Текст книги "Главная профессия – разведка"

Всеволод Радченко
Главная профессия – разведка

©Радченко Всеволод, 2011

©ООО «Издательский дом «Вече», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Благодарю дорогую Олю, Николая и Макса Ярышевых, без помощи которых эту книгу я еще очень долго бы писал.

«Вот уже не одно столетие всё, что связано со шпионами, притягивает внимание писателей, журналистов и историков, как, впрочем, и читающей публики. Используя всевозможные профессиональные приёмы, авторы пытаются описать успехи, приключения и человеческие трагедии, связанные с древним искусством шпионажа, часто при этом неразборчиво смешивая факты с вымыслом. К сожалению, большинство книг на эту тему написано людьми, весьма далёкими от профессии разведчика. Многие из них давали излишнюю волю своему воображению, стараясь получше описать психологический прессинг, соблазны и нервные нагрузки, связанные с этой опасной профессией, которым неизбежно подвергаются практически все неординарные люди, посвятившие ей свою жизнь.»[1]1
  Уильям Е. Колби, директор ЦРУ С?? ША, Харт Д.Л. Русские агенты. ЦРУ М.: Олма-пресс, с. 5.


[Закрыть]

Книга, которую читатель держит в своих руках, написана кадровым разведчиком, до конца верным присяге, занимавшим высокий пост в иерархии внешней разведки вплоть до 1991 года. Радченко Всеволод Кузьмич прошёл большой жизненный и оперативный путь: от лейтенанта до генерал-майора; от оперуполномоченного до заместителя начальника внешней контрразведки. Человек уникальных способностей, свободно владеющий английским и французским языками, кандидат юридических наук, защитивший диссертацию по оперативной тематике на базе изданной монографии, всегда был востребован в самых серьёзных мероприятиях внешней разведки, буквально с его первого прихода на службу.

Предлагаемая книга – удивительный рассказ об истории нашей страны и прекрасной профессии разведчика.

Писать о работе во внешней разведке непросто. Не случайно широко известные имена наших разведчиков и описание дел внешней разведки появляются в печати только после разоблачения этих людей и дел спецслужбами противника, громких судебных процессов. Это хорошо теперь известные имена славных разведчиков Абеля и Молодого. Имя же великого Зорге (Рамзай) было прославлено у нас лишь спустя двадцать лет после его гибели в японской тюрьме. Об Абеле мы написали всё, что могли написать после его обмена на захваченного у нас и осужденного пилота самолёта-разведчика У-2; о Молодом – после его обмена на английского агента, осужденного у нас по делу Пеньковского; толчком в деле Зорге послужил фильм французского режиссёра Ива Чампи «Кто вы, доктор Зорге?», созданный на базе документальных материалов и рассказавший о деятельности советского разведчика в Японии. Похожая ситуация складывается и в западных спецслужбах: о разоблачённом у нас агенте ЦРУ и СИС Пеньковском в США и Англии было «пролито море чернил» после того, как он был осуждён и расстрелян в Москве.

Автор, прослуживший сам многие годы во внешней контрразведке СВР, чётко знал информационные границы, которые нельзя переступить в рассказе о работе во внешней разведке. Рукопись, конечно, внимательно просмотрели в Службе. Замечаний было немного, и лишь одно из них было существенным: в отрывке (15 страниц) описывалась сложная и интересная операция с прямым участием автора, секретность этой операции ещё не исчерпала сроков, позволяющих предать её огласке. Автор, не вступая в дискуссии, удалил этот отрывок из книги.

Книга начинается рассказом об участии молодого разведчика в охране И. Сталина на торжественном заседании 7 ноября 1952 года, и уже в следующем за ним эпизоде описывается «наряд» на Красной площади при похоронах И. Сталина. Эти зарисовки как бы вводят читателя в атмосферу, общественный строй нашей страны того времени.

Интересными являются воспоминания о работе Комитета Государственной безопасности в Монголии через его Представительство в 1983–1987 годах, в период принципиальных изменений в политической жизни страны.

В заключительной части книги есть отрывок об охоте на волков. Это эссе заядлого охотника не связано с профессиональной деятельностью разведчика, но когда читаешь его, невольно проскальзывает мысль о реалиях работы разведок… Волки, волки, серые волки…

Учёный секретарь Научно-оперативного Совета внешней разведки в 80—90-х годах.

В.Н. Попов

«Чем же ещё является шпионаж, как не одним из терминов для обозначения того, что мы делаем каждый день».

Джон Ле Карре

Вместо предисловия

Это был 1952 год. Приближались ноябрьские праздники. 7 ноября, день Октябрьской революции, был главным торжеством в нашей стране. Первое главное управление (разведка госбезопасности Советского Союза) к мероприятиям внутри страны практически никогда не привлекалась. На этот раз всё было иначе. Нас, значительную группу офицеров разведки, в основном молодёжь, выделили в распоряжение Девятого главного управления КГБ, иначе говоря, управления кремлёвской охраны, как у нас его называли, «Девятка». Использование разведчиков было незатейливым, но, как тогда считалось, очень важным. Мы должны были занять многочисленные важные, с точки зрения безопасности Сталина, места в Большом театре во время торжественного собрания, посвящённого тридцать пятой годовщине Октября. С нами провели соответствующий инструктаж, подчеркнув важность и торжественность задания, затем провели репетицию прямо в зале Большого театра. Каждый занял своё место. Я получил первое место в третьей ложе бельэтажа, т. е. место, с которого хорошо видна сцена и которое закрывает собой два других места в первом ряду этой ложи. Сзади в ложе, стоя, разместился сотрудник «Девятки». Посторонних не было, а нас оказалось в зале довольно много. В каждой ложе, на всех ярусах и, естественно, довольно густо в партере.

Наступил день торжественного заседания – 6 ноября. Мы прибыли в театр задолго до того, как начали пускать гостей и приглашённых. Моя задача была предельно проста – занять своё место и не покидать его на всём протяжении торжественного заседания и концерта. Не помню, чтобы меня как-то инструктировали следить за соседями по ложе. Но видимо, это подразумевалось. И вот появились приглашённые. В моей ложе размещалась делегация компартии Англии. Всего их было человек восемь, из них три женщины. Они долго уступали друг другу два места в первом ряду. Ни одного слова в мой адрес. Я был необходимым атрибутом, частью обстановки, мебелью. Наконец все разместились, двое мужчин остались стоять за рядами, а позади них (и так было в каждой ложе) – офицер-охранник. Проследовал на свои места президиум, встреченный, конечно же, бурными аплодисментами.

Теперь о главной фигуре на этом собрании, ради которой была проявлена такая щепетильность в организации охраны. Сталин прошёл в президиум не в центр, а занял самое крайнее место за столом, рядом с трибуной. Докладчик, не помню точно, кто это был, начал читать свой объёмный доклад. Но внимание всего зала сосредоточилось только на НЁМ… С трибуны продолжала литься речь, а из-за кулис тем временем вышел помощник и положил перед Сталиным пачку бумаг. Тот вынул очки, надел их (что было очень необычно, так как никто не видел Сталина в очках) и начал читать бумаги, делая какие-то пометки карандашом. Доклад читали долго, а Иосиф Виссарионович всё работал с бумагами, ни разу не поднял голову. Закругляясь, докладчик произнёс, как тогда полагалось, нескончаемую здравицу в честь «Великого вождя всех времён и народов». «Да здравствует! – и ещё, и ещё раз: – Да здравствует!». И далее – эпитеты в высшей и наивысшей степени, и наконец, умолк на самой высокой ноте… И тишина… Мёртвая тишина секунд 30, а то и 40. Сталин не спеша поднял голову, посмотрел в сторону трибуны и, поняв, что доклад окончен, спокойно снял очки, положил их на стол, встал и хлопнул в ладоши… Что тут началось! Зал стоя минут 20 бил в ладоши и скандировал «Ура! Великому вождю! Ура!». Я также бил в ладоши вместе с моими соседями-англичанами, которые ничуть от меня не отставали. Назовите это теперь массовым психозом. Но это было действительно всеобщее ликование. От Вождя как бы исходило гипнотическое воздействие. Все без исключения смотрели только на НЕГО, и овация продолжалась бы ещё сколько угодно, но ОН приподнял руку и стал усаживаться, и только тогда буря эмоций стала стихать. Дальше всё было по намеченной программе. ОН перешёл в директорскую ложу, начался фантастический концерт: Козловский, Лемешев, Михайлов, самые известные скрипачи, выступления балетных звёзд, народные ансамбли – и все на одной сцене, плавно сменяя друг друга. Но мы не забывали нашего главного задания на этом вечере, и ничто не могло усыпить нашей бдительности, ведь ОН был ещё в зале, хотя уже в ложе, но на виду. Впоследствии всем нам была объявлена благодарность за образцовое выполнение задания. Это был мой первый «выход» за пределы кабинета хорошо известного здания на Лубянке.

Но уже вскоре случилось и второе огромное событие. На этот раз по совсем не радостному поводу – 5 марта Сталин умер.

Меры по обеспечению порядка и безопасности были приняты исключительные. И вновь на обеспечение безопасности было брошено наряду с другими службами и 1-е Главное управление. Вновь мы были отданы в распоряжение Главного управления охраны, «Девятки». Гроб с телом вождя был выставлен в Колонном зале Дома Союзов. Огромные толпы людей устремились к Дому Союзов со всей Москвы, из пригородов и других городов, со всей страны. Где-то на дальних подступах, в районе Пушкинской площади, произошли давки, были даже трагические исходы. Подступы к Дому Союзов были оцеплены тройным кольцом солдат и перекрыты тяжёлыми грузовиками. Траур был воистину всенародным, и многие были просто в трансе. Нас, из разведки, по три человека со специальными провожатыми из Управления охраны проводили через линии оцепления, мы пролезали через кабины грузовиков, и нас включали в очередь, непрерывно проходящую у гроба.

Похороны были 9 марта. На этот раз наша роль была ещё более неестественной для офицеров разведки. Вся Красная площадь в длину была разделена пополам цепью (плечом к плечу) из молодых офицеров 1-го и 2-го главков. Перед нами – мавзолей, кремлёвские трибуны и довольно широкое пустое пространство. Сразу за нами – рядов восемь солдат из спецвойск с оружием, а уже позади них – колонны представителей трудящихся Москвы, по районам.

Я стоял прямо напротив мавзолея, и вся картина похорон проходила на моих глазах. День был ясный и холодный – 12 градусов мороза. Все участники похорон были уже на трибунах, когда на площади появился лафет с саркофагом покойного. Все были без головных уборов. На трибуне мавзолея появились все члены Политбюро, маршалы, военачальники и руководители социалистических стран. Начался митинг. Выступили все, кто мог стать новым вождём СССР: Хрущёв, Молотов, Маленков, Берия. Спустя некоторое время Хрущёв получил всю полноту власти в стране, заняв пост Генерального секретаря партии, а трое других вскоре сошли с политической арены с печальными финалами. И вот руководители на руках внесли гроб в мавзолей Ленина. На фасаде мавзолея уже появилась надпись «Сталин». Всё руководство и приглашённые из социалистических стран потянулись живым ручьём, чтобы пройти мимо установленного у мавзолея гроба. Многие плакали. Нас из оцепления отпустили только после ухода руководителей партии в Кремль. Так я стал очевидцем похорон Сталина и открытия новой страницы в истории страны. У меня сохранились фотографии, сделанные профессиональным фотографом: Сталин в гробу. Нам их выдали после похорон.

Глава первая. Первый год работы

Ещё в первый год моей работы в аппарате разведки во французском подразделении произошло событие, повлиявшее на перипетии моей судьбы в разведке. Я сидел в комнате с другом, молодым товарищем Соколовым, который работал в отделе уже года три. Он вёл все дела по контрразведывательной линии во Франции. У него был большой сейф, точнее, металлический шкаф, полный папками с делами. Формуляры на агентуру, рабочие дела агентов, дела на различные объекты спецслужб в стране, наблюдательные дела по различным враждебным организациям (эмигранты, троцкисты и т. д.) и, наконец, дела по советской колонии. Всего до сотни томов – полный шкаф. В это время у меня ещё особого задания не было, и я с интересом следил, как мой товарищ по памяти давал справки на запросы архива («проверки») о различных лицах, поставленных на учёт по всем этим делам. Он писал ответы сам или диктовал мне, не заглядывая в дела: «кто, где, когда» или «проходит другое лицо, совпадение случайно». Он помнил тысячи имён и для убедительности предлагал мне иногда проверить его ответ, найдя имя в одном из дел. Вердикт был окончательным и шёл в архив за его подписью.

В этот день меня вызвал заместитель начальника отдела. Он будничным тоном сказал, чтобы я «принял дела» у Соколова. На мой вопрос: «Какие дела?» ответ был простым: «Все! Завтра доложишь, что приказ выполнен».

Не совсем понимая, что это всё значит, я сообщил об указании Соколову. Тот для верности переспросил, но тут же сказал, чтобы я переписывал из его личного формуляра дела в свой и сверял «наличие». Создавалось впечатление, что Соколов был готов к такому повороту событий и только заметил: «Убирают совсем. Как еврея». Я принял шкаф с делами и стал «хозяином» огромного (как я потом понял) богатства нашей службы – всех дел по спецслужбам Франции и других дел контрразведывательного направления в этой стране.

Соколов больше не появлялся, он был переведён в архив даже не Министерства Госбезопасности, а в архив органов милиции. Этот случай был не единичным. По той же причине в Самару был откомандирован зам. начальника европейского отдела Лапин, уволился сотрудник отдела Гарнунг (он говорил, что ведёт своё происхождение от шведских корней, но это, видимо, не убедило «Кадры»).

Мои впечатления от увиденных дел, от понимания наших «возможностей» в этой стране были очень сильными. Я с рвением принялся за изучение материалов и вскоре приступил к анализу самого сложного группового агентурного дела. По делу поступали к нам уже несколько лет ценнейшие материалы, но в то же время имелся ряд сомнений, даже подозрений, что в них преднамеренно скрывают важные факты, или что это вообще дезинформация.

Я провёл возможную сверку подтвердившихся сообщений, сгруппировал все возможные «сомнения», проработал ряд материалов по рабочим делам источников, в том числе по документам на языке. Анализ позволил «отмести» имеющиеся подозрения. Получилось страниц сорок. И. о. начальника отдела Борис Малинин внимательно прочёл мой анализ и похвалил. Малинин пришёл в разведку из белорусских партизан, к которым был заброшен по линии НКВД во время войны. Храбрый, добрый и открытый человек. Но в отделе ему было непросто. Он говорил: «Третий год изучаю французский язык, но пока на втором семестре».

Совпало так, что отчёт отдела по французской линии был поставлен на заслушивание у нового начальника разведки Панюшкина. Панюшкин пришёл в разведку с должности заведующего отделом ЦК, а ранее был послом в Китае. Очевидно грамотный политик, но в разведке ещё человек новый, Малинин, чтобы не наговорить «лишнего» в докладе по широкому кругу вопросов работы во Франции, предложил Панюшкину послушать результаты анализа важного группового агентурного дела, т. е. вышеупомянутое моё сообщение. Для этого я был приглашён прямо к начальнику разведки. На заслушивании присутствовал первый заместитель начальника ПГУ генерал Сахаровский (вскоре он стал начальником разведки). Мой доклад заинтересовал Панюшкина, да и Сахаровского. Возникали дополнительные вопросы и даже бурное обсуждение. Заслушивание продолжалось часа полтора. Малинин больше молчал, но остался очень доволен результатами нашего похода к «большому» шефу.

Примерно к концу первого года работы в аппарате Первого главного управления дежурный передал мне приказ явиться в обозначенный им кабинет (на седьмом этаже старого здания). Время было назначено на 23.30. Тогда такое позднее приглашение не удивляло, так как вся служба сидела на своих местах часто до глубокой ночи. Я, конечно, быстро выяснил, кто занимает указанный кабинет. Это был кабинет Судоплатова, начальника специального подразделения «террористического отдела», который числился в ПГУ, но при этом пользовался полной самостоятельностью. Я зашёл доложить о полученном мной вызове своему начальнику. Он выслушал меня, но осторожно воздержался от каких-либо рекомендаций. В 23.30 я явился на седьмой этаж в указанный кабинет. В приёмной сидел не секретарь, а, видимо, дежурный офицер в форме майора. Мне предложили подождать. В ожидании я просидел минимум полчаса. Такое ожидание, я думаю, входило в сценарий «приёма» у Судоплатова. Наконец, майор был вызван в кабинет и затем пригласил меня войти. Я вошёл. Большой тёмный кабинет, верхний свет не горит, включена только настольная лампа, за столом сидит человек. Он предложил мне сесть за приставной столик и, ничего не объясняя, задал два или три вопроса по моей биографии. Здесь я увидел, что в стороне, у стены горит маленькая лампочка, стоит ещё один стол, сидит человек и что-то записывает. В этот момент хозяин кабинета вдруг попросил рассказать о «делах», которые я вёл лично. Не задумываясь, я отчеканил, что информацию по этому вопросу могу докладывать только своим прямым начальникам или кому-либо по их указанию. «Чтобы Вы понимали мою компетентность, – заявил Судоплатов (а это был он), – вот ваше личное дело». Он протянул мне папку – моё досье. Положив папку на столик, я начал листать дело. В этот момент Судоплатов перегнулся через стол и вырвал у меня папку. Он из-за своей оплошности (конечно же, он не должен был давать мне моё досье) был просто взбешён и заявил, что я могу идти. Больше я никогда не сталкивался со службой Судоплатова. Может быть ещё и потому, что вскоре после осуждения Берии в июле 1953 года «террористический отдел» был ликвидирован, а сам Судоплатов приговорён к десяти годам тюрьмы, тогда это был высший срок тюремного заключения. Он провёл все десять лет «от звонка до звонка» в известной Владимирской тюрьме.

Хочу сказать, что моя работа по всем полученным мною делам как бы ввела меня в круг людей из разных подразделений внешней контрразведки. Именно поэтому я в дальнейшем стал начальником направления линии «Кр» в службе «А», заместителем резидента по «Кр», а затем и заместителем начальника Управления внешней контрразведки. Я был хорошо знаком с Григорием Фёдоровичем Григоренко, бывшим зампредом КГБ и начальником 2-го Главного управления. Григоренко был заместителем начальника службы «А», когда я там был начальником направления по мероприятиям в области контрразведки, и являлся моим непосредственным начальником. Человек недюжинного ума и сильной воли, он очень болел вопросами продвижения, утверждения и осуществления проводимых моим направлением мероприятий. Скажу ещё, что он был заядлым шахматистом, и я с ним не раз играл «блиц» после работы. Игра проходила при куче болельщиков, азартно и даже сопровождалась криками. Тем временем Григоренко резко пошёл на повышение: начальник управления «К» в ПГУ, затем начальник 2-го главного управления и наконец – зампред КГБ.

По работе, а потом и лично, я хорошо знал Филиппа Денисовича Бобкова, первого зампреда КГБ и создателя 5-го Управления. Бобков Филипп Денисович был «начальником политической контрразведки» госбезопасности страны, как он сам озаглавил свою книгу в 2006 году («Последние двадцать лет. Записки начальника политической контрразведки»). Он был непосредственным создателем всесильного в то время 5-го Управления КГБ. Управление охватывало все сферы политической и культурной жизни страны, начиная от борьбы с террористами и националистами и заканчивая провинциальными университетами и театрами. Несмотря на всем известные факты «преследования диссидентов», высылки за рубеж Солженицына, Аксёнова и всей подобной работы 5-го Управления, могу сказать, что Филипп Бобков – умный и далеко неординарный человек, хорошо знающий все тонкости работы чекист. Один пример (а их было много).

Передаю рассказ из первых рук. Молодой способный медик, некто М., уже доктор наук, публикует работу с новыми идеями в области урологии. Вскоре его заметили за рубежом и пригласили выступить со своим докладом в США. Для нашего медика – большое событие. Подготовка, сборы, переводы доклада – всё закрутилось. И тут выясняется, что вроде бы комиссия ЦК партии не даёт разрешения на поездку. Причина хотя и не сообщается, но очевидна: наш М. – еврей. Огорчён М. был ужасно. Но какой-то умный человек даёт ему совет попытаться попасть на приём в КГБ к Бобкову. М. мне рассказывал, что Бобков его принял, спокойно выслушал и попросил подождать пару дней. А на другой день М. позвонили и сказали: «Почему Вы не приходите за загранпаспортом?». Прошли годы, М. стал известным профессором, академиком, руководителем крупной клиники, но остался убеждённым почитателем не только Бобкова, но и всей нашей сложной системы и самой власти.

Моим шефом в Москве во время моей работы в Швейцарии, т. е. начальником службы «К», был Виталий Константинович Бояров. Позже он стал начальником 2-го Главного управления КГБ, и при нём контрразведка добилась очень заметных успехов, скажем даже выдающихся успехов. Он же был моим главным оппонентом при защите мной закрытой кандидатской диссертации в Академии им. Андропова. (Для этой защиты я тогда получил специальное разрешение приехать на неделю в Москву из Женевы.) К Боярову я сохранил самые тёплые чувства и по личностному обаянию, и в связи с его профессионализмом разведчика и организатора.

И Григоренко, и Бобков, и Бояров – все трое выдвиженцы лично Андропова, а он, как видим, умел и не боялся продвигать вверх по карьерной лестнице умных и способных людей.