Текст книги "Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий"

Всеволод Зельченко
Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий

© Новое издательство, 2019

* * *

Ars poetica

Мой бедный мальчик, сядь к столу и слушай. Вот – просто баловство словами. Звуки – льются так легко, достаю их из «мешка», как фокусник ловит червонцы из воздуха; как ночью – мотыльков (Dziady – A, panie motylu). Ты – о важном, большом, а выйдет малое, я – о малом – а откроется большое. Ты о крас‹ивом› – выйдет некр‹асиво›. Я об уродце так, что – ах! [Как же это? Ну, уж не знаю. Надо много страдать – (во имя слова) (под знаком слова) – И еще… и еще… Надо жить не только здесь. Когда все станет словом… Главное во мне – не гражд‹анин›, не труж‹еник›, не любовник – никто. Главное – поэт.][1]1
  Черновой набросок Ходасевича 1920 года (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 25. Л. 22 об.); круглые и квадратные скобки принадлежат автору. О фокуснике ср. автокомментарий к стихотворению «Друзья, друзья! Быть может, скоро…» (1921): «Это – конец стихотворения. Начало (3 строфы о фокуснике, берущем из воздуха монеты) – выброшено» (Собр. соч. I, 427). Цитату из «Дзядов» Мицкевича («A tuś mi, panie motylu!») см. ч. IV, ст. 1268; герой поэмы Густав, поймав кружащегося у свечки мотылька, произносит монолог о человеческих душах, которые становятся мотыльками после смерти: «А! Мотылек? Вы, сударь мой, откуда? / (Ксендзу, показывая мотылька.) Крылатый рой! На грани тьмы он где-то… / Все истины лучи они при жизни тушат, / Настанет Страшный суд – пойдут во тьму за это. / Но, ненавидя свет, должны стремиться к свету / Их осужденные, блуждающие души…» (пер. Л.Н. Мартынова).


[Закрыть]

Предисловие

Читатель этой книжки наверняка заключит, что о стихотворении Ходасевича в ней сказано и слишком много, и слишком мало. С одной стороны, ему будет предложен набор имен, текстов и фактов, чье касательство к «Обезьяне», да и само знакомство с ними Ходасевича как минимум неочевидны; с другой стороны, на важнейший вопрос, заданный Дэвидом Бетеа: «Зачеркивает ли последняя строка урок обезьяны или, наоборот, этот урок дает единственный ключ к пониманию исторических событий?»[2]2
  Bethea D.M. Khodasevich: His Life and Art. Princeton, 1983. P. 181.


[Закрыть] – прямого ответа он не обнаружит (здесь мы рассчитываем, впрочем, что наша позиция, пусть и не обозначенная expressis verbis, будет ясна из самого хода изложения).

Для пишущего эти строки существенно различие между комментарием и интерпретацией. В интерпретациях «Обезьяны» – одного из самых знаменитых стихотворений в русской литературе – недостатка определенно не ощущается: ее центральный эпизод толковали как обращение Ходасевича к своим польским корням и к корням еврейским, как рукопожатие с Пушкиным и с врагом рода человеческого, как аллегорию русско-сербского союза и как уход от послереволюционной действительности в первобытный рай зверей, как соблазн бестиальной жестокости и, наоборот, как индуистское утверждение братства всего живого. Эти и другие концепции будут, разумеется, обсуждаться ниже; однако главную свою задачу мы видели не в том, чтобы увеличить их число, а в по возможности подробном воссоздании реального и литературного контекста, в котором стихотворение Ходасевича существовало для его современников. Не проделав такой работы, интерпретатор рискует принять бытовую деталь за цитату, а общее место – за перекличку с конкретным предшественником («лисица видит ср., лисицу ср. пленил») и из-за недостаточного знакомства с традицией не заметить новаторства.

Главный и едва ли не единственный инструмент для реконструкции этого контекста сто лет спустя – подбор и взвешивание параллельных мест: «филолог всегда бывает доволен, когда находит параллелю», как любил повторять своим итальянским слушателям прославленный немецкий эллинист Эдуард Френкель[3]3
  «Un filologo è sempre contento quando trova una parallela». В устной итальянской речи Френкеля проскальзывали германизмы; в нашем случае смешение eine Parallele и un parallelo способствовало тому, что сентенция удержалась в памяти одного из участников его семинаров в пизанской Высшей нормальной школе (Conte G.B. Ope ingenii: Esperienza di critica testuale. Pisa, 2013. P. 29).


[Закрыть]. Нет нужды говорить, что новые возможности для поиска и обработки материала, доступные нам теперь, не подменяя и не облегчая традиционного историко-филологического анализа, позволяют комментатору предлагать решения таких вопросов, которые прежде не могли быть и поставлены.

Первая и третья главы работы были ранее напечатаны в виде статей[4]4
  «Сладчайшие преданья»: К источникам одного стихотворения Ходасевича // Древний мир и мы. СПб., 1997. [Вып. 1.] С. 221–226; К столетию одного рукопожатия: Действительность и литература в «Обезьяне» В.Ф. Ходасевича // Летняя школа по русской литературе. 2015. Т. 11. № 2. С. 172–195.


[Закрыть]; в нынешней версии они существенно расширены.

В книге не раз встречаются ссылки на наблюдения, которыми с нами щедро поделились М.В. Безродный, А.К. Гаврилов, Аминадав Дикман, Ю.Л. Минутина-Лобанова, Б.А. Рогинский, А.Л. Соболев; всем им – наша сердечная благодарность. В наведении разного рода справок и в присылке труднодоступных статей помогли А.Ю. Балакин, Эдуард Вайсбанд, А.А. Ветушко-Калевич, В.Б. Гефтер, Е.Л. Куранда, М.А. Левченко, М.В. Пироговская, Д.В. Сичинава, А.Б. Устинов, Г.М. Утгоф и Е.П. Чебучева, в прояснении вопросов цыганской этнографии – К.А. Кожанов, в переводах с иврита – М.Ю. Брук и Хава Броха Корзакова. Е.В. Казарцев любезно согласился прочитать в рукописи пятую главу, а П.Ф. Успенский – книгу целиком. За все наши ошибки и упущения никто из них не отвечает.

Наконец, нельзя не упомянуть две филологические компании, которым эта затянувшаяся работа обязана исходным толчком: лекторов и аудиторию «Дома читателя» – ежегодных уик-эндов медленного чтения в Санкт-Петербургской классической гимназии, – а также сообщество chodasevich, возникшее в «Живом журнале» в 2006 году. Сейчас, когда история русского Livejournal по всем приметам подошла к концу, атмосфера и уровень тогдашних обсуждений вспоминаются с особенными чувствами.

Обезьяна

 
Была жара. Леса горели. Нудно
Тянулось время. На соседней даче
Кричал петух. Я вышел за калитку.
Там, прислонясь к забору, на скамейке
Дремал бродячий серб, худой и черный.
Серебряный тяжелый крест висел
На груди полуголой. Капли пота
По ней катились. Выше, на заборе,
Сидела обезьяна в красной юбке
И пыльные листы сирени
Жевала жадно. Кожаный ошейник,
Оттянутый назад тяжелой цепью,
Давил ей горло. Серб, меня заслышав,
Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я
Воды ему. Но чуть ее пригубив, –
Не холодна ли, – блюдце на скамейку
Поставил он, и тотчас обезьяна,
Макая пальцы в воду, ухватила
Двумя руками блюдце.
Она пила, на четвереньках стоя,
Локтями опираясь на скамью.
Досок почти касался подбородок,
Над теменем лысеющим спина
Высоко выгибалась. Так, должно быть,
Стоял когда-то Дарий, припадая
К дорожной луже, в день, когда бежал он
Пред мощною фалангой Александра.
Всю воду выпив, обезьяна блюдце
Долой смахнула со скамьи, привстала
И – этот миг забуду ли когда? –
Мне черную, мозолистую руку,
Еще прохладную от влаги, протянула…
Я руки жал красавицам, поэтам,
Вождям народа – ни одна рука
Такого благородства очертаний
Не заключала! Ни одна рука
Моей руки так братски не коснулась!
И видит Бог, никто в мои глаза
Не заглянул так мудро и глубоко,
Воистину – до дна души моей.
Глубокой древности сладчайшие преданья
Тот нищий зверь мне в сердце оживил,
И в этот миг мне жизнь явилась полной,
И мнилось – хор светил и волн морских,
Ветров и сфер мне музыкой органной
Ворвался в уши, загремел, как прежде,
В иные, незапамятные дни.
 
 
И серб ушел, постукивая в бубен.
Присев ему на левое плечо,
Покачивалась мерно обезьяна,
Как на слоне индийский магараджа.
Огромное малиновое солнце,
Лишенное лучей,
В опаловом дыму висело. Изливался
Безгромный зной на чахлую пшеницу.
 
 
В тот день была объявлена война.
 

1919

Справка

Согласно составленному Ходасевичем списку стихов (Бахметевский архив Колумбийского университета, фонд М.М. Карповича), «Обезьяна» начата 7 июня 1918 года, окончена 20 февраля 1919 года (Собр. соч. I, 396). Черновой автограф ст. 1–15 и 52 (1): РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 26 об. – 27. Впервые напечатано (2): Рабочий мир. 1919. № 6 (апр.). С. 3. Об истории этой публикации рассказывают мемуары П.Н. Зайцева, возглавлявшего литературный отдел журнала:

По делам «Сирены» уже в 1919 году я снесся с поэтом Вл. Ходасевичем, который работал тогда в Наркомпросе у Луначарского, и предложил дать что-нибудь для нового журнала[5]5
  «Сирена» – «пролетарский двухнедельник», редактировавшийся в Воронеже В.И. Нарбутом; Зайцев ангажировал для него авторов в Москве. В рекламных анонсах «Сирены» среди длинного списка литераторов «с именами» упоминался и Ходасевич (Сирена. 1918. № 2/3 [30 дек.]. Кол. 93–94). Ко времени, о котором говорит Зайцев, издание «Сирены» фактически прекратилось: в феврале – начале марта 1919 года отозванный из Воронежа на Украину Нарбут хлопотал в губисполкоме о ликвидации журнала, последний номер которого, среди прочего включавший «Декларацию» имажинистов и мандельштамовское «Утро акмеизма», еще находился в печати (см. статьи О.Г. Ласунского в изд.: Сирена: Пролетарский двухнедельник. Воронеж, 1918–1919 / Науч. ред. О.Г. Ласунский. Воронеж, 2013. С. 181–184, 201). Либо Зайцев не успел узнать об этом, либо перед нами ошибка памяти мемуариста и «Обезьяна» предназначалась для более экзотического печатного органа – «Вестника Воронежского округа путей сообщения», московским агентом которого также был Зайцев. Ср. занесенный Блоком в записную книжку 6 февраля 1919 года перечень стихотворений с пометой «П. Зайцеву („Рабочий мир“ и „Воронежский вестник“)» (Блок А.А. Записные книжки / Сост., подгот. текста и примеч. В.Н. Орлова. М., 1965. С. 449; Леденева Т.А. Воронежский «Вестник» // Вестник Воронежского гос. ун-та. Филология, журналистика. 2011. № 2. С. 188).


[Закрыть]. Ходасевич дал свое стихотворение «Обезьяна», в котором звучало осуждение первой империалистической войны. Перед отправкой стихотворения в Воронеж я показал его Волгину[6]6
  Редактор «Рабочего мира» Вячеслав Петрович Волгин (1879–1961) – историк-большевик, впоследствии ректор 1-го МГУ и академик.


[Закрыть]. Волгину очень понравилась социальная тема стихотворения, и он мертвой хваткой вцепился в него: «Не отдадим его в „Сирену“, давайте печатать в „Рабочем мире“!» И в апрельском шестом номере стихотворение было напечатано. Ходасевич не возражал ‹…›[7]7
  Зайцев П.Н. Воспоминания / Сост. М.Л. Спивак; вступ. ст. Дж. Мальмстада, М.Л. Спивак. М., 2008. С. 333–334.


[Закрыть]

При жизни автора стихотворение публиковалось еще пять раз: (3) Ходасевич Вл. Путем зерна: Третья книга стихов. М.: Творчество, 1920. С. 42–43; (4) То же / 2-е изд. Пг.: Мысль, 1922. С. 51–53; (5) Ежов И.С., Шамурин Е.И. Русская поэзия XX века: Антология русской лирики от символизма до наших дней / С ввод. ст. В. Полянского. М.: Новая Москва, 1925. С. 261 (перепечатка из [4])[8]8
  Сам Ходасевич, в июне 1922 года составляя подборку своих стихов для антологии Ежова и Шамурина (СС IV, 445–446), «Обезьяну» в нее не включил.


[Закрыть]; (6) Возрождение. 1927. № 716. 19 мая (в подборке «Белые стихи», вслед за стихотворениями «Эпизод», «Полдень», «Встреча»); (7) Ходасевич Вл. Собрание стихов. Париж: Возрождение, 1927. С. 49–51. Единственный известный нам прижизненный перевод, на итальянский язык, появился в 1932 году[9]9
  Chodasevič V. La scimmia / Trad. dal russo di R. Poggioli // Circoli. 1932. № 3. P. 41–43 (впоследствии неоднократно перепечатывался). Книжка журнала дошла до Ходасевича; см. его письмо Н.Н. Берберовой от 29 июля 1932 года: Минувшее. Paris, 1988. Вып. 5. С. 288 (публ. Д. Бетеа). Ренато Поджоли (1907–1963) – итальянский славист, ставший в эмиграции одним из основоположников американского сравнительного литературоведения; краткий разбор «Обезьяны» вошел в его позднейшую книгу: Poggili R. The Poets of Russia: 1890–1930. Cambridge (Mass.), 1960. P. 308.


[Закрыть].

Текст воспроизводится по источнику (7). Разночтения черновика[10]10
  Обильные варианты ст. 1–15, отброшенные в черновике, не приводятся; полную его транскрипцию см. в Приложении.


[Закрыть] и ранних публикаций немногочисленны:

Ст. 6 (1): Тяжелый крест серебряный висел

Ст. 8 (1–5): По ней катились. Рядом, на заборе,

Ст. 15 (1): Ему штаны (на этих словах черновик обрывается).

Ст. 15–16 (2): Воды ему. Но чуть ее пригубив, / Не холодна ли, блюдце на скамейку

Ст. 17 (2–6): Поставил он. И тотчас обезьяна,

Ст. 19 (2–3): Обоими руками блюдце. (4–5) Обеими руками блюдце.

После ст. 27 отбивка (2)[11]11
  Можно предполагать, что исчезновение этой отбивки вызвано не авторской редактурой, а типографской случайностью: в первом издании «Путем зерна» (3) ст. 27 приходится на конец страницы.


[Закрыть].

Ст. 39–40 (6): Не заглянул так мудро и глубоко – / Воистину, до дна души моей.

В принадлежавшем Н.Н. Берберовой экземпляре «Собрания стихов» 1927 года (Библиотека Байнеке Йельского университета), в котором Ходасевич снабдил каждое стихотворение пометами, под текстом «Обезьяны» приписано (Собр. соч. I, 396):

20 февр‹аля›. Нач‹ато› 7 июня 1918. Все так и было, в 1914, в Томилине. Гершензон очень бранил эти стихи, особенно Дария.

Томилино – поселок по Московско-Казанской железной дороге, в 25 верстах от Москвы, где Ходасевич с мая 1914 года жил на даче с женой и пасынком, «пишучи о Пушкине (сел-таки), переводя проклятого Сенкевича и творя рецензии о стихах для „Рус‹ских› Вед‹омостей›“»[12]12
  Письмо Б.А. Садовскому от 18 мая 1914 года (ПС, 345; здесь и ниже все даты до 31 января 1918 года даются по старому стилю). Имеются в виду большая статья «Петербургские повести Пушкина», с которой началась пушкинистика Ходасевича, а также переводы романов Г. Сенкевича «Семья Поланецких» и «Меченосцы». В «Русских ведомостях» в мае – июле были опубликованы шесть рецензий Ходасевича и заметка о Пушкине (Собр. соч. II, 160–169, 563; ПиПЕВ I, 14–16).


[Закрыть].

«Обезьяна» входит в формально не выделенный цикл больших нерифмованных ямбических стихотворений 1918–1920 годов. В первую очередь это шесть вещей из сборника «Путем зерна» («Эпизод», «2-го ноября», Полдень», «Встреча», «Обезьяна», «Дом»), в составе которого они – за единственным исключением – расположены подряд[13]13
  «Эпизод» отделен от остальных четырьмя (в «Собрании стихов» 1927 года – тремя) стихотворениями; первое из них, «Вариация», разрабатывает тот же лирический сюжет, и его заглавие означает «вариация на тему „Эпизода“» (Богомолов Н.А. Жизнь и поэзия Владислава Ходасевича [1989] // Он же. Русская литература начала XX века: Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999. С. 103). Заключительное стихотворение цикла, «Дом», появляется только во втором издании «Путем зерна» (1922).


[Закрыть]. Порукой тому, что сам Ходасевич воспринимал их как целое, служит и позднейшая републикация четырех из них под общим заголовком «Белые стихи» (6). К ним примыкает стихотворение «Музыка» (1920), открывшее следующий сборник Ходасевича «Тяжелая лира», а также ряд неоконченных набросков и планов-конспектов из рабочих тетрадей 1918–1922 годов (БП № 382, 392; Собр. соч. I, 286; РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 19[14]14
  Об этом прозаическом плане, опубликованном в составе работ Н.А. Богомолова и Инны Андреевой, подробнее см. в главе 4.


[Закрыть]; Ед. хр. 25. Л. 22 об.[15]15
  Воспроизведен выше в эпиграфе.


[Закрыть], 24).

1. Серб с обезьяной

То же и в архиве нашей памяти. И в ней есть свои шкафы, ящики, коробки и коробочки. ‹…› Как в них найти те «бисеринки» эмоциональных воспоминаний, впервые мелькнувшие и навсегда исчезнувшие, как метеоры, на мгновение озаряющие и навсегда скрывающиеся? Когда они являются и вспыхивают в нас (как образ серба с обезьяной), будьте благодарны Аполлону, ниспославшему вам эти видения, но не мечтайте вернуть навсегда исчезнувшее чувство. Завтра вместо серба вам вспомнится что-то другое.

– К.С. Станиславский. Работа актера над собой

В конце двадцатых или начале тридцатых годов, читая третий том марксовского собрания сочинений Бунина, поэт Дмитрий Кедрин написал на полях против последних строф стихотворения «С обезьяной» (1907): «Ходасевич отсюда взял, но у него лучше»[16]16
  Реморова Н.Б. Кедрин и Ходасевич: «Статьи о русской поэзии» В. Ходасевича в чтении и восприятии Дм. Кедрина (по материалам кедринской библиотеки) // Вестник Томского университета. 1999. № 268. С. 61. Эта работа, сколько нам известно, не привлекала внимания исследователей Ходасевича; между тем среди маргиналий Кедрина есть точные и с тех пор не повторенные наблюдения, устанавливающие источник отдельных строк и словосочетаний Ходасевича у Пушкина и Баратынского.


[Закрыть]. И действительно, редкая из работ, посвященных «Обезьяне», обходится без сопоставления с бунинскими стихами – а то и без утверждения, что второй из этих текстов «непосредственно инициирован»[17]17
  Владимиров О.Н. В. Ходасевич – И. Бунин: Несколько параллелей // Проблемы литературных жанров: Материалы X Международной научной конференции, посвященной 400-летию г. Томска, 15–17 окт. 2001 г. Томск, 2002. Ч. 2. С. 72.


[Закрыть] первым.

 
Ай, тяжела турецкая шарманка!
Бредет худой, согнувшийся хорват
По дачам утром. В юбке обезьянка
Бежит за ним, смешно поднявши зад.
 
 
И детское и старческое что-то
В ее глазах печальных. Как цыган,
Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота.
Далеко от Одессы на Фонтан!
 
 
Ограды дач еще в живом узоре –
В тени акаций. Солнце из-за дач
Глядит в листву. В аллеях блещет море…
День будет долог, светел и горяч.
 
 
И будет сонно, сонно. Черепицы
Стеклом светиться будут. Промелькнет
Велосипед бесшумным махом птицы,
Да прогремит в немецкой фуре лед.
 
 
Ай, хорошо напиться! Есть копейка,
А вон киоск: большой стакан воды
Даст с томною улыбкою еврейка…
Но путь далек… Сады, сады, сады…
 
 
Зверок устал, – взор старичка-ребенка
Томит тоской. Хорват от жажды пьян.
Но пьет зверок: лиловая ладонка
Хватает жадно пенистый стакан.
 
 
Поднявши брови, тянет обезьяна,
А он жует засохший белый хлеб
И медленно отходит в тень платана…
Ты далеко, Загреб![18]18
  Сведения о прижизненных публикациях стихотворения и его оценке современниками собраны в комментариях к изд.: Бунин И.А. Стихотворения / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Т.М. Двинятиной. СПб., 2014. Т. 2. С. 375–376.


[Закрыть]
 

Соответствий много: Роберт Хьюз называет их «интригующими», Эммануэль Демадр – «поразительными», а по признанию В.Е. Пугача, «количество заимствованных или переиначенных деталей шокирует»[19]19
  Hughes R.P. Khodasevich in Venice // For SK: In Celebration of the Life and Career of Simon Karlinsky / Ed. by M.S. Flier, R.P. Hughes. Oakland (Calif.), 1994. P. 156; Demadre E. La quête mystique de Vladislav Xodasevič: Essai d’interprétation de l’œuvre du dernier symboliste russe. Villeneuve, 2000. P. 306; Пугач В.Е. Две обезьяны: «С обезьяной» Бунина и «Обезьяна» Ходасевича // Он же. На полях школьной программы. СПб., 2012. С. 43.


[Закрыть]. Процитируем последний из предлагавшихся перечней, для краткости дополнив его еще одним очевидным пунктом: «Нельзя пройти мимо удивительного сюжетного сходства (многими, конечно, замеченного) с одним поэтическим текстом той же эпохи – „С обезьяной“ (1907) Ивана Бунина. ‹…› Балканец-музыкант с обезьяной (хорват у Бунина, серб у Ходасевича); зной; ‹место действия – дачи;› обезьянка, пьющая воду; особенный взгляд животного, на который обращают внимание оба поэта…»[20]20
  Шубинский В.И. Владислав Ходасевич: Чающий и говорящий / [2-е изд.] М., 2012. С. 260. Анализ Л.А. Новикова и С.Ю. Преображенского устанавливает совпадение «не менее 22 лексических компонентов (более 20 % единиц, обладающих лексическим значением, в стихотворении И. Бунина)»; впрочем, в их число попадает, например, сопоставление бунинского «засохшего белого хлеба» с «чахлой пшеницей» у Ходасевича (Новиков Л.А., Преображенский С.Ю. Ключевые слова и идейно-эстетическая структура стиха // Язык русской поэзии XX века: Сб. науч. тр. М., 1989. С. 19–20).


[Закрыть] Кажется невероятным, чтобы такая экзотически-прихотливая комбинация могла возникнуть в двух независимых случаях – если, конечно, не принимать высказанную однажды со всей серьезностью гипотезу, будто один и тот же обезьянщик за семь лет докочевал из Одессы до Подмосковья, «причем шарманка его за время странствий вполне могла прийти в негодность, почему и появился вместо нее в стихотворении Ходасевича бубен»[21]21
  Фоняков И.О. Двойные звезды [1996] // Он же. Островитяне. СПб., 2005. С. 191.


[Закрыть].

С другой стороны, у нас есть два свидетельства, ставящих под вопрос связь бунинского стихотворения и «Обезьяны». Во-первых, Ходасевич пометил в берберовском экземпляре «Собрания стихов»: «Все так и было, в 1914, в Томилине»[22]22
  Как отметил Н.А. Богомолов, такого же рода подписями Ходасевич сопроводил и другие белые стихи из «Путем зерна», настойчивым повторением «был… была… было…» утверждая их автобиографическую основу (Богомолов Н.А. История одного замысла [1989] // Он же. Русская литература начала XX века. С. 569). Ср. об «Эпизоде»: «Со мной это случилось в конце 1917, днем или утром, в кабинете» (в тексте – «в одно из утр пятнадцатого года»); о «2-го ноября»: «2 ноября ходил к Гершензону. Столяр – незнакомый, но был»; о «Встрече»: «Англичанка, впрочем, была в 1911 г., как и все прочее» (Собр. соч. I, 392–393, 395). В плане-оглавлении неосуществленного собрания стихов, намеченного в 1921 году, «Обезьяна» открывает раздел, озаглавленный «Почти дневник» (в него входят «Слезы Рахили», «2-го ноября», «Газетчик», «Дом», «Старуха» и «Музыка»; впрочем, «2-го ноября» и «Старуха» попали также в раздел «Москва»: Собр. соч. I, 404–405). Попутно отметим, что в рабочей тетради Ходасевича засвидетельствован замысел дневникового цикла, относящийся к началу 1920 года: в столбик перечислены дни недели, под четвергом приписано «Старуха», а под воскресеньем – «Дрова», т. е. будущая «Музыка». Этот набросок не оставляет сомнений, что зачеркнутый заголовок в черновике «Музыки», начинающемся на следующей странице, должен читаться не как «Воск» (БП, 384; CC I, 511; Собр. соч. I, 406), а как недописанное «Воск‹ресенье›» (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 25. Л. 9–10; ср. ст. 2 «Музыки»: «Еще воскресная по телу бродит лень»).


[Закрыть], а шестью годами ранее сказал то же своей случайной порховской собеседнице, будущему краеведу Галине Проскуряковой, которую разыскал и расспросил в конце восьмидесятых М.В. Безродный[23]23
  Ходасевич В.Ф. Поездка в Порхов / [Подгот. текста и коммент. М.В. Безродного] // Литературное обозрение. 1989. № 11. С. 112. Примеч. 29. В опубликованных воспоминаниях Г.В. Проскуряковой упомянуто чтение Ходасевичем «Обезьяны» в порховской библиотеке, но разговор о биографической подоплеке этих стихов не отражен: Проскурякова Г.В. Вольшовская старина. СПб., 2008. С. 168–169.


[Закрыть]. Впрочем, это «все так и было»[24]24
  По поводу стихотворения Бунина нечто подобное тоже было произнесено: «Сколько раз до сих пор я видел (там же, в Одессе. – В.З.) обыкновенного уличного шарманщика, но только теперь, взглянув на него глазами Бунина, понял, что и шарманщик поэзия, и его обезьянка поэзия…» (Катаев В.П. Трава забвенья [1967] // Он же. Собр. соч.: В 9 т. М., 1972. Т. 9. С. 272).


[Закрыть] не раз служило филологам поводом, чтобы продемонстрировать лукавство писательских отсылок к реальности: кто не знает, что стихи делаются из стихов! «И хотя Ходасевич уверял, что описал все, как было на даче в Томилино в 1914 году, – резюмируют Г.Г. Амелин и В.Я. Мордерер, – мы знаем цену истинным приключениям, происходящим с поэтами на даче. Один в Томилино встречает Обезьяну, другой на Акуловой горе близ ст. Пушкино – Солнце. Сугубую литературность происходящего разоблачает бунинское стихотворение „С обезьяной“ ‹…›. Ходасевич лукавил, речь шла не о действительном событии, а о бунинском сюжете»[25]25
  Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. «Пушкин-обезьяна» // Они же. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. М., 2000. С. 231–232.


[Закрыть]. И.Я. Померанцев, процитировав статью Ходасевича «О поэзии Бунина» (1929; СС II, 187) – «Не разделяя принципов бунинской поэзии (напрасно стал бы я притворяться, что их разделяю: мое притворство было бы тотчас и наиболее наглядно опровергнуто хотя бы моими собственными писаниями)…», – мягко уличает ее автора: «Отчего же опровергнуто? Обезьяны не спрячешь»[26]26
  Померанцев И.Я. Югославянская рапсодия [1996] // Он же. По шкале Бофорта. СПб., 1997 (= Urbi: Лит. альманах. Вып. 10). С. 89.


[Закрыть].

Во-вторых, Омри Ронен, познакомившись в 1968 году в Нью-Йорке с Н.Н. Берберовой, спросил ее о стихотворении Бунина: «оказалось, ‹…› что ни она, ни (по всей вероятности) он» его не знали[27]27
  Ронен О. Берберова [2001] // Он же. Из города Энн. СПб., 2005. С. 55.


[Закрыть]. Это свидетельство, однако, при желании нетрудно отвести как wishful thinking: ко времени написания «Обезьяны» Ходасевич и Берберова еще не были знакомы[28]28
  Владимиров О.Н. «Базар в Афинах» Ю. Мориц в контексте русской поэзии: Опыт интерпретации стихотворения // Проблемы литературного образования: Материалы IX всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука – вуз – школа». Екатеринбург, 2003. Ч. 3. С. 183.


[Закрыть].

Поскольку родство двух стихотворений кажется установленным (в виду дальнейшего отметим, однако, скепсис Ирины Антанасиевич[29]29
  Антанасиевич И. Об одном мотиве в русской литературе начала XX века, или Обезьяньи гримасы интертекстуального анализа // Славистика. 2003. Т. 7. С. 227 («Вряд ли есть основания говорить о интертекстуальном диалоге, поскольку сходство между двумя стихотворениями чисто внешнее»); ср., однако, ниже примеч. 17.


[Закрыть] и М.В. Безродного[30]30
  m-bezrodnyj.livejournal.com/273749.html («Но пятистопный ямб, конечно, не раритет, и запечатленные ситуации тоже достаточно типичны, чтобы не заводить непременно разговор о влиянии»); см. ниже примеч. 26. После того как наша позиция была изложена в «Живом журнале», с ней солидаризировалась Сара Дикинсон (Dickinson S. “La scimmia” di Vladislav Chodasevič come commento sulla Grande Guerra // L’indicibile: Grande Guerra e letteratura / A cura di M. Bürger-Koftis, D. Finco. Genova, 2015 [= Quaderni di Palazzo Serra. Vol. 28]. P. 165).


[Закрыть], а также рассчитанно-осторожные формулировки А.К. Жолковского, А.А. Макушинского и тандема соавторов Л.А. Новиков – С.Ю. Преображенский[31]31
  Жолковский А.К. Две обезьяны, бочки злата… // Звезда. 2001. № 10. С. 204 («В любом случае, эпизод сходен, а разработка глубоко различна»); Макушинский А.А. «Обезьяна», или Отчасти о том же [2008] // Он же. У пирамиды: Эссе, статьи, фрагменты. М., 2011. С. 36 («даже если ‹…› где-то в памяти, или полузабвении, это ‹…› стихотворение Бунина у него, когда он писал свои стихи, и присутствовало…»; но ср. след. примеч.); Новиков Л.А., Преображенский С.Ю. Указ. соч. С. 18–19 («видимо, „Обезьяна“, написанная позже, не может рассматриваться как аллюзия»; «хотя денотативный план двух этих текстов удивительным образом совпадает, это абсолютно разные стихотворения, имеющие разное концептуальное содержание и формирующие разный эстетический смысл»).


[Закрыть]), интерпретаторы обсуждают различие деталей, охотно прибегая к словам вроде «заменил» или «превратил»: дело представляется так, будто Ходасевич написал свою «Обезьяну» поверх бунинской. Почему он сделал хорвата сербом? Потому что стихотворение завершается строкой «В тот день была объявлена война», а значит, «Сараево ‹…› начинает просвечивать сквозь дачную идиллическую кулису, Гаврила Принцип снова стреляет в несчастного эрцгерцога, несчастную эрцгерцогиню»[32]32
  Макушинский А.А. Указ. соч. С. 37; ср. также: «Ходасевичу принципиально важно, чтобы хорват стал сербом ‹…› – этого требует разрабатываемая им бинарная оппозиция – победа-поражение…» (Антанасиевич И. Указ. соч. С. 228).


[Закрыть] (другой ответ: потому что Ходасевич – католик[33]33
  Баранов С.В. В.Ф. Ходасевич и литература модернизма // Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов: Материалы международной научной конференции (Волгоград, 24–27 апр. 2005 г.). Волгоград, 2005. С. 682.


[Закрыть]). Почему пририсовал бунинскому обезьянщику крест на груди? Потому что это «важный для русского „сербского текста“ символ»[34]34
  Мароши В.В. «Сербский» и «кавказский» тексты русской литературы: Мотивы, тропы и архетипичность персонажей // Критика и семиотика. 2012. Вып. 16. С. 305.


[Закрыть]. Почему дал ему бубен вместо шарманки? «Чтобы замаскировать очевидный плагиат»[35]35
  Из цикла миниатюр хорватской писательницы Дубравки Угрешич «Балканский блюз», который мы цитируем в переводе с английского: Ugrešić D. Balkan Blues / Transl. by C. Hawkesworth // Balkan Blues: Writing Out of Yugoslavia / Ed. by J. Labon. Evanston, 1995. P. 30–31. А.К. Жолковский в силу мельчайшей, но показательной аберрации даже наделяет серба из «Обезьяны» шарманкой – по образцу бунинского героя («шарманочный мотив, ‹…› восходящий к Бунину»): Жолковский А.К. Розыгрыш? Хохма? Задачка?: О «Первом стихотворении» Набокова [2001, 2006] // Он же. Очные ставки с властителем: Статьи о русской литературе. М., 2011. С. 416.


[Закрыть].

Между тем возражений остается немало. Обилие и разительный характер перекличек вроде бы должны указывать на такое положение вещей, когда Ходасевич не просто полусознательно использовал чужой мотив, но выстроил концептуальную параллель – побуждая своих читателей вспомнить о бунинском прообразе и разглядывать «Обезьяну» сквозь его призму. Но что это дает младшему стихотворению? Предлагавшиеся ответы на этот вопрос представляются, правду сказать, натянутыми: так, по Г.Г. Амелину и В.Я. Мордерер, за обеими обезьянами скрывается Пушкин, которого традиционалисты Бунин и Ходасевич демонстративным жестом возвращают на пароход современности (в этом случае точным конспектом стихотворения Ходасевича окажется незабвенное «Душа моя играет, душа моя поет, / Мне братеник Пушкин руку подает»)[36]36
  Отметим, что эта концепция была предсказана в эссе Майи Каганской «Седьмая повесть Белкина» (1987; соответствующий раздел написан от лица Ходасевича): «В чаду коптилок и подгоравших валенок никто не понял и „Обезьяны“. А ведь я трижды вписал в текст его (пушкинский. – В.З.) образ! ‹…› Пушкин, а не на пятилетие запоздавший репортаж с начала войны, разъясняет появление в стихе худого и черного серба, раскачивающего на плече обезьяну. ‹…› Да неужто не найдется среди них ни одного филолога, который вспомнит, что тщедушные свои пародии на Пушкина Полевой подписал „Обезьянин“? что разозленный Пущин в письме к Матюшкину обозвал друга „обезьяной африканской“?» (Каганская М.Л. Апология жанра / Сост., подгот. текста и примеч. С.М. Шаргородского. М., 2014. С. 82).


[Закрыть]. По В.Е. Пугачу, Ходасевич намеренно противопоставляет банально-описательной трактовке предшественника свою, экзистенциальную («Бунин не услышал, что хотела сообщить ему обезьяна. Пришлось ей дожидаться более понятливого Ходасевича»), а по О.Н. Владимирову, наоборот, «Ходасевича привлек провиденциализм Бунина, катастрофичность его мировоззрения». Искусственно выстраивается картина многолетнего «творческого спора» Ходасевича с Буниным-поэтом, кульминацией которого выступает «Обезьяна», а предшествующим свидетельством – шуточное стихотворение 1913 года «На даче» («…Отчего же, в самом деле, / Вянет никлая листва? / ‹…› Оттого, что бродит в парке / С книгой Бунина студент»)[37]37
  Баранов С.В. Указ. соч. С. 682.


[Закрыть], не подходящее на роль ни полемического манифеста, ни даже полноценной пародии[38]38
  Отношение «доэмигрантского» Ходасевича к поэзии Бунина было, судя по всему, безразличным. В рецензии на седьмой сборник «Знания» (1906), где напечатаны семь бунинских стихотворений из восточного цикла, он выделяет «Детей солнца» Горького и сетует на то, что «рядом рассказы Скитальца, Кипена, стихи Бунина и пр. – ничего не значащие, ничего не говорящие страницы скучных стихов и дряблой прозы» (Собр. соч. II, 31). Одиннадцать лет спустя оценка не изменилась (см. след. примеч.); ее объяснению и пересмотру уделено немало места в позднейшей статье «О поэзии Бунина» (1929; СС II, 181–188), где различима столь нехарактерная для Ходасевича-критика оправдывающаяся интонация.


[Закрыть].

Кроме того, большинство комментаторов упускают из виду, что у Бунина есть еще одна обезьяна – и ведет ее уже не хорват с шарманкой, а, в точности как у Ходасевича, серб с бубном («Чаша жизни», 1913; в лапидарной рецензии на второе издание одноименного сборника Ходасевич особо выделил заглавный рассказ[39]39
  Приведем эту рецензию целиком, тем более что из-за своей краткости она не была включена в Собр. соч.: «Говорить об отдельных книгах Ив. Бунина, конечно, уже поздно. Нужно говорить обо всем его творчестве. Но и по поводу второго издания „Чаши жизни“ хочется лишний раз отметить прекрасный язык этого писателя, его благородную сдержанность, его строгость к себе, так выгодно выделяющую его из среды современных беллетристов. Это – вообще. В частности нужно отметить тот рассказ, по имени которого названа книга, и мастерской рассказ „Святые“. Стихи гораздо слабее рассказов» (Русские ведомости. 1917. № 214. 20 сент.; подп.: Х).


[Закрыть]):

Песчаная улица была не избалована зрелищами. Однажды, когда появился на ней серб с бубном и обезьяной, несметное количество народа высыпало за калитки. У серба было сизое рябое лицо, синеватые белки диких глаз, серебряная серьга в ухе, пестрый платочек на тонкой шее, рваное пальто с чужого плеча и женские башмаки на худых ногах, те ужасные башмаки, что даже в Стрелецке валяются на пустырях. Стуча в бубен, он тоскливо-страстно пел то, что поют все они спокон веку, – о родине. Он, думая о ней, далекой, знойной, рассказывал Стрелецку, что есть где-то серые каменистые горы,

 
Синее море, белый пароход…
 

А спутница его, обезьяна, была довольно велика и страшна: старик и вместе с тем младенец, зверь с человеческими печальными глазами, глубоко запавшими под вогнутым лобиком, под высоко поднятыми облезлыми бровями. Только до половины прикрывала ее шерсть, густая, остистая, похожая на енотовую накидку. А ниже все было голо, и потому носила обезьяна ситцевые в розовых полосках подштанники, из которых смешно торчали маленькие черные ножки и тугой голый хвост. Она, тоже думая что-то свое, чуждое Стрелецку, привычно скакала, подкидывала зад под песни, под удары в бубен, а сама все хватала с тротуара камешки, пристально, морщась, разглядывала их, быстро нюхала и отшвыривала прочь.

Впрочем, инерция движения из пункта Б. в пункт Х. оказывается настолько сильной, что исследователи, обращающие внимание на это место, все равно предпочитают говорить о двойном источнике Ходасевича, который для чего-то перемешал в своем тигле бунинские стихи с его же прозой[40]40
  Саськова Т.В. «Чаша жизни» И.А. Бунина в контексте мировой культуры. М., 1997. С. 41; то же: Саськова Т.В. Серб с обезьяной: Об одном мотиве в «Чаше жизни» // Российский литературоведческий журнал. 1999. № 12. С. 72 («Скорее всего, на поэте сказались впечатления от бунинского произведения – или произведений, имея в виду и рассказ, и стихотворение…»; чуть ниже, однако, автор будет говорить – на наш взгляд, совершенно оправданно – о «типичной, судя по всему, фигуре серба с бубном и маленькой обезьянкой»); Владимиров О.Н. В. Ходасевич – И. Бунин. С. 73 («Последний стих „В тот день была объявлена война“ отсылает ‹…› к Стрелецку – месту действия в „Чаше жизни“»); Мароши В.В. Указ. соч. С. 305 («Текст Ходасевича явно отсылает не только к бунинскому поэтическому претексту, ‹…› но и к рассказу писателя „Чаша жизни“»).


[Закрыть]. К сходным выводам приводят и спорадические находки других балканцев с обезьянами в русской литературе: и О. Ронен, обнаруживший их в очерке Белого «Сфинкс», и М.В. Безродный, указавший на стихотворение того же Белого «Из окна» (цитаты см. ниже), склонны трактовать эти параллели как литературные[41]41
  Ронен О. Межтекстовые связи, подтекст и комментирование // Русская филология: Сб. науч. работ молодых филологов. Вып. 13. Tartu, 2002. С. 27–29 («вряд ли без этого отрывка из Белого возможно понять противоречивый смысл стихотворения Ходасевича»); m-bezrodnyj.livejournal.com/273749.html («не приходится сомневаться, что Ходасевич читал, и внимательно читал, „Золото в лазури“»). Эта запись в блоге М.В. Безродного от 3 февраля 2009 года (ср. также продолжение: m-bezrodnyj.livejournal.com/274546.html) и дискуссия, развернувшаяся в комментариях к ней, послужили исходным толчком для наших разысканий.


[Закрыть]. Но нельзя ли найти им иное объяснение?

* * *

Если для А.Ф. Кони, вспоминающего о петербургских балаганах 1850–1860-х годов, уличные развлечения еще представлены «главным образом итальянцами-шарманщиками или савоярами с обезьянкой и маленьким органчиком»[42]42
  Кони А.Ф. Петербург: Воспоминания старожила [1921] // Он же. Собр. соч.: В 8 т. / Подгот. и сост. коммент. А.Д. Алексеев и др. М., 1969. Т. 7. С. 62. Д.В. Григорович, выделяя в классическом очерке «Петербургские шарманщики» (1844) три национальных типа – итальянцы, немцы и русские, – называет ученых обезьян «исключительной принадлежностью» первых (Физиология Петербурга / Изд. подгот. В.И. Кулешов. М., 1991. С. 58). Этому, однако, противоречат свидетельства современников; ср. хотя бы некрасовского «Говоруна» (1843): «Шарманщик с обезьяною / Танцует падеде. / ‹…› Действительно, Германия – / Ученая страна!» или поговорку из словаря Даля: «Хитер немец – обезьяну выдумал, говорит народ о заезжих гаерах с обезьянами». О савоярах-обезьянщиках см.: Толбин В.В. Петербургские савояры: Уличный тип // Пантеон. 1853. № 11. Паг. 4-я. С. 37–58. Итальянцы и савояры с обезьянками, узнаваемые по характерным костюмам и тирольским шляпам – частые модели русской жанровой живописи 1840–1860-х годов: см., в частности, наброски П.А. Федотова (1846–1847; Русский музей), «Шарманщиков» А.Ф. Чернышева (1852) и В.Г. Перова (1863; Третьяковская галерея). В искусствоведческой литературе, посвященной парижскому «Савояру» того же Перова (1863; там же), подчас упоминается сурок (Пчелов Е.В. Символы и образы сна и бодрствования в русской культуре Нового времени: Визуальный аспект (некоторые заметки) // Русская антропологическая школа. Труды. Вып. 5. М., 2008. С. 248–249), чего нельзя одобрить: зверек на цепочке, прижавшийся к плечу спящего мальчика и видимый зрителю со спины, – без сомнения, обезьянка.


[Закрыть], то после турецкой войны (1877–1878) роль водителей обезьян по русским дворам и дачам переходит от уроженцев Апеннин и Альп, будь то настоящих или маскарадных, к угнетенным балканским единоверцам. Эту связь хорошо документирует рассказ И.С. Шмелева «Солдат Кузьма (Из детских воспоминаний приятеля)» (1915):

Турки… Они мне кажутся не людьми даже. Они все кого-то режут и жгут. Как разбойники. Их-то вот усмирять и идут наши солдаты. Скоро я хорошо узнаю, что делают эти ужасные турки. Как-то пришли к нам во двор два черномазых парня. Они были в веревочных туфлях, в синих широких штанах, завязанных у ступни, и в кофтах с большими железными пуговицами; волосы у них были черные и густые, как шапки, а глаза – с большими белками навыкате. Парни мычали, разевали рты и тыкали в них грязными пальцами. У них не было языков. Они были оттуда, где турки, и назывались болгарами. И потом все чаще и чаще стали заходить эти болгары, сербы и еще другие, с маленькими ребятками, выглядывавшими из каких-то мешков. Они плакали и протягивали руки. Приходили и с обезьянками. Было жалко и обезьянок, точно и их мучили турки[43]43
  Шмелев И.С. Рваный барин: Рассказы. Очерки. Сказки / Сост. и авт. предисл. Е.А. Осьминина. М., 2000 (= Он же. Собр. соч.: В 5 т. Т. 8, доп.). С. 229. Предположение Т.В. Саськовой, согласно которому «явление серба с обезьянкой стало вполне заурядным» со времен Елизаветы, разрешившей сербам селиться на юге России (Саськова Т.В. Указ. соч. С. 31), источниками не подтверждается.


[Закрыть].

Самые ранние из отыскавшихся свидетельств – в фельетонах Чехова «Письмо к ученому соседу» (1880: «Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили бы по городу Цыганы на показ и мы платили бы деньги за показ друг друга, танцуя по приказу Цыгана…») и «К характеристике народов» (1884–1885: «Греки ‹…› продают губки, золотых рыбок, сантуринское вино и греческое мыло, не имеющие же торговых прав водят обезьян или занимаются преподаванием древних языков»)[44]44
  Вероятнее всего, Чехов имеет здесь в виду таганрогские реалии. К тому же десятилетию относятся мемуары весьегонского агронома П.А. Сиверцева («Летом бывали и румыно-сербы с шарманкою, а однажды зимою были (1885), играли на катке»; см.: Голованов В.Я. К развалинам Чевенгура. М., 2013. С. 149) и анекдотический рассказ из записок И.А. Белоусова (1927) о «случае, бывшем в 80-х годах» – купцы, проезжая в Благовещенье мимо птичьего рынка на Трубной площади, захотели исполнить обычай, но так как рынок был еще пуст из-за раннего часа, купили у подвернувшегося «мальчика-болгарина» обезьянку и выпустили ее (Белоусов И.А. Ушедшая Москва: Воспоминания. М., 2002. С. 80).


[Закрыть]. Вскоре их число умножается; и если бунинский хорват, кажется, уникален (как можно предположить, это характерный для Бунина демонстративный реализм, отказ от ожидаемого штампа в пользу точного всматривания), то греки[45]45
  Ср., например: «Окруженный босоногими мальчишками и девчонками, печальный грек, уныло припевая, дергал за цепочку обезьянку в красной юбке. Обезьянка кувыркалась, помаргивая скорбными человечьими глазами» (Григорьев С.Т. Сомбреро [1924] // Он же. Собр. соч.: В 4 т. М., 1959. Т. 1. С. 40).


[Закрыть], румыны[46]46
  «Румын с обезьянкой» (в исполнении Леонида Барбэ) – эпизодическое действующее лицо несохранившегося фильма «В погоне за счастьем» (1927; сценарист К. Полоник, режиссер М.С. Терещенко), поставленного по повести М.М. Коцюбинского «Дорогой ценой» (1901); в самой повести такого персонажа нет (Советские художественные фильмы: Аннотированный каталог. М., 1961. Т. 1: Немые фильмы: 1918–1932. С. 182).


[Закрыть], а в первую очередь – болгары и сербы с обезьянами упоминаются современниками десятки раз[47]47
  Единичные указания на обезьянщиков иных национальностей – например, айсоров (Шкловский В.Б. Сентиментальное путешествие. СПб., 2008. С. 281) или китайцев (на Дальнем Востоке: Фраерман Р.И. Золотой василек. М., 1963. С. 20) – оставляем без внимания.


[Закрыть]. Здесь нужно иметь в виду, что как минимум в ряде случаев речь, строго говоря, идет о цыганах из Южной и Восточной Европы: встречаются контексты, в которых слово сербиянин явно подразумевает цыгана[48]48
  Ср., например, присказку «Подайте цыганке-молдаванке, православной сербиянке» или пассаж из мемуаров П.И. Якира (время действия куда более позднее – 1937 год, но нас сейчас интересует лексика): «Я возвратился в парк. Там ко мне пристали сербиянки – погадать; в присутствии моих друзей гадалка сказала: „Родителя своего ты больше никогда не увидишь…“» (Антология самиздата: Неподцензурная литература в СССР: 1950–1980-е / Под общ. ред. В.В. Игрунова. М., 2005. Т. 2. С. 175).


[Закрыть], у одной из групп цыган-котляров бытует самоназвание сербияя, а у части цыган-урсаров, живущих на территории Болгарии, Румынии, Молдовы и стран бывшей Югославии – majmunari, т. е. обезьянщики[49]49
  Marushiakova E., Popov V. Gipises (Roma) in Bulgaria. Frankfurt a. Main, 1997. P. 76, 103, 109–110; Деметер Н.Г., Бессонов Н.В., Кутенков В.К. История цыган: Новый взгляд. Воронеж, 2000. С. 83, 106, 139 и др. Согласно Н.В. Бессонову, дрессированные обезьяны наряду с привычными медведями появились у балканских цыган в конце XIX века (Там же. С. 139). В русской литературе водители обезьян определяются как цыгане не менее часто, чем как болгары или сербы; см., например: «Каждый стоял перед ним, держа за руку куклу, как цыган держит свою обезьянку в синей юбке» (Ю.К. Олеша, «Три толстяка», 1924; гл. 7).


[Закрыть].

Видно, что выбор той или иной народности, особенно в проходных упоминаниях, едва ли не случаен, и неизменна лишь ассоциация с Балканами[50]50
  Полушутливая попытка Аркадия Аверченко навести в этом вопросе порядок («До русской революции ‹…› мадьяры ходили по дворам, продавая мышеловки, итальянцы продавали коралловые ожерелья и брошки из лавы, болгары специально демонстрировали по улицам дрессированную обезьяну, а грек исключительно торговал губками. Каждая национальность имела свою профессию, и никакой путаницы не было. Если бы вы каким-нибудь чудом увидели грека с обезьяной, то – одно из двух: или грек был не настоящий, или обезьяна поддельная» [Аверченко А.Т. Константинопольские греки [1923] // Он же. Собр. соч.: В 6 т. / Сост., подгот. текста, коммент. Ст. Никоненко. М., 2000. Т. 6. С. 126]) опровергается контрпримерами, начиная с уже приведенного чеховского.


[Закрыть]. Так, нередко перечисляются несколько возможных национальностей обезьянщика через запятую: «И голос болгара иль серба / Гортанный протяжно рыдает… / И слышится: „Шум на Марица…“ / Сбежались. А сверху девица / C деньгою бумажку бросает. / Утешены очень ребята / Прыжками цепной обезьянки…» (Белый, «Из окна», 1903)[51]51
  В качестве параллели к «Обезьяне» Ходасевича отмечено М.В. Безродным (см. выше примеч. 26).


[Закрыть]; «Когда-то, много лет назад, в подмосковной дачной местности ходил не то перс, не то болгарин, не то черномазый орловец под болгарина, с несчастной, дрожащей обезьянкой в руках. Обезьянка кувыркалась и прыгала, а „перс“ подергивал ее за веревочку и гнусным голосом подпевал…»[52]52
  Иванов-Разумник. Перед грозой: 1916–1917. Пг., 1923. С. 24.


[Закрыть]; «Приходил цыган, иногда смуглый серб с обезьянкой, крутил ручку хриплой, как от простуды, шарманки…»[53]53
  Левин И.М. Передел. Мюнхен, 1967. С. 9 (роман написан в 1939–1945 годах, время действия – первые годы XX века).


[Закрыть]; «румыно-сербы с шарманкою» (П.А. Сиверцев, цит. выше в примеч. 29). Показателен пассаж из авантюрно-шпионского романа Н.Н. Брешко-Брешковского (1916), демонстрирующий шовинистические предрассудки героя: «Болгары, черногорцы, сербы и даже румыны и греки были в его представлении каким-то человеческим „винегретом“, грязным и диким, с той лишь разницей, что одни – гешефтмахеры и плуты, другие – играют на скрипках в белых фантастических костюмах, третьи – водят ученых обезьян, а четвертые – режут в своих горах албанцев и турок»[54]54
  Брешко-Брешковский Н.Н. Ремесло сатаны. М., 1995. С. 83.


[Закрыть].

Фатальный характер отождествления «человек с обезьяной = балканец» иллюстрирует газетная заметка времен шпиономании, охватившей русскую провинцию в первое лето войны с Японией:

На днях, как нам передавали, на станции Везенберг железнодорожный жандарм встретил бродячего шарманщика и его сотоварища с ручной обезьянкой, одетых в болгарские костюмы. Жандарму субъекты показались подозрительными, и он пригласил их в станционную контору, где те предъявили паспорта на имя болгарских подданных; тем не менее у них был произведен обыск, причем внутри шарманки найдены план местности и дорог между Нарвой и Везенбергом, разные инструменты для съемки планов, шагомер и т. п. Видя, что обман их обнаружен, мнимые болгары сознались, что они – переодетые японцы, причем шарманщик назвал себя полковником генерального штаба, а товарища – своим денщиком. Арестованные, как мы слышали, отправлены в Петербург[55]55
  Нарвский листок. 1904. № 46. 12 июня. Три номера спустя, когда новость уже перепечатали в столицах, газета ожидаемо сообщила, «что случая задержания на станции Везенберг ‹…› двух шарманщиков, которые оказались японцами, с какими-то планами, никогда не было» (№ 49. 23 июня).


[Закрыть].

Более того, в некоторых контекстах слова серб и болгарин, примененные к обезьянщику походя, без каких-либо описаний, выглядят уже прямо обозначением профессии, а не национальности (как татарин в смысле ‘старьевщик’; много ранее то же произошло с савояром). Таков, например, рассказ Тэффи «Точки зрения» (1934), где персонаж прогуливает по Парижу опостылевшую любовницу: «А ведь не зайди за ней в воскресенье, таких истерик наделает, что за неделю не расхлебаешь. ‹…› Ну вот и води ее, как серб обезьяну»; ср.: «как болгарина с обезьяной – пускают во двор ради обезьяны» (Аверченко, «Подходцев и двое других», 1917; ч. II, гл. 15)[56]56
  Этот последний пассаж отмечен И. Антанасиевич (Антанасиевич И. Указ. соч. С. 229).


[Закрыть].

Репертуар бродячих обезьянок был по большей части каноничен и, как правило, ограничивался хрестоматийной триадой «баба с коромыслом – пьяный мужик – барыня» (то же представляли и ученые медведи)[57]57
  Объяснение этому сходству находим в труде современного этнографа крымских цыган: «После определенной выучки медведей цыгане выступали с ними как бродячие артисты. Иногда у заезжих торговцев крымам удавалось купить или выменять обезьянку и, выдрессировав ее, также начать выступления на публике. Диковинная для многих крымчан, но уже дрессированная обезьянка цыганами воспринималась как привычная медведица и называлась тем же цыганским словом ричхини» (Торопов В.Г. История и фольклор крымских цыган. М., 2004. С. 25). Ср. выше о балканских и румынских цыганах-урсарах (т. е. медведчиках) и маймунарах (обезьянщиках).


[Закрыть]: «Помнишь, на второй день пасхи, когда к нам пришел болгарин с обезьянкой и с органчиком и привел за собой целую толпу зевак, помнишь? ‹…› Я стояла в окне и смотрела на представление. Могу тебе рассказать, что делала обезьянка, все по порядку. Сначала она показывала, как барыня под зонтиком гуляет, потом – как баба за водой ходит, потом – как пьяный мужик под забором валяется…»[58]58
  Федин К.А. Первые радости [1945] // Он же. Собр. соч.: В 12 т. М., 1983. Т. 5. С. 161; место и время действия – Саратов, 1910.


[Закрыть]; «С наступлением тепла появлялись на окраинах болгары с обезьянами. Они и летом были в полушубках и высоких бараньих шапках. Каждый носил маленькую шарманку, иногда только бубен, и тащил за собой чахлую обезьянку. Обезьянка под звуки шарманки или бубна давала представления. „А ну покажи, как баба воду носит“. На плечики обезьянки укладывалась палочка, та обхватывала ее лапками и ходила по кругу, как будто несла коромысло с ведрами. „А теперь покажи, как пьяный мужик валяется“. Обезьянка идет пошатываясь, потом валится набок и делает вид, что засыпает»[59]59
  Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890–1910-х годов: Записки очевидцев / 2-е изд., доп.; сост. Е.И. Вощининой; послесл., коммент. А.В. Степанова. Л., 1999. С. 151 (отмечено В.Г. Беспрозванным: vadbes.livejournal.com/2081.html, запись от 6 июня 2006 года).


[Закрыть]; контаминация: «И теперь еще у прохожих болгар обезьяна подражает пьяной бабе и ходит за водой. И никто не видит ужаса. ‹…› Довольно мы учили зверей быть людьми, так что и перестали разбирать, где звери, где люди. ‹…› А что если в этом приближении к нам зверя сказалось не пленение его нами, а тайное наше пленение им?»[60]60
  Белый А. Сфинкс // Весы. 1905. № 9/10. С. 28–29; отмечено О. Роненом как «важнейший подтекст» стихотворения Ходасевича (см. выше примеч. 26).


[Закрыть] Встречаются, впрочем, и патриотические интерпретации тех же нехитрых движений: «Покажи, как дамой важной / Можешь ты ходить, / Как ружьем солдат отважный / Будет турку бить…»[61]61
  Гиляровская Н.В. Стихи. М., 1912. С. 52 (из стихотворения «Мальчик черненький, кудрявый…»; указано пользовательницей ggordeeva в комментариях к уже упоминавшейся записи в блоге М.В. Безродного: m-bezrodnyj.livejournal.com/273749.html). Другим средством напомнить публике о турецком иге служили карикатурные шаровары и фески, в которые балканцы рядили своих обезьянок (см.: Ривош Н.Я. Время и вещи: Очерки по истории материальной культуры в России начала XX в. М., 1990. С. 168).


[Закрыть]

Именовать таких обезьянок, как и ученых медведиц, принято было Марь Иваннами («Как сморщенный зверек в тибетском храме: / Почешется – и в цинковую ванну, – / Изобрази еще нам, Марь Иванна» [Мандельштам, «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…», 1931][62]62
  Согласно устному разъяснению Н.Я. Мандельштам, «так называли ручных обезьянок уличных гадателей» (Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем: В 3 т. М., 2009. Т. 1. С. 603; коммент. А.Г. Меца). История толкования этой строки сопряжена с целым рядом недоразумений, рассеять которые помогает реальный комментарий: таковы гипотезы о том, что «Изобрази еще нам, Марь Иванна…» означает «Дай-ка еще выпить» (маргиналия И.М. Семенко; опубл.: Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама: Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования / Отв. ред. О.Г. Ласунский. Воронеж, 1990. С. 103), о намеке на имя и отчество Цветаевой (Сидни Монас; отсылки и критику см.: Полякова С.В. Осип Мандельштам [1992] // Она же. «Олейников и об Олейникове» и другие работы по русской литературе. СПб., 1997. С. 168), о происхождении мандельштамовской «Марь Иванны» от именования «молодых женщин – подручных уголовников» или даже от героини фильма «Кукла с миллионами» Маруси Ивановой (Мачерет Е. О некоторых источниках «буддийской Москвы» Осипа Мандельштама // Acta Slavica Iaponica. 2007. Vol. 24. P. 183–184). Наконец, слова Н.Я. Мандельштам об «уличных гадателях» также породили существенное искажение смысла: интерпретаторы исходят из того, что Марь Иванна – она же современность, «пеньковая эпоха» – достает из кассы билетики со «счастьем» (Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Указ. соч. С. 235 сл.; Сошкин Е.П. Гипограмматика: Книга о Мандельштаме. М., 2015. С. 344). Действительно, обезьянки шарманщиков нередко исполняли также и эту роль; однако, как показывает собранный нами материал, вполне идиоматический приказ обезьянщика «Изобрази еще…» (= «Покажи, как…») призывает зверька не вытягивать жребий, но представить, на потеху публике, очередную бабу с коромыслом.


[Закрыть]; «Марьей Ивановной называлась обезьяна, самка, из породы павианов. ‹…› Подарили мне ее мои друзья…» [Куприн, «Марья Ивановна», 1913][63]63
  Приведенные параллели позволяют уточнить воспоминания дочери Куприна, писавшей об этой обезьянке: «Он назвал ее так, чтобы досадить какой-то неприятной ему даме, которая, рассердившись, перестала посещать наш дом, и таким образом цель была достигнута» (Куприна К.А. Куприн – мой отец / 2-е изд. М., 1979. С. 60).


[Закрыть]; «Иногда шарманщик появлялся с обезьянкой на цепочке, одетой в курточку или платье и обученной показывать простейшие трюки, вроде „Как Марья Ивановна за водой идет“»[64]64
  Гуревич А.Я. Москва в начале XX века: Заметки современника. [Б. м.,] 2010. С. 118 (электронное изд.: imwerden.de/publ‐2339.html).


[Закрыть]; «Иногда к нам заходил Петрушка или цыган с ‹…› обезьянкой Марьей Ивановной»[65]65
  Алексеев А.А. Забвение или сожаление: Воспоминания петербургского кадета / Публ. В.Г. Непевного // Киноведческие записки. 2001. № 55. С. 295 (время действия – 1908–1914 годы).


[Закрыть] и многие другие), а самцов – Макарами Ивановичами («Имя было дано Макару Ивановичу [игрушке. – В.З.] по имени тех обезьянок, с которыми в годы нашего детства ходили по дворам черномазые люди. Этих мартышек почему-то часто звали так»)[66]66
  Гершензон-Чегодаева Н.М. Первые шаги жизненного пути. М., 2000. С. 50.


[Закрыть]. Музыкальная составляющая действа также не балует разнообразием: песня «Шумит Марица…», первый гимн освобожденной Болгарии[67]67
  Ср. свидетельство 1887 года: «В Петербурге шатается множество бродячих музыкантов. ‹…› Братья-славяне напевают „Шуми Марица“, савояры играют на волынке, итальянцы заводят шарманку…» (Бахтиаров А.А. Брюхо Петербурга / Вступ. ст. и коммент. Ф.М. Лурье. СПб., 1994. С. 201).


[Закрыть], равно упоминается в стихотворении Белого «Из окна» и в позднейшем (опубл. 1962) мемуарном фрагменте знакомца Ходасевича В.Г. Лидина («Во двор нашего дома ‹…› приходил серб с шарманкой через плечо и печальной обезьянкой, в красных шароварах и цветной распашонке из ситца. ‹…› Серб, грустный, с беловатыми оспинами на смуглом лице, крутил ручку шарманки, уныло тянувшей „Шум на Марице…“, а обезьянка с близко поставленными, серьезными глазами, словно знающая заранее свою судьбу, сидела на шарманке, ее тонкие ручки с пепельными ладонями высовывались из полурукавов распашонки»)[68]68
  Лидин В.Г. Друзья мои – книги: Заметки книголюба. М., 1966. С. 198. Лидин, впрочем, скорее всего, помнил о стихотворении Белого: на это указывает одинаково измененная первая строка болгарской песни в обоих текстах.


[Закрыть]. Незамысловатый речитатив обезьянщика с бубном запечатлен в повести Вен. Корчемного «Лунная соната» («Обезьянка прыгала в пыли и вытворяла какие-то в высшей степени неопределенные гримасы, а цыганенок бил рукой в бубны и гнусаво выводил: „Покажи, как стара баба / Ходит на базар. / Ах ты, бэреза, / Русска молодец!“»)[69]69
  Корчемный Вен. Рассказы. СПб., 1907. С. 65. Ср. еще: «Бубен загрохотал отчетливее, с тоненьким посвистом бубенцов. „Тàнцуй, Машка! Тàнцуй хàрашо“. Черненький глазастый заморыш в лохмотьях потрясал бубном и подергивал толстую цепочку. В грязи у его ног, держась за цепь темной ручкой, попрыгивала обезьянка в красной юбке. „Пàкажы, как старый бабушка на бàзар ходыт…“ Обезьянка скорчилась, втянула голову в плечи, согнулась и заковыляла по грязи» (Богров Ф.К. Сосуд диавольский // Русская мысль. 1917. № 1. С. 133–134).


[Закрыть], и он же различим в макабрическом стихотворении поэта Голубчика-Гостова (ближе не известен), на которое указал А.Л. Соболев в блоге М.В. Безродного:

Как видим, бубен в руках обезьянщика не менее привычен, чем шарманка, и даже полуголая грудь персонажа Ходасевича предстает типичной деталью: «…Он, ‹…› протянув руку и сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку ‹…› – Сербиян, барина-а-а, – жалобно простонал в нос актер. – Подари что-нибудь, барина-а-а» (Куприн, «Яма», 1915; ч. I, гл. 11)[70]70
  К сожалению, мы не могли отыскать репродукцию картины украинского художника Т.А. Сафонова «Болгарин с обезьяной» (1912).


[Закрыть]. Наряд обезьяны, в черновике обрисованный Ходасевичем более пристально («Ржаво-золотая / Тесьма бежала по краям пунцовой, / Но грязной юбки»), находит точную параллель в новелле Л.И. Ануфриевой (1914), о которой еще будет речь впереди: «Ах эта красная юбочка с золотым позументом и грязью мокрой улицы! Зачем эта шутовская юбочка!»[71]71
  Ануфриева Л.И. Из бумаг писательницы // Новый журнал для всех. 1914. № 11. С. 9.


[Закрыть] В воспоминаниях учителя-словесника В.В. Литвинова (место и время действия – Минск 1900-х годов) обезьяне, приведенной мальчиком-болгарином, также выносят попить, и она также опрокидывает чашку[72]72
  Литвинов В.В. Заглавие не придумано: Рассказы из моей жизни. Из давнего и недавнего прошлого. [М.,] 1968. С. 52–54.


[Закрыть]; наконец, отмечавшийся комментаторами сюжетный микропараллелизм у Бунина и Ходасевича – в обоих случаях обезьянщик первым делом поит свою питомицу, хотя сам изнывает от жажды[73]73
  Фоняков И.О. Указ. соч. С. 191; Demadre E. Op. cit. P. 307. N. 264; Владимиров О.Н. В. Ходасевич – И. Бунин. С. 72; Баранов С.В. Указ. соч. С. 682.


[Закрыть], – получает разъяснение в «Петербургских савоярах» В.В. Толбина: «Как в завтраке, так в уличном обеде обезьяна бывает всегда сытее своего хозяина, потому что савояр более заботится о ней, чем о себе, как будто бы не она, а он служит ей. Обезьянщик ‹…› лелеет и бережет свою обезьяну»[74]74
  Толбин В.В. Указ. соч. С. 46.


[Закрыть].