Текст книги "История одной дуэли (сборник)"

– Как же это произошло?

– Как пенсионеры умирают? На рыбалку засобирался по ледку.

– Перед Новым годом?

– После. Аккурат недели три спустя. Меня кабана погонять пригласили, а тут Спиридоныч позвонил из дежурки. Я поэтому и запомнил. Зябликов ваш выезжал. У него весь материал, отказник должен быть.

– Отменно. Я посмотрю.

– А чего там смотреть. Случай очевидный. Труп у майны и нашли. – Каримов сощурил маленькие глазки. – Маркел Тарасович отсутствовал, он раньше меня на охоту укатил. Выходной был. Дежурный поставил в известность помощницу, Ольгу Николаевну, а она в город собралась. Вот и состоялся первый выезд Зябликова на место происшествия. Я ему в помощь своих ребят давал.

– Спасибо.

– Чего уж там, – хмыкнул Каримов. – Ты, Данила Павлович, прямо таким официальным стал!.. Свои же! А случай тот ординарный. Бабка его, помню, взмолилась, чтоб не мучили деда, без вскрытия отдали хоронить. Зябликов, мягкий мужик, пошёл ей навстречу.

– Без экспертизы?!

– А чего? У деда ни одной царапины. Сердце отказало, больше и гадать нечего.

– Как же так? Нельзя без вскрытия!

– Да не горячись ты, Данила Павлович. Участковый мне рассказывал: у деда леска в руках, а сам привалился на бок, словно заснул. Вот так в жизни-то… Не знаем, что завтра будет.

Каримов поднялся, открыл форточку, тут же ворвался морозный воздух, и дым от его папиросы задуло в кабинет.

– Представляешь, что сейчас на фермах творится? – он даже цокнул языком, форточку захлопнул и обернулся ко мне. – У некоторых раздолбаев скот под открытым небом стоит! Дойку ведут в таких условиях! И хотят, чтобы молоко было!.. Эх, мать их!..

Это было слишком. Никогда не приходилось слышать от него подобного. Чтобы подполковник Каримов опустился до мата?

– Равиль Исхакович, – заспешил я, уловив откровенные намёки побыстрее меня вытурить. – А куда подевались Быков с Сорокиным?

Дёрнулась его бровь, не отвечая, трубку накрутил, выругал за безалаберность дежурного, спросил, дожидается ли машина для поездки на фермы и поднял глаза на меня.

– Царапкин вам переправил поручение Федонина по установлению этих лиц. Но вы ответили: «Установить местонахождение не представляется возможным…» – я держал перед собой бланк с ответом, медленно прочитал: «Розыск ведётся, по обнаружению сообщим…»

– Квашнин, кажется, готовил, – поморщил он лоб, не притрагиваясь к бланку. – Зайди к нему, Данила Павлович. Он по оперативным вопросам.

– А вы не интересовались?

– Не помню, – взял он бланк. – Подпись моя. А-а-а!.. Попёр того Сорокина ещё Усыкин с работы… за пьянство. Сигналы были, что наглец за рулём умудрялся прикладываться. После увольнения болтался в райцентре, но с такой репутацией кому нужен? Укатил в город. Там родственники его приютили. А Быков? Быков… Быков раньше сгинул. Этот не лучше. Два сапога пара! Нужны они вам, Данила Павлович? Какое отношение к уголовнику Топоркову эта братва имеет?

Жёстким его взгляд стал, горячим, да и он сам только что не дымился.

– Висяки раскрывать людей не хватает, – отвёл он глаза. – Первый секретарь райкома товарищ Борданов важными задачами нагружает – надо спасать районное поголовье скота. С молоком крах. А ведь город кормить каждый день! Мальцов в детских садах тысячи, каждому дай, а у нас от коровы стакана не надаивают. В магазинах ни мяса, ни колбасы. Первый секретарь обкома Леонид Александрович Боронин каждое утро звонит и спрашивает одно и то же – сколько? Почему? Когда изменишь обстановку? Борданов вчера на бюро сказал: молоко – это барометр политической ситуации.

С последними словами он пригнулся к столу и перешёл на шёпот. Так и шептал медленно, исподлобья зорко следя за мной, будто я и есть тот бедолага с коровника. Впечатляло.

– А шпану ту я найду. Передайте товарищу Федонину. Обязательно. От Каримова ещё никто не уходил. Дайте месяц. Вот зимовку завершим.

– Дело в моём производстве, Равиль Исхакович.

– Вот как? – он даже обрадовался. – Ну тогда по-свойски я тебе их раньше откопаю. Приезжай к весне. А не отпустят, я их сам привезу в город. Всех на ноги подыму, а слово сдержу!

Возвращаясь из его кабинета по пустому коридору райотдела, я не мог не столкнуться с усердно изучавшим милицейские стенды косолапым верзилой, беспардонно ворвавшимся несколько минут назад в кабинет Каримова. Он, делая вид, что таращится на картинки, прятал от меня лицо.

«Сейчас Каримов устроит ему приём, – подумалось мне. – Меня-то чуть не укусил, а этого скушает».

Однако косолапый к начальству не бросился, лениво развернувшись, он протопал за мной, долго изучал взглядом, когда я вышел на улицу и направился в сторону районной прокуратуры. Неприятное чувство не покидало меня от его наглого подглядывания. На углу я задержался, поздоровавшись со Спиридонычем, седовласый капитан бросился обниматься, откровенно радуясь встрече.

– Что за личности? – поинтересовался я, мигнув на верзилу, возле которого уже жался ещё один тип с поднятым воротником.

– Особые ребятки, – хмуро поморщился только что улыбавшийся Спиридоныч. – Я их не знаю. Значатся в дружинниках у Каримова, поддерживают порядок в особо отдалённых уголках.

– То-то я гляжу, они к нему без стука.

– Наезжают, отчитываются, – буркнул тот.

– Лично начальнику?

– Я же говорю, особая гвардия…

* * *

Зябликов суетился, прыгал вокруг меня, взъерошенный, словно воробей, размахивал руками. Не переставая, он выдумывал нелепые оправдания.

– Ну как так можно, Павел Степанович! – не успокаивался я. – Вы давно не новичок. Отдать труп, обнаруженный на пустынном водоёме, без вскрытия? Это же!..

Не находилось слов от негодования.

Зябликов сбивчиво мямлил:

– В городе меня оперативники нашли по телефону. У Аллочки день рождения. В самый разгар позвали к трубке. Сами понимаете, ничего не разобрать.

– Значит, вы даже не выезжали на место происшествия? – удивился я.

– Вокруг гам, шум, веселье и участковый этот Кирьяшкин с осипшим голосом.

– А Каримов мне рассказывал…

– Он, видать, запамятовал. Кирьяшкин едва доорался, что старик умер. Я и не спросил, где его нашли. Выяснил про повреждения. Тот сказал, что заснул и сердце остановилось. Никаких повреждений.

– Где же Дынин был?

– Не помню. Выходной день…

– Всё равно следовало вскрывать. Закон для нас писан.

– Участковый тело бабке привёз, та его обмывать бросилась и тут же попика сыскала, собралась хоронить. А Бобров отсутствовал.

– Слышал, рассказывал Каримов. Что мне прикажете делать? Эксгумацию трупа? Народ на уши ставить?

– Бабка верующая. Богом просила. Не смог отказать. Виноват… – оправдывался следователь.

– Натворил ты дел, Зябликов. Всыпят тебе по первое число. А то и попрут со службы.

– Неужели так плохо, Данила Павлович? Криминала никакого. От болезни скончался покойник.

– Это азбука следователя. Ты позволил захоронить труп, не удостоверившись в причине смерти!

– А кто же нажаловался? – Зябликов совсем сник. – Вот паразиты! Бабулька его тоже померла. А родни у Дробкина не было. Я выяснял. Вдвоём они жили.

– Как умерла?

– Бабулька-то? Соседи рассказывали, радовалась, что долг выполнила, старичка схоронила и ей пора. Мечтала, вот и сбылось. И недели не прошло после похорон самого Дробкина.

– С тобой не соскучишься, лирик. Мадригалы не пишешь?

– Теперь не до стишков.

– Боюсь, ты прав…

* * *

Провожали нас с Очаровашкой Моисей Моисеевич и пёс Мурло. Заметала пурга, а мы предпочли в этой неудачной поездке городскую одежду деревенской. Выручил Моисей Моисеевич, всучив отнекивающейся Очаровашке, как когда-то Пугачёв герою «Капитанской дочки», свой тулупчик «чтоб не так дуло». Автобус уже ждал последних пассажиров, шофёр торопился, докуривал сигарету, переминаясь у двери, подгонял запоздавших весёлыми присказками. Мы обнялись с Моисеем Моисеевичем, подёргали Мурло за уши и забрались в автобус на свои места. Я чмокнул Очаровашку в щёку, вытянул ноги и попробовал вздремнуть – в салоне гуляла стужа, но тулупчика с успехом хватало на обоих. Я закрыл глаза, в голову лезли неприятные мысли. От истории, которую учудил Зябликов, дурно пахло…

Наш автобус вдруг резко качнуло, и он остановился. В чём дело? Едва выехали – и на тебе! Жаль открывать глаза, я только пригрелся под тулупчиком, однако толчок в бок расшевелил.

– Данила Павлович! Попрошу на выход! – знакомый голос капитана в милицейской шинели влетел с улицы в распахнутую переднюю дверку. – Товарищи пассажиры, я дико извиняюсь.

На обочине, обогнав наш автобус, стоял пышущий могучим двигателем, теплом и уютом здоровущий грузовик. Квашнин и водитель уже суетились у выхода, дожидаясь нас.

– Во! Доставит вас до дома в целости и сохранности! – капитан кивнул на грузовик.

Облегчённый на две человеческие души автобус торопливо укатил.

– Ну и чего? – всё же поинтересовался я. – Чепэ районного масштаба?

– Не расстраивайся, Данил Павлович, – подсаживал Очаровашку в кабину грузовика Квашнин. – Но у нас так просто не провожают.

– Что надумал?

– Держи, – сунул он мне две стопки и достал фляжку. – Я тебя чаем в тот вечер ухайдакал. Вспоминать меня будешь недобрым словом. Когда ещё увидимся?

– Мальчики! – крикнула Очаровашка. – Опоздаем на паром!

– Всё нормально, – успокоил Квашнин. – Машина доставит в две минуты, ещё автобус обгоните. Давай, дружище! За успех нашего безнадёжного дела! Не забыл там в городе, как бывало на капоте?..

Мы выпили, и он наполнил по второй, сунув воблу:

– Удалось решить проблемы, с которыми приезжал?

Я лишь отмахнулся:

– Какой там… Придётся ещё раз приезжать. Но результат отрицательный не есть неудача, а тема.

– Для более серьёзных размышлений, – подхватил Квашнин.

– Вот видишь, – похлопал я его по плечу. – И тебе пригодились мои уроки. Запомнил?

Мы выпили по второй.

– Я к твоему новому визиту отыщу тех… – Квашнин кивнул за спину, – оставшихся.

– Мало их уцелело. Гляди, не вышло бы как с отцом Топоркова. Поспеешь к хладным телам, – мрачно поблагодарил я его.

Из дневника Д. П. Ковшова. Ранняя весна

Я правду расскажу о них такую, что хуже всякой лжи.

У. Шекспир

Однажды, совершенно случайно наблюдая за кошкой, стерегущей жертву, я подумал, – а не происходит ли то же самое с нами? Как она сжалась и напряглась для молниеносного прыжка! Как горят глаза! Прожигают огнём, зорко следят за каждым движением беззаботного, обречённого существа! Мгновение – и жертва в безжалостных когтях. Клыки на глотке, смерть!..

Так и мы. Суетимся безмятежно. Порхаем в небе фантазий, в заботах будней. Вкушаем плоды, рассыпанные там и тут.

А Оно?! Неведомое и страшное, тёмная зловещая иррациональная сила уже агрессивно нависла над нами, следит сатанинским оком и только ждёт своего часа, удобного случая. Оно жаждет наших мучений, нашего конца, расставив коварные ловушки и капканы, развесив паутину. Ты ещё ничего не знаешь… Ты доволен и смеёшься… Но ты обречён. Удар! И всё…

* * *

– Перекочевала старушка, – Зябликов услужливо оповестил меня, отыскав из деревни по телефону. – Запугал наш Брякин её своей методой и средствами. Некоторые склонны считать, что главврач экспериментировал над беднягой.

– Долго в больнице мытарилась? – удивился я. – Больше месяца? Сам собирался выехать, но мне обещали, что выпишут скоро и приедет сама.

– Выписывали. Только поторопились. На другой день «скорую» пришлось посылать. Брякин заподозрил даже паранойю.

– Что же такое с бабушкой? Она мне очень нужна. Где же теперь болезная?

– В областной больнице Зинаида Фессалиевна Костыревская. Дочка возле неё дежурит.

* * *

Конечно, пора остепениться, а то всё на побегушках – фигаро там, фигаро тут. Набраться наглости, вломиться к Колосухину, грохнуть кулаком по столу, так, мол, и так!.. Нет, наверное, кулаком это слишком, да и грохнуть тоже… в общем, зайти и возмутиться!..

А впрочем, переживания бесполезны. В круговерти, что именуется буднями следственного отдела, ничего не изменить: то спешные обобщения хищений заставляют делать, то анализы жалоб и причины самоубийств суют изучать, а там и уголовное дельце сваливается, возбуждённое кем-то наверху по гневной статейке в газете. Время такое, что газеткой не только муху, любого начальника прихлопнуть легко.

Всё бы ничего, но при этом не освобождают от обязанностей зонального прокурора! А придёт пора спрашивать об итогах работы за полугодие, шкуру станут драть пуще Сидорова-старшего с Сидорова-младшего.

Позавидовать можно старушке Зинаиде Фессалиевне. Во, отчеством её папанька наградил! Небось грек? Лежит она сейчас спокойненькая вся на белых простынях, на пуховых подушках при кружевном чепчике, не клятая, не мятая.

От зависти захотелось есть. Стрелка на часах перекочевала к полудню, вот почему за дверьми такая тишина и в кабинет никто не рвётся. Звонки, и те смолкли. Ан нет, шажки к моей двери, и Людмила Михайловна, опекающая меня замша городского прокурора, на пороге:

– Не забыли про обед-то, Данила Павлович? Наши девчата сегодня ого-го что удумали!

По заданию Колосухина я возглавляю бригаду проверяющих в этой прокуратуре. И заместительша с меня глаз не спускает, её задача проста – обеспечить работу ревизоров и следить, абы не накатали лишнего в справку. Естественно, подкармливать в положенное время. А ради нас устроили конкурс: коллектив преимущественно женский, поэтому ежедневно каждая хвастает своим кушаньем, а мне уготована роль главного дегустатора. Вчера сама Людмила Михайловна потчевала нас блинчиками с мясом, сегодня очередь Веры Сергеевны. Эта черноглазая брюнетка грозилась перещеголять всех, намекнув на сюрприз.

Одним словом, если вовремя чего-нибудь не придумать, не узнает меня Очаровашка, вдвойне увеличусь в размерах.

Взвесив желания и последствия, вместо обеда я решил сгонять в больницу к Зинаиде Фессалиевне. Польза двойная, под шумок и смылся.

* * *

Теперь известно, почему лорды Великобритании и даже своенравный Джонатан Свифт не выходили на улицу без парика.

Я догадался только что, застав Зинаиду Фессалиевну в палате, «витавшую в чудесных сновидениях», как она позже выразилась. Было на что посмотреть! Мои собственные волосы едва не встали дыбом, зато на её полированной словно зеркало маленькой головке не было ни волоска. Визг и её выпученные глаза отбросили меня за дверь. Люди добрые!..

Вторично заглянув в палату после величественного «войдите!», я узрел королеву, гневную, но снисходительную, а потом и слегка фривольную. Полной блистательности мешала проказница косичка (откуда она взялась на дыннообразной поверхности головы, вообразить невозможно), седая и нахальная, она подводила старушку.

– Вот теперь пожалуйте, молодой человек, – было сказано сердито.

Нет, возраст не помеха, если женщина не застигнута врасплох. Зинаида Фессалиевна держалась вполне недурственно.

– Наслышана от товарища Зябликова, что желали меня видеть. С вашим патриархом, знаменитым Федониным, мы ведь так мало виделись, – кивнула она на стульчик рядышком. – Наша встреча состоялась бы и ранее, но, простите покорно, этот треклятый Мирон меня просто залечил!

– Если не ошибаюсь, главврач Бирюков?

– Его зелье и усердие едва не свели меня в могилу.

– Лежал у него, – поддержал я её, развивая знакомство, – потчевал он и меня.

– Что? Вы уцелели? Какое счастье! – Зинаида Фессалиевна обожгла коротким разящим взглядом. – Чего он добивался? Неужели им так ненавистна моя многострадальная личность?

«С психикой у неё, конечно, проблемы, – подумалось мне. – Следует пока воздержаться от нажима».

– Чего они все хотят, Данила Павлович?

«Кажется, с этого, с навязчивой мании преследования, и начинается шизофрения…» – не покидала уже и меня тревожная догадка. Вопрос её прозвучал явно не риторически.

– Зинаида Фессалиевна, – постарался я переключить её на другую волну, – не вижу вашей дочери. Рассказывали, она вас не забывает? Хорошо, когда рядом есть на кого опереться.

В такие моменты важно не перегнуть. Старики остро подмечают ханжество. Но мне было не до этого. Безвозрастно дряхла, в чудаковатом парике, с жеманными манерами и наивным желанием выглядеть моложе, она вызывала жалость. Мучить её своими расспросами расхотелось.

– Розалочка, козочка моя, на минутку отлучилась, – старушка изобразила улыбку. – Но не лукавьте, любезный Данила Павлович, мне известно, что вас интересует моя персона. Не так ли?

Вот хватка! Поражают люди такой закваски! Нашему чахлому поколению далеко до них, мы тугодумы, а они! И тактом, мудростью и умением держать хвост пистолетом нас превосходят. Сконфуженный и посрамлённый, я не знал, как начать.

– Приступайте к допросу. – Она заговорщицки прищурила глаз и шёпотом добавила: – Иначе можете не успеть. Зябликов скрывал от меня, но Розалочка проговорилась… – она сделала глаза очень впечатлительными. – Семёна Васильевича не стало…

У меня сами собой взлетели брови.

– А-а-а?.. – подмигнула она ещё таинственней. – Теперь, детектив, я у вас единственная улика!

Да, эта женщина рождена поражать! Актриса! Только что она казалась мне полоумной, теперь я поверил в обратное – передо мной пылали пронзительные очи второй миссис Марпл! Она знает о гибели сторожа архива Дробкина!.. И изъясняется так, будто ей известно кое-что большее о причинах гибели…

– Фёдору Кондратьевичу Усыкину в своё время я подробно излагала поведанное мне покойником, – не дожидаясь вопросов, заспешила бывшая заведующая архивом. – И память тогда была посвежей, и я ещё при должности. Он прислушивался. Те мрачные события и сейчас будто перед глазами. Вы успеваете записывать? Как жаль, что я заболела и меня отправили на пенсию до приезда Федонина. Как жаль!..

Я успокоил её кивком, и она углубилась в подробности.

Материалы уголовного дела я помнил наизусть, но история, поведанная старушкой, прозвучала иначе. Я не перебивал её, сравнивая услышанное с читаным. Она не упустила ни одной детали. Вот вам и полоумная! Кто же пустил о ней такую гнусность?

– Значит, вам первой Дробкин рассказал о поджоге?

Она решительно кивнула.

– И он утверждал, что видел банку с бензином? Что неизвестный соорудил ворох хлама под стеной архива, облил и бросил горящую спичку?

– Сначала закурил сам.

– Ну да. А куча полыхнула?

– А как же иначе? – всплеснула она руками. – Почему-то Усыкина это интересовало, а Каримову виделось в другом свете!

– И Дробкин опознал незнакомца?

– Он испугался, твердил мне, что может ошибиться.

– Назвал?

– Нет. – Она сложила на груди тонкие ручки. – А ведь в милиции Каримову он совсем отказался говорить.

– Как?

– Разве вам это неизвестно?

– В деле есть его показания. На допросе у Федонина он показал, что лицо поджигателя запомнил, а про бензин ни слова.

Костыревская поправила парик, отвернулась, затеребила подушечку на кровати; подушка хранила домашнюю вышивку и яркостью резала глаз среди больничной серости.

– И он за ним не гнался?

– Дробкин тушил огонь. Если бы не он, архив сгорел, – она помолчала, глаза её повлажнели. – Я ничего не выдумала. И в своих объяснениях то же самое описала Усыкину. Если б был жив Семён Васильевич…

– А архив потом вывезли? – нарушил я её мрачную задумчивость.

– Ну зачем же? – она словно в меланхолии, покачала головой. – Увезли бумаги, что потребовал Усыкин. Ну и, конечно, без того, что было украдено, – она бросила на меня возмущённый взгляд. – На следующий же день в моём присутствии Фёдор Кондратьевич организовал осмотр всех помещений архива. Вот тогда мы и нашли развороченный стеллаж и отсутствие ячейки с документами в одной из секций. Это были бумаги позднего революционного периода, или уже начала Гражданской войны… Знаете ли, тогда всё перемешалось, кто возьмётся граничить то время?

Хорошо она сказала, действительно не то чтобы разграничить, разобраться-то непросто.

– Грузили на машину Сорокина? – поторопил я старушку, часы подсказывали о давно прошедшем обеденном перерыве.

– Фёдор Кондратьевич выделил машину, хвастал, что машина совсем новая, подарок Управления, номера городские не успели поменять, и шофёра Сорокина наставлял, чтобы внимательней был за рулём. Был ещё грузчик. Лентяй отъявленный.

– Трезвые?

– Да бог с вами, Данила Павлович! Усыкин разве позволил бы?

– Я обязан интересоваться…

– Тут некоторые на этот счёт тоже имели большие сомнения, – съязвила она. – И вы туда же!

– Это кто же?

– Да уж, любезный Данила Павлович, избавьте меня…

Дверь палаты без стука отворилась, и на пороге появилась высокая женщина. Бледная и худая, в проёме она казалась чёрной, с лицом, про которое лучше промолчать. В руках держала авоську с бутылками молока.

– Розалочка, козочка моя! – всплеснула руками Костыревская. – Ты очень кстати! Мы с Данилой Павловичем как раз вспоминаем ту историю.

– Мама! Ну сколько можно говорить? – недовольно зыркнув на меня, женщина прошла к окну, выгрузила авоську на подоконник. – Опять с посторонними!

– Ну, прости, прости, дорогая, – Зинаида Фессалиевна слабо улыбнулась мне. – Однако ты не права. Данила Павлович новый следователь. По тому же вопросу. По архиву.

– Что архив? – дочь устало села в самый угол. – Он не утонул лишь по той причине, что машину опередила дочка Хансултанова. Сколько трепать нервы! И ведь всё одно и то же!

– Да-да! – старушка обхватила руками голову. – Это произошло в тот самый трагический день!

– Вы что-то видели? – повернулся я к женщине.

– Сосед сказал, – буркнула она.

– Савелий Кузьмич, – подсказала Зинаида Фессалиевна. – Он был в тот страшный миг у полыньи и всё видел, даже самого Хансултанова.

– Мама! – охнула дочь, остерегая.

– А что особенного я сказала? – не смешалась та. – Разве неправда? Почему это надо скрывать?

– Как бы мне встретиться с вашим соседом?

– Опоздали, – сдвинула брови дочь. – Жихарев Семён Кузьмич выехал за пределы области.

– Совсем?

– С женой и манатками, – отвернулась она.

* * *

Я догадывался, кто мог учудить такое. На подобное способен один человек. Например, пропасть на неделю и позвонить из какого-нибудь дальнего района, сообщив как ни в чём не бывало разбушевавшемуся начальству, что раскрывает забытый «висяк», на который давно рукой махнули, а его, видите ли, неожиданно осенило. Или того пуще, закрывшись от всех у себя на «чердаке» третьего этажа, он проторчит там до утра, а перед прибежавшей с зарёй перепуганной женой предстанет с зубной щёткой, заявляя, что разрабатывал версии по убийству прошлых лет. Это Паша Черноборов, прокурор-криминалист. Павел Никифорович его называет «Богом тронутый», сам Колосухин ему всё прощает. А куда деться? Талант!

Его и били, словесно, конечно, и пытались перевоспитывать. Как с гуся вода! Жена ревновала поначалу, и даже прибегала с тайной жалобой к заму, намекая на умывальник в кабинете, то да сё, но потом смирилась и сама же снабдила мужа постельными принадлежностями, чтобы гений не мучился на стульях или в кресле. Виктор Антонович, не сдержавшись, как-то выразился: «А что вы хотите? Он не от мира сего. Гении и полоумные, где грань? Ещё Ломброзо пытался выяснить, а что получилось?!»

Не знаю, что получилось, но Паша действительно голова! В шахматы он играет лучше всех, Гёте может читать в подлиннике, а как-то увлёкся Басё, его хайку, и принялся изучать японский язык! Слышали когда-нибудь:

 
Всё, чего достиг?
На вершине гор, шляпу
Опустив, прилёг[2]2
  Мацуо Басё (1664–1694) – классик японской поэзии; хайку – трёхстишие.


[Закрыть].
 

«Но ложиться-то отдыхать ему рано, он ещё не такое наговорит», – так выразилось начальство в лице Виктора Колосухина, когда Черноборов с важным видом осенил нас этим таинственным хайку.

Талантов у Пашки много, и этим утром, подходя вместе с Колосухиным к зданию прокуратуры, я не сомневался, что перед нашими глазами его рук дело. Столкнувшись с заместителем у газетного ларька, я не переставая рассказывал о ходе проверки, которую заканчивал в районе, но он меня перебил:

– Это что за суматоха? – уставился вперёд и замер. – Ничего ночью не случилось?

У подъезда аппарата областной прокуратуры, перекрывая тротуар, шумела и гудела толпа народа. Такие очереди даже по средам, то есть в приёмные дни не выстраивались, а теперь наблюдалось настоящее столпотворение! Улочка, где стоит наше старое, ещё дореволюционной постройки здание, тиха, мала и никому не известна. Тротуарчик узок, двум прохожим не разойтись, чтобы не столкнуться, а сбоку шоссе со шныряющим автотранспортом да ещё крутой поворот. Одним словом, заведомо аварийный уголок, но в обычной обстановке проблем никаких, кроме любопытных дворняг и мамаш с мелюзгой, утречком волокущих её в детский сад. А тут не узнать тихую обитель! Дети терялись в толпе и пищали, мамаши, расталкивая очередь, ругались и орали, толпа гудела и неистовствовала.

– Может, ночью что? – изменилось лицо у Колосухина.

Оно у него странным становится в таких случаях, лоб пунцовый, а скулы и подбородок словно меловые с синевой от бритой щетины: двухцветный флаг какой-то державы.

– Утренняя сводка если?

– А что там? – шеф два дня просидел на совещании в УВД, отвлёкся он от будней.

– Расчленёнка в Советском районе, – напомнил я ему. – Нижнюю половинку мужика нашли под мостом. Без Паши не обошлось.

– И вы полагаете? – вскинул он глаза.

– И гадать не стоит. Он опознание затеял.

– По одним ногам?

– Ну уж не знаю… Может, с приметами? Особые какие ноги? С татуировкой, например?

– С татуировкой только у преступников, или… – поджал губы шеф, и лицо его начало приобретать только один пунцовый цвет от прихлынувшей ярости.

– А публика-то какая! Вы гляньте! Вор на воре, бомжи и эти, – я запнулся, – женщины лёгкого поведения.

– Зачем же он их сюда-то? Зачем к нам! Их в морг!

– Ну… Паша опять что-то не учёл.

– Вы думаете? – Шеф уже решительно двинулся вперёд. – Сейчас Игорушкин объявится, а здесь чёрт знает что!

Колосухин – личность особо деликатная, и если он начинает нелитературно выражаться, значит, грядут последние дни Помпеи. Я бросился на помощь Черноборову, который уже суетился среди неуёмный толпы и что-то пытался объяснить. Моя догадка подтвердилась: начальнику районной милиции Туманову, на территории которого всплыли останки, он поручил собрать соответствующую публику криминальной наклонности для опознания личности убиенного, но, как это бывает, поручение переадресовали лоботрясу из дежурки, и тот ничего лучшего не придумал, как обязал весёленькую компанию вместо морга явиться под очи областного прокурора. Во всей этой трагикомичной ситуации пострадали все: нам с Пашей выпало автобусом вывозить возмущённый криминал от парадного подъезда, а Виктору Антоновичу – отдуваться перед боссом, ибо как мы ни старались, Петрович всю эту картину узрел и потом не раз расписывал на совещаниях этот «пример изощрённого разгильдяйства». А делал это он умело, присовокупляя такие проповеди любимыми словами: «Опять бодягу развели!» Бодяга – это безобидная трава, но если дать ей разрастись, она любую речку в болото превратит, можете не сомневаться.

Во всей этой истории одно белое пятно – в морге нос к носу я столкнулся с капитаном Квашниным, Петро мучил вопросами восходящее светило нашего экспертного заведения Славу Глотова. Тот обрадовался нашему появлению и улизнул, а с Квашниным мы уединились и поболтали от души. Он многое мне поведал о том, что произошло в районе после нашего с Очаровашкой отъезда, но меня интересовало главное, и я не переставал его допытывать.

– Странное во всей той истории на пароме, – морщился Квашнин, – что проверкой обстоятельств гибели Елены Хансултановой занимался сам Каримов.

– Как?

– Ничего не пойму, – развёл он руки. – Равиль не любитель сыска, а тут изъездился весь, на месте не сидел, будто его подгоняли.

– Может, поручение Хансултанова? Тот ещё жив был.

– В больнице лежал, но слова сказать не мог, его полностью парализовало, а Равиль к нему бегал. С женой встречался, а когда сын, Марат, из Саратова на похороны приезжал, они всюду вместе были.

– Вот тебе и ответ.

– Нет. Наш Каримов не тот человек, чтобы из-за каких-то симпатий себя переделывать. Здесь что-то другое…

– Ты мне по сути давай.

– А по сути вот что, – поджал губы капитан. – Постановление отказное о её гибели он сам сочинял. И весь материал у него до сих пор в сейфе хранится.

– Это интересно.

– Интересно и другое, что в тот день, когда дочка в полынью угодила, папаша тоже там был. Неизвестно пока, в какое время он переезжал, но сам за рулём служебной «Волги», а главное, так же, как и дочь, он игнорировал паром.

Квашнин так и выразился, важным взором окатив меня с ног до головы.

– Ну сегодня денёк! – не удержался я. – Пашка Черноборов только что, а теперь вот ты. Добьёте такими открытиями!

– Это ещё не всё, крепись, – хмыкнул Петро. – Сам же просил. Они в одном месте переправлялись через речку, только отец пораньше, из города возвращался, а дочка, наоборот, туда торопилась. Если б не она, в майну бы залетел грузовик с бумагами районного архива.

– Однако! – откинулся я назад, но меня спасла стенка.

– Ты поосторожней, – хмыкнул Квашнин, – тут хоть и морг, но зачем спешить раньше времени.

– От таких известий свихнёшься!

– Каримов, конечно, всех очевидцев установил, но сунулся я к нему с вопросиком, он на меня так глянул, что до сих пор мурашки по спине.

– Испугался?

– Понять дал, чтобы не лез не в своё дело.

– Значит, в сейфе хранит?

– Очевидцев теперь не установить. Это же не наша территория, – усмехнулся он, – я тайком сгонял в соседний район, поинтересовался у кореша-коллеги, а он на меня глаза выкатил – Каримов сразу согласовал с начальством, что проверкой причин смерти дочери первого секретаря райкома будет заниматься сам. Те обрадовались, что лафа свалилась, канители, сам понимаешь, сколько от начальства… – Квашнин огорчился, глядя на мою унылую физиономию. – Пытался я тебе помочь, Данила Павлович, замаячила даже фигурка одна, вроде как на свидетеля похожая, но выехал тот из деревни ни с того ни с сего…

– Жихарев?

– Он… – опешил капитан. – А тебе откуда известно?

– Зинаида Фессалиевна поведала.

– Полоумная…

– Не думаю. Она производит впечатление здорового человека. Просто кому-то понадобилось объявить её таковой.

– Равиль только так её и именовал, пока в город дочь её не увезла.

– А перед речкой, значит, Хансултанова обогнала грузовик с архивом? – продолжал я его пытать.

– Обогнала. У неё же «москвичок» полегче, пока те по ухабам, она их обогнала – и вперёд. Не она, так те, Сорокин и Быков, подо льдом оказались бы.

– А просьбу мою ты не забыл? Или и тут начальник дорогу перешёл?

– Искать их нет надобности.

– Нашёл?!

– А ты спроси, почему у экспертов с утра околачиваюсь?

Меня потихоньку затрясло:

– Сделай милость, товарищ капитан, не вали с ног.

– Разбился Сорокин, – отвёл глаза Квашнин. – Насмерть. Не у нас. В городе. Со мной дружок из Кировского района поделился, вот и подскочил я к медикам.