Текст книги "Уильям Грин и Книга Иоллая"

Глава 1

Детский дом

Они появились будто ниоткуда. Две фигуры в иссиня-черных шелковых мантиях с опущенными до глаз капюшонами стояли в начале большой улицы – Эвертон.

Одна из этих загадочных фигур держала в руке вязаную корзину, накрытую тонкой марлей, вторая – двумя руками крепко сжимала светящийся предмет. Та, что сжимала предмет, торопливо убрала его под мантию и тут же склонилась над корзиной.

–С ним все в порядке,– раздался мужской голос, принадлежащий тому, кто держал корзину.

–Да,– негромко и согласно отозвался женский голос. Она стянула капюшон и, аккуратно подняв марлю, закинула ее за ручку корзины. Это была молодая девушка. Она смотрела на спящего в корзине малыша глазами, в которых застыли одновременно теплота любви и холод страха.

–Энн, нам нужно торопиться.

Девушка согласно кивнула и поднялась на ноги.

Они стояли в начале длинной широкой дороги, освещенной десятками уличных фонарей. Чуть глубже, в метрах семи-восьми по обе стороны от дороги, располагались дома, в которых давно уже погасли огни. Улица привычно погрузилась в сон, и лишь одиноко блуждающий и угрюмо завывающий ветер изредка нарушал здешнюю тишину.

Девушка вновь подняла капюшон. Эти две таинственные фигуры, непонятно откуда и непонятно для чего здесь появившиеся, ступили на серую пустынную асфальтовую дорогу и быстрыми, даже торопливыми шагами начали свой ход. Они шли в полной тишине под мягким светом фонарей, мимо каркасных и даже деревянных домов по обе стороны от них.

–Вот он,– бархатный шепот мужского голоса мягко прорезал неплотный ночной воздух.

–Да,– тут же отозвался женский голос,– Детский дом,– голос ее дрогнул, а на глазах выступили слезы.

Где-то издалека до них донеслись голоса, которые с каждым мгновением становились все более звонкими и четкими. Из-за угла улицы появилась группа подростков, которые, несмотря на поздний час бодро и достаточно громко о чем-то разговаривали и смеялись.

Фигуры в мантиях замерли на месте.

–Стяни,– шепотом, сквозь зубы произнес мужчина с корзиной в руке, и тут же стянул свой капюшон.

Девушка поначалу растерялась – то ли ее напугало внезапное появление подростков на их пути, то ли неожиданный позыв ее спутника снять капюшон. Как бы то ни было, быстро придя в себя, она тоже стянула капюшон. Они продолжили свой шаг и через несколько секунд поравнялись с подростками, гогот и смех которых в этот момент мигом куда-то исчезли. Подростков было восемь, и все шестнадцать пар взглядов в едином порыве уперлись в странных людей в мантиях, в руке у одного из которых к тому же была необычная корзина. Мужчина в мантии старался не смотреть на любопытствующие и буквально сверлящие взгляды молодых людей, девушка же с замершим от страха и опущенным взглядом лишь исподлобья смогла увидеть несколько совсем еще юных, но оттого не становящихся менее настороженными и серьезными лиц.

Подростки и двое в мантиях миновали «точку встречи» уже как с полминуты, но до сих пор в воздухе висела тягучая тишина, пока все же смех подростков, наконец, вновь не раздался и они также бодро продолжили свой ход.

Начал накрапывать дождь, и странная пара ускорила свой шаг, при этом вновь подняв капюшоны. До нужного места оставалось чуть больше ста метров, когда перед ними возникла еще одна проблема, которая, как казалось, была еще более серьезной, чем группа подростков ранее. Недобро скалящийся и уже готовый к решительным действиям пес возник еще неожиданней, чем минуту тому назад молодые люди. Мужчина быстро передал корзину своей спутнице, а сам заградил ее и малыша в корзине собой, встав прямо напротив пса. Пес, издав резкий рык, бросился в сторону мужчины, но, пробежав пару метров, внезапно замер на месте. С шипением наперевес и необычно светящимися глазами в его сторону не весть откуда ринулся кот. Завидев кота, пес в неописуемом ужасе бросился бежать прочь, пока не скрылся за одним из домов. Через мгновение в одной из чащ скрылся и кот. Мужчина и девушка удивленно переглянулись и, простояв в полной тишине и полном недоумении несколько секунд, продолжили свой путь к месту назначения.

Обе фигуры в мантиях остановились перед большим двухэтажным домом. На всей улице это было единственное двухэтажное и единственное кирпичное строение.

Мужчина снял капюшон и внимательно посмотрел на свою спутницу.

–Все в порядке?

Энн молча кивнула в ответ.

Мужчина достал из-под мантии небольшой бумажный сверток.

–Это лучшее место,– сказал он твердым и уверенным голосом.

–Да, Сэм,– грустно и чуть слышно согласилась девушка.

–Сначала это,– мужчина посмотрел на сверток,– потом…,– его взгляд пал на корзину.

Энн не сдержалась и заплакала. Сэм подошел к ней и крепко обнял.

–Мы это уже обсуждали – и не раз. Здесь ему будет лучше. Самое главное – здесь он будет в безопасности.

–Я знаю,– с дрожью в голосе сказала Энн.

–Тогда успокойся. Прошу тебя.

–Да,– Энн вытерла слезы, и взгляд ее отреченный мгновенно устремился куда-то вдаль.

–Энн,– пытался дозваться до девушки Сэм, но она не реагировала.

Взгляд Энн застыл в холодном ночном воздухе.

–Ты в порядке?– Сэм осторожно коснулся руки Энн, и та вздрогнула.

Энн сделала глубокий вдох. Взгляд ее минуту назад испуганный и растерянный, на этот раз казался уверенным и решительным.

–Я готова,– произнесла она твердо.

Сэм передал ей сверток. Энн положила сверток в рукав мантии и соединила оба рукава вместе.

Сэм кивнул головой. Энн кивнула в ответ.

Через мгновение она исчезла. Растворилась в воздухе. Ни Энн, ни мантии, ни свертка – человеческому глазу не было видно ничего.

Сэм осмотрелся – вокруг было тихо. Он подошел к корзине и наклонился над ней. Сэм поднял марлю и где-то с минуту пристально и вместе с тем задумчиво всматривался в лицо спящего малыша. Лицо самого Сэма по-прежнему было серьезным и сосредоточенным.

–Все,– голос Энн не застал Сэма врасплох. Он был готов услышать его в любую секунду.

Сэм выпрямился.

–Большая картина?

–Средняя,– равнодушно ответила Энн.

–Они должны будут найти,– словно убеждая самого себя, проговорил Сэм.

Энн подошла к корзине и опустилась на колени рядом с ней.

–Он так беззащитен,– с печалью в голосе сказала она.

–Здесь он будет в безопасности,– холодно ответил Сэм.

–Я не о том…

Тишина. Казалось, все в этом бренном мире застыло в это мгновение. Энн застыла над корзиной с малышом, Сэм застыл над Энн и малышом, ветер застыл где-то в воздухе, ночь застыла над этой улицей.

–А может это не он, может кто-то другой?– с надеждой в голосе прошептала Энн,– Может, наш сын обычный мальчик, и все это не про него?– Она подняла жалобный взгляд на Сэма.

Сэм ничего не ответил.

Энн опустила голову. Закрыв лицо ладонями, она тихо заплакала.

–Мы ведь еще увидим его, Сэм? Увидим?– Энн вытерла слезы и немного успокоилась.

Сэм хотел и в этот раз промолчать, но не мог.

–Да,– сказал он, с трудом сдерживая эмоции. Лицо его было непоколебимым, но внутри кипел жаркий котел эмоций.

–Ты обещаешь, Сэм? Обещаешь?

–Да.

И вновь тишина. Энн хотела, чтобы эта тишина длилась вечно, чтобы она, склоненная над своим малышом, запечатлелась в этой тишине навсегда.

–Пора,– голос Сэма никогда не казался Энн настолько ненавистным и противным как сейчас. Голос мужа в это мгновение показался ей чужим, даже предательским.

Энн сняла со своей шеи серебряную цепочку с куполовидным кулоном на половину зеленого, на половину серебряного цвета.

–Что ты делаешь?– удивленно спросил Сэм.

–Я отдам его ему,– решительно сказала Энн.

–Энн, он здесь в безопасности. А тебе это еще может понадобиться.

–Когда он вырастет, когда он будет там, это может быть ему нужным.

–Но…

–Нет,– голос Энн раздался упругим хлыстом,– Это мой выбор. То малое, что я могу для него сделать.

Сэм не стал больше возражать. Более того – внутри себя он поддерживал это решение Энн.

Предельно аккуратно, чтобы не разбудить малыша, Энн надела цепочку на его шею. Схватив кулон указательным и большим пальцами, и глубоко зажмурив глаза, она что-то неслышно проговорила про себя и отпустила кулон.

Затем она осторожно взяла в свою руку маленькую ручонку малыша и нежно раскрыла его сжатый кулачок. На ладони у ребенка виднелся знак, который по форме отчетливо напоминал трилистник. Словно кто-то намеренно сделал на ладони рисунок в виде этого растения.

–Как ты думаешь,– Энн не отводила глаз с этой загадочной метки на ладони малыша,– где он сейчас?

–Трилистник? Если бы я знал, то немедля отправился бы туда. Где бы он ни был.

–Мой малыш,– чуть коснувшись ладони ребенка, Энн провела пальцем по линиям знака.

–Энн, мы должны быть сильными. Ради него. Все что мы делаем – все это ради его блага.

Сэм сделал шаг к Энн, присел на одно колено рядом и нежно ее приобнял.

–Больше всего на свете я хотел бы, чтобы мы были вместе,– сказал он,– Но это невозможно. Пока невозможно….

Энн не отпускала руку малыша, с особой материнской теплотой вглядываясь в каждую черту его беззаботно дремлющего лица. Каждое движение его век, дергание уголков губ, сопение – все это вызывало у Энн глубокое чувство счастья, сакральное осознание истинно важного, истинно нужного. Этот маленький комочек жизни, укутанный в одеяла, был для нее всей Вселенной разом и каждым атомом по отдельности. Это была настоящая чистая материнская любовь.

***

Неподалеку, за углом детского дома, раздался шум – треск сломанной ветки.

Сэм тут же вскочил на ноги. Энн двумя руками крепко вцепилась в ручку корзины и испуганно осмотрелась вокруг. В странном свете, похожем на тот, что отбрасывает огонь, можно было увидеть настороженное и сосредоточенное лицо Сэма. Источником этого света, судя по всему, было что-то в руке Сэма. Только Сэм сделал шаг по направлению к дверце невысокого забора детского дома, как тут же из-за угла появился кот, тот самый, который несколько минут назад помог им, неожиданно прогнав собаку. Кот был черного цвета, с тонкой белой полоской, окаймляющей шею, и двумя маленькими и неровными белыми кругами на хвосте.

–Это та же самая кошка?– тихо спросила Энн, продолжая крепко держать ручку корзины.

То, что освещало лицо Сэма и горело в его руке, потухло. Лицо его опять погрузилось во мрак ночи.

–Да.

–Это обычная кошка?– спросила Энн, при этом ни на секунду не сомневаясь в том, что ответ на ее вопрос, судя по тому, что произошло в моменте с собакой, не может быть иным, кроме как отрицательным.

–Сейчас проверим.

Сэм сделал еще один шаг к дверце забора детского дома. Кот стоял неподвижно. В темноте его глаза переливались всеми оттенками зеленого цвета. Он стоял и смотрел на Сэма, словно ожидая чего-то.

Сэм сделал еще несколько шагов и вплотную встал у дверцы, которая была не выше его живота.

–Accessio cedit principali,– четко произнес Сэм и внимательно посмотрел на кота.

Только эти слова отзвучали в ночном воздухе, как кот тут же пролез сквозь забор и уже через пару мгновений стоял у корзины с малышом.

Энн медленно отпустила ручку корзины.

–Это он,– сказала она неуверенно и осторожно, словно боясь ошибиться.

Сэм подошел к коту и медленно склонился над его ошейником. На ошейнике было написано «Cutos».

–Хранитель,– голос Сэма был спокойным и удовлетворенным,– Да, это он.

Они оба улыбнулись – только Энн грустно, а Сэм довольно.

–Он никогда не будет один,– сказал Сэм, глядя на корзину с малышом.

Улыбка с лица Энн ушла, но грусть осталась. Она несколько раз тоскливо погладила кота и с видом грустным и даже понурым поднялась на ноги.

В метрах тридцати от детского дома в одном из соседних домов кто-то включил свет.

–Нам пора,– голос Сэма острым ножом пронзил сознание Энн. В какое-то мгновение глаза ее помутнели, и она с трудом удержалась на ногах.

Сэм подошел к корзине, поднял марлю и, осторожно просунув голову в корзину, поцеловал малыша.

–Пусть Господь хранит тебя,– прошептал он.

Сэм посмотрел на Энн. Она стояла неподвижно и задумчиво смотрела в единственное горящее окно на всей улице.

–Энн,– Сэм пытался произнести ее имя как можно мягче.

На этот раз Энн отозвалась сразу. Неспешно, словно оттягивая момент, она подошла к корзине, опустилась на колени и, прильнув лбом к ногам малыша, начала глухо рыдать. Сэм подошел к ней и обхватил за плечи. Немного успокоившись, она подняла голову и где-то с полминуты смотрела на спящего малыша, – в который раз за сегодня. Она мягко провела рукой по его тонким русым волосам. Затем она поцеловала его в щеку, застыв на две секунды, и медленно опустив марлю, поднялась на ноги.

Сэм бережно поднял корзину, без труда открыл дверцу забора, ступил на крыльцо и аккуратно положил плетеный предмет с ребенком внутри перед дверью дома. Затем он достал из кармана плотную бумажку, легко умещающуюся на ладони, и осторожно положил в корзину рядом с малышом. Сэм посмотрел на Энн – кивнул ей головой, затем спустился с крыльца и вышел за территорию детского дома, огражденного по всему периметру невысоким белым забором.

Энн на месте уже не было. Только кот, неотложно следящий за каждым движением Сэма. Быстрыми шагами Сэм направился в сторону широкого дуба, находящегося в пятидесяти метрах от детского дома. Он встал за этим дубом, а через мгновение рядом с ним из воздуха материализовалась Энн. Сэм приобнял ее. Взгляды их были устремлены в сторону крыльца, на котором перед дверью дома в корзине лежал их сын.

На втором этаже детского дома загорелся свет. Через минуту открылась входная дверь, и на крыльце появилась высокая женщина с распущенными волосами и в халате. Она взглянула на корзину, затем оглянулась вокруг и затем еще раз посмотрела на корзину. Медленно и настороженно она подошла к корзине, подняла марлю и тут же отпряла назад.

Энн дернулась, испуганно взглянув на Сэма. Сэм поднес указательный палец к губам, призывая ее успокоиться.

Женщина застегнула халат, достала из кармана резинку – собрала волосы, и вышла в дверцу забора за территорию детского дома. Взгляд ее рыскал вокруг в надежде найти хоть что-то, что могло бы объяснить ей происходящую сейчас с ней ситуацию. Но никого, кроме кота она не видела. Энн и Сэм успели скрыться за деревом, когда ищущий взгляд женщины дошел и до дуба.

Постояв с полминуты и растерянно оглядываясь вокруг, женщина поднялась на крыльцо и озабоченная встала рядом с корзиной.

Сэм и особенно Энн напряженно следили за каждым ее действием.

Наконец, женщина, присела на корточки, подняла марлю и уже более обстоятельно посмотрела в корзину. Вновь осмотревшись вокруг, она перевела взгляд в открытую дверь дома, словно оттуда ожидая помощи или ответов на волнующие ее вопросы. Но, не дождавшись ни помощи, ни ответов она все же решилась взять малыша на руки.

Сердце Энн дрогнуло. Она жалобно посмотрела на Сэма, но тот лишь покачал головой.

Женщина заулыбалась. Она смотрела в беззаботно дремлющее лицо малыша и радостно улыбалась. В мире существует не так много душевных лекарств, сравнимых силой воздействия с улыбкой. Эта улыбка женщины успокоила не только Сэма, но и Энн. Лицо Энн было уставшим, измученным, но спокойным – спокойным, благодаря улыбке этой незнакомой женщины.

–Нам пора,– тихо сказал Сэм.

Энн послушно достала из кармана мантии тот самый светящийся предмет, который она двумя руками держала, когда они с Сэмом и малышом только появились в начале улицы. Это был камень. Гладкий камень темно-синего цвета с обвивающей ее надписью. Сэм и Энн схватились за этот камень, и как только женщина вместе с малышом и корзиной зашли в дом, Энн что-то тихо прошептала, надпись на камне засияла, и через мгновение они вместе с Сэмом исчезли. Словно и не было здесь их вовсе. Словно ниоткуда появившись, никуда они и ушли.

Тем временем женщина вместе с ребенком и корзиной поднялась в свою комнату на втором этаже. В доме никто не был разбужен, поэтому никому ничего объяснять не пришлось. По крайней мере, этой ночью.

Она уложила малыша, которому на вид было не больше двух лет, на свою кровать и плотно укрыла его одеялом.

В корзине женщина заметила бумагу. Она подошла вместе с бумагой к окну, чтобы в свете уличных фонарей, доходившем до ее окна, прочитать то, что там было написано. В записке было всего два слова, четыре знака и шесть цифр: Уильям Грин, 1.8.2001.

–Уильям Грин,– протяжно и таинственно произнесла женщина и задумчиво взглянула на мирно спящего малыша.

***

Тринадцать лет прошло с того самого момента, когда миссис Филипс обнаружила на крыльце перед дверью детского дома корзину с двухлетним ребенком. Тринадцать лет назад она только вступила в должность директора детского дома номер двадцать семь района Бестплейс города Ливерпуль. И та улыбка, с которой она встретила маленького Уильяма Грина тогда, впервые взяв его из корзины на руки, сопровождала практически каждую ее встречу с таинственно появившимся русоволосым мальчиком. Все это время миссис Филипс проявляла особую заботу об Уильяме и играла важную роль в его воспитании.

Это была высокая статная женщина пятидесяти одного года, с маленькими, словно бусинки, черными глазами, и всегда собранными в низкий пучок блекло-рыжими волосами. Муж ее мистер Филипс почти все время проводил в заграничных командировках, лишь пару недель в году проводя дома вместе с супругой. Детей у них не было. Несмотря на огромное желание четы Филипс быть родителями, они оба не могли ими стать по медицинским показателям. Несмотря на это, миссис никогда не жаловалась на судьбу и, будучи человеком набожным всегда благодарила Бога за все, что у нее было.

Миссис Филипс любили почти все – начиная от подавляющего большинства воспитанников детского дома и заканчивая поставщиками молока, фруктов, овощей и прочих продуктов питания. Она умела расположить к себе собеседника приятным мягким голосом и искренней доброжелательностью. А те немногие, кто не любили миссис Филипс, в основном это были воспитанники дома, так называемые, трудные подростки, как минимум относились к ней с уважением. Она умела поставить на место зазнавшегося ученика, и в этот момент ее, как казалось, ну никак не способный измениться мягкий и нежный голос, становился твердым и строгим.

Детский дом номер двадцать семь в городе Ливерпуль был частным, и во всем городе именно этот детский дом считали образцовым. Во многом благодаря педагогическому таланту и неуемному трудолюбию миссис Филипс.

Помимо Уильяма в детском доме воспитывались еще сорок детей (семнадцать мальчиков и двадцать три девочки) от четырех до семнадцати лет. Кроме детей в доме проживали директор – миссис Филипс, ее помощница – тридцатилетняя Кейт Джеймс и главный повар – пятидесятилетняя миссис Арчивальд, которую все называли по имени – Глен. Также две недели в году в доме обитал мистер Филипс, пока служебный долг вновь не призывал его обратно на работу. Остальные работники детского дома – врач, учителя, повара, уборщицы приходили в детский дом, отрабатывали положенное время и уходили. У тех же, кто оставался в доме и по факту здесь жил – у каждого из них, включая миссис Филипс, была своя причина, по которой они жили в детском доме, а не в своем собственном.

Предыдущим и первым директором детского дома была давняя подруга миссис Филипс – миссис Кэрол. Миссис Кэрол ушла из жизни тринадцать лет назад. Долгое время она тяжело болела, и ей непросто было исполнять обязанности директора детского дома. Миссис Филипс много гостила у подруги и нередко помогала той в работе, в случае надобности беря на себя бразды правления домом. В один день, когда состояние миссис Кэрол было совсем плохим, практически уже на смертном одре, она попросила миссис Филипс об одном одолжении. А так как миссис Филипс была сильно привязана к подруге и горячо ее любила, да и ко всему прочему, просьба или желание человека при смерти равно непреложному закону, который обязательно нужно соблюсти и исполнить, было ясно, что любое пожелание миссис Кэрол будет исполнено. Миссис Кэрол попросила подругу не оставлять детский дом, который она, миссис Кэрол, организовала собственными силами и куда вложила всю душу и все силы, и стать его новым директором. «Только тебе я могу доверить свою жизнь. Эту забирает Господь, а дом, моя вторая жизнь – я хочу отдать, хочу доверить ее тебе» – тяжело дыша, говорила миссис Кэрол, то и дело, пытаясь улыбнуться.

Все документы были готовы, все формальности соблюдены. После кончины миссис Кэрол и ее похорон, миссис Филипс переехала в детский дом и, до сегодняшнего дня не жалея ни сил и не чая души, она продолжала дело своей подруги, с особой теплотой и вниманием относясь к ее второй жизни, которую миссис Кэрол доверила ей.

***

Жизнь Уильяма Грина нельзя было назвать простой. И главной причиной трудности жизни Уильяма было не то, что он жил и рос в детском доме. Причина эта была несколько иного толка, пусть и неразрывно связанного с этой самой жизнью в детском доме.

С детских лет Уильям Грин рос необычным мальчиком. Эта необычность выражалась и во внешности мальчика, и в той атмосфере, которая его всегда окружала.

Что касается внешности, то главной особенностью Уильяма были глаза. Они были разного цвета. Правый глаз глубокого зеленого цвета, левый – глубокого карего. Самого Уильяма это никогда не беспокоило, но у тех, кто видел его в первый раз, подобное различие в цвете глаз вызывало неподдельный интерес. Да и что говорить о тех, кто видел Уильяма в первый раз, если даже многие воспитанники и работники детского дома, которые, казалось, за долгие годы уже должны были привыкнуть к подобной выразительности Уильяма, нередко округляли глаза и приоткрывали рты, когда соприкасались взглядами с Уильямом.

Еще одной особенностью, которая вызывала интерес у всех, кто ее видел, являлся знак на ладони правой руки. Знак в виде трилистника. Отчетливый отпечаток этого растения на ладони Уильяма порождал много пересудов у взрослых и немалое количество шуток у воспитанников детского дома. Всех поражало то, насколько точным и отчетливым был рисунок трилистника на руке Уильяма.

Уильям был достаточно скромным, но вместе с тем смелым мальчиком. За свою жизнь в детском доме он принял участие не в одном десятке драк, и что самое удивительное – абсолютно из каждой схватки он выходил неоспоримым победителем. И неважно, кто был напротив него – здоровый и опытный драчун, его ровесник Боб, или старший его на пять лет и уже готовящийся к выпуску, Том. А однажды, когда группа мальчиков из пяти человек решила устроить Уильяму «темную», он уверенно справился и с ними. Никто, в том числе и сам Уильям не могли объяснить его силу. На вид это был абсолютно обычный для своего возраста мальчик, с обычным телосложением и без каких-либо навыков ведения боя. Но когда дело доходило до драк, победителем из них всегда выходил один человек – Уильям Грин.

Правда, здесь нужно сказать, что Уильям никогда не кичился ни своими победами, ни своей необъяснимой и удивительной силой. Ни в одной из драк, он не был зачинщиком или провокатором. Чаще всего Уильям заступался за других ребят или отвечал, если на него шли с кулаками. Не в меньшей степени, чем непобедимость Уильяма, многих окружающих удивляла его невероятная живучесть – то, как быстро на нем заживали синяки и затягивались раны. Царапины исчезали практически мгновенно. Этот феномен вводил в ступор и местного врача. Она лишь растерянно разводила руками и ссылалась на отличные гены.

Несмотря на то, что Уильям часто заступался за других детей и никогда никому не отказывал в помощи, у него не было друзей. Большинство детей боялись его. Старшие воспитанники дома, которые выходили из драк с Уильямом побежденными, в отместку пускали о нем слухи среди остальных воспитанников дома. Уильяма считали ненормальным, странным, а некоторые, особо впечатлительные, называли его инопланетянином. Несмотря на это, Уильям не раз пытался наладить отношения с ребятами, но те или испуганно отнекивались от его предложений совместного времяпровождения, или под разными предлогами сторонились его.

Не находя понимания в реальном мире, Уильям все чаще уходил в мир волшебный. В его комнате, которую он делил еще с четырьмя детьми, накопилось уже приличное количество книг жанра фэнтези. Иной раз он проводил за чтением книг четыре, пять часов, пока не приходило время уроков, обеда или сна. Нередко в ночное время, когда остальные дети уже давно спали, Уильям, накрывшись с головой одеялом, и с помощью небольшого фонарика продолжал читать книгу. Он полностью погружался в тот мир, который описывался в книге, и часто представлял себя на месте одного из героев. Почти все свободное время Уильям проводил за книгами, чем вызывал еще большее удивление у своих сверстников, которые считали чтение скучным и неважным занятием. Взрослые же напротив ставили Уильяма в пример остальным воспитанникам дома, чем вызывали у тех еще большее раздражение Уильямом. Поэтому помимо всего прочего его считали зазнайкой и любимцем учителей.

На праздниках, в выездных экскурсиях и даже в классах за партой – Уильям везде был сам по себе. Единственным человеком во всем детском доме, который относился к нему с искренней симпатией и теплотой, была миссис Филипс. Она прекрасно видела отношение других воспитанников к Уильяму и много говорила на эту тему с детьми. Но видя бесполезность этих разговоров, она все чаще проводила долгие индивидуальные разъяснительные беседы с Уильямом, и всякий раз поражалась его недетской мудрости и зрелости.

Уильям, и вправду, относился к сложившейся вокруг него ситуации и к недружелюбному отношению к нему со стороны других детей спокойно и с каким-то неосознанным пониманием. В том смысле, что он не находил логичных и здравых объяснений всей этой истории, он просто внутренне, на интуитивном уровне принимал все это. Он не обижался ни на детей, ни на взрослых, которые также иной раз «застревали» на Уильяме любопытствующими и неприятными взглядами. Чувство его обиды сидело так глубоко в нем, что, чтобы его задеть нужно было нечто другое, нежели взгляды и шутки посторонних ему людей.

В этой жизни Уильям Грин был обижен только на двух человек – на своих родителей. Где-то внутренне, на уровне все той же интуиции, он ни на секунду не сомневался в том, что именно родители отдали его в детский дом, а точнее, оставили у двери. Внутренне, пусть и не имея возможности дать ответ на вопрос «почему», он был уверен, что его оставляли у крыльца детского дома именно два человека. И он не сомневался, что эти два человека были его родителями. Ни дядей с тетей, ни друзьями семьи, ни еще кем-то, а именно родителями. Тот факт (в котором он не сомневался), что родители оставили его у двери и скрылись, еще больше злил и печалил Уильяма.

Чем старше Уильям становился, тем больше он думал о родителях, о причинах, которые заставили их оставить его. И никогда в своих мыслях, сколько он не старался – он не находил для них оправдания. Чем старше он становился, тем чаще у него случались разговоры с миссис Филипс, и чем старше он становился, тем сложнее миссис Филипс было находить слова для того, чтобы успокоить Уильяма и удовлетворить его любопытство. Уильям все чаще и все тверже повторял фразу, что не может быть причин у родителей, чтобы оставить своего ребенка. Миссис Филипс все чаще молча пожимала плечами, то ли не находя слов, чтобы что-то противопоставить Уильяму, то ли просто соглашаясь с пятнадцатилетним мальчиком.

Все переживания Уильяма были связаны только с мыслями о родителях. Шутки, косые взгляды, пересуды о его внешности, о нем самом не составляли и сотой доли той печали и боли, которые рождали в нем мысли о том, что родители его бросили.

Уильям Грин, мальчик пятнадцати лет, с зеленым и карим глазами, тонкими русыми волосами и глубоким, тонко чувствующим и чувствительным внутренним миром, отнюдь не тем, что присущ практически любому подростку. Он действительно был не таким как все. Он был другим. Он был особенным. Бывали моменты, когда Уильям и сам чувствовал свою исключительность. Но он не обращал на эти чувства никакого внимания. Все его свободное время занимали книги. В них он был по-настоящему героем. Пусть и не в настоящем мире. В реальном мире у него были лишь гнетущие мысли о родителях, и все более нарастающее с каждым днем чувство вселенского одиночества. В последнее время, он все чаще и все острее ощущал это чувство, когда переставал читать и покидал мир, в котором он был героем, в котором он не был один.

***

У двери детского дома стоял высокий, под два метра ростом человек, одетый в темно-синий костюм с красным галстуком. Рядом с ним лежал небольшой, абсолютно новый (с неоторванной этикеткой) черный с красными боками рюкзак. Человек этот был худой, с широкими скулами, большими черными глазами, густой бородой и короткой стрижкой. Он стоял перед дверью то ли не решаясь постучать, то ли чего-то или кого-то дожидаясь. Но судя по тому, что он стоял лицом вплотную напротив двери, то, скорее всего, он собирался с силами, чтобы постучать в дверь или нажать на звонок. Взгляд его то и дело падал на лежащий рядом рюкзак. Со стороны все это выглядело несколько странно.

Наконец, этот загадочный мужчина созрел, и его тонкий и длинный указательный палец потянулся к звонку. До звонка оставались считанные сантиметры, когда он резко сжал руку в кулак и резкими движениями несколько раз громко постучал в дверь. Затем он взял рюкзак на руки, крепко схватив его обеими руками, и сделал осторожный шаг назад. Он нетерпеливо перебирался с ноги на ногу, озабоченно оглядываясь по сторонам. Затем он медленно и совсем немного расстегнул замок рюкзака, опустил голову в него, но тут же резко ее поднял и закрыл рюкзак. Он вновь оглянулся, чтобы посмотреть, не видел ли его кто. Никого не было, и он немного успокоился.

Дверь открылась. Ее открыла Кейт.

–Здравствуйте,– улыбнулась она той улыбкой, которой некоторые люди встречают незнакомых людей – больше положенной, нежели искренней.

Мужчина был так взволнован, что даже не нашелся, что сказать. Он лишь чуть заметно кивнул головой.

–Вы что-то хотели?– спросила Кейт.

–Да,– раздался басистый голос мужчины,– Миссис Филипс…. Мы договаривались.

Кейт впустила мужчину в дом.

–Секунду подождите, я узнаю на месте ли миссис Филипс,– с этими словами Кейт ушла, договорив последние два слова «миссис Филипс» уже на ходу.

Мужчина кивнул в ответ. Он стоял в коридоре и старался не сводить глаз с вазы, стоявшей в углу. Ничего особенного в этой фарфоровой вазе не было, но мужчина боялся, что кто-нибудь заметит его волнение и вызванный этим волнением странный бег глаз, и заподозрит в нем что-то неладное. А пока он держит сосредоточенный взгляд на вазе – волнение обуздано, глаза его спокойны – оттого и заподозрить его не в чем.