Текст книги "Нация. Грехопадение. Том второй"

Прошедшая 28 июня 1988 года в Москве XIX конференция КПСС, на которой был поставлен вопрос о необходимости реформы политической системы, провозгласила «гласность» как основной лейтмотив духовной и политической жизни страны. Хотя первоначальное звучание политика гласности приобрела ещё после январского (1987) Пленума ЦК КПСС.

Помимо модернизации политической системы, изменения коснулись также хозяйственных и социальных механизмов в новой стратегии Горбачёва. Особое значение уделялось кадровой политике, суть которой выражалась не только в борьбе с негативными явлениями в партийно-государственном аппарате (коррупцией, взяточничеством и другими негативными явлениями), но и в устранении политических противников. Одним словом, советская империя всё ещё была сильна и «дружна», а значит, не вызывала, как казалось всем, особой обеспокоенности в государстве.

Глава IV

Первые дни ноября в Красноярске-26 выдались достаточно прохладными. Выпавший снег запорошил всё вокруг. Он лежал повсюду белыми хлопьями, накрыв, как пуховым одеялом, разноцветную палитру осенней листвы, утомлённую холодными ветрами и осенней слякотью. К полудню сквозь серые, мчащиеся в неизвестность облака показывалось солнце, оживляя всё вокруг. Воробьи-задиры, как хозяева, встречали прохладные дни неугомонным чириканьем и дружной потасовкой, находя для себя в этом занятии что-то особенное и полезное – не то развлечение, не то особый способ доказать своё превосходство. Иногда были заметны в перелётах и таёжные птицы – клёсты и снегири (их можно было узнать по щебетанию и яркой окраске), но их не интересовал ни город, ни люди, а только те места, где можно поживиться.

Колючий ветерок, налетевший с северо-запада, словно чему-то радуясь, игриво наполнял всё вокруг не только фитонцидами от хвойных деревьев – сосен, елей, пихты, кедра, лиственницы, что росли в городе повсюду, – но и спокойствием, и умиротворением, уносящим сознание любого человека в мир душевного покоя, гармонии и благодати.

Садясь на утреннюю электричку, что отправлялась на горно-химический комбинат, Егор испытывал невероятный подъём сил, словно он находился под воздействием какого-то невидимого гипноза, благодаря которому, как ему казалось, он уносился в мир изменённого сознания, где ничто не могло его беспокоить и волновать. В какой-то момент, возможно, именно от этого чувства у него даже закружилась голова. Но не так, чтобы очень сильно, вызывая, например, дезориентацию или ложное ощущение подвижности предметов относительно него самого, как это бывает в таком случае или при ряде самых разнообразных заболеваний, нет. Просто, сидя в электричке, ему не хотелось оказывать никакого действия, никакого сопротивления, даже думать, словно он был наполнен каким-то особым умиротворением, уносящим его в мир душевного покоя, гармонии и благодати. Правда, в какие-то минуты, он всё же возвращался к реальной жизни и думал о времени, о том, что оно не просто шло, а летело как птица, принося с собой не только радости, но и огорчения.

Принять факт того, что он со своей семьёй вот уже два года и четыре месяца как жил не в украинском городе Припяти, где они были счастливы по-своему, а в Красноярском крае, в таёжном сибирском городе, обнесённом по всему периметру в несколько рядов стальной колючей проволокой, он никак не мог. Если бы ему раньше кто-то сказал про такое увещевание, то он принял бы это за шутку, а человека – за сумасшедшего, не иначе, стараясь в дальнейшем держаться от него как можно подальше. Но, видимо, жизнь такова, что нельзя избежать неизбежного, если, конечно согласиться с этой философской истиной, а не согласиться с ней, получается, нельзя. «Как бы там ни было, – рассуждал Егор, думая об этом случае, – а от судьбы, видимо, не убежишь. Приходится считаться со всем, что она преподносит. Как бы там ни было, жизнь продолжается, а это значит, что она даёт не просто надежду, а нечто большее. В конце концов жизнь ведь – не цель, а дорога… и у каждого человека она своя, вот и нужно принимать это как должное».

Сидя в электричке, которая находилась за тысячи километров от Чернобыльской АЭС, Егор вспоминал о коллективе, о людях, с которыми проработал много лет. Эти воспоминания вызывали у него неимоверную боль и тоску. По-другому он не мыслил: слишком многое было связано со станцией, городом, где они не только жили и работали, но и дружили, любили, растили детей, прикасаясь к высшим ценностям человеческого бытия. Несмотря на прошедшее время, которое, казалось бы, способно излечить и расставить всё по местам, его всё ещё преследовало какое-то чувство вины за то, что случилось в те ночные часы 26 апреля 1986 года. Хотя, конечно, он прекрасно понимал, что его вины нет. Как понимал и то, что это не трагическая случайность и не стечение ошибок персонала, а нечто другое. И вот это «нечто другое» он связывал с той самой неотвратимостью, с которой атомная энергетика шла к одной из крупнейших катастроф в своей истории. И хотя это было его предположением, внутренняя душевная боль не могла смириться с такой установкой. Периодически эта боль выносила ему свой вердикт, который был основан на общей ответственности. Ибо он прекрасно понимал, что само слово «ответственность» есть отношение зависимости человека от чего-то, воспринимаемого им в качестве определяющего основания для принятия решений и совершения действий, прямо или косвенно направленных на сохранение иного или содействуя ему. Одним словом, его мучила некая мысль, что он всё же был той «маленькой пружинкой» большого механизма, который не сработал в нужный момент, причинив неисчислимые беды и горе тысячам людей. И вот эта мысль его очень сильно мучила, причём так, что он ничего не мог с собой поделать, уж слишком навязчивой она была. Он понимал, что с этим «грузом» ему нужно будет продолжать жить, как бы тяжело ему ни было, но жизнь есть жизнь, от нее не спрячешься ни за каким забором, каким бы высоким он ни казался. «Человек, к великому сожалению, – размышлял он, думая об этом случае, – да что там человек – человечество, о многом не задумывается, когда многое делает “добровольно”. Оно думает, что живёт вечность, а оно живёт всего лишь мгновение, если сравнивать, конечно, с космическим измерением. Прозревать и оценивать происходящее оно начинает только тогда, когда наступает час “х”, но бывает уже поздно разбираться приходиться на “развалинах” жизненных явлений».

Работая ведущим инженером на ГХК по управлению турбиной ядерного реактора, Егор по-новому оценивал происходящее, сравнивая специалистов Чернобыльской АЭС со специалистами ГХК – этого, по сути, уникального военного объекта, равных которому не было, как ему казалось, на всей Земле. Он никак не мог понять, как можно в гранитной горе построить такой огромный сверхсекретный атомный «центр». Такое он не мог себе представить даже мысленно. «Ну как можно взять три атомных реактора, вес которых достигал десятки тысяч тонн, – рассуждал он, – и непонятно каким образом переместить внутрь горы, окружив их при этом двухсотметровым гранитным слоем, способным выдержать любой ядерный удар? Нет, конечно, с одной стороны, я всё понимаю: монтаж отдельными блоками, частями, механизмами, а с другой стороны, не понимаю, ведь есть вещи сверхсложные, не зависящие от силы и воли человека. Про такое можно подумать, сочинить, как некую фантастическую “историю”, но осуществить в реальности – нет, этого я представить не могу».

Видя своими глазами это инженерное чудо, в какой-то момент Сомов подумал вот о чём: «Как же нужно было бояться потенциального противника, чтобы вот так глубоко спрятать под землю атомное производство? Неужели в этом была такая необходимость? Ведь на это ушли немыслимые средства, не говоря уже об использовании невероятного количества рабочих, пусть даже и заключённых?! Это же бесчеловечно. В то время как на всех действующих АЭС нет элементарных приборов, чтобы измерить радиацию, нет робототехники, чтобы хоть как-то обеспечить безопасность людей при сложных технологических авариях (а они бывают очень часто), а тут такое, что не поддаётся здравому смыслу. Конечно, хорошо, когда такое есть, но всё должно быть в меру, в гармонии с окружающим миром. Тем более что опыт строительства наземных ядерных центров в СССР давно уже имелся, и это не было ни для кого секретом. (Было уже построено и введено в действие одиннадцать промышленных реакторов: шесть – на территории ПО “Маяк” в Челябинской области и пять – в Томске-7.) Почему же мы всех так боимся, возводя такие неоправданные ничем объекты? Кого мы обманываем? Кому мы всё время лжём и лжём, причём без всякого просвета? А ведь себе и лжём, себя и обманываем», – мысленно отвечал он себе на все поставленные собою же вопросы.

На фоне такого эмоционального рассуждения ему даже захотелось мысленно унестись в далёкие пятидесятые годы, чтобы не только увидеть этих людей, принимавших такие решения, но и понять их мировоззрение, понять метафизику их морали, докопаться, что называется, до истины и узнать, кем на самом деле были все эти люди. Не осуждать их, не порицать, а просто посмотреть на них в том «реальном» времени и спросить, почему они были единодушны, принимая настойчиво, убеждённо и безоговорочно – без всяких сомнений – судьбоносные решения, граничащие с беспощадностью. Ведь даже религия ищет опору в сомнениях, владеющих человеком. Но ничего подобного он сделать, конечно, не мог, поскольку его разум был слишком слаб, чтобы не только всё это понять, но и ощутить дух того времени. Однако он всё равно продолжал анализировать эту тему, поскольку она никак не выходила из его головы. В какой-то момент он услышал свой внутренний голос, который говорил ему о том, что иногда мужчины делают совершенно непредсказуемые вещи, в которых нет никакой логики, и что со временем они жалеют о принятых решениях, но бывает уже поздно что-либо изменить. Многие их дела – это сплошная драма.

Уже с первых дней пребывания на ГХК Егор начал познавать новые истины, о которых даже не подозревал, настолько разнилась атомная отрасль гражданская и военная. Конечно, комбинат не был в прямом смысле военным объектом, но дисциплина была строгая, под стать военной, а значит, и требования к технике безопасности были значительно выше, чем на Чернобыльской АЭС. По этому поводу он часто задавал себе вопрос: «Почему люди так безответственны, будучи свободными от всяких понуждений? Почему их надо обязательно заставлять, направлять, ограничивать, ведь мы же называем себя разумными людьми, нацией, а получается всё наоборот. Хотя прекрасно знаем, что безответственное отношение обязательно породит трагедию – это как дважды два четыре, аксиома, поскольку “ошибка” всегда идёт следом за нерадивостью и невнимательностью. Она высматривает слабое звено и тут же вступает в свои “права” – это ли не знать. Причём об этом знает не только квалифицированный инженер, но и каждый вышестоящий руководитель, а уж в атомной промышленности и подавно. Какие-то силы всё же заставляют людей относиться к делу спустя рукава, слагая с себя все полномочия за судьбы сограждан, страны и даже мира. Хотя, по определению, они должны заниматься тем, что им вменили на уровне должностных инструкций», – рассуждал он. И это «сравнение» не давало ему покоя, так как он всегда думал, что работает на лучшей станции (им это внушали каждый день), а оказалось, что всё это не так, оказалось, что за «словами и рекордами» вышестоящего руководства таилась полная безответственность, приведшая к катастрофическим последствиям. «Видимо, сколько существует человечество, – с сожалением подумал он, – столько будут говорить и о человеческой безответственности, которая, к сожалению, не исчезнет никогда. Во всяком случае этот факт остаётся неизменным, а это значит, что человечество решительно занимается самоуничтожением, словно оно устало от этой жизни, отнимая будущее у всех поколений, не имея на то никакого права – ни морального, ни юридического. Будто эта земля, со всеми её недрами и богатствами досталась только одному нынешнему поколению».

Из тридцати километров пути, что приходилось проезжать, пять километров проходили под землей. Въезжая с открытого пространства прямо в гору, электричка ехала то медленно, то вновь набирала скорость – и так до конечного пункта назначения. Первые месяцы Егор никак не мог привыкнуть к этому виду транспорта, хотя казалось, что это обычное дело. Суть такого не «привыкания» заключалась в том, что при подъезде к комбинату он ощущал какое-то непонятное беспокойство. Это не было страхом или какой-то боязнью, а было именно беспокойством, причём на уровне подсознания, или, как его ещё назвал Юнг[5]5
  Карл Густав Юнг – Швейцарский психиатр и педагог, основоположник одного из направлений глубинной психологии – аналитической психологии (26.07.1875-06.06. 1961).


[Закрыть], «этого скопища пороков», куда отправляются до лучших времён все, с точки зрения человеческого сознания, не прошедшие идентификацию мысли.

Суть в том, что со временем всё, что попало в подсознательную область, постоянно стремится вырваться наружу, реализоваться тем или иным способом, вызывая у человека различные состояния. Человеческий ум в той или иной степени всячески сдерживает проявления подсознания, но иногда оно бывает сильнее, доводя человека до некой крайности, а проще говоря – до болезни. Такой «крайности», конечно, не было, но Егор реально ощущал какое-то внешнее воздействие, присутствие чего-то или кого-то, сам того не понимая. Причём это воздействие было достаточно «частым гостем» в его сознании, а не так чтобы эпизодически. Вначале он не придавал этому «факту» особого значения, считая, что это банальная усталость, когда нет сил на какие-то дела и прочее, а они (впрочем, как и всё остальное) требуют внимания и выполнения. От этого никуда не деться. Но в определённый момент он понял, что это смахивает уже на какой-то психологический «синдром», которому он никак не мог найти объяснение. Причём в этом «деле», как оказалось, он был не единственной «жертвой». Многие работники комбината постоянно испытывали что-то подобное. Пытаясь найти этому «явлению» хоть какое-то объяснение, он долго размышлял на эту тему, даже обращался к научным источникам, но к какому-то определённому выводу так и не пришёл, остановившись всё же на природных явлениях, граничащих с физиологией человека, и решив, что со временем, по мере привыкания, всё это пройдёт. Но однажды на работе в разговоре (не помня уже при каких обстоятельствах) Егор поделился этой проблемой со своим коллегой Александром Коноваленко. И тот рассказал ему престранные вещи, связанные с психофизическими, а проще говоря, с аномальными явлениями. Егор хоть и слушал Александра, но верить в эту бездоказательную «базу» ему не хотелось, при всём уважении к нему. Хотя, что говорить, он был не только грамотным инженером, но и хорошим, порядочным человеком, пользующимся большим уважением в коллективе. Егор даже многому у него учился, но это касалось, правда, только работы. Каких-то подробностей о нём Егор не знал, да и не пытался этого делать, поскольку всякая информация о сотрудниках была засекречена. А выуживать, что да как, было неловко. Мало ли что могли при этом подумать. А интересоваться, что называется, из первых уст Егору было не совсем удобно, поскольку тёплых дружеских отношений у них не было.

Единственное, что он знал, так это то, что Александр был старше него на семь лет; помнил ещё кое-что, по мелочам… Этот их разговор Егор почему-то часто вспоминал. Хотя прошло уже достаточно много времени. Вот и на этот раз, сидя в электричке, он вновь прокручивал в голове то, о чём они говорили:

– Не бери в голову, – по-дружески, рассудительно говорил Александр, – в этом вопросе, знаешь, не ты первый, не ты последний. Тут у многих такое бывает – физика, знаешь ли, аномальные участки. Короче, если наблюдается высокий уровень естественного электромагнитного излучения, то возникают всякие отклонения.

Рассуждая, Александр то и дело жестикулировал руками. Ростом выше среднего, с чёрными как смола волосами, он не прятал при этом свои глаза и не уводил их в сторону, этим он словно «прожигал» собеседника, заставляя если не воспринимать его слова, то хотя бы внимательно слушать, что, в общем-то, было делом приятным, тем более что правильные черты лица придавали ему вид чрезвычайно интересного и добродушного человека. От такого человека не хотелось уходить, его хотелось слушать.

Егор внимательно слушал своего собеседника, но не всё принимал за истину, так как все его слова были лишь предположением. И тем не менее, не навязывая своих взглядов, он постарался взглянуть на проблему его глазами.

– Неужели здесь могут быть магнитные и гравитационные аномалии?

– А почему нет, – ответил Александр, – Сибирь – это центр мира! Можно сказать, «Ноев ковчег», который не только хранит цивилизацию, но и спасает её в трудные времена. Здесь под землёй может находиться всё что угодно, то, о чём люди даже не подозревают. Так что золотой век начнёт отсчёт именно отсюда.

– Очень трудно во всё это поверить.

– Согласен. В этот мир нужно окунуться с головой… Дело в том, что человечество ещё слишком далеко от того, чтобы всё это понимать, но это полбеды. Настоящая беда заключается в другом.

– В чём же?

– В том, что мы, люди, многое не хотим понять и принять.

– В смысле?

– Ты знаешь, кто всё это строил? – спросил Александр, кинув взгляд в сторону ГХК.

– Знаю, конечно, это ведь не секрет.

– Конечно, не секрет. «Секрет» в другом, и заключается он в том, что при строительстве этого объекта погибло и умерло от болезней довольно много заключённых, поэтому, в какую сторону ни пойди – везде кладбища.

– И что?

– А то, что людей предавали земле без всяких правил.

– В смысле?

– Бросили в яму, поставили табличку с номером – вот и все «похороны».

Услышав такое, Егор хорошо помнил, что ему стало как-то не по себе, поскольку он услышал то, на что у него не было ответа. Конечно, поверить в это было сложно, но и не верить человеку, которого он близко знал, было нельзя. Раскидываться такими словами Александр не стал бы, это точно. В этот момент ему почему-то захотелось свернуться клубочком и укрыться в своём обывательском благополучии, если можно так сказать, настолько было ему неловко, некомфортно в эти минуты за себя, за людей, за общество, в котором он жил. «Если такое происходит в обществе, – подумал он в тот момент, то это значит, что мы превратились в глину, которая высохла и затвердела».

– Они не похоронены, а «захоронены», – услышал он слова Александра словно из какого-то другого, потустороннего мира, – а это, как ты знаешь, два разных случая.

– Ты знаешь, я никогда не задумывался над тем, что сейчас услышал от тебя, мне даже как-то не по себе…

– А я скажу, почему у тебя такие ощущения.

– Почему?

– Потому что ты никогда не задумывался над этим – ведь так?

– Ну да.

– И многие не задумываются.

– А может, и не надо думать и говорить о таких вещах?

– Правильно, зачем думать живым о мёртвых, а ведь похороны обладают глубоким мистическим смыслом. И это не просто слова. Не зря ведь все народы мира придерживаются этих ритуалов. По христианскому обычаю, когда человека хоронят, то его тело предают земле, а проще говоря – «запечатывают», по всем обычаям предков, и всё ради того, чтобы его душа обрела спокойствие. А захоронение – это погребение без всяких правил. Душа этих людей остаётся в физическом теле, а это уже аномалия…

– Подожди, ты хочешь сказать, что вокруг нас – духи…

– Не просто духи, а отрицательная энергия. Так вот, духи умерших, но не погребённых по всем правилам людей, «свободны» в полном смысле этого слова, – он развёл руками. – Обладая отрицательной энергией, они «гуляют» сами по себе, мечутся, ищут себе место, куда бы прибиться, вот люди и ощущают это «присутствие».

– Да, но почему именно мы?

– Не знаю. Возможно, идёт какое-то взаимодействие, когда мысли или импульсы захороненного человека настроены на тот же волновой диапазон, что и у нас, а может, и наоборот.

– Что именно?

– Родственные связи. «Настройка», как я уже сказал, на один и тот же волновой диапазон. Ты можешь чувствовать близкого тебе по крови человека, пусть даже и умершего.

– Ну это не секрет.

– Вот я и говорю про это. Одним словом, здесь может быть очень много всяких факторов. Опасность заключается в том, – продолжал Александр, – что чужеродная энергия, то есть энергия чужой индивидуальности, может внедриться в сферу сознания любого человека, причём вопреки нашей собственной энергии.

– И что будет?

– Не знаю. Возможно, что мы уже не сможем себя контролировать, стать хозяевами своей судьбы, или ещё что-то в этом роде. Могу сказать только одно: хорошего тут мало.

Помимо того, что Александр говорил интересные вещи, Егор прекрасно знал, что любое физическое тело находится в окружении физического мира, который населяют не только живые существа, но и умершие. И что они действительно могут взаимодействовать в мире лучевой материи – это всё уже давно описано в книгах, но он никогда не думал, что в далёкой Сибири столкнётся с такой «правдой» жизни. Подумал он и о словах Александра, сказавшего: «Ты можешь чувствовать близкого тебе по крови человека». От этих слов как будто что-то резануло внутри. Но кого? И тут он почему-то сразу вспомнил про своего деда, арестованного, кажется, в 1949 году, как рассказывал отец, когда он был уже взрослым. А вот за что и почему – не говорил. Всякий разговор на эту тему тут же пресекался. Как ему казалось, отец и сам не знал ничего толком, хотя ему было на тот момент уже четырнадцать лет. Единственное, что он узнал от отца, так это то, что его дед, Сомов Николай Егорович, прошёл всю войну, имел награды, был дважды ранен. А вот после ареста деда уж никто не видел. Во всяком случае это всё, что он знал о нём.

– Короче, я тебе ничего не говорил, понял? – проговорил чуть слышно Александр, толкнув его в плечо. – А то могут быть проблемы и у тебя, и у меня. Дело нешуточное. Понял, Егор?

– Конечно, понял. Как не понять, – ответил он, с трудом возвращаясь от воспоминаний…

Егор хорошо помнил, как после этих слов Коноваленко спросил:

– С тобой всё нормально?

– Всё нормально, просто задумался, извини. Про первый «фактор» мне всё понятно, а второй?

– Второй, второй… ах да!

Тут Александр замешкался, словно что-то вспоминая…

– А – второй! Так это самовнушение.

– Самовнушение?

– Странного здесь ничего нет: новая обстановка, новые люди – всё происходит на уровне подсознания. Ты можешь и не заметить, как собственные мысли повлияют на твоё поведение и настроение. Мало того, будут управлять твоими эмоциями, ощущениями и даже реакцией, – проговорил быстро Коноваленко.

– Ну ты даёшь! Рассуждаешь как настоящий психолог…

– Да какой там психолог, не смеши. В каждом учебнике написано. А что, разве с вами не вели беседу психологи на АЭС?

– Да вроде нет.

– Понятно. Совет тут один.

– Какой?

– Когда тебе что-то мешает, меньше всего употребляй слово «нет». Этим словом ты провоцируешь энергетические колебания. К примеру, если ты голоден и тебе предлагают поесть, а ты говоришь «нет», находя при этом уважительную причину (допустим, плохо себя чувствуешь), то у тебя, как минимум, закружится голова. А ты должен всего лишь поблагодарить, сказав, что ты не голоден, вот и всё. Ты как чувствовал себя хорошо, так и будешь чувствовать. И второе: не ставь перед собой цели, думая в этот момент о своих ощущениях, в противном случае ты себя запрограммируешь. Отсюда, возможно, и все твои внешние явления. Одним словом, все наши проблемы – от нашего же невежества. Человек – это такая натура, которая вбирает в себя, как лакмусовая бумажка, все «грани» земной жизни, причём не самые лучшие. А если сказать честно, то «впитывает» больше плохого, чем хорошего. Потому что мозг человека недостаточно вырабатывает собственной живой энергии, чтобы не только защититься, но и отсеять всё ненужное, что к нам липнет, а «липнет» к нам ой как много. Такие вот дела.

– Ну ты даёшь! Целая лекция…

– Да какая лекция – это простые азы нашего сознания. Просто мы не хотим этого понять и принять по той простой причине, что, касаясь их, мы, тем самым, должны становиться лучше, воспитывая в себе всепрощение, умение изгонять из себя гнев, раздражение, желание клеветать, злословить, а человеку делать этого не хочется. Напротив, он избегает всего, что заставляет его задуматься, чтобы остаться тем земным существом, каким он является на самом деле.

– Зверем?

– Запомни, Егор: это сказал ты, а не я.

После этих слов Александр заулыбался и, немного помолчав, произнёс:

– Приспосабливаясь к этому миру, человеку так легче жить – вернее, выжить. Понятно?

– Понятно.

– Ладно, давай лучше о тебе, что касается твоей темы. Есть, конечно, ещё легенда…

– Легенда? Что за легенда?

– Да всё из той же «оперы».

– А всё же?

– Будто в Атамановском хребте, – начал свой рассказ Коноваленко, – при проведении взрывных работ нашли какие-то уникальные артефакты, побеспокоив тем самым души древних цивилизаций, вот они и не могут успокоиться, наводя на людей страх и прочее.

– Что за артефакты?

– Да кто их знает. Я слышал, что руководство решило всё уничтожить, а всех, кто «это» видел, предупредили о неразглашении, взяв подписку.

– Интересно!

– Вот и я говорю. – И, помолчав, Александр тут же добавил: – А что ты думаешь по этому поводу?

– Даже не знаю, что и сказать. Если это легенда, то она вполне могла быть, ведь все легенды, как правило, основаны на реальных событиях.

– Вот и я про то же, – согласился Александр.

– Да, но полностью достоверными историческими свидетельствами они не являются. А что, здесь существовали древние цивилизации?

– Они не просто существовали, они здесь ещё и жили. Это были могущественные цивилизации, сюда прилетали пришельцы из космоса, здесь строились невероятные по масштабам сооружения. Легенды рассказывают о множестве подземных городов, причём гигантских масштабов, что стоят по всему периметру Северного Ледовитого океана начиная от Енисея и кончая Чукоткой. В горах найдены тысячи пещер, тысячи гигантских стволов, сделанных искусственно, они обложены камнем и уходят в неописуемые глубины.

– А зачем нужны были такие подземные города?

– Не знаю, возможно, для использования их в качестве убежища на случай глобального природного катаклизма или мировой войны с применением разрушительного оружия массового уничтожения людей. У нас же вот тоже построили…

Посмотрев друг на друга, они рассмеялись.

– А что, – с некоторой иронией проговорил Александр, – через тысячу лет ГХК примут за какой-нибудь доисторический город и будут говорить о нас как о высшей цивилизации.

– Да, это точно: что-что, а копать мы умеем, этому нас учить не нужно.

– Многие учёные утверждают, – продолжал Александр, – что если растопить льды Севера, то неминуемо откроются остатки городов предыдущей арктической цивилизации, сохранившиеся подо льдом во всей своей первозданности.

– Их, города, наверное, тоже заключённые строили?

– Кто их знает. Во всяком случае сегодня мы можем говорить о тайнах древней истории Сибири, которые, кстати, могут в корне изменить наши представления о развитии земной цивилизации, вот только этого мы не хотим.

– Почему ты так думаешь?

– Да это не я так думаю, а наши власти, – как бы, уточняя, проговорил Александр, – они хотят, чтобы вся наша история начиналась с семнадцатого года…

– Ну не скажи.

– Да что «не скажи». Всё переврали, всё переписали, не знаешь, чему и верить. Причём продолжают в том же духе. Ты посмотри, что пишут сегодня в «толстых» журналах, – жить не хочется. Сплошная «дрессированная литература», а проще говоря, западный диктат. Эти «деятели» выльют сейчас на нас ведро грязи, а потом спрячутся где-нибудь, сказав: «А вы знаете, мы ничего не писали, это всё они, капиталисты проклятые…» – вот ведь как получится, а нам ведь жить в этой стране, растить детей. Кстати это один из видов отрицательных энергий, причём наиболее сильный, который является открывающим ключиком к двери нашего сверхсознания, чтобы впустить туда излучение, которое разрушает нас, делая человека растением. А ведь всё должно быть, наверное, по-другому.

– Как?

– Я не знаю, как, но я точно знаю, что я не должен проводить свою жизнь на глубине двести метров в этой «пещере», как крот. Скажи, Егор, зачем было всё это делать, если вокруг нищета, причём такая, что сердце кровью обливается. Ты посмотри, что получается: мы тут с «мирным атомом» играемся, а вокруг в близлежащих к городу деревнях нет ни света, ни воды. Про газ я уже молчу. Люди до сих пор, как сто лет назад, воду на коромыслах носят. Ни дорог тебе, ни жилья, ни продуктов – всё как в прорву. Зачем нам такой «мирный атом»?

– Ну ты даёшь! Спросил бы что попроще.

После этих слов, Егор хорошо помнил, что окунулся опять в воспоминания, но тут же «вернулся» к разговору, подумав: «Видимо, у человека накипело, если он так говорит».

– Пойми, тут действует простая логика, – продолжал Александр, но уже не так эмоционально, а более сдержанно. – Нам нужно не разрушать, не загонять людей на двести метров под землю, а создавать, свидетельствовать о культурной полноценности нации. У нас что – земли мало? Одним словом, то, что сейчас делается, – ужас. Тем более что…

На этих словах Коноваленко замялся, размахивая руками, видимо, подбирая слова.

– Что тем более?

– Я хотел сказать, что любой «толстый» журнал – это своего рода экспертная инстанция, законодатель мод, если хочешь. А тут, читая, не поймёшь, что дурно, а что великолепно. Какой-то литературный компот.

После этих слов, как он помнил, он посмотрел на Коноваленко, но ничего не сказал – видимо, не нашёл нужных слов, а может, и не хотел ничего говорить, ведь он говорил всё правильно.

– И вот ещё что, – тихо, как бы по секрету, проговорил Александр. – Ты в Бога веруешь?

– Нет, я атеист, но…

– Вот именно – «но».

– А почему ты про это спросил?

– Купи икону Архангела Михаила и попроси, чтобы он избавил тебя от духов и призраков. Попроси его, чтобы рядом с тобой были только выходцы из страны любви и чтобы он никогда не пропускал к тебе непрошенных гостей.

Егор хорошо помнил, с каким недоверием он смотрел на Коноваленко, не желая понимать всерьёз то, что он сказал.

– Егор, я не шучу, – напористо сказал Коноваленко, видя недоверчивый взгляд Сомова. – Пора учит, нужда гонит…

– Нет места шуткам – ты это, наверное, хотел сказать?

– Вот-вот.

– А почему именно икону Архангела Михаила?

– Точно не знаю. Но так делают многие из тех, кого я знаю. – И, помолчав немного, тут же добавил: – Может, потому что он самый важный помощник Божий – вот все и просят его о покровительстве и защите.