Текст книги "Я никого не хотел убивать"

Глава 7

Татьяна смотрела на меня прямым открытым взглядом, не допуская мысли о том, что я прожжённый аферист. Она не только верила, что перед ней опытный следователь, но и не сомневалась в моей порядочности, наивно принимая за доброго, отзывчивого и безупречно честного человека. Она ничуть не сомневалась в том, что я был олицетворением доброты и кротости. Откуда ей знать, что мои высокомерные высказывания – всего лишь плод моей фантазии, приукрашенной красивыми, но лживыми словами. Незаметно для себя, Татьяна поддалась минутной слабости, которая была вызвана приятными воспоминаниями того времени, когда по отношению к ней я был напористым и одновременно нежным. Когда страстно целовал её удивительно мягкие губы и шептал о безумной и вечной любви, вызывая бурный поток эротических ощущений.

Она решительно взяла меня под руку и прильнула к моему плечу, но почти сразу отстранилась, опасаясь внезапного возвращения Инны Алексеевны.

– Пашенька, ты такой маститый профессионал! Я никогда не видела тебя таким серьёзным деловым человеком… – восторженно объявила она, – Ты настоящий полковник…

– Во-первых, майор, – резонно подметил я. – А во вторых, бывший…

– Инночке о таких подробностях знать не обязательно. Пусть думает, что ты самый главный начальник…

Она сконфуженно улыбнулась и добавила:

– Как бы там ни было, сейчас ты находишься при исполнении служебных обязанностей…

Татьяна не успела договорить, потому что Безымянная вышла из своей комнаты, демонстративно держа в руке заветный ключ. Она выжидающе посмотрела на меня. Будь я не в гражданской одежде, а в форменном обмундировании, то наверняка пользовался бы у неё особым уважением.

– Аккуратней, пожалуйста! – сухо сказал я, преднамеренно не желая оставлять на этом ключе свои отпечатки. – Ничего не сломаете, так и ремонтировать не придётся…

– Впервые, что ли? – фыркнула она, чем вызвала у Лихачёвой откровенное недоумение.

Инна Алексеевна дважды провернула ключ в замочной скважине и решительно распахнула дверь.

– А ларчик просто открывался… – пафосно продекламировала она и застыла в оцепенении.

На полу, в луже запёкшейся крови, широко раскинув руки и ноги, лежал разлагающийся труп мужчины. В его горло был воткнут небольшой кухонный нож с острым стальным лезвием.

– Это ещё что за наваждение? – удивлённо произнёс я, увидев на груди покойного пугливо озирающегося кота.

У него была короткая блестящая шерсть ровного голубого цвета с серебристым отливом, которая выглядела густой и шелковистой. Но больше всего моё внимание привлекли его большие доверчивые и очень выразительные ярко-зелёные глаза.

Заметив вошедших людей, кот протяжно и жалобно замурлыкал.

– Русская голубая порода! – уверенно констатировала Инна Алексеевна.

– Даже так? – изумился я.

Мне показалось весьма странным, что она слишком быстро избавилась от шока. Более того, я засомневался, что она видит этот разлагающийся труп впервые.

– Эта порода, признанная международными фелинологическими организациями, известна во всём мире, – как бы между прочим добавила Безымянная, искоса поглядывая на мёртвого человека.

Она непроизвольно сморщила нос от едкого трупного запаха и отрывисто добавила:

– Если хотите знать в специальных клубах, разумеется, при наличии сопутствующих документов, за котёнка этой породы запросят не менее пятнадцати тысяч рублей.

Своими глубокими познаниями о животном Инна Алексеевна явно пыталась сбить меня с толку. Я ещё не знал, зачем ей это понадобилось, но был уверен, что она всячески старается отвлечь меня от чего-то важного, о чём, по её мнению, мне знать совсем не обязательно.

– По-моему, милые дамы, здесь всё предельно ясно… – задумчиво протянул я.

Склонившись над трупом, резким движением руки, я небрежно спихнул испуганного кота в сторону и, перестав обращать на него внимание, негромко добавил:

– На жертве обнаружена колото-резаная рана. Орудие убийства присутствует. По всей вероятности, смерть наступила мгновенно.

Беглым взглядом я украдкой окинул комнату и был весьма разочарован. Во всяком случае, я сразу понял, что мне вряд ли удастся обнаружить в ней мятый рваный червонец, уже не говоря о нескольких тысячных купюрах. Вновь сосредоточив своё внимание на разлагающемся трупе, я озадаченно вздохнул. На брюках и лацканах пиджака жертвы не было пятен крови. Удивившись собственной наблюдательности, я продолжил играть роль опытного сыщика, по крайней мере, до тех пор, пока мурлыкающий кот не начал тереться о мои ноги.

– Какой же ты вредный! – незлобно пожурил я. – Мешаешь мне работать…

Я аккуратно взял его на руки и перенёс в дальний угол комнаты.

– С таким весом тысяч на двадцать потянешь… – погладив его по короткой шерсти, вполголоса произнёс я, абсолютно не думая о том, что мои слова могут быть кем-то услышаны.

– Именно за это животное, Павел Николаевич, вам ничего не дадут! Обычный дворовый помёт… – равнодушным тоном подметила Безымянная.

– Всё равно, какой красавец! – восхищённо произнёс я. – Хоть прямо сейчас на выставку…

Мгновенно сообразив, что подобные высказывания в комнате с разлагающимся трупом совершенно неуместны, я сконфуженно добавил:

– Видимо, бывший хозяин за ним не только хорошо ухаживал, но и отлично кормил.

– Как ни странно, но Иван Никанорыч его прямо-таки обожал! – простодушно ответила Безымянная. – Души в нём не чаял…

– Могу себе представить, чем этот толстомордый котяра сегодня утром так сытно позавтракал, – машинально высказался я, абсолютно позабыв о том, что нахожусь в обществе мнительных женщин.

Послышался приглушённый вздох, затем раздался шум падающего тела. Я резко обернулся. Инна Алексеевна первой оказалась возле Татьяны, и любезно помогла ей подняться.

– Что случилось? – встревожено поинтересовался я.

– Ничего серьёзного, – успокаивающе ответила Безымянная. – Танечке стало дурно. Сейчас пройдёт. Если можно, откройте окно…

Я аккуратно взял с подоконника бумажную салфетку и с её помощью, не забывая про отпечатки пальцев, настежь распахнул оконные рамы, впустив в комнату поток холодного свежего воздуха.

– Это наш сосед, Иван Никанорыч! – не дожидаясь наводящего вопроса, заверила Инна Алексеевна.

– Что-нибудь можете сказать насчёт ножа? – не придумав ничего более существенного, спросил я. – Вы когда-нибудь видели его раньше?

– Этот нож из его кухонного набора.

– Вы уверены?

– Разумеется! Сколько лет мы пользовались общей кухней и мыли посуду в одной раковине…

– При необходимости сможете это подтвердить? – деловито поинтересовался я, тщетно продолжая искать глазами что-либо ценное.

– Несомненно!

Ради того, чтобы не уронить в глазах присутствующих женщин свою значимость, я начал делать вид, будто более внимательно и досконально осматриваю труп, незнакомого мне мужчины. В то же время, я искоса поглядывал на Лихачёву. Когда Татьяне стало гораздо лучше, и она без посторонней помощи могла передвигаться по комнате, я попросил её подтвердить показания Инны Алексеевны.

– Да, это наш сосед, Иван Никанорыч! – слегка задумавшись, скала она. – Нож действительно принадлежал ему…

В её голосе послышалось что-то более похожее на раскаяние, чем на обыкновенные чувства жалости и сострадания. Моя интуиция подсказывала, что она, точно так же как и Безымянная, не первый раз видит этот распластавшийся на полу труп. Я даже непроизвольно подумал о том, что при тщательном осмотре на рукоятке ножа не будет обнаружено никаких посторонних отпечатков. У меня появились веские основания подозревать обеих женщин в причастности к убийству Ивана Никаноровича. В моём сознании внезапно появилась мысль, развив которую, я бы смог на протяжении многих лет держать их в ежовых рукавицах, вынуждая за сокрытие совершённого ими преступления ежемесячно выплачивать мне некоторую компенсацию, выраженную не обязательно в долларовом эквиваленте.

– Татьяна Зиновьевна, голубушка, – деликатно обратился я, – вы не могли бы помочь?

– Это чем же? – произнесла она, с изумлением глядя на меня.

– Здесь ничего сложного нет, я объясню, что вы должны сделать…

– Что именно? – окончательно смутившись от неожиданной просьбы, поинтересовалась Лихачёва.

Её глаза смотрели на меня отсутствующим взглядом. Мысленно, она была где-то далеко от происходящего.

– Я хотел бы как следует изучить смертоносную рану на его шее. Если выразиться ближе к медицинскому термину, необходимо обследовать проникновение лезвия в боковую стенку гортани…

– Ах да, разумеется… – очнувшись от загипнотизировавшей её задумчивости, поспешно сказала Татьяна. – Но учтите, Павел Николаевич, я в этом практически ничего не понимаю.

– Вам и не нужно что-то понимать! – успокаивающим тоном, произнёс я. – Для начала, если не затруднит, возьмите со стола кухонное полотенце…

– Зачем?

«Идиотка! Ты хочешь оставить на покойнике свои отпечатки пальцев в виде микроскопических потожировых выделений?» – мысленно изрёк я, но вслух деликатно произнёс:

– Чтобы мы с вами не испачкали руки…

Как только Лихачёва подошла ко мне, я подложил поданное ею полотенце Ивану Никаноровичу под голову. Затем попросил её нагнуться и придержать оба конца.

– Пожалуйста, чуть-чуть приподнимите, – попросил я. – Да, вот так… Пожалуй, достаточно… Теперь можете опустить. Благодарю вас…

Инна Алексеевна, которая наверняка успела заметить, что я ничего не делаю без особой необходимости, заинтересованно следила за моими действиями, но не только не задала ни единого вопроса, но и не произнесла ни слова.

– Ну что же, милые дамы, факт гибели Ивана Никанорыча налицо! – утвердительно заявил я. – По-моему, в данной ситуации на самом деле всё предельно ясно. К сожалению, самые худшие подозрения оправдались…

Я подавил в себе желание нецензурно выругаться.

– На всякий случай, лучше сразу вызову следственную группу, – поколебавшись, заявил я. – Уверен, вы обе придерживаетесь точно такого же мнения! К тому же, имеются некоторые нюансы…

– Неужели в нашей квартире был хладнокровный убийца, а мы ничего об этом не знали? – ещё раз взглянув на распластавшийся труп, с беспокойством поинтересовалась Безымянная.

Я неопределённо пожал плечами и почти полушёпотом произнёс:

– При поверхностном осмотре основная причина гибели вашего соседа приобрела вполне понятные очертания. Однако кое-что всё-таки не состыковывается. Прошу прощения, но даже при всём огромном уважении к вам, не могу поделиться своими выводами. Пожалуйста, постарайтесь меня правильно понять. Это в интересах следствия…

Я просверлил Лихачёву пронизывающим взглядом. Её лицо и шея мгновенно начали покрываться красными пятнами. Она явно занервничала и тем самым дала мне лишний повод подозревать её в причастности к данному убийству.

– Однозначно, Иван Никанорович не умер естественной смертью. Неразумно отрицать факт телесного повреждения со смертельным исходом, – уклончиво объяснил я. – В этом случае любой участковый будет обязан вызвать представителей прокуратуры.

– Для чего это нужно? – настойчиво полюбопытствовала Безымянная.

Обуреваемая тяжёлыми мыслями, она чувствовала, как всё глубже её затягивало в трясину неприглядной ситуации. Она ещё окончательно не осознала, что происходит, но уже понимала, что невольно принимает участие в чём-то непристойном и даже противозаконном. Вряд ли она догадалась о моей некомпетентности, но тем не менее начала подозревать что-то неладное.

– Они либо возбудят уголовное дело и вынесут постановление, либо ограничатся тем, что выпишут направление в городской морг, – ответил я, почти дословно процитировав газетный отрывок из криминальных новостей.

– Почему не в областной?

– Да мне абсолютно без разницы, в какой… – несдержанно отмахнулся я.

Вновь посмотрев на Лихачёву, я сделал вид, будто провожу ладонью по подбородку, но уличив момент, когда Инна Алексеевна нагнулась над телом Ивана Никаноровича, чтобы внимательнее рассмотреть рану, поднёс к губам указательный палец. Татьяна легонько кивнула в ответ. Она поняла, что нам необходимо поговорить наедине.

– Павел Николаевич, а вы не допускаете, такой вариант, что нашего соседа никто не убивал? – выпрямившись во весь рост, спросила Безымянная. – Увлекаюсь детективными романами. Там порой, в заключительной части захватывающего сюжета, открывается неожиданный исход событий…

– Вас интересует, не произошёл ли с Иваном Никанорычем несчастный случай? – уточнил я.

– В детективных романах бывает всякое… – уклончиво ответила она.

– Не сторонник придерживаться каких-либо преждевременных выводов, к тому же данный вопрос не в моей компетенции. Ничего определённого пока сказать не могу, – сухо отпарировал я.

Поблагодарив Инну Алексеевну за оказанную помощь в опознании трупа, и вежливо извинившись за причинённое беспокойство, я вновь окинул Лихачёву испытующим взглядом и назидательно произнёс:

– А с вами, Татьяна Зиновьевна, мне хотелось бы ещё кое о чём побеседовать…

– Конечно, Павел Николаевич! – поспешно ответила она, через силу улыбнувшись, насколько это было допустимо в данной обстановке.

– Мне необходимо кое-что уточнить…

– Идёмте в мою комнату. Заодно посмотрите, как я живу. Правда, у меня не прибрано…

– Не стоит волноваться из-за такого пустяка, – сказал я, и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Всё равно, как-то неудобно…

– Когда в квартире, пусть и в коммунальной, находится труп погибшего человека, то вряд ли даже самой скрупулёзной домохозяйке, взбредёт в голову наводить идеальный марафет.

– Да, да… Конечно… – пролепетала она, тщетно пытаясь собраться с мыслями.

Лихачёва заметно нервничала. Она испуганно смотрела то на меня, то на Инну Алексеевну, словно боялась, что мы случайно обнаружим что-то такое, что она так тщательно от нас скрывала.

Глава 8

В комнате, в которую я вошёл, вопреки предупреждению Татьяны Лихачёвой, было довольно-таки чисто. Пожалуй, это оказалось единственным обстоятельством, скрывающим основную убогость этого жилого помещения. Впрочем, находясь в коммунальной квартире, чего-то более экстравагантного не следовало и ожидать. Во всяком случае, она приложила максимум усилий, чтобы у неё было хоть чуточку уютно. Старое деревянное окно с тюлевыми занавесками сразу бросалось в глаза. В летние месяцы, благодаря этому окну, сюда проникало множество солнечных лучей, отчего комната наверняка казалась более светлой и просторной. За тюлевыми занавесками на большом широком подоконнике виднелись цветочные горшки с комнатными растениями. С левой стороны от окна стоял компьютерный столик; с правой на маленькой тумбочке красовался небольшой отечественный телевизор. Ближе к выходу находился двухстворчатый шкаф с антресолью, по обеим сторонам комнаты были установлены две кровати. Посередине – раскладной полированный столик и четыре стула. На потолке висела люстра, которая давно вышла из моды. На полу постелен бордовый палас с крупными яркими цветами, совершенно не гармонирующий с бледно-зелёными обоями.

– У тебя очень мило и современно! – сказал я, не испытывая угрызения совести за столь безобидную ложь. – Здесь спокойно и уютно, невольно испытываешь благодатное чувство удовлетворения.

– Конечно, немного тесновато, – пристыженно сказала она, словно была виновата в том, что за всю жизнь так и не смогла переселиться в отдельную благоустроенную квартиру.

Татьяна подошла к тумбочке, возле телевизора отыскала небольшое зеркальце, затем слегка подкрасила губы и припудрила носик.

– Мебель подобрана очень умело и со вкусом, – продолжил я. – Нет ничего лишнего, только самое необходимое. Даже фарфоровые статуэтки, сочетаются между собой, словно состоят из единого комплекта.

– Это символы года и знаки зодиака, – ободрившись, произнесла Татьяна. – Перед каждым Новогодним праздником я обязательно хоть одну фигурку, но покупаю. Только они сделаны не из фарфора, а из фаянса.

Она посмотрела на меня таким взглядом, будто хотела выразить нежные чувства, вспыхнувшие от приятных воспоминаний о нашей прежней любви. Мне даже показалось, что она хотела меня поцеловать, но по ряду объективных и субъективных причин не решилась на столь отчаянный поступок. Она не хуже меня понимала, что время, которое мы не виделись, проложило между нами огромную и почти не преодолеваемую пропасть.

– Не вижу существенной разницы, – продолжая разглядывать статуэтки, с некоторым опозданием, ответил я.

– Разница огромная! Она заключена в цене и качестве. Фарфор будет звенеть, даже если просто щёлкнуть по нему пальцем, а фаянс станет издавать глухой и низкий звук…

Татьяна начала воодушевлённо рассказывать ещё о каких-то существенных различиях между фарфоровыми и фаянсовыми статуэтками, я лишь делал изумлённый вид, но практически её совершенно не слушал. Почему-то именно в этот самый момент я подумал о Ниночке Прудниковой. Здесь, в этой убогой комнате, у неё наверняка появилось бы безграничное поле деятельности для воплощения в жизнь её изощрённых фантазий. Впрочем, я тут же поймал себя на мысли, что слишком высоко витаю в облаках, и пора опустится на нашу грешную землю. Вряд ли моя новая любовница смогла бы существенно что-то изменить в своей трёхкомнатной квартире, если бы одна воспитывала взрослую дочь и при этом получала мизерную зарплату.

– Ах, Пашенька! – словно прочитав мои мысли, с чувством безысходности, проговорила Лихачёва. – Всю жизнь стремилась отсюда выбраться, но моя заветная мечта так и не осуществилась. Перестройка нарушила мои грандиозные планы.

– Что-то стало хуже, а что-то лучше, – непроизвольно пожимая плечами, ответил я. – Прежде чем в спешном порядке крушить что-нибудь старое, нужно было сначала подумать об альтернативе.

Я присел за раскладной столик, пристально посмотрел на Татьяну и, глубоко вздохнув, произнёс:

– Давай не будем зря терять наше драгоценное время и сразу перейдём к делу! Необходимо кое-что уточнить…

Её лицо опять помрачнело:

– Пожалуйста, я тебя внимательно слушаю, – окончательно смутившись, согласилась она. – Мне будет приятно, если смогу оказать посильную помощь, но ума не приложу, чем могу быть полезна?

– Я намерен с тобой поговорить честно и откровенно. Есть кое-какая неясность…

Услышав в моём голосе властные нотки, Лихачёва заметно сникла.

– Какая именно неясность? – настороженно поинтересовалась она.

Татьяна заморгала ресничками и едва удержалась от искушения заплакать. Она чувствовала, что тема моего откровенного разговора наверняка будет для неё неприятной.

– Ты уверена, что в течение последних трёх суток никто не входил в комнату Ивана Никаноровича? – с лёгким нажимом спросил я.

Татьяна вздрогнула, явно осознавая, что у меня имеются против её показаний некоторые сомнения, требующие наиболее углублённых объяснений. Возможно, она давно поняла, что не сможет избежать нелицеприятных вопросов, но всё-таки оказалась к ним не готова.

– Конечно, уверена! Что за странный вопрос? – полная отчаяния, натянуто произнесла она.

Желая сохранить ясность рассудка, Татьяна тщетно старалась унять возрастающую панику.

– Может, в то время, когда кто-нибудь из посторонних людей заходил к нему в комнату, ты была на работе?

На несколько секунд между нами воцарилась гнетущая тишина.

– Я не работаю. Уволена по сокращению штатов, – еле слышно проговорила она. – Хотя прекрасно понимаю, что никакого сокращения не было. Появилась необходимость принять на мою должность нужного человека…

Я решил не зацикливаться на её объяснении, чтобы не тревожить неприятными воспоминаниями. Терпеливо выждав подходящий момент, я осторожно поинтересовался:

– И что, даже ни разу за трое суток не выходила в продуктовый магазин?

– Не было такой необходимости…

– Это почему же? – задал я глупейший вопрос, совершенно не имеющий существенного значения.

– Возвращаясь из университета, Леночка приносит всё необходимое, что нам нужно, а я постоянно нахожусь дома. У меня нет ни малейшего желания куда-то выходить и тем более кого-то видеть.

– Ты не торопись с ответом, – посоветовал я. – Постарайся как следует вспомнить, чем занималась все эти дни…

– Как и всякая любая женщина, я занималась хозяйством. Готовила обед. Стирала и гладила бельё…

– И всё-таки, Танечка, постарайся вспомнить…

– Подожди! – озадаченно воскликнула она. – Действительно выходила из квартиры, но только один раз, да и то на несколько минут, когда выносила мусорные вёдра.

Я уловил в её голосе какую-то особую интонацию и сразу догадался, что она поняла основную причину моего вопроса, из-за чего совершенно сникла и тихо произнесла:

– Я же об этом говорила тебе ещё по телефону…

Лихачёва мельком посмотрела в мои глаза и снова отвела в сторону встревоженный взгляд. Я молча наблюдал за тем, как она перекладывала с места на место фаянсовые статуэтки. Я почти никогда не ошибался в собственных выводах, и хотя в действительности не имел ни малейшего отношения к следственным органам, был совершенно убеждён в правильности своего расследования.

– Давай поговорим честно и откровенно! – напрямую предложил я. – В конце концов, Танюшка, ты же сама обратилась ко мне за помощью…

– А я и так разговариваю с тобой абсолютно откровенно! – взволнованно, произнесла она.

Лихачёва выглядела искренне оскорблённой подобным предложением, но постаралась приветливо улыбнуться. Её взгляд вновь проскользил по моему лицу. Несмотря на кажущуюся невозмутимость, ей не удалось полностью скрыть появившееся смятение.

– Помнишь, я попросил тебя придержать голову твоего покойного соседа?

Задавая этот неприятный вопрос, я непроизвольно нахмурился.

– Разумеется, помню. Ты ещё подложил полотенце…

– И ты помогла мне?

Она невольно возмутилась:

– Разве я не должна была этого делать?

– Тебе не кажется, Танечка, – настойчиво поинтересовался я, – что ты слишком мужественная женщина? Не каждый мужчина согласился бы проделать то же самое.

От этого замечания её немного передёрнуло.

– Во время отдыха в Дивноморске, когда за приятной дружеской беседой мы с твоей супругой проводили тёплые звёздные вечера, я неоднократно рассказывала о том, что много лет работала медсестрой в травматологическом отделении.

– Впервые об этом слышу, – ответил я, не пытаясь скрыть истинное чувство удивления.

Меня так и подмывало сказать, что я никогда не был женат. А та премиленькая девушка, о которой она вспомнила, была всего лишь очередной пассией, за чей счёт я позволил себе непродолжительный отдых на побережье Чёрного моря. Однако я вовремя справился с нахлынувшими эмоциями и не стал вдаваться в излишние подробности.

– Или твоя жена об этом ничего не говорила, или ты запамятовал… – нарушив ход моих мыслей, огорчённо добавила Татьяна.

Она подошла к столику, взяла графин, налила в стакан воды и сделала несколько глотков. На её утончённом лице по-прежнему читалось беспокойство.

– За свою трудовую деятельность на медицинском поприще мне приходилось видеть и не такие трупы! – с некоторым раздражением, произнесла Лихачёва. – Нож в горле ещё не самое жуткое зрелище.

Она даже не заметила, как опрометчиво угодила в заранее подготовленную мною ловушку. Мне больше ничего не оставалось, как задать провокационный вопрос:

– Тогда объясни, пожалуйста, почему ты упала в обморок, когда вошла в комнату Ивана Никаноровича?

Я сделал всё возможное, чтобы высказанная мною просьба, произнесённая в вежливой форме, прозвучала как приказ, который нельзя не выполнить, и уж тем более нельзя оставить без ответа.

Татьяна присела на край противоположного стула и, застыв в неудобной позе, достала из пакетика влажную салфетку, но тут же небрежно скомкала её и положила на раскладной столик.

– Мысленно представила, как голодный кот слизывает кровь… – с театрализованным отвращением сказала она.

– Разумеется, тебя охватил леденящий ужас, – с откровенным цинизмом произнёс я.

– Мне стало дурно. Не вижу в этом ничего предосудительного. Не забывай, я всего лишь слабая женщина…

Я укоризненно покачал головой, словно строгий учитель возмущённый неблагопристойным поведением нерадивой ученицы.

– Ты притворялась!

Шокированная моей беспрецедентной откровенностью, Татьяна на мгновение потеряла дар речи, но тут же справилась с нахлынувшими эмоциями и тихо поинтересовалась:

– Ради чего я бы стала это делать?

– Хотя бы ради того, чтобы разыграть передо мной и перед своей соседкой сцену падения в обморок…

Поскольку Татьяна больше не пыталась меня перебить и продолжала молча смотреть в мою сторону, я решительно продолжил:

– Должен признать, что Инна Алексеевна тебе поверила. Относительно меня вообще не может быть и речи… – произнёс я, повышенным тоном. – У меня большой профессиональный опыт. К тому же я постоянно наблюдал за твоими действиями…

– При всём моем уважении, Павел Николаевич, не могу с вами согласиться. Вы абсолютно неправы! – вспыльчиво заявила она, перейдя на официально вежливую форму общения. – Зачем мне нужно притворяться?

– Именно это я и намерен выяснить.

– Притворяться ради того, чтобы упасть на грязный пол, где лежит разлагающийся покойник? Полнейший абсурд…

– Уверен, ты преследовала иную цель.

– Это уже слишком! Ты не должен со мной разговаривать на повышенных тонах, и тем более говорить мне такое…

Вновь начав обращаться ко мне на «ты», она фыркнула как обиженная кошечка, поднялась со стула и нервно заходила по комнате. Её лицо ожесточилось. Было заметно невооружённым взглядом, что она из всех сил старалась бороться с охватившей её волной гнева.

– Ты упала ради того, чтобы незаметно достать из-под дивана шёлковый шарфик! – с хладнокровным спокойствием подметил я.

– Прекрати, пожалуйста! – вспылила Татьяна.

Она вновь присела на стул, приняла более удобное положение и назидательно произнесла:

– Я не намерена с тобой ссорится, но продолжать разговор на подобную тему с твоей стороны не только не благоразумно, но и в некоторой степени неприлично.

Со мной давно никто не спорил, тем более в категоричной форме, что я даже забыл, что такое вообще возможно.

– Упитанный кот Ивана Никанорыча действительно не испытывал чувство голода, – размеренно заявил я. – Разлагающийся труп Ивана Никаноровича здесь абсолютно ни при чём! В кошачьей плошке до сих пор лежат оставшиеся кусочки свежей рыбы.

– Лично я определённо не вижу в этом ничего противоестественного, – с кажущимся безразличием ответила Татьяна.

Безуспешно пытаясь предугадать мои скрытные мысли, она непроизвольно нахмурилась. Продолжая разыгрывать из себя опытного следователя, я посмотрел на неё строгим взглядом и настойчиво уточнил:

– Заметь, Танечка, совершенно свежей рыбы! Даже не заветренной. Словно накануне нашего прихода её вынули из холодильника.

Я выдержал небольшую паузу и укоризненно добавил:

– Кстати, просто для сведения… Котов и кошек не рекомендуется кормить сырой рыбой, даже если она свежая. От чрезмерного употребления этого продукта у них может развиться мочекаменная болезнь. И нет никакой гарантии, что не появятся глисты…

До этого момента совершенно бледное лицо Татьяны, вновь внезапно запылало. Как она ни старалась держать себя в руках, даже выслушивая мои безобидные замечания по поводу кормления домашних животных, всё же испытывала нарастающее смятение и была вынуждена призвать на помощь всю свою выдержку.

– Я в этом абсолютно не разбираюсь! – откровенно призналась она. – У меня никогда не было желания завести кота или кошечку.

– Ты ведь не станешь утверждать, что это покойный Иван Никанорович проявил трогательную заботу о своём любимом питомце? – спросил я.

– Не знаю! Возможно, кто-то из посторонних людей к нему и заходил?

– Но ведь буквально минуту назад ты пыталась убедить меня в том, что никуда из дома не отлучалась.

– Может, решила ненадолго прилечь и крепко заснула?! – взвинчено, ответила она.

Татьяна больше не могла контролировать астенические чувства, вызванные сильными переживаниями, подавленностью духа и нелокализованным страхом перед неизвестностью.

– Практически во всех панельных домах отвратительная звукоизоляция… – констатировал я. – Невозможно войти в прихожую и остаться незамеченным.

В моём голосе прозвучали саркастические нотки.

– Я же не выбегаю из комнаты всякий раз, когда слышу там чьи-то шаги, – подавленно ответила она.

– Танечка, ты ведь не хуже меня понимаешь абсурдность данного высказывания, – укоризненно произнёс я.

Посмотрев на неё сострадающе, я более мягко добавил:

– Совершенно посторонний человек, после того как хладнокровно убил Ивана Никаноровича, стал регулярно возвращаться на место преступления ради того, чтобы покормить проголодавшееся животное…

Я бросил на неё испепеляющий взгляд и более строго спросил:

– Неужели ты сама смогла бы поверить в эту несусветную чушь?

– Ты, конечно, прав! Я понимаю, мои объяснения звучат нелепо. Но, поверь, я не имею ни малейшего представления, кто мог туда войти.

Я в очередной раз заметил, что Татьяна совершенно не умела лгать и изворачиваться. Краска стыда то и дело заливала её щёки и шею.

– Любой посторонний человек должен был не только войти, но и выйти оттуда незамеченным! – подправил я. – Если правильно понял, то в этой коммунальной квартире, помимо тебя, Инны Алексеевны Безымянной, и погибшего Ивана Никаноровича, проживает ещё одна женщина преклонного возраста и молоденькая девушка. То есть, твоя Леночка…

– Моя дочь никогда не входила и не войдёт в комнату этого отвратительного человека! – почти выкрикнула Лихачёва.

– Восьмидесятилетняя старушка – божий одуванчик? – поинтересовался я, не оставив ей ни одной секунды на размышление.

– Ирина Александровна не поднимется с постели без посторонней помощи.

– Значит, ты согласна с тем, что она, при всём желании, не смогла бы незаметно войти в комнату Ивана Никаноровича?

– Конечно, согласна…

– А что можешь сказать насчёт Инны Алексеевны? Как ни банально прозвучит, но у неё есть ключ от его комнаты, и мы с тобой в этом только что убедились…

– Если бы она даже случайно вошла в комнату и неожиданно увидела труп Ивана Никанорыча, то подняла бы такой душераздирающий крик, который был бы слышен не только в нашем подъезде, но и на соседней улице!

Лихачёва резко поднялась и подошла к окну. Зачем-то подправив тюлевые занавески, начала нервно щёлкать костяшками пальцев.

– Ты в этом уверена? – спросил я.

– В чём именно я должна быть уверенной? – не поняла Татьяна.

Я подкорректировал вопрос:

– Уверена не в том, что её крик был бы слышен на соседней улице, а в том, что она не осмелилась бы войти в комнату, из которой исходит зловонный трупный запах?

– Без тени сомнения!

– Честно говоря, у меня сложилось иное впечатление, – откровенно признался я. – Когда мы вошли в комнату, несмотря на превосходно сыгранную роль напуганной женщины, на её лице не было и тени страха. Более того, мне показалось, что она заведомо знала, чей труп нам предстоит обнаружить.