Текст книги "История одной дуэли (сборник)"

Примчался я из Харабалей и был сразу послан в совет по борьбе с наркоманией, где ожидалось заседание. Лишь к вечеру вздохнул, сварил кофе побольше и засел за накопившиеся уже бумаги, но затрезвонил телефон. Время позднее, я не ждал никого. Оказалось, Маркел Тарасович доискивался меня который день, но завёл беседу на пустяшные темы. Когда же, наконец, он перешёл к главному, исчерпав набор прямо-таки дипломатических уловок, и изложил просьбу, я насторожился:

– А почему окольными путями, Маркел Тарасович?

– Ну, это ты уж у него поинтересуйся, – буркнул Бобров, которого, видно, тоже не радовала роль посредника. – Он сейчас вторым секретарём пока. После похорон отца я его больше не видел, с матерью встречался, но она после смерти Хайсы замкнулась.

– Рассказывали мне…

– Ходили слухи, сына его, Марата, к нам сватать собирались, первым секретарём в райком партии, на место отца, но притормозили, а теперь и вовсе ничего не сплетничают. – Бобров хмыкнул: – Разное плетут! Мне его по-человечески жаль. Встреться с ним, Данила Павлович, в рамках дозволенного просвети, я, что знал, растолковал, но он весь в отца – ему подавай правду-матку из первых уст.

– В рамках дозволенного…

– А большего я и не прошу. Найдёшь время?

– Когда нужна встреча?

– Он сам тебе позвонит…

* * *

Он действительно позвонил сам, представился и предложил побеседовать у него в горкоме. У меня рука с трубкой опустилась, вспомнился Битюцкий из прошлого, та же бесцеремонность. Но я согласился.

Сдержанная, услужливая секретарша тут же открыла дверь, кабинет просторный, без претензий подобранная мебель, запах кофе с чем-то перемешанный, потом-то я догадался.

– У меня два недостатка, – крепко вцепившись в руку и долго не выпуская, он сверлил меня маленькими зоркими глазками степняка, – привык к своей территории.

Хмыкнул сердито, обнажив крепкие зубы, надо думать, это был смех. Модная чёрная тройка и строгий галстук заметно диссонировали с моей неуместной «ленинградкой» и светлыми штанами.

– А второй?

– Рот не закрывается, – продолжил он как-то мрачно веселиться. – Рабочее место бойца идеологического фронта, никуда ни деться, но обратно – есть выгода: закрыл рот и убирать нечего, чисто. Я отпущу Светлану?

– Вам решать.

– Кофе сами сварим. Выпьете чего-нибудь?

– А надо?.. – Я пришёл после обеда и рассчитывал вернуться в аппарат, где ждала масса неотписанных бумаг.

– День к закату, – потащил он меня к двум креслам и столику в углу. – То да сё. Коньяк?

Он выглядел старше, говорил, не останавливаясь, будто торопился, я едва успевал отвечать.

– Маркела давно видели?

– Маркела Тарасовича?

– А я часто у них гощу. Как забыть? Родные места. От Каримова привет. Знакомы с первым секретарём? Слышал, были там зимой, а не зашли?

– У вас мама там?..

– И не говорите. Тащу в город – бесполезно. Упёрлась. Старые люди, знаете ли… – смолк на миг, потянулся к сейфу. – У нас в вэпэша поговорка ходит, не слыхали? Одно люблю: замужнюю и по рублю.

Он расхохотался без радости, скрипнул ключом могучего замка.

– Вэпэша, это?..

– Высшая партийная школа, четыре года отбухал. Лучшее время моей жизни! – Достал яркую бутылку, два фужера – полушария на длинных хрустальных ножках, коробку конфет; плеснул метко до половины, поднял свой ко лбу. – Ну, будем! За знакомство!

Выпив и сунув конфету в рот, рванулся к двери, приоткрыв, крикнул:

– Светлана, закрой нас, когда будешь уходить. – Возвернулся и упал в кресло. – Вы располагайтесь. Как коньяк? Аромат – прямо с Арарата!

И неожиданно смолк, откинулся на спинку кресла, прикрыв веки, словно чего-то дожидаясь, вслушиваясь в себя; бледное лицо медленно зарозовело.

Коньяк действительно покорял, был мягок, тягуч и душист. Я внимательнее разглядывал стены. Портрет вождя над столом, знамя в углу, плакат-календарь у книжного шкафа, верхние две полки в местных сувенирах, на остальных ровные в один могильный цвет томики «В. Ленин. Сочинения».

– Вэпэша – незабываемое время! – Он плеснул в фужеры новую порцию. – У вас юридический? А у меня их два! Но скажу вам, такая школа! Во всех смыслах! Давайте за альма-матер! Всем обязаны!

– В Саратове?

– Там, – он спохватился, сбегал в приёмную, принёс чашки с кофе, затем тарелку с нарезанным лимоном. – Прокуроры мне представлялись сухарями, казёнными людьми. А Маркел!..

– Казёнными дома бывают.

– Тюрьмы? Ха-ха! – он зло залился смехом. – Вот ваш юмор! Прорезался.

Что-то он быстро пьянел… Мне вспомнился странный запах кофе.

– Неужели Маркел Тарасович сформировал у вас такое представление о прокурорах?

– Бобёр – человек! – он так и произнёс доверительно, разомлевшим басом, капельки пота блеснули на лбу, он небрежно смахнул их. – Особая личность! Это не Каримов. Слушайте, как вы с ним уживались? Вы курите?

– Бывает.

– А я закурю, – он снова полез в сейф, пачка, которую небрежно бросил перед собой на столик, пестрела английскими буквами. – Каримов свинья. Ничтожество! Водил, водил меня за нос. А ведь толком так и ничего… Я ему про отца, а он мне за Борданова – кто да кем?

– Новый секретарь райкома? Я слышал, он директорствовал на каком-то крупном предприятии? Кажется…

– Выскочка! Он мне кислород перекрыл! Вы понимаете, он меня всего лишил! – произнёс внятно, громко, но как о постороннем, не о себе, горько ухмыльнулся сказанному, покачал головой, не веря, поднял бутылку и засмотрелся, любуясь её остатками на свет. Неизвестно о чём он думал, только гримасы, перекатываясь, искажали его лицо, но глаза потухли, он собрался плеснуть мне в фужер, но, удивившись, что тот чуть тронут, наполнил свой демонстративно до краёв и со значением глянул на меня. – Опасаетесь?

– Чего?

– Со мной общаться?

– Это почему же?

– Не юлите. – Он выпил всё в два глотка, но вышло неловко, не как раньше, он поперхнулся, закашлялся до слёз, начал задыхаться, лицо его преобразилось, на нём проступили и испуг, и ужас загнанного зверька. – Кому я такой нужен? Наверх путь закрыт! И отсюда попрут! Здесь не держат сыновей отцов с подмоченной репутацией!

Вот оно что! Я действительно уже начал ругать себя, что легкомысленно отнёсся к предложению о встрече. Надо было выяснить причины, поговорить обстоятельнее с Бобровым, подготовиться, но, что лукавить, я догадывался о возможных вопросах и чувствовал себя готовым на них ответить в рамках дозволенного, да и мне самому нужна была эта встреча: два человека после внезапной смерти Хансултанова так и не явились в прокуратуру тогда по моим повесткам и звонкам: мать Елены, – жена Хана и сын Марат, ссылаясь то на болезнь, то на отлучки.

– Простите, – он тяжело поднялся, отошёл к окну и, вытащив платок, начал приводить себя в порядок. – Нервы… Вчера всю ночь не спал… Засиделся в кабинете. Мать позвонила. Обычно она на квартире меня ловит, но поздно, вот и пустилась в поиски. Боится за меня чего-то… Сама только с кладбища пришла. Там, при отце, и живёт. Не знаю, что с ней делать. А ко мне переезжать отказывается. Ей Серафим обещания на счёт меня давал, себя в грудь бил, изображал… тень величия… Да только на пенсию его спровадили, – глаза его злорадно загорелись. – Обком партии в очередной раз очищается…

– Сын за отца не ответчик.

– Да бросьте вы! – он махнул рукой, досадуя. – Твердите прописные истины! Я в них не нуждаюсь. Рассказывайте студентам на лекциях, вкручивайте дурачкам мозги в единый политдень!.. – Он криво ухмыльнулся. – Скажите, отец действительно совершил преступление?.. Почти пятьдесят лет назад!.. Уничтожая белогвардейские банды?.. Это сейчас находятся уроды, дуремары разные, у самих руки по локоть в крови, а туда же, лезут в заступники! Никита в стороне от Сталина был? Хрущёв списки расстрельные на Украине десятками подписывал, не читая, а теперь в ангелы его записали! А со мной что?.. Затопчете?..

– Вы заблуждаетесь. Гиблое место – это не тот вариант.

– Гиблое место? Нашли, значит, Бабий Яр! Да что вы возомнили? Серафим архивы все перерыл. Не было ничего подобного! А хотя бы и было? Ну, положили там людишек, однако было за что, те пошли против власти! Киров командовал или сейчас не авторитет? Забыли его предупреждения: «Пусть не смущают вас залпы, которые слышите по ночам. Это советская власть расправляется с непокорными. Среди них нет рабочих и крестьян, это буржуи, которым ненавистен народ…»[3]3
  Персонаж неверно напомнил слова С. Кирова, выступавшего на пленуме Астраханского городского совета летом 1919 года; тот, согласно «Избранным статьям и речам» (1912–1934). – М.: Политиздат, 1957, с. 70, сказал тогда: «Пусть не смущают вас, товарищи рабочие, залпы, которые вы слышите за последнее время по ночам в различных частях города. Это Советская власть расправляется с участниками белогвардейского заговора, который был недавно раскрыт…»


[Закрыть] А лозунг на его памятнике у главпочтамта? Тоже забыли?

– Вы опять о другом…

– Так объясните мне, политработнику со стажем!

– Я полагаю, вам нечего опасаться за свою карьеру. Моральные угрызения… и ваша…

– Что? Честь? Всё это пустяки и выдуманная гниль! Мы одни. Можете наконец мне всю правду сказать?

– Вас интересует история с Топорковым? Его убийство?

– К чёрту! Меня интересует мой отец! Его роль в этой истории.

Он потерял контроль. Вспышка яростного гнева завладела им, лицо раскраснелось, глаза горели, он готов был бросаться на стены.

– Успокойтесь…

– Вы же следствием занимаетесь? Или всё секретно?

– Я не имею права рассказывать о деле, которое не получило завершение. Существует тайна следствия, о чём вам известно.

– Отговорки! Одни отговорки! – Он бросился за бутылкой, но та вырвалась из его рук, покрутилась на столике и, юркнув вниз, разбилась вдребезги. Коньяк грязно-кровавым пятном расползался на полу, осколки сверкали острыми иглами, ударил в нос резкий запах.

– Вы не открыли бы мне дверь. – Пошёл я из кабинета.

– Ключ там…

* * *

С наркотиками проблем не оказалось – аналитическую справку я добил вполне безболезненно, а главное, вовремя и понёсся к Колосухину на доклад. От его решения зависело многое, но прежде всего – мой отпуск.

Тот медленно перелистывал страницы, поплёвывая на палец, крякал, вчитываясь въедливо и недоверчиво, крутил шеей по привычке:

– Сколько вышло? – заглядывал в конец.

– Двадцать восемь листиков.

– Многовато.

– С примерами.

– Все районные прокуроры представили свои материалы для обобщения?

– Городские запоздали, но у них асфальт, конопля не растёт. Скупщики и притоны, а с этим не особо.

– Не работают, вот и нет. В притонах убийцы, да разная мразь отлёживается. Кто в должниках?

– Кировский докладную не представил, замша никак не завершит проверку в милиции.

– Не дело. Предупредите о коллегии.

– Телефон оборвал.

– Отметьте в заключении.

Колосухин неисправим. У него поблажек никому, авторитетов не признаёт, поэтому и уважают, а остальные – боятся. Не выполнил задание – на ковёр!

– Ну что же, увесистый фолиант получился, солидный, – шеф взвесил пачку листов обеими руками. – И выводы серьёзные. Я согласен.

Вот он, долгожданный миг! Ликованию моему некуда было выплеснуться.

– Готовьте проект решения для очередной коллегии.

Я так и обмяк.

– А информационным письмом не обойтись? Ведь предполагали вначале? Разошлём прокурорам, отметим положительные и отрицательные моменты, покритикуем где хуже, похвалим за удачные начинания?

– Жалко упускать! Такой труд! И выводы серьёзные. Готовьте на коллегию, надо строго спросить с некоторых.

Коварно блаженство от успеха! У Колосухина всегда так: зайдёшь сгрузить, выходишь нагруженным. А всё оттого, что инициатива наказуема, выступил я в начале года с этой наркоманией – много преступлений совершается на этой почве, следует обобщить и изучить проблему, вот шеф мне и поручил. Договаривались об информационном письме на места, теперь замахнулся на коллегию! А коллегия – это не фунт изюма. Её готовить надо, прокуроров собирать да ещё заставят самому докладывать!.. Я взмолился насчёт обещанного отпуска.

– Вот после коллегии и гуляйте. Значит, в конопле сельские районы?

– Дачные массивы – в пригороде, огороды – сплошь, в деревнях – пожары этой заразы.

– Так. Это же марихуана чистой воды. Вот источник всех безобразий! Помнится, когда я в районе работал прокурором, – Колосухин любил вспоминать это времечко, про всё забывал, ручки сложит и в окно отвернётся с грустью: идиллия, а не сцена. – Мужики, не дожидаясь команд сверху, эту дурь косами уничтожали, скотине в приправу шла травка.

– А теперь голышом забегают в поле и катаются.

– Это ещё зачем?

– В паре, потом друг с друга скоблят эту дурь – готовая к употреблению. Кстати, на Западе не считают пороком, каждый второй студент в колледже курит, не говоря о цветных в Гарлеме. Принято порицать тех, кто не попробовал марихуаны.

– Увлекаетесь западной литературой?

– Сид Чаплин. Не читали «День сардины»? Ещё чище «Соглядатаи и поднадзорные».

– Хиппи?

– Тинейджеры… рабочий класс, молодёжь.

– Мы у себя без этой гадости обойдёмся. И коноплю под сенокосилку! Предупредите сельских прокуроров специально отчитаться по этой проблеме. Каждого на трибуну подыму.

Я принялся собирать бумаги, стараясь быстрее улизнуть.

– А как насчёт того, чтобы предложить Игорушкину в облисполкоме выступить по этому вопросу? Подготовим ему доклад?..

«Подготовим» – фразочка известная, ясно, кому пахать придётся. Когда ж мой отпуск? За коллегией придётся дожидаться заседания очередного исполкома! Так и лето, ещё не начавшись, пройдёт! Я заартачился.

– Конопля – дополнительный корм коровам. А Боронин, я слыхал, каждое утро начинает с вопроса: сколько надоили молока? В детских садах бедствуют. – Колосухин закипал на глазах. – Вот вам и молоко, и мясо. Надо забросить информацию и в обком партии. Партийные организации на своих собраниях обсудят, толк будет.

Он всерьёз это говорил или издевался? Я старался поймать его взор, но шеф уткнулся в бумаги на столе и твердил, как читал по-писаному.

– Уверены?.. Что-либо изменится? – сорвалось с моего языка.

– Вы Восток упустили.

– Что?

– У нас же настоящий транш этой заразы с Таджикистана, Узбекистана, из других республик. Помните, серию машин с наркотиками успели перехватить.

– Я отметил в справке.

– Глубже надо изучить проблему. На коллегию выйдем с материалом, там нельзя умолчать и о недостатках милиции. Смелее, острее поддеть. Их грехи наизнанку вывернуть. Сколько лет не подымали эту проблему?..

Ну, пошло, поехало. Вот и кончилась моя блажь по поводу удачи с обобщением. Сейчас и за меня примется. Такой уж наш заместитель. И отпуска мне не видать.

Звонок оборвал мои горькие сетования и разочарования.

– Какого числа? – переспросил шеф в трубку.

Я тихо поднялся и устремился к дверям.

– Погоди, Данила Павлович, – задержал он меня и поманил рукой. – Я ещё не закончил.

– Больно уж скоро, – ответил он кому-то.

С поникшей головой я поплёлся назад.

* * *

Нет, конечно, наш шеф мужик неплохой. Его ценит начальство, уважают подчинённые, а некоторые откровенно души не чают. Течулина хвалит, заботится, мол, о кадрах, ни один не соизволил, а он ходит с ней в горисполком, хлопочет о квартирах подчинённым, на очереди в отделе нас, гавриков, хватает. А нам ни слова! Скрытная личность, легенд о нём ходит – не сочтёшь. В продолжение того же вопроса о наркомании я вскорости опять заскочил к нему с финальными предложениями. Колосухин заново справку залистал так, что мне скучно сделалось.

– А детки? – спрашивает.

– Несовершеннолетние?

– Они же страдают в первую очередь. Вы вот опять спешите.

– Понятно.

– О создании координационного совета по борьбе с этим злом не задумывались? Руководители правоохранительных структур: милиции, прокуратуры, суда и нашей, так сказать, медицины, взялись бы воедино, а? Общими усилиями и горы свернуть можно.

– Я как-то к лозунгам с сомнением…

– Чего так?

– Как объявят: «Все на борьбу!» – так тошнит.

– Да ну!

– Потом не с кого спросить.

– Интересно.

– Ответственных не найти.

Вот тут он меня и поддел.

– Гляжу я на тебя, Данила Павлович, и Канта вспоминаю.

– Канта? Далёк он вроде от наших криминогенных забот?

– В советах не ошибался.

– Этого добра хватает. Работников бы поискать, – Я отвернулся, мне тоже палец в рот не клади, когда приспичит, а тут застрял с этой треклятой справкой, ни взад ни вперёд, а лето на носу!

– Кант-то полезные советы давал, – хмыкнул шеф, – умело собственным умом пользоваться. Умело. А на коллегию пригласите к нам руководителей облздравотдела. Они уважают такие мероприятия, откликнутся.

От шефа, казалось, не выйдешь. Возвратился к себе, а у кабинета поджидает капитан Квашнин, и физиономия в цвету.

– Я тебе Быкова отыскал!

– Не может быть? Тут такое происходит! Мне Марат Хансултанов встречу устроил, всякого наговорил! Откуда утечка информации?

– И на это отвечу. Ты хотя бы водичкой угостил для начала. Или не рад? Жара попёрла. У нас уже купаются.

И мы уединились.

* * *

Я чего в отпуск-то рвусь. Рожать Очаровашке скоро. Ну, она и вбила в голову, что ребёночка надо в море покупать ещё до рождения. Крепким будет, здоровеньким, а главное – красивым: почему, мол, гречанка Афродитой стала? Она же из волны морской появилась на белый свет.

– Ты что же, там рожать удумала? – Я был в шоке.

– Как получится.

– С ума сошла!

– У меня подружка в Крыму. Мы давно переписываемся.

– И чего же?

– Зовёт меня. Она при санатории в Судаке. Там такая красота! И условия все. Санаторий – это же лучше, чем больница. Мы уже всё обдумали.

Вот так. Я и сел. А потом подумал: если она, женщина, мать, такая махонькая, и не боится, то что же я-то?

Но путь преградил Виктор Антонович Колосухин, мой шеф и начальник отдела. Я, конечно, в планы его не посвящал, не думал, что с наркоманией всё так обернётся, но к справке день ото дня находились разного рода дополнения, а время шло.

Квашнин, которому я поведал свои горести, ни с того ни с сего подмигнул:

– Что бы ты делал без меня?

– Издеваешься?

И он принялся рассказывать о Быкове.

Николай Быков, единственный живой из тех, кого я так долго разыскивал, оказался личностью непростой, с загадочной биографией и тёмным прошлым. Как он оказался во время зимней поездки в одной машине со Смирновым, выяснить Квашнину так и не удалось. Никакого официального отношения к начальнику районного КГБ и тем более к этой организации он не имел. Сексот? Возможно, но о чём и на кого ему стучать? Он принадлежал к самым низшим слоям общества, отец марксизма отнёс бы его к люмпен-пролетариату: постоянного места работы не имел, вечный холостяк, пьянствовал и бомжевал в длительных перерывах трудовой деятельности, но у блатных считался на плаву, ютясь у случайных знакомых, был судим. В тот памятный вечер числился грузчиком в магазине, но из-за подпития заведующая его погнала отсыпаться, а как он оказался в одной кабине с вполне благополучным Сорокиным, вывозившим архив? Друзья-выпивохи нашли друг друга?.. Квашнин терялся в догадках, пересыпая речь феней из блатного мира, но я разбирался, улавливая, что тот многое не договаривал:

– А что ещё вас тревожит, вьюноша с взором горящим? – наехал я, не выдержав.

– И говорить, и не говорить?.. – замялся он. – Не знаю, чем привлёк Быков Усыкина, шестёрка даже с виду паршивая, такую кукушку[4]4
  Кукушка (уголовный жаргон) – уголовник, оказывающий помощь оперативникам.


[Закрыть] за версту маститые ущучат, но для нашего начальника, похоже, он интерес представлял.

– Ты подумал, прежде чем сказать?

– Я тебе как на духу: доверенный человек Каримова тесно общался с этим охламоном. Возможно, тот даже питал его какой-то информацией. Так что на негласной связи он был.

– Теперь понятно, почему он тут же пропал после трагедии на пароме. Его убрали, куда подальше.

– Вот поэтому я его и отыскать не мог, – поморщился Квашнин. – Его человек этот Бык, Каримова, соглядатай.

– Но чего испугался Равиль Исхакович? Хансултанова, хозяина своего, уберегал от компромата?

– Прямая связь! Если Хан переправлялся по льду, где после него погибла дочка!.. Представляешь какой шум подымется! Какая огласка!

– Только ли это?

– Думай, Чапай.

– А как же ты его нашёл? Каримов в курсе?

– Каримов в больнице у Брякина лечится, язва старая открылась, да так, что главврач сам от него не отходит. А телеграмма пришла издалёка. В Крыму отыскался след Быкова, задержали его за бродяжничество, паспорт с нашей пропиской, ещё какие-то нелады с личными проблемами, поместили в собачник, глянули, а он в розыске за нами.

– Везёт тебе, капитан! Но я розыск не объявлял.

– Везёт осёл, а я работаю, – выпятил он грудь, – с тебя магарыч. Есть у нас некоторые оперативные возможности.

– Как же до него добраться? Этапировать нельзя… Каримов ваших не пошлёт к нему…

– Каримов-то? Будешь ли ты его просить? – хитро прищурился Квашнин.

– Ты прав.

– Чего задумался? Вот тебе и море! Крым – это же благодать! Возьми отпуск недели две, то и другое совместишь.

– Начальство не пустит.

– Быков – это точка в деле Топоркова. Или свет в конце тоннеля, или тупик. Вспомни Жихарева, дело о его убийстве возбудили наши коллеги с Урала, а толку никакого, висяк очередной. Спешить надо к Быкову, пока его чужие не отыскали.

– Это кто же?

– Как будто не догадываешься…

* * *

Вряд ли такое забудется. Даже трагедиям находятся эпитеты, а припрёт – нет нужных! Впрочем, всё по порядку.

Май особо не баловал теплом, не спешил, наоборот, зачастили дожди. Такой холодной погоды старожилы не припоминали, народ не снимал плащей, женщины под зонтиками, море разноцветья на улицах, брызги от машин, слякоть, сырость, у нас, в аппарате, только и слышно: «Дверь! Не забудьте дверь!»; красные носы и кашель. Я весь изнервничался, переживая за поездку, Федонин, покуривая и поглядывая в приоткрытое окно, подбадривал:

– Даже лучше, что вместе поедете. Что она без тебя? Мучиться станет. А вдруг рожать? Там ты рядом, пригодишься.

– От меня какой толк? Нашли помощника! Я уже боюсь. Оставлю её здесь, положу в больницу.

– Ты же говоришь, не берут.

– Не берут. Рано.

– Тогда что говорить? Мать, она сама знает, когда срок.

– Ничего она не знает, клянчит – возьми, да возьми. Боится оставаться.

– Вот. А ты мужик. Мужик в таких делах, знаешь!.. Мы, оказывается, самые спокойные существа. Медики недавно открытие сделали.

– Конечно. Слоны.

– А ты думал, почему женщины к нам липнут?

– Павел Никифорович, ну перестаньте. Мне не до шуток.

Давно закончился рабочий день, все разошлись, я остался доделывать обобщение по жалобам – подбирал хвосты, и Федонин зашёл меня проведать перед отъездом.

– А я и не шучу, – успокаивал он. – Вот свой магнитофончик, как обещал, принёс. Возьми с собой. Понадобится, Быкова когда допрашивать станешь, тебе одной кассеты хватит, она на сорок пять минут, а на другую половину, – он хитро прищурился и подмигнул, – если повезёт, голос мальца запечатлеешь. Первый крик – это великое мгновение!

– Издеваетесь?

– Жизнь, она не спрашивает позволения. Я на фронте роды принимал у медсестрички. Незабываемое зрелище! До сих пор дрожу.

Наш следователь по особо важным делам не имел детей, не знаю уж по каким причинам; вообще старый лис и орущий новорождённый – драматическое зрелище, легче вообразить его на лошади верхом в любимых стоптанных! Помните Леонова, актёра? Он в каком-то фильме у Быстрицкой младенца принимает. Почти такая же физиономия получится.

Вот тут и ввалился Черноборов. Молчит и пальцем в меня тычет. Это он слова забыл от волнения и подбирает второпях:

– Канарейка у подъезда!

– Э-э-э, нет. Мне уезжать завтра, – помахал я ему ручкой. – Дежурного следователя возьми. У меня поезд уже колёсиками постукивает.

– Труп? – уставился на криминалиста и Федонин.

– Колосухин велел тебя.

– Да что же такое в самом деле! Уеду я или нет!

– Хансултанов повесился! Сын…

Мы с Федониным так и сели.

* * *

Незнакомый опер прятался от дождя в машине. На все вопросы толком ответить не мог: послан за нами дежурным, оперативная группа выехала с самим Лудониным на место. Что же случилось? Грызли мрачные домыслы, ещё свежи были впечатления от нашей встречи с Маратом. В сумерках, с включённой мигалкой, водитель гнал машину с сумасшедшей скоростью.

– Сдай мал-мал, – похлопал его по плечу Черноборов. – Не к живому торопимся, а то не присоединиться бы с ним на стол к медикам.

Шофёр хмыкнул, умерил пыл, полез за сигаретами.

– И мигалку отключи, – посоветовал я, – они без нас всё равно не начнут.

Но мы уже подъезжали. Возле приметного здания с солидной оградой теснились легковые машины, пара «неотложек» намеревалась уезжать, синели милицейские плащи и фуражки.

– Горком? – заозирался Павел.

– Так точно! Прибыли, – гаркнул опер.

Ярко иллюминировал подъезд, светились окна всех этажей, за исключением трёх на втором, те зловеще чернели. У дверей суета. Черноборов завозился со своим знаменитым чемоданом, пузырившимся от хитроумных технических средств, я выскочил из салона первым, подал руку бросившемуся мне в глаза бравому майору Серкову из госбезопасности. Ему-то чего здесь понадобилось?

– Предугадывать не хочу, – после рукопожатия поморщился майор, – но самоубийство чистой воды. Странность в одном. Обнаружили тело лишь к вечеру, а эксперт выдаёт, что труп с ночи висит! Впрочем, там Михаил Александрович никого не подпускает, вас дожидается.

– Здесь Лудонин? – бодрясь, присоединился к нам Черноборов. – А Глотов?

Серков кивнул без эмоций.

– Весь цвет криминалистики и судебной медицины! – Павла разбирало, видно, тоже на нервной почве.

Я ткнул его локтем в бок: помигивая сигнализацией, подруливала «Волга» Максинова.

– Это что же творится? – Черноборов вытаращил глаза.

– Пойдём скорей, – потащил я его за собой наверх. – Сейчас тут такой парад начнётся! Не для нас.

Навстречу уже вышагивал гибкий Лудонин.

– Журавкин вас поджидает. – Мы лишь раскланялись, подполковник спешил к генералу.

– А если бы сюда и нашего Петровича? – пыхтел с чемоданом Павел.

– Ни разу такого не было.

– И я не припомню. Ему Михал Палыч, шофёр наш, червяка на крючок насаживает, а ты хотел, чтобы он…

– Он насмотрелся больше нашего за тридцать с лишним лет. Для него сейчас и червяка насадить на крючок – тяжкие переживания.

Так, мрачно подкалывая друг друга, мы поднялись на второй этаж, словно от пожарной команды сторонились люди. Знакомая мне дверь, теперь вместо услужливой секретарши рядом маячил майор Журавкин, однако и её испуганное лицо мелькнуло среди толпившихся.

– Лишних убрать, – буркнул я майору.

– Не расходятся.

– Оставьте, кто нужен.

– Кто нужен, в кабинетах сидят, с ними мои орлы работают, – бравый Серков, оказывается, из-за моей спины так и не исчезал. – Начальство ждёт информации, что добудем, я поделюсь.

– Ну вот, Павел Фёдорович, – подмигнул я Черноборову, – а ты спешил. Нам здесь и делать нечего. Разведка и та на ушах.

– А я? – из-за плечистого Журавкина проклюнулся худенький Глотов, эксперт был в полном профессиональном обличье: халат, словно только что от операционного стола, правда, белоснежный ещё, шапочка и резиновые перчатки в руках. – Мы тело только сняли, Данила Павлович. Ждём вас, чтобы начать.

– Что скажешь?

– Обычная картина, – пожал он плечами. – Без эксцесса.

«Как сказать? – подумалось мне. – Как раз налицо явный эксцесс исполнителя»[5]5
  Эксцесс исполнителя – термин уголовного права, применим, когда правонарушитель в организованной группе совершает действия, выходящие за пределы намеченных и оговоренных заранее.


[Закрыть].

Гражданские в мрачных муках на лицах расступились, как грачи, мы шагнули вперёд. Зажёгся свет. В большом кабинете, где мы когда-то распивали кофе, пусто, он лежал на полу под люстрой во втором, маленьком. С люстры свисал обрезанный конец верёвки. Глотов – профессионал, оставил на шее Хансултанова второй – с петлёй. Неестественно тонкий и вытянувшийся, с закоченевшими конечностями, в чёрной тройке, он походил на манекен, только таращились выпученные в страхе глаза.

Впечатляло.

– Бутылок-то вокруг! – Журавкин будто ненароком пнул ногой, и зазвенела, покатилась по полу пустая тара. В нос бил крепкий запах спиртного.

– Хватил прилично, – буркнул Черноборов, возившийся с чемоданищем. – Как, Данила Павлович, распахнём окошко?

– Что в карманах? – обернулся я к Глотову.

– Вот, – он протянул бумагу.

Лист твёрдый, гладкий, белел, как будто его никто не касался. С трудом разбирая мелкий бегущий почерк, я всмотрелся. «Мама! – было написано. – Я всё узнал. Отца судить не берусь. Меня уверяли, что дети не при чём. Неправда. Жить, как хотел, мне уже не дадут, а иначе не буду. Прости. Твой Марат».

– Вот те на… – выдохнул мне в ухо Черноборов.

Резал глаз мочалистый конец грубой верёвки на засиневшей шее вместо галстука. Меня затошнило.