – большой режиссер будет. Это я тебе говорю. Всех ваших москвичей за пояс через пару лет заткнет. Вот такой у Верочки дебют вышел.

– Большая роль? – поинтересовался Шрудель.

– Да так, массовка, – скромно потупила глаза Вера.

– А вот прибедняться не надо, – с шутливым укором сказал толстяк. – В кадре была? Была. Значит, роль. А ты что, правда, не видел? – повернулся он к Шруделю.

– Нет, – равнодушно сказал Шрудель. – А что, я много потерял?

– А что ты видел за последнее время?

– Да много чего… «Амаркорд» Феллини, например.

– Так вот. «Амаркорд» – просто говно, если рядом поставить «Сталь будет в срок!».

– Ну, уж прямо так и говно? – занервничал Шрудель. Видимо, его покоробило резкое искривление привычной системы координат.

– Я тебе говорю. У Феллини что? Хиханьки да хаханьки. А у нас реальная психологическая драма из жизни сталеваров.

– А-а… понятно. У них амаркорд, а у нас арматура.

– А потом ты ж еще в «Массовом забеге» снималась, – повернулся толстяк к Вере.

– Да ну, там же все вырезали.

– Это да, – согласился толстяк. – Тут я не доглядел. Но все-таки, Верунчик, два фильма за год – это ого-го. Так что, – он кивнул Грише и Шруделю, – прошу любить и жаловать будущую звезду. Кстати, это, Верочка, люди тоже не бесполезные. (Гриша заметил, что на слове «не бесполезные» Шруделя как будто передернуло.) Так что тут с ними тем более прибедняться не надо. А «Массовый забег» – это так себе картина. Забудь и не думай.

– «Массовый забег», «Массовый забег», – забормотал Шрудель, изображая напряженный мыслительный процесс. – Это чей?

– Белякова, – подсказала Вера.

– А-а, вспомнил, – Шрудель повернулся к Грише. – Через год из съемочной группы четверо сбежали за кордон. Ага. В итоге фильм предложили переименовать в «Очень массовый забег». Ха-ха!

Все засмеялись. Вера по-детски захлопала в ладоши.

Шрудель тут же услужливо налил всем водки. Кроме Веры, поскольку перед ней чудодейственным образом вырос бокал вина – наверное, толстяк успел заказать. В голове у Гриши уже слегка шумело, и ему очень не хотелось пить, но отказываться было неудобно.

Когда толстяк с Верой наконец распрощались и пошли к своему столику, Шрудель наклонился к Грише, отчаянно дыша водочным перегаром.

– Ну, старик, тебе сегодня прямо везение сплошное. Знаешь, кто это был?

– Вера, – сказал Гриша и икнул. – Забыл фамилию… эээ… звезда фильма «Сталь будет в срок!».

– Да хрен с бабой! Я про мужика! Это ж Варенников! Директор с Мосфильма. Влиятельный человек. Видать, спит уже с этой кинозвездой. М-да…

Тут Шрудель мечтательно посмотрел в сторону покачивающегося вдали зада Веры.

– Я бы на ней попрыгал…

– Зачем? – удивился внезапной жестокости Гриша.

– Ты что, дебил?

– А! – догадался Гриша и залился пьяным смехом. – Трахнул, в смысле?

– Трахнул? – недоуменно нахмурился Шрудель. – Зачем это? Нет, женщин мы не бьем. Мы – люди интеллигентные.

И снова схватил за горлышко графин с водкой.

– Я – все, – замотал головой Гриша. – Пас.

– Не, старик, так не пойдет, – обиделся Шрудель. – Надо пить. Иначе нас не поймут.

«Кто?» – хотел спросить Гриша, ибо они сидели в полном одиночестве, но промолчал и выпил.

В эту секунду в дальнем углу ресторана раздался невнятный вопль, и все, кроме равнодушно курящего Шруделя, повернули головы к вопящему. Тот, увидев, что обратил на себя внимание, приподнялся, держа в вытянутой руке бокал шампанского. После чего, тряся кудрявой шевелюрой, громким блеющим голосом произнес: