Текст книги "Взорвать «Аврору»"

Конечно, Владимир помнил этот бой. Оскаленное от ярости лицо рыжего артиллериста, рявканье трехдюймовки, суету канониров и беспорядочный стрекот красных пулеметов. Броневики, попавшие в засаду, разворачивались, пытаясь улепетнуть к своим…

– Ну, помню, – сказал он неуверенно. – Но я с ним так… Шапочно…

– Да ну, китайские церемонии! Он же с полгода как свой трактир на Пушкина открыл, коммерсант! И парень он нежадный. Сходи обязательно, ёфтать!

Путь Владимира лежал в Московское предместье. Так с незапамятных времен назывался район города, где останавливались приезжавшие из России купцы. Многие со временем осели здесь, так что к концу двадцатых годов двадцатого века предместье больше напоминало русский провинциальный городишко, чудом не затронутый революцией. Иногда Сабуров нарочно ходил в этот район, чтобы почувствовать себя в России. Тут на окнах деревянных домов сидели важные киски, стояли горшки с геранью, из дверей трактиров и забегаловок вырывались запахи борщей и пельменей, русский мат и визгливая граммофонная музыка. Да и названия улиц были вполне русскими – Московская, Тургенева, Гоголя… Улица Пушкина получила свое имя недавно, четыре года назад. Раньше так назывался один из центральных бульваров, который латыши переименовали в бульвар Кронвалда.

Одноэтажный деревянный домишко с броской вывеской «Русскiй Трактиръ А.Г. Поволяева. Скромно, Интеллигентно, Уютно и Сытно» Сабуров приметил издалека. Двое рабочих в синих блузах, стоя на лестницах, примерялись к вывеске, и сначала Владимир решил, что они только что ее повесили. Но потом он понял, что рабочие готовятся ее снимать. Недоброе предчувствие кольнуло сердце.

Внутри трактира было пусто. На дубовых столах стояли перевернутые вверх ножками стулья. Большое зеркало над стойкой было занавешено черной тряпкой. В центре зала уныло подметал половой лет пятидесяти, русский на вид.

– Простите, можно видеть Андрея Григорьевича? – осведомился Сабуров, все еще надеясь на лучшее.

Половой вздохнул:

– Вышел весь Андрей Григорьевич, царство ему небесное.

– Когда? – глухо спросил Владимир.

– Да третьего дня, – словоохотливо начал объяснять половой. – Тут ведь фабрику какую-то будут строить, а дом под снос идет. А Андрей Григорьевич аккурат кредит взял под полное обновление. Ну, он и туда, и сюда, и в суд, и в городскую думу, а кто русского слушать будет?.. Ну, он, сердешный, под трамвай и кинулся. В газетах даже было. А вы сродственник ему будете или сослуживец?

Владимир, не отвечая, медленно пошел к двери.

Войдя в квартиру, водитель такси и его пассажир перестали быть теми, кем они могли показаться незнакомым людям на улице. Здесь они были не бесправными эмигрантами, до поры до времени терпимыми латвийским правительством, а генералом Покровским Алексеем Кирилловичем и полковником Шептицким Павлом Дмитриевичем – председателем и заместителем председателя Балтийской Военной Лиги – объединения, созданного на английские деньги для борьбы с Советской властью.

Пять лет назад, в 1922-м, это было весьма могущественная по эмигрантским масштабам организация, объединявшая под своим крылом почти десять тысяч русских офицеров, волею судеб оказавшихся в Прибалтике. Все они были молоды, закалены недавними Великой и Гражданской войнами, имели огромный боевой опыт, а главное – горели ненавистью к большевикам и желанием драться с ними. То, что финансировать Лигу взялись именно англичане, было далеко не случайным. С начала 1920-х в Риге активно действовала резидентура Сикрет Интеллидженс Сервис, работавшая под прикрытием паспортного бюро британского посольства. Большинство английских дипломатов, включая посланника в Риге, неофициально работали на разведку.

Какое-то время англичане финансировали Лигу, как говорил Шептицкий, «по высшему тарифу», однако затем, году к двадцать пятому, начали постепенно сворачивать дотации. От Лиги откололся ряд более мелких организаций в Эстонии и Литве, которые пытались перетянуть одеяло на себя. О грядущем вторжении в Совдепию никто уже не говорил, о том, чтобы предоставить всем участникам Лиги отдельные квартиры – тоже. Председатель Русского Общевоинского Союза барон Петр Николаевич Врангель недвусмысленно требовал от руководства Лиги переходить под юрисдикцию Союза. В 1924-м первый глава Лиги, полковник Томилин, отказался от должности в пользу генерал-майора Покровского, который отчаянно пытался хоть как-то восстановить былое положение Лиги. Но удавалось это ему с большим трудом. Словом, начался неприятный, но, по-видимому, неизбежный период взаимных разбирательств, дрязг и интриг…

Квартира, которую снимал Шептицкий, по дореволюционным масштабам была совсем скромной. Двухкомнатная, плохо обставленная, окнами на маленький, темный рижский дворик-колодец. Но по нынешним временам и это было совсем недурно. А уж работа таксиста и вовсе была мечтой любого эмигранта. «Умеет Шептицкий все же устраиваться», – подумал генерал с усмешкой, снимая в прихожей пальто.

– Хотите кофе? – словно подтверждая его мысли, спросил полковник уже из кухни. – У меня есть немного бразильского. Вчера заглянул в магазин колониальных товаров.

Покровский вошел в комнату, приложил озябшие ладони к белому кафелю высокой печи, расположенной в углу. Полковник внес на подносе две маленькие изящные кофейные чашки.

– Давненько мне не подавал кофе полковник, – с усмешкой проговорил Покровский, беря с подноса одну из них.

– Просто мало ходите по ресторанам, Алексей Кириллович, – откликнулся Шептицкий. – Полковников-официантов – пруд пруди. Впервые с таким мне пришлось столкнуться еще в июне восемнадцатого, в Киеве. На Крещатике подавал, в форме, при орденах, сволочь…

– И что вы сделали с ним? – поинтересовался генерал.

– Смазал по роже, конечно. Присаживайтесь, прошу…

– А если он не согласится? – возобновил начатый в такси разговор Покровский, беря в руки маленькую изящную кофейную чашку.

Полковник покачал головой:

– Согласится. В такой ситуации, как у него, люди не отказываются…

– Смертник… – словно сам себе сказал Покровский и отпил кофе.

– Ну почему же? – возразил Шептицкий. – Группа Ларионова благополучно вернулась в Финляндию. Да и кроме того, Алексей Кириллович, все мы в этом мире смертники. Тем более мы, офицеры… Только редко об этом вспоминаем.

Генерал хмуро поставил чашку на стол, вынул из кармана плоский портсигар. Слабое сентябрьское солнце, игравшее в окне, блеснуло на гравировке «Дорогому Подполковнику А.К. Покровскому отъ сослуживцевъ въ память праздника полка. 6 декабря 1907 г.». Душистый дымок папиросы потянулся к потолку.

– Ну хорошо… – генерал задумчиво выдохнул дым. – А если он… этот ваш капитан… вздумает завернуть на Гороховую, 2? Что тогда?..

– Нет никакой Гороховой, Алексей Кириллович, – сухо сказал полковник. – Есть улица Дзержинского. Как вы думаете, боевой офицер, чей отец был замучен большевиками на его глазах, два года воевавший с красными, побежит в ГПУ сдавать своих?

– Он мог быть завербован ЧК в восемнадцатом. Вы же сами сказали, что он скрывался в Петербурге.

– Когда он вербовался в Северо-Западную армию, его проверяли, – покачал головой Шептицкий. – Несколько офицеров подтвердили, что он состоял в тайной организации, боровшейся с большевиками.

– Личные мотивы? – спросил Покровский.

– Какие? – пожал плечами полковник. – Отец погиб, мать в Риге, родственников в Совдепии нет.

– Бывшая собственность? Дом, имение?..

Шептицкий усмехнулся.

– Алексей Кириллович, вы словно прочли большевицкую книжку о русском офицерстве. Это их авторы уверяют, что до революции все офицеры были миллионерами и жили в имениях. Вам ли не знать, что на самом деле собственными поместьями могли похвастаться только два генерала из ста?.. Правда, Сабуров – как раз редкое исключение. Имение приобрел еще его дед, служивший в лейб-гвардии во времена Александра III. Государь высоко его ценил и однажды пожаловал крупной суммой денег, на каковую и было приобретено имение. Но сейчас от Сабуровки остались разве что воспоминания. Ее сожгли красные в девятнадцатом.

– Не знаю, как вы, а я мог бы и завернуть на родное пепелище, – хмыкнул генерал.

– Сабуров не из таких, Алексей Кириллович, – покачал головой Шептицкий. – Выполнит, что прикажут.

– И все же осторожность не помешала бы.

– Ну, это само собой, – отозвался полковник. – Мой друг в Петербурге будет его страховать. Тем более что он знает Сабурова лично.

– Как именно он его будет страховать? – недоверчиво осведомился генерал.

– Ну, если взрывник отклонится от намеченного маршрута, он его уберет. Но это крайний случай, и я уверен…

– Простите, – перебил генерал, – а каким образом ваш «друг» оказался в Совдепии? Кто он вообще? Что он там делает, чем живет?..

Шептицкий нахмурился.

– Кто он?.. Верный долгу русский офицер. Герой Великой войны. Сабурова он знает по совместной попытке пробраться на Дон в восемнадцатом. Моему другу это удалось, и он некоторое время сражался в Вооруженных Силах Юга России. Я неоднократно видел его в деле.

– А как оказался в Совдепии?

– Был переправлен в Москву по личному приказу Деникина. Координировал деятельность нескольких тайных офицерских организаций… Сумел завоевать полное доверие большевиков и со временем с согласия высшего начальства поступил на службу в Совдепии. В Петербург красные его перевели четыре года назад.

– А почему бы вашему «другу» самому не осуществить акцию? – перебил Покровский. – Он ведь уже в Совдепии! Ему не надо пересекать границу и вживаться в роль…

Лицо Шептицкого стало очень серьезным.

– Он глубоко внедрен в советскую структуру, Алексей Кириллович, – негромко проговорил он после паузы. – Это выдающийся профессионал. И жертвовать им неразумно, ибо именно он поставляет нам информацию, из-за которой англичане нас, собственно, и терпят.

Постепенно на Ригу опустился пасмурный вечер. То начинался, то затихал слабый дождь. Холодный ветер волок по тротуарам кучи опавших листьев. Низко приседая на булыжных и брусчатых мостовых и бросая перед собой снопы света из фар, двигались автомобили. Слабо, тускло разгорались фонари на центральных улицах. В православном храме святого Александра Невского звонили к вечерне.

Владимир со вздохом выбросил в лужу окурок папиросы. Он устал до предела, обошел полгорода, но так и не нашел денег для того, чтобы рассчитаться за квартиру и купить лекарства. Визит на биржу труда тоже оказался безрезультатным. Его там приветствовали как старого знакомого, поставили на учет, но никаких свободных вакансий пока что не было и не предвиделось.

По улице Бривибас со звоном двигался трамвай, похожий сквозь сетку мелкого дождя на освещенный изнутри аквариум на колесах. Сабуров проводил его пристальным взглядом, усмехнулся. Нет, трамвай – это не наш метод…

Подняв ворот плаща, Владимир свернул в темную подворотню. Остановился под старой, еще дореволюционной надписью, извещавшей, что «загрязнять и распивать крепкие напитки воспрещается». Вынул из кармана маленький бельгийский браунинг, выщелкнул из рукоятки обойму, убедился, что все патроны на месте, и снова загнал обойму внутрь.

Несколько секунд он стоял молча, прислонившись спиной к холодной стене. Подворотня словно поглотила его в свою тьму с головой…

Раздались шаги, чьи-то голоса. Мимо Сабурова прошла пара – высокий молодой человек в модном пальто и его расфуфыренная спутница. Оба неприязненно взглянули на Владимира, до него долетел обрывок латышской фразы: «Похоже, район начинает портиться…»

Владимир усмехнулся, провожая глазами сегодняшних хозяев жизни. И тут увидел в перспективе арки, на противоположной стороне улицы, ярко вспыхнувшие красные буквы рекламы – «АПТЕКА».

«Разнюнился, идиот! – Сабуров с силой выдохнул воздух, сунул пистолет в карман. – А еще боевой офицер! Кто позаботится о матери, если не ты сам?! Кто?!»

И он быстрыми шагами, почти бегом бросился из подворотни на улицу.

Дом был большой, шестиэтажный, с красивыми кариатидами, поддерживавшими балконы. На фасаде была выложена дата постройки – A.D. 1910 – и латинское изречение: «Introite, namet hic Deus est» – «Входи, потому что здесь Бог…» Да уж, – нервно усмехнулся Владимир, берясь за ручку парадного, – хотелось бы верить… Помощь Всевышнего мне сейчас как раз бы не помешала.

На звонок долго никто не реагировал. Сабуров уже решил было, что полковника нет дома, но тут звякнула цепочка, и массивная дверь квартиры чуть приоткрылась. На пороге стоял Шептицкий.

– Здравия желаю, господин полковник! – поприветствовал Владимир бывшего командира.

– Здравствуйте, господин капитан, – отозвался Шептицкий. Пожалуй, кроме удивления в его голосе было еще что-то, но что именно – Сабуров не понял.

– Прошу простить за внезапный визит, Павел Дмитриевич, – заговорил он, с трудом преодолевая себя. – Меня привели к вам крайние обстоятельства. Поверьте, я бы никогда не обратился к старшему по чину за помощью, но…

– А вы заходите, Владимир Евгеньевич, – мягко прервал его полковник. – Я как раз собирался посылать за вами, а тут… что называется, гора к Магомету. Прошу. Заодно и поговорим.

Он гостеприимно распахнул дверь. Слегка недоумевая, Владимир вошел в квартиру, разделся в небольшой прихожей, пригладил перед зеркалом волосы. Зашел в комнату и… окончательно оторопел, увидев генерал-майора Покровского – главу Балтийской Военной Лиги. В эту организацию Владимир записался четыре года назад вместе со многими своими знакомыми и сослуживцами. Тогда дела у Лиги шли отлично, и всем ее членам даже платили небольшое жалованье. Постоянно шли разговоры о близком вторжении в Совдепию и восстановлении законной власти. Но со временем эти выплаты прекратились, разговоры утихли, и большинство знакомых Сабурова из Лиги вышли. Он и сам, признаться, не часто вспоминал о том, что является ее участником.

Главу Лиги, генерала Покровского, Владимир видел лишь несколько раз. Принимал Владимира в Лигу полковник Шептицкий, с которым они вместе воевали с четырнадцатого по семнадцатый, а потом встретились уже в эмиграции. В Гражданскую их пути разошлись – Шептицкий сначала служил в украинской армии Скоропадского, потом воевал на юге России, у Деникина и Врангеля, а Сабуров – на севере, у Юденича.

– Здравия желаю, ваше превосходительство! – поприветствовал он генерала, щелкнув каблуками. – Капитан Сабуров, честь имею.

Покровский приветливо блеснул глазами, подал Владимиру большую теплую руку.

– Рад познакомиться, господин капитан! Мы с Павлом Дмитриевичем как раз беседовали о вас, так что очень кстати… Полковник уже рассказал мне о вас кое-что, но… хотелось бы, так сказать, из первых уст. – Он указал на кресло. – Присаживайтесь.

Обождав, пока старшие по чину усядутся, Владимир тоже присел на краешек обитого кретоном кресла.

– Родился в девяносто третьем году в Петербурге в семье офицера, – несколько скованно заговорил он. – Отец командовал полком, позже был уездным воинским начальником. Он погиб во время Гражданской. Мать, урожденная Красовская, живет со мной в Риге. Студент Электротехнического института. В декабре 1914-го закончил ускоренный выпуск Владимирского военного училища, был выпущен в 69-й пехотный Рязанский полк. На Великой войне в 18-й и 138-й пехотных дивизиях. Последние чин и должность перед революцией – штабс-капитан, командующий ротой 550-го пехотного Игуменского полка. В феврале 1918-го пытался пробраться на Дон, не удалось… Скрывался в Петербурге, состоял в тайной офицерской организации. Потом Северо-Западная армия, 3-я дивизия, команда пеших разведчиков 9-го Волынского полка. С ноября 1919-го капитан.

– Какие имеете ордена, ранения? – поинтересовался генерал.

– Ордена Святого Станислава 3-й и 2-й степеней с мечами и бантом, Святой Анны 4-й, 3-й и 2-й степеней с мечами и бантом, Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Ранен трижды.

– Солидный набор, – улыбнулся Покровский. – Как оказались в Латвии?

– До двадцать третьего года трудился на торфоразработках в Эстонии. Уволен как неэстонский гражданин. К этому времени мать смогла оптироваться в латвийское гражданство. Она в Двинске родилась…

– Понятно, – кивнул генерал, переглянувшись с Шептицким. – Ну что же, биография впечатляющая… А как бы вы отозвались, капитан… – он снова бросил взгляд на полковника, – …на предложение сходить в тыл к большевикам с настоящим делом? Тряхнуть стариной, так сказать?..

Владимир в замешательстве привстал, но тут же опустился в кресло снова.

– Благодарю за доверие, ваше превосходительство! Но… – он замялся. – Дело в том, что моя мать тяжело больна. Я не имею права ее оставить без поддержки…

– Мы знаем о вашем трудном положении, Владимир Евгеньевич, – прервал Шептицкий. – И о том, что вас со дня на день должны уволить с работы, которую вы получили с таким трудом. И о том, что вам нечем платить за квартиру и лекарства матери купить не на что… Вы ведь по этому вопросу пришли сюда, не так ли?

Сабуров тяжело вздохнул.

– Так точно, господин полковник, – глухо произнес он.

– Но офицеров в трудном положении у нас половина Латвии, – продолжил полковник. – Сами понимаете, что мы остановили выбор на вас не просто так. И все ваши расходы Военная Лига, естественно, возьмет на себя.

Сабурову показалось, что он ослышался. Он недоуменно взглянул на Шептицкого, но тот был совершенно серьезен.

– Благодарю вас, господин полковник! – растерянно выговорил он.

– Благодарите не нас, а обстоятельства, – снова вступил в разговор генерал. – Близится десятилетие красного переворота. Вот и надо испортить большевичкам юбилей…

Владимир поднялся с кресла.

– Я готов выполнить любой приказ, ваше превосходительство! – отчеканил он.

– А это не приказ, капитан, – медленно произнес Покровский. – Это возможность отомстить за вашего отца.

– И за мать тоже, – добавил полковник.

Покровский давно ушел. Иногда с улицы доносился гул проезжающей машины, и тогда фары скользили по стенам комнаты, озаряя лица Владимира и полковника призрачным, колеблющимся светом. На столе был расстелен план Петербурга.

– Красные сдуру оказали нам большую услугу, – негромко говорил Шептицкий. – В «Ленинградской правде» напечатали заранее всю программу праздника 7 ноября. Согласно ей, днем раньше у Дворцового моста, который при красных называется Республиканским… – он зло усмехнулся, – на Неве, вот здесь… впрочем, что я вам показываю, вы же петербуржец… бросит якорь крейсер «Аврора». Вы слышали об этом корабле?

– Так точно, Павел Дмитриевич, – подтвердил Владимир. – Он участвовал в Цусимском бою. Кажется, тогда погиб его командир Егорьев…

– Об этой странице в судьбе крейсера, боюсь, уже никто в России не помнит, – горько усмехнулся Шептицкий. – Как и о том, что корабль участвовал в Великой войне. Сейчас «Аврора» – это символ большевицкого переворота. Именно она выстрелом подала сигнал к штурму Зимнего дворца. Так что красные чтят этот корабль не меньше, чем мумию Ленина.

– Я догадываюсь, что мне предстоит, – медленно произнес Владимир после паузы.

Шептицкий встал, подошел к окну, покрытому мелкой сеткой дождевых капель. Взглянул вниз, на улицу.

– Да, – глухо сказал он. – Уничтожить «Аврору». Но не просто уничтожить… 7 ноября на ней будут находиться с визитом красные вожди – Сталин, Ворошилов и Киров. Они вручат экипажу крейсера орден Красного Знамени. И взорвать корабль вам нужно вместе с ними. – Он обернулся к Сабурову. – Ты представляешь, что тебя ожидает, Володя?

Сабуров помолчал.

– Если честно, не очень… Но я имею в виду не опасности, а саму советскую обстановку. Мне сложно представить Петербург в Совдепии…

– Ну, минимальный опыт у тебя есть – ты ведь скрывался там в восемнадцатом, – возразил Шептицкий. – Правда, с тех пор большевики во многом изменились. Но в любом случае без должной подготовки мы ведь тебя никуда не отправим.

– Можно вопрос, Павел Дмитриевич?

– Нужно, Володя, нужно, – кивнул полковник. – Любые вопросы.

– Скажите, насколько велики шансы того, что я… вернусь назад?

Шептицкий помолчал.

– Врать не буду – миссия опасная… Но, если ты не знал, то совсем недавно в Петербурге побывала группа капитана Виктора Ларионова, взорвала там большевистский клуб и благополучно вернулась в Финляндию. А кроме этого, большевики сейчас активно грызутся между собой. Так что вполне может быть, что нашу акцию они спишут на вредительскую деятельность троцкистов. – Он усмехнулся. – Хотя… не хотелось бы.

Видавшие виды настенные ходики негромко отстучали час ночи. Владимир осторожно, стараясь не шуметь, открыл своим ключом дверь в комнату, неслышно прошел к своей постели. Вынув из кармана френча пачку купюр, положил их на стол. Осторожно поставил на тумбочку рядом с постелью матери пузырек с лекарством, купленный в дежурной аптеке.

– Ты где так поздно, Володя? – внезапно спросила мать, словно и не спала.

Сабуров вздрогнул от неожиданности.

– Спи, мама. Однополчанина встретил. Засиделись…

– Ты что, лекарство купил? – она взяла в руки пузырек, недоверчиво повертела. – Швейцарское?..

– Да. Забежал в ночную…

– А деньги откуда?

– Какой-то благотворительный фонд. Не было ни гроша, да вдруг алтын. – Владимир вздохнул. – Спи, мам.

Он утомленно опустился на свою постель, начал стягивать сапоги.

– Володя, ты что, украл эти деньги? – очень тихо спросила мать.

Сабуров улыбнулся в темноте.

– Мам, ну что ты? Я же говорю, это фонд…

Мать вздохнула.

– Ты никогда не врал мне… А теперь?

– И теперь не вру. Не волнуйся, родная, спи.

Мать умолкла. Скрипнули пружины койки, видимо, она повернулась на спину.

Сабуров взял со стола пачку денег, провел пальцем по корешкам купюр. С верхней зеленоватой бумажки достоинством в двадцать латов на него смотрел седой человек с бородкой и усами – недавно, в марте, скончавшийся президент Латвии Янис Чаксте. Его взгляд, как показалось Владимиру, был полон высокомерного сочувствия. Сабуров тяжело вздохнул и отбросил пачку подальше.

Даугава тихо плескалась во тьме. На отмели громоздились еле видимые в ночи громады ржавых барж и рыбацких баркасов. Далеко на противоположном берегу мигал и гас какой-то тусклый огонек. С реки тянуло неприятным холодным ветром, и полковник поднял боковое окошко машины.

– Я доложил ваш план моему руководству, – продолжил сидевший на заднем сиденье такси англичанин. – Рад сообщить, что он всем понравился. Действительно, эффектно и эффективно…

– Благодарю, – отозвался Шептицкий. – Но это план не из дешевых.

– Само собой, – улыбнулся англичанин, протягивая небольшой бумажный сверток. – Здесь пять тысяч фунтов. Отчет по тратам предоставите после завершения операции.

– Слушаюсь, – сказал полковник, пряча сверток в карман форменной куртки.

– А вот с этой штукой поосторожнее, – продолжал англичанин, протягивая еще один сверток. – Новейшая разработка. С виду обычное портмоне… – Он хмыкнул. – От красных лидеров даже пыли не останется. Нечего будет хоронить в кремлевской стене.

Шептицкий перевел дыхание, вертя портативную мину в руках.

– Замедленного действия?

– Часовой механизм можно установить на любое время. Хоть на сутки, хоть на пять минут. Но помните, – глаза англичанина холодно сверкнули, – нас интересует не столько сам крейсер, сколько красные лидеры, которые придут на него. После смерти Сталина, Ворошилова и Кирова Советы будут обезглавлены. Военная оппозиция, существующая в России, не сможет обеспечить защиту ее рубежей должным образом. Вы подготовите почву для великого освободительного похода на Россию, полковник!..

– Когда начнется этот поход? – после паузы негромко спросил Шептицкий.

Англичанин недовольно нахмурился.

– Мне кажется, что этот вопрос находится не в нашей с вами компетенции…

– И все-таки, – упрямо повторил полковник. – Мне, как военному человеку, хотелось бы знать, когда именно Великобритания планирует вторжение в Совдепию.

Сотрудник посольства помолчал.

– Если не изменится позиция правительства Его Величества – не позднее декабря этого года. Вполне возможно также участие Польши, Финляндии, Прибалтийских стран и Китая.

Шептицкий вздохнул.

– Сколько их уже было, этих походов… – тихо произнес он по-русски.

– Простите? – поднял брови англичанин.

– Да это я так… – по-прежнему по-русски сказал Шептицкий.

Англичанин нахмурился.

– Советую говорить по-английски, полковник, если хотите вести дела с цивилизованным миром. В конце концов, мы – союзники в деле борьбы с большевизмом.

– Слушаюсь, – скрипнув зубами, отозвался Шептицкий по-английски.

На тренировки Владимир с инструктором – веселым чернявым парнем, бывшим поручиком, воевавшим в Русской армии Врангеля – выезжали в Межапарк, огромный лесной массив на севере Риги. Там было много укромных уголков, где можно было заниматься подготовкой без любопытных свидетелей.

Они как раз решили устроить перерыв, когда на усыпанную опавшими листьями опушку въехал бордовый «Пежо»-такси. С водительского места поднялся Шептицкий. Владимир и инструктор торопливо вытянулись по стойке «смирно».

– Вольно, господа, – улыбнулся полковник. – Ну, как успехи?

– Ученого учить – портить, господин полковник, – весело отозвался инструктор. – Сразу видно – разведчик. Хоть сейчас в дело…

– Добро. Владимир Евгеньевич, на минуту…

Полковник с Сабуровым неспешно двинулись к берегу расположенного поблизости озера Киш.

– Как мать себя чувствует? – поинтересовался Шептицкий.

– Благодарю, получше. Лекарства помогли.

– Ну и слава Богу. За квартиру рассчитались?

– Так точно, благодарю вас.

– А сам как? – спросил полковник.

– Фронт вспоминаю, Павел Дмитриевич, – улыбнулся Сабуров. – Как перед атакой… все внутри стынет. А потом бой и… сразу легко. Когда уже, а?

Шептицкий приостановился, пристально взглянул на Владимира.

– Завтра, Володя.

Владимир заулыбался еще шире.

– Неужели я снова окажусь в России, пройду по Дворцовой площади, по Невскому, увижу Фонтанку? – медленно произнес он. – Прямо не верится…

– Нет сейчас Дворцовой площади, Володя, – хмуро отозвался Шептицкий. – Есть площадь Урицкого. Нет Невского – есть проспект 25 Октября. И Фонтанка, наверное, тоже какая-нибудь… Красноармейка. Не в России ты будешь, Володя. – Он обвел руками пространство вокруг себя. – Это ведь тоже Россия еще десять лет назад была… А теперь Латвия. Вот и там нет никакой России, а есть Совдепия. Кстати, как у тебя с жаргоном?

– Да освоил, Павел Дмитриевич, – поморщился Сабуров. – Похабно, конечно… Неужели они в самом деле так говорят?

– Еще как говорят… комсомольцы-добровольцы. Все пока что идет по плану, срывов никаких.

– В смысле, господин полковник? – поинтересовался Владимир.

– В смысле товарищи Сталин и Ворошилов 6 ноября вечером выезжают в Ленинград, 7-го утром встречает их товарищ Киров и везет на «Аврору». Ну а как проникнуть на крейсер, мы с тобой уже обсуждали.

Шептицкий положил руку на плечо Сабурова.

– С матерью прощайся легко. И ей проще будет, и тебе. Соври что-нибудь… Барышня у тебя есть?

– Никак нет.

– Ну и слава Богу, – кивнул полковник. – Лишние слезы.

У изголовья матери слабо горел ночник. Тихо-тихо, забытым, из прошлого голосом пела Вяльцева с граммофонной пластинки. Мать слушала лежа, с закрытыми глазами, Владимир в кресле листал журнал. За окном шелестел дождь, нескончаемый, еле слышный. Иногда раздавался гудок проезжавшей мимо машины.

– Володя, – слабо позвала мать.

– Да, мам?

– Этот благотворительный фонд… о котором ты говорил… он надолго?

Сабуров вздохнул, опустил журнал на колени.

– Надеюсь, что да. Понимаешь, это какой-то долг, который то ли Англия, то ли Франция решила выдать к десятилетию окончания войны.

– Так, может быть, теперь, когда у тебя появились какие-то средства, – перебила мать, – стоит подумать о твоей личной жизни?

Владимир попытался скрыть замешательство за улыбкой.

– Мама, ну что ты?..

– Не перебивай меня. Эти швейцарские лекарства хорошие, но они не спасут… только отодвинут на время, понимаешь?.. Молчи, не перебивай. А я хочу услышать голос внука или внучки… наследника нашей семьи. Нельзя, чтобы ты оставался последним Сабуровым. Назло тем, кто лишил нас всего… Вопреки им.

Владимир со вздохом поднялся, подошел к окну, сунув руки в карманы.

– Да я бы с радостью, мама, но…

Голос матери стал злым, сухим:

– Что «но»? Что – «но»?! Все Дашу свою не можешь забыть, да?! А то, что такие вот Даши со своими Сашами и Пашами всю страну…

Она тяжело, рвано закашлялась. Раздался громкий стук кулаком в стену и голос: «Эй, шарманку выруби!» Владимир быстро подошел к граммофону и резко сделал звук громче. Стук в стену стал непрерывным. Сабуров нервно снял пластинку, стукнул пару раз кулаком в стену.

– Прости, мама, – обессиленно прошептал он.

– Я видела у тебя ее карточку, – сквозь кашель, трудно произнесла мать.

Владимир вздохнул:

– Она меня спасла тогда…

– Господи, ну и что? – воскликнула мать. – Это было сто лет назад, она давно замужем за каким-нибудь большевиком и сама большевичка. Ты что, всерьез надеешься ее снова увидеть?.. Надеешься, что будет война, Латвия нападет на Совдепию и разгромит ее? И вернет нам то, что осталось от Сабуровки?..

Владимир с усмешкой покачал головой.

– Господи, – устало сказала мать, откидываясь на подушки, – хоть одним глазком увидеть бы, что там… Все, наверное, уже травой поросло. И ведь никогда уже, никогда… ни я, ни ты.

– Давай спать, мам, – с трудом произнес Владимир. – Завтра дел много.

…У него не хватило духу попрощаться с матерью глаза в глаза. Он не мог ей врать. И поэтому поздней ночью, когда мать уснула, написал коротенькое письмо, которое оставил на столе.

«Дорогая мама,

Не суди меня строго за такую форму прощания, но, честное слово, нам обоим так будет легче. Я уезжаю в командировку в Эстонию, от Военной Лиги. Это совершенно безопасно, так что не волнуйся. Надеюсь вернуться домой в десятых числах ноября. Деньги тебе будет приносить мой старый сослуживец, его зовут Павел Дмитриевич. Не забывай своего любящего сына Владимира. Крепко тебя целую, родная. Рига, 2 ноября 1927 г.»

На перроне рижского железнодорожного вокзала царила обычная суета, сопровождающая отход любого поезда. Шныряли носильщики, продавцы газет и журналов, пробегали озабоченные пассажиры, навьюченные вещами. Пыхтел паровоз. Радио громко объявило по-латышски: «Внимание! До отправления пассажирского поезда по маршруту Рига – Таллинн остается пять минут».

Владимир, одетый так, чтобы не привлекать лишнего внимания в толпе – в длинный непромокаемый плащ, кепку, с кожаным портфелем в руках – всё советского производства, – и полковник Шептицкий стояли рядом с вагоном. Оба одновременно выбросили докуренные папиросы в мусорницу.

– Ну что, Володя… С Богом.