Текст книги "Нация. Грехопадение. Том второй"

Глава III

Несмотря на все сложности, происходящие в стране, новые веяния общественно-политической и культурной жизни набирали обороты. Перестройка как образ мысли и действия всё глубже входила в жизнь, прочно овладевая массами и определяя характер общественного сознания. На фоне такого действия всем хотелось чего-то новенького, быстрого и кардинального. Потирая руки, все были одухотворены происходящими переменами, да что там – счастливы. Люди выплёскивали свои эмоции не только друг другу, но и, казалось, всему миру, настолько беспрецедентное это было событие для всех. «Наконец-то, дожили!» – слышалось отовсюду, причём решительно, с открытой душой, без всякой иронии. И это было правдой. Такое не сильно-то заставишь говорить. Конечно, при большом желании чиновники всегда могут найти механизмы, чтобы вывести людей на улицы, на площади и заставить их сказать то, что хочет услышать власть, но невозможно людей сделать другими чисто психологически, заменить их лица, глаза, их душевный настрой. Все были воодушевлены новыми переменами, теми реформами, что происходили в обществе. Ни о каком сдерживающем факторе никто не думал, не говоря уже о какой-то осторожности. Во всяком случае, люди не понимали, что организаторы перестройки предлагают им модернизировать сложнейший механизм, и не просто модернизировать, а сделать это на полном ходу, не теряя, что называется, времени, не останавливаясь ни на секунду, пренебрегая не только здравым смыслом, но и техникой безопасности, не объяснив и не научив всем тонкостям и мелочам этой самой «модернизации» механизма, тому, что она может быть крайне опасна на «поворотах» новых экономических отношений. Это всё равно что предложить токарю выточить сложнейшую деталь на примитивном токарном станке. Впрочем всем было не до этого, да и некому это было делать – слишком узок был круг лиц, хоть сколько-нибудь разбирающихся в подобных задачах. «Главное в этом деле – начать! – умело успокаивал всех Горбачёв. – Мы должны двигаться как можно быстрее, не останавливаясь по всяким там мелочам».

Народ встречал каждое слово, каждую фразу нового лидера нации под бурные аплодисменты, будучи убеждёнными в том, что они на верном пути – пути, который не только их оживит, но и исцелит от всех бед, даст им при жизни то, о чём и не мечтали. Все люди были уверены, что вот-вот, ещё немного, и небо будет в алмазах. И это «веяние весны» ощущалось в сердце каждого человека. Реформы были настолько встряхивающими, что они произвели в сознании людей потрясение, сравнимое разве что с чем-то невероятным, фантастическим, о чём они не могли и думать. Внимание людей одномоментно сместилось с фазы настроя в фазу сопричастности, минуя фазы вникания и понимания того, что происходит. Они не считали нужным это делать, поскольку полностью доверились вождю нации – Горбачёву.

«После длительного застоя наконец-то наступило время для перемен», – хором, не скрывая радости, говорили одни. «Больше демократии, больше гласности!» – вторили им другие. «Политический плюрализм – гарантия от сталинизма», – кричали третьи. Одним словом, кто бы и что бы ни говорил, ни кричал, всем было хорошо. Каждый чувствовал себя участником перестройки.

Новые, никому не ведомые до этого слова подкреплялись многочисленными лозунгами, плакатами и прочей наглядной агитацией: «Гласность – перестройка – ускорение», «Перестройка – это опора на живое творчество масс», «12-я пятилетка – новый шаг к новой жизни», «КПСС – партия революции, партия перестройки», «Смелее, товарищи! Гласность – наша сила», «Компьютеры – в школу, компьютеры – в дом, по-новому скоро мы все заживём!». Люди не понимали, что происходит, но ветер перемен уже витал в воздухе. Все радовались, да что там – радовались: все поверили, что наконец-то будет лучше, и не просто лучше, а так, как надо, как должно быть в цивилизованном обществе, зная, что слово «лучше» за долгие годы уже почернело от всяких надежд на эту самую лучшую жизнь. Но как бы критически люди ни относились к власти и всем вождям, это время наконец-то наступило. Люди видели, что перестройка придала слову «лучше» не только новую жизнь, не только новый блеск, но и новый смысл. И процесс пошёл.

Михаил Горбачёв и его окружение, видя настроение и поддержку народа, всё больше верили в то, что они на правильном пути и что реформы могут не только устранить дисбаланс в советском обществе, но и вывести страну на новый виток социального процветания, решительно избавляясь от искажений и извращений принципов социализма. Для этого (в отличие от прошлых советских руководителей) Горбачёв смело выходит в народ, говорит о текущих проблемах в стране, рассказывает о планах и перспективах, охотно вступает с собеседниками в дискуссии. Он всячески позиционирует себя как руководителя нового типа, который не только всё знает, но и никого и ничего не боится. Народу это нравилось, поскольку такого сближения «партии и народа» ещё в истории не было. Он запросто мог остановить кортеж, открыть дверь машины и выйти на тротуар к людям. Такое поведение генсека вызывало предынфарктное состояние не только у охраны, но и у случайных прохожих… Они не могли поверить своим глазам: перед ними – живой генеральный секретарь! Люди сравнивали его с солнечным светом, который осветил их души. И это были не просто эмоции, люди действительно по-настоящему поверили во что-то важное и грандиозное, они глубоко почувствовали своё кровное родство, свои кровные связи с Отечеством. Это вызывало настоящий фурор, так как все прежние руководители государства себе этого не позволяли. Одним словом, что ни подумай, как ни посмотри – хорошо со всех сторон.

Не меньшее изумление у народа вызывал и тот факт, что рядом с ним постоянно находилась его жена Раиса Максимовна. Появление «первой леди» не только удивляло людей, но и радовало, так как это, как им казалось, приближало страну к цивилизованному сообществу, к тому, чего так не хватало народу великой державы. Одним словом, люди всячески верили в Горбачёва и его реформы.

«Человек слабый духом, – любил повторять Горбачёв, – никогда не решит те задачи, которые мы перед собой выдвинули. Мы должны быть не только сильными и умными, но и терпеливыми. Без этих качеств перестройку не осилить. Мы ведь собственно и начали её с того, что решили разобраться, в каком доме живём, что с ним происходит, как выглядит его фундамент, стены и всё остальное, и что нужно – косметический или капитальный ремонт. Стало ясно: капитальный! Косметическим ремонтом ему уже не помочь. В этой связи должен вам сказать: никогда так не были близки отношения и так глубоко взаимопонимание между руководством страны и нашей интеллигенцией, как теперь. И основано оно не на сладких речах в адрес друг друга, а на доверии и близости, которые возникли из признаний целей и задач, которые все мы перед собой ставим. Это идёт от понимания того, что ни политикам, ни культурным силам страны нельзя в такое время не объединиться во имя интересов нации, народа. Именно через это мы пришли к перестройке. В кратчайшие сроки мы должны добиться существенного ускорения социально-экономического прогресса. Другого пути просто нет».

И хотя процесс перестройки затронул практически все общественные сферы, всесторонне разработанной, научно обоснованной программы преображения общества у команды Горбачёва не было. А если и была, то имела кабинетный характер в виде замыслов и положений, которые никак не увязывались с логикой жизни: почему страна, располагающая огромными природными ресурсами, оказалась в тяжелейшем положении, в предкризисном, можно сказать, состоянии.

Помимо этого, в стране начали расти как грибы проблемы, связанные с национальной политикой. Национальные вопросы стучались не только в дверь, но и в окна, да так, что стёкла трещали. Почувствовав свободу, во всех республиках стали появляться «новоявленные вожди» (появлялись они и в Москве), но в республиках они появлялись быстрее, чем грибы после дождя, формируя не только общественное мнение на независимость и самоопределение, но и националистические идеи. Это был мощный удар под дых Горбачёву и всему руководству страны. О таком положении дел никто не думал, вернее, никто его не предполагал. Стратегически этот «шаг» никто не просчитывал, так как все народы СССР жили одной великой семьёй. На изучение этого «феномена», естественно, времени не было. Чтобы остановить «пробуждение» народа, этот разрушительный процесс, требовалось принятие срочных мер вплоть до политического решения, но ничего этого сделано не было просто потому, что никто не знал, как это грамотно осуществить, не отступая от намеченного пути. К тому же не хотелось выглядеть глупо перед западными странами, коль заявили на весь мир об особой ценности демократии. Одним словом, всё было пущено на самотёк – как уж вывезет.

А тем временем националистическое движение нарастало, с каждым днём вопросов становилось всё больше и больше. Народ выдвигал всё новые и новые требования, поскольку ему страсть как хотелось приблизиться к чему-то новому, желанному, пусть даже непонятному и запретному, настолько манил их дух новых идей перестройки. «Запретный плод сладок», – принято говорить в таких случаях, поскольку он слаще любого из разрешённых. Здесь и искушение, и свобода выбора, и осознание того, что можно стать свободным человеком, и непреодолимое стремление к познанию. Одним словом, свернуть с намеченного пути было уже невозможно, настолько мощно втянулась страна в масштабные процессы, охватывающие миллионы людей, всё народное хозяйство страны. Конечно, думать, что в такой огромной стране с накопившимися проблемами произойдёт всё как по волшебной палочке, никто не собирался. Все понимали, что предстоит большая работа и требуется выдержка.

И тем не менее вся страна с утра до вечера пела песню Виктора Цоя:

 
Перемен требуют наши сердца,
Перемен требуют наши глаза,
В нашем смехе и в наших слезах,
 И в пульсации вен
Перемен!
Мы ждём перемен!
 

Масло в огонь подливала волна газетных и журнальных публикаций. Что говорить: «властители дум» старались проявить себя как никогда. Такое было разве что перед революцией семнадцатого года, когда творили историю «без царя в голове». Интеллигенты, представляя собой элиту общества, помня историю, горели желанием сломать всё старое и построить нечто новое. Таков был заказ, заказ фонда Сороса[1]1
  Джордж Сорос (род. 12 августа 1930 г.) – американский финансист, инвестор, филантроп, сторонник теории открытого общества и противник «рыночного фундаментализма», создатель сети благотворительных организаций, известных как «Фонд Сороса».


[Закрыть], основной задачей которого была смена «закрытого» общества в СССР на открытое, которое бы могло нормально воздействовать с западным миром. И на это фонд денег не жалел, особенно на «толстые» журналы. Критической разборке подверглось всё что можно. На фоне такой ретроспективы в стране стали печатать многие литературные и философские произведения, не допускавшиеся в печать в период Брежнева: «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Зубр» Д. Гранина, произведения Н. Гумилёва, А. Платонова, Б. Пастернака, А. Солженицына, В. Войновича и многих других писателей.

В октябре 1988 года отменяется постановление 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», которое положило начало травле А. Ахматовой, М. Зощенко, П. Нилина. Отменяются постановления об исключении О. Мандельштама, И. Бабеля, Б. Пастернака, А. Галича и других из Союза писателей.

В этот период тиражи самых читаемых литературных журналов, таких как «Новый мир», «Знамя», «Москва», «Октябрь», «Иностранная литература», «Нева» и другие, достигают семизначных цифр. По сути «толстые» журналы становятся трибунами и бесспорными интеллектуальными центрами. Представители культурной интеллигенции с утра до вечера блуждают по их страницам в поисках новых разоблачений и снятых табу. Под общее мнение «судей» ранее запрещённые книги переводятся из спецхрана в общие фонды. Выясняется, что в годы советской власти было запрещено около восьми тысяч наименований книг. В их числе были и литературные произведения, ранее публиковавшиеся в СССР и затем изъятые, и вообще не публиковавшиеся.

Но этого нашей «интеллигенции» было недостаточно: возникает потребность в переоценке самой истории русской литературы, так как всем ясно, что в ней, в её советском варианте, многое фальсифицировано. Этого мнения придерживались и многие критики, утверждавшие, что большая часть советской литературы обслуживала тоталитарную систему, а значит, она закончила свой «поход» по человеческим душам и не имеет больше ничего общего с действительностью, а значит, век её закончился, она должна быть разрушена и уничтожена вместе с коммунистической системой.

И действительно, в эти годы социалистический реализм как литературное направление угасает, хотя отдельные произведения в его традициях ещё выходят. В литературную жизнь всё больше входят другие направления. Это и публицистика, посвящённая актуальным экологическим, историческим, экономическим и нравственно-психологическим проблемам, и критический реализм, в основе которого находится принцип историзма и правдивого изображения действительности, и модернизм, где всякая социальная утопия выглядит как насилие над человеком. Для них данность жизни – это хаос, в котором нужно искать конструктивный диалог обустройства общества и мира. Это и постмодернизм, характерной особенностью которого является признание разнообразия и многообразия общественно-политических, идеологических, духовных, нравственных и эстетических ценностей. Отрицая рационализм реализма с его верой в человека и исторический прогресс, постмодернизм отказывается не только от социально-политической жизни, но и от новых социально-утопических проектов. Одним словом, в новых предлагаемых обстоятельствах, коими явились условия перестройки, пришедшие в литературу писатели не захотели быть реалистами, то есть людьми, всерьёз озабоченными ролью человека в историческом процессе, философами, размышляющими о смысле человеческого бытия и занятыми поисками нравственной опоры, как, впрочем, и «пророками», приняв правила толпы, чтобы раствориться в ней. Им было неважно, куда поведёт дальнейший путь, им важна была прагматическая сторона дела, а проще говоря – заинтересованность. Мир идеала как таковой виделся им уже в другом жанре.

В обстановке такого непонимания и растерянности многие крупные писатели переключились на окололитературную малопродуктивную полемику либо вовсе отошли от художественного творчества, чтобы, как говорится, не вилять, да и на вилы не попасть, выжидая «лучших» дней. Писатели бросили не только писать, но и защищать литературу, лишив её тем самым кассационного суда, а проще говоря – будущего. Этим самым не только была подорвана способность вырабатывать коллективную память (даже самых недавних событий). Это помогало вытеснять, стирать её из памяти. Писатели, в ком ещё сохранилась душа, поняли, что общество в целом и каждый человек в отдельности потеряли всякую возможность анализировать прошлое и использовать его уроки для того, чтобы определять свою позицию в конфликтах настоящего.

Наряду с литературой политика гласности коснулась и других сфер культурной жизни: кинематографии, изобразительного искусства, музыки, театра. Вчерашние деятели культуры и искусства в один миг захотели стать судьями и обличителями коммунистического строя, вынося приговор всем годам жизни. Разбежавшись в разные зарубежные развлекательно-увеселительные учреждения сомнительного толка, они сразу же забыли про страну, про народ; их рвение было так велико, что они готовы были служить не только новому хозяину, но и чёрту, и дьяволу, лишь бы только не своей стране. Методом «нового искусства», методом новой необъявленной войны они включились в общий процесс подавления сознания народа, чтобы не только деморализовать его, но и дезориентировать по всем, что называется направлениям. Не совсем осознавая (а может, и продуманно), что убивают не только тело, но и душу человека.

Мертвечина губительной разобщённости, эгоистичности, позорной жадности привела к тому, что говорить языком настоящего искусства стало некому и не о чем. А ведь пришло то время, когда можно было проявить художественное право, «душе даруя пробужденье», но этого, к сожалению, не случилось. Дружба с Западом и его так называемой культурой стала для них одной из главных стратегических целей, причём любой ценой. Быстрее всего эта работа получалась у работников телевидения, руководителей центральных каналов, которые бросились налаживать «гуманитарные мосты», «послы доброй воли» и другие передачи, призывая не только к обретению свобод, но и к переоценке всей нашей жизни, что было немыслимо в эпоху застоя. С одной стороны, казалось бы, люди хотели немногого: не стоять в очередях, говорить и слушать правду, читать ту литературу, которая нравится, носить красивую, качественную одежду, слушать музыку, которую слушает весь мир, ездить туда, куда захочется. Одним словом, людям захотелось ходить «пружинисто», примеряя на себя социализм, но уже с человеческим лицом. Но с другой стороны, получилось как-то не совсем патриотично: в один миг все мыслящие, пишущие и сочиняющие превратилась в обличителей своей страны – страны, где они родились, выросли, получили образование, известность, учёные степени, где росли их дети, внуки.

 
Ну как тут не вспомнить слова Джами[2]2
  Джами Нуриддин Абдуррахман – персидский и таджикский мудрец (07.11.1414-09.11.1492).


[Закрыть]:
Ветвь, что от корня вскормлена водой,
Решила уничтожить корень свой.
И вырван корень был. И что же стало?
Иссохла ветка и на землю упала.
 

Вот так, «надрубив» корень государственности, сами того не понимая (а может, и наоборот), люди навлекали на себя осуждение. Восстание против всего «начальства» несло в себе события, понять и принять которые никто не был готов.

Но это было ещё полдела. На помощь пишущим, сочиняющим и издающим пришло «правозащитное» движение.

Целая армия людей, утомлённых социалистическим строем, выступило «вторым фронтом» (локомотивом которого выступили диссиденты всех толков и направлений), чтобы за гранты различных зарубежных фондов активно выступить против коммунистических идей, политического строя и всего, что им не нравилось в той стране, где они жили.

Восстав против окружающей действительности, они вцепились смертельной хваткой, как бульдоги, в подаренные им свободы, изредка разжимая свои мощные челюсти, чтобы глотнуть воздуха, утереть пену у рта и процитировать строки Чаадаева:

 
Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать её уничтоженья…
 

В первую очередь правозащитники взялись защищать «право на свободное распространение информации», зная, что от этого зависит дальнейшая судьба демократии. А информация, как мы знаем, быстрее всякой пули и тяжелее любого снаряда. Читателям преподносили «на блюдечке» такое, о чём они даже и не догадывались, живя тихо и мирно все послевоенные годы. От такого «просвещения» русского народа Родина и Отечество ушли даже не на второй, а на последний план. Читатели уже не просто прогуливались с газетой или журналом, они искали выход из этих «дебрей» информационности хотя бы ради того, чтобы не сойти с ума, настолько уничтожающей была о нас правда.

Но «светлым умам» этого было мало, следующей очередью ставилась задача большего значения: завести народ в информационную чащу, в тьму тараканью, чтобы, блуждая в этих потёмках, человек не только испытывал страх, но и ослабевал физически и психологически, не имея способности на дальнейшее сопротивление, а значит, на участие в жизни страны. Идеологам перестройки нужна была одна простая вещь: выжженное информацией, как напалмом, поле.

Важным поворотным моментом становится и тот факт, что в стране наметились новые отношения между церковью и государством, в первую очередь в вопросе её имущества и финансово-хозяйственной деятельности. По этому вопросу ещё весной 1985 года М. С. Горбачёв встретился в Кремле с иерархами Русской Православной Церкви, где дал «добро» не только на подготовку к юбилейной дате, связанной с 1000-летием Крещения Руси, но и на проведение Поместного Собора (Горбачёв всячески пытался внушить всему миру, что беспрепятственность исповедания веры в Советском Союзе является основной идеей перестройки). Встреча с иерархами предопределила дальнейший путь оживления духовной жизни общества.

29 апреля 1988 года М. С. Горбачёв принял в Кремле в Екатерининском зале Патриарха Московского и всея Руси Пимена и членов Священного Синода Русской Православной Церкви: митрополитов Киевского и Галицкого Филарета, Ленинградского и Новгородского Алексия, Крутицкого и Коломенского Ювеналия, Ростовского и Новочеркасского Владимира, Минского и Белорусского Филарета. Как следствие, после этой встречи наступил новый этап церковно-государственных отношений, церкви стали повсеместно возвращать отнятые у неё храмы и монастыри.

С 6 по 9 июня 1988 года в Троице-Сергиевой Лавре, в Трапезном храме Поместный собор Русской Православной церкви спустя семнадцать лет отменяет своё же решение, представленное Священным Синодом от 18 июля 1961 года, об отстранении священнослужителей от финансово-хозяйственной деятельности в приходе, мотивируя это решение необходимостью сосредоточить свои заботы на духовном руководстве. Таким образом, с июня 1988 года церковь получает возможность расширения своей деятельности в различных сферах: просветительской, издательской, миссионерской, благотворительной и т. д.

Видя и слыша всё это, люди всё ещё спокойно относились к происходящим событиям в стране, зная, что на страже государства стоят опытные руководители и политики, пусть и «застойного» периода. И какие бы реформы их ни касались, государственность как основа будет незыблемой всегда. СССР – это мировая держава! И этим всё сказано. «Пусть потусит народ», – говорили некоторые ответственные руководители страны. «Пускай народ высказывается, от этого ни от кого не убудет, на то она и перестройка, чтобы люди говорили. Пришло время, чтобы рассеять искры удушливого пустословия прошлых лет, услышать голоса тех, кто активно призывает к лучшей жизни», – говорили дружно другие. Но информации было настолько много, что людям трудно было во всём разобраться. Неразбериха подталкивала их к некой убеждённости, что они делают святое, важное дело. Люди были просто одержимы новыми перестроечными проектами, то и дело повторяя слова известной песни: «Нет-нет-нет-нет, мы хотим сегодня, нет-нет-нет-нет, мы хотим сейчас».

Но, как говорится, были и другие точки зрения. Не только люди старшего поколения, но и молодые были крайне недовольны существующим порядком дел, зная, что такие проекты не делаются быстро, не принимаются впопыхах, без должных знаний и продумывания последствий, что скороспелость мыслей и идей Горбачёва к хорошему не приведёт. Они говорили даже о том, что советские люди – это особый многонациональный мир со своей собственной логикой развития, культурой, системой морально-нравственных ценностей, и что нельзя вот так в один «присест» всё ломать и крушить, более того – внедрять в жизнь новые, никому не понятные «хозяйственные» механизмы. Не лучше ли было сначала провести перестройку в самом ЦК, где разложение верхов привело к тому, что крупные партийные руководители погрязли в коррупции, взятках, приписках, потеряли всякую порядочность и нравственную чистоту? Затем накормить людей, одеть их, обуть, а уж затем браться за преобразование страны. В это время появилась даже такая песня:

 
Перестройка – важный фактор.
Вначале – грохнулся реактор.
Утопили пароход[3]3
  31 августа 1986 года в Цемесской бухте близ Новороссийска затонул пассажирский пароход «Адмирал Нахимов». Погибли 423 из 1234 человек.


[Закрыть],
Пропустили самолёт[4]4
  28 мая 1987 года в Москве на Васильевском Спуске, беспрепятственно пролетев более тысячи километров из Гамбурга через Рейкьявик и Хельсинки, приземлился самолет 18-летнего немецкого паренька Матиаса Руста.


[Закрыть],
Наркоманов развели,
СПИД в Россию завезли.
 

Песня, как говорится, песней, но из неё слов не выкинешь. К сожалению, власть слышала в это время только себя.

На фоне начатых Горбачёвым реформ многих начал волновать тот факт, что страну, как и предыдущие два года, продолжали по-прежнему лихорадить множественные митинги, аварии и катастрофы, не только нарушая стабильность, но и разрушая экономическую и демографическую целостность государства.

Каждый день в разных концах страны погибали сотни людей, но это мало кого волновало. Страна продолжала гудеть как улей, и конца этому было не видно. Все сосредоточились на общественно-политическом процессе, обозначенном Горбачёвым ещё в марте 1986 года на XXVII съезде КПСС, где был выбран курс на «совершенствование социализма», на его словах, сказанных в мае этого же года во время встречи с партактивом Ленинградского горкома КПСС: «Видимо, товарищи, всем нам надо перестраиваться, всем!» С того самого момента эти его слова стали для всех советских людей своеобразным лозунгом новой эпохи, хотя мало кто понимал, что же было заложено в этих «таинственных» словах, да и не хотел народ этого понимать, поскольку все устали за многие десятилетия от прежнего полуголодного существования, всем хотелось нормальной человеческой жизни: трудиться, радоваться жизни, растить детей – одним словом, горячо любить свою родину, и ради этого они готовы были слушать хоть чёрта, хоть дьявола. Более того, они готовы были идти маршем в любую неизвестность, лишь бы избавиться от «тяжёлого груза», что калечил и убивал народ на протяжении многих десятилетий. На большее никто не рассчитывал. К тому же, как считали люди, избавиться от предрассудков не так-то и сложно. Достаточно только захотеть – и всего можно добиться. Главное в этом деле – отсечь всё лишнее и ненужное, оставив лишь то, что могло бы удовлетворять и давать наслаждение. В словах Горбачёва народ не только услышал роскошь разномыслия, но и почувствовал некое просветление, то, о чём он даже и не мечтал. Модные слова «ускорение», «перестройка» всем пришлись по душе. Не обладая действительными знаниями и способностью к анализу экономической и политической ситуации в стране, отказываясь понять, во что всё это может вылиться, народ смело подхватил новую идею. И не просто подхватил: чувствуя свободу, всем захотелось вдруг парить и летать, как Икару на крыльях, сделанных из перьев и скреплённых воском строителем и художником Дедалом. Он надеялся решить свою жизненную проблему попыткой вырваться на свободу, улететь от трудностей, но Солнце растопило воск на крыльях у слишком высоко поднявшегося в небо юноши, и он упал, разбившись о землю.

Михаил Горбачёв, видя настроение людей, ликовал, всячески подыгрывая народу. Причём настолько ликовал, насколько позволяла ему его харизма, заводя людей, на примере интеллигенции, «под волшебную флейту перестройки» всё глубже и глубже в болото реформ. Люди и духом не ведали, что декларированные реформы генсека – это придуманные «на ходу» декларации, а проще говоря, мины замедленного действия.

Ключевым моментом для этого явления послужило не только падение цен на нефть, но и общее положение дел в стране: ликвидация последствий чернобыльской аварии, землетрясения в Армении, увеличение капиталовложений в машиностроение, потери бюджета из-за снижения торговли алкоголем, падение производства в ряде отраслей народного хозяйства, вывод войск из Афганистана и т. д. Всё это так или иначе привело к резкому и значительному падению производства, а нехватка валюты привела к сокращению закупок товаров народного потребления за рубежом.

Таким образом, возникла угроза срыва курса на ускорение. Руководством страны было принято решение перейти к частичным принципам экономической реформы 1965 г., где особая роль отводилась прибыли в условиях планового хозяйства как главному средству достижения ускорения. Горбачёв был уверен: единственным путём исправления ситуации в экономике является не плановый путь, а путь рыночных отношений.

На фоне полной неразберихи и метания руководства из стороны в сторону государственный аппарат без должных знаний и продуманных действий принимает совершенно непродуманные законы, в том числе: закон о государственном предприятии, дающий возможность трудовым коллективам работать в условиях, в каких они никогда не работали (полного хозрасчёта, самофинансирования и самоуправления); закон о кооперации, который способствовал развитию не только спекуляции, но и продаже товаров по коммерческим ценам и рэкету; закон о банкротстве убыточных предприятий (тридцать процентов предприятий в один миг становятся убыточными); инвестиции в основные фонды направляются в накопительные, что создаёт прецедент для личного обогащения и обвал потребительского рынка; приватизация банков; создание из министерств концернов со статусом акционерных обществ, и т. д и т. п. Одним словом, с чьей-то подачи страна начала погружаться с космической скоростью в хаос, рождая преступление за преступлением.

Горбачёв, играя роль неутомимого борца за «справедливость, свободу, независимость и мир во всём мире», видел, что желание у народа к реформам не ослабевает, а напротив, они ждут перемен. А если так, то он был уверен, что рабочий класс, крестьянство и интеллигенция проявят присущие им высокие нравственные качества: патриотизм, выдержку, трудолюбие и веру в будущее, чтобы сделать новый шаг по пути преобразования общества. Казалось, дорогу осилит идущий… но, как это ни странно, люди оказались не готовы к таким переменам, к такому «хозяйствованию», к таким законам, указам и прочим распоряжениям. И это внесло полный диссонанс в реализацию намеченных планов. А всё потому, что эта мера была половинчатой: предоставление предприятиям финансовых ресурсов не было дополнено многими составляющими, что могло бы обеспечить их трудовую деятельность в полной мере. В первую очередь это касалось отсутствия знаний принципов хозрасчёта в масштабах предприятия, цеха, участка, бригады, рабочего места, одним словом – правовых норм. Из чего складывается прибыль, что такое противозатратный механизм, как достигается экономия материальных и трудовых ресурсов и т. д. – всего не перечесть. К этому следует добавить ещё один важнейший фактор, который говорил о половинчатых мерах: все материально-технические ресурсы по-прежнему распределялись отраслевыми министерствами, которые не спешили жить по-новому. Именно их централизованное распределение было источником власти среднего слоя управления – министерств и ведомств, и они не желали с этим расставаться, диктуя свои правила «игры». В результате единственным направлением использования предприятиями финансовых средств стало стимулирование работников. Хотя, конечно, большая часть средств стала оседать в карманах руководителей. Почувствовав запах денег, в этой «экономической» неразберихе к руководству предприятиями стали стремиться всё больше малоопытные руководители, а то и вовсе случайные люди, так называемые «правильные» пацаны, а проще говоря – преступники разных мастей. Подкуп, захват, запугивание, похищения и другие противоправные формы сделали своё дело: с руководящих должностей уходили грамотные руководители, десятилетиями нарабатывавшие свой опыт, прошедшие путь от рядовых инженеров до директоров крупных предприятий союзного значения. Конечно, были и такие специалисты, кто получил, так сказать, вотум доверия в своих коллективах как хорошие, добросовестные люди, но они не имели, к сожалению, навыков руководящей работы. И хотя мотивация Горбачёва была им понятна, не понятна была всё же суть самой перестройки. Как итог, руководители, а значит, и трудовые коллективы, начали сталкиваться с проблемами, которых стало возникать всё больше и больше с каждым днём. А мерилом всех дел, конечно, была зарплата: конец месяца ещё никто не отменял. Получилось следующее: до перестройки люди получали зарплату стабильно и значительно больше, а в перестройку – почему-то меньше и не стабильно. Этот факт заставлял людей задумываться о том, что что-то тут не так. К тому же люди были не удовлетворены тем, как работают партийные, советские и хозяйственные органы, для которых, можно подумать, действует на местах какая-то своя «конституция», своя «перестройка», свои «основные законы» и которые ничего не хотят менять, находясь у реальных рычагов власти на местах. Одним словом, «период жизни» советских людей начало вытеснять время выживания, сомнений и размышлений. Что-то в этой «системе» работало не так, а главное, кому-то это было выгодно. Но кому, если государственный человек в их понимании должен более других сограждан быть воодушевлён, движим и руководствован любовью к Отечеству?