Текст книги "Нация. Грехопадение. Том второй"

Найти причины такого непредсказуемого поведения казачества очень сложно, и это не удивительно, поскольку казачество – явление самобытное и многогранное. Возможно, всё это происходило от того, что вера казаков представляла собой странную смесь. Каких только направлений и течений верований там не было. Да и откуда ей было взяться, если в казачество шли не только инородцы – люди, искавшие лучшей доли, спасавшиеся от голода, но и те, кто был не в ладах с законом. Очень многое в этом вопросе определил и внешний фактор: не секрет, что многие из пленных поляков, служивших в Наполеоновской армии, были сосланы в Сибирь, где, отбывая наказание, обзавелись семьями и не захотели возвращаться на родину в тот момент, когда им было предоставлено такое право. Отбыв наказание, они были зачислены в сибирские казаки, получив со временем чины урядников, офицеров и даже преподавателей.

То же самое произошло и после Польского восстания 1863–1864 годов на землях бывшей Речи Посполитой, отошедших к Российской империи, а именно в Царстве Польском, Северо-Западном крае и на Волыни, где польской эмиграцией усилились требования аграрных реформ, демократизации и независимости. За причастность к восстанию были не только казнены, но и высланы в Сибирь более двенадцати тысяч человек, среди которых были образованнейшие люди своего времени – учёные, писатели, поэты, педагоги, кадровые офицеры. И, конечно, многие из них со временем пополнили ряды русского казачества. Обладая европейским образованием, они не только были назначены на высокие должности, но и стали политиками, представляя интересы казачества по всей Сибири, и больше ассоциировались не столько с жителями городов, сколько с жителями природы. Постепенно потомки этих поляков слились с общей массой населения, сделавшись русскими как по внешнему виду, языку, вере, так и по духу. То же самое произошло и с сосланными в Сибирь декабристами, сыгравшими огромную роль в деле просвещения казачества. Зная это, царской власти ничего не оставалось делать, как считаться с этой огромной силой, которая взвалила на себя не только охрану границ, но и борьбу за расширение территории, являясь, по сути, одним из важнейших укрепляющих столпов государства. Не случайно в 1916 году Государь Император Николай II принял шефство над 1-м Сибирским казачьим Ермака Тимофеева полком и зачислил царевича Алексея – Атамана всех казачьих войск – в списки полка.

О жизни казаков, их традициях, семейных драмах и героизме писали почти все русские писатели и поэты. Не зря Лев Николаевич Толстой, хорошо знавший жизнь этих людей, их быт, социальное устройство, любовь к свободе, удальство и весь уклад казачьей жизни, написал такие слова: «…Вся история России сделана казаками. Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ казаками желает быть…» А всё почему? Да потому, что казачий мир бесхитростен и естественен, на протяжении столетий он пленял всех своей простотой, в то время как мир света – царство фальши и притворства. В итоге казачья жизнь на лоне природы не просто казалась, а оказывалась выше жизни в цивилизованном обществе. Именно об этом и пишет в своей повети «Казаки» Толстой. Но какой мир предпочтительнее, автор не даёт ответа, в этом вопросе надо разбираться каждому в отдельности.

Приход коммунистов к власти после революции 1917 года явил «новую» страницу в жизни этого сословия. Начались репрессии и кровавый террор против казачества, поскольку новой власти не нравилось зажиточное сословие, с любовью возделывающее родную землю. Высылка из родных сердцу хуторов с целью убрать из народной памяти всё, что касается их жизни и истории как великого образа, который олицетворял создателя и защитника России, приобрела катастрофический характер. Уничтожив миллионы людей, коммунистам не удалось уничтожить самое главное – казачий дух, который проявился через многие десятилетия, в этот исторический момент перестройки! Как говорил в своё время Хемингуэй, «человека можно уничтожить, но его нельзя победить». И вот пришло время расплаты: то, что надо было долбить, само провалилось. Коммунисты-сибиряки поняли раньше других, что партийные организации края находятся на грани развала и реанимировать их уже нельзя, «машина» уничтожения запущена, и это вина не тех, кто сдаёт партийные билеты, а тех «вождей», которые утратили всякое доверие народа. Все понимали, что в стране уже давно происходят чудеса в решете: дыр много, а вылезти некуда. Вся система не только деградировала, но и изжила себя, оказалась неспособной дать народу то, что ему хотелось, то, к чему звал природный зов, питавший их на протяжении столетий душевным теплом и живительными соками, от которого они «отшвартовались» не по своей воле. Люди, ещё не зная, что будет и будет ли что-то вообще в этой стране, сдавая партийные билеты, выражали решительный протест против существующей власти. Они готовы были служить хоть кому, только не коммунистам. Хотя и прошли столетия, казаки как гражданское общество не переменили своих уставов, для них всё осталось так, как было и раньше. Солнце ведь течёт и ныне по тем законам, по которым текло до явления Христа-Спасителя.

Слушая Шенина, все прекрасно понимали, что он говорит не всё. Острые моменты политики, проводимой Горбачёвым, были, мягко говоря, не затронуты, а проще говоря, сознательно скрыты. Во всяком случае никакого осуждения не прозвучало (хотя могло бы), этого он не сделал. Как человек мыслящий, он прекрасно понимал ошибочность всей этой авантюры, но говорить боялся. Этими мыслями он уже делился однажды с некоторыми коммунистами, после чего срочно был «отправлен» в Афганистан для «ответственного» задания партии. Наученный таким опытом, он уже был осторожен в изложении своих мыслей даже самым близким товарищам по партии. Хотя, глядя на него, стоящего за трибуной, чувствовалось, что он рвался в бой, чтобы хоть что-то изменить или по крайней мере остановить, остановить процесс разрушения страны. Но это было, как он уже понимал, не в его силах. Однако присутствующим в зале хватило и того, что он сказал. Конечно, про массовый выход коммунистов из рядов партии все знали, как и про то, что начался непонятный процесс, направленный на разрушение всех партийных организаций страны, но то, что об этом они услышат с высокой трибуны, причём из уст первого секретаря крайкома партии, было для многих неожиданностью. Более того, все поняли, что это не просто слова, а «снежный ком», и в какую сторону он покатится, предугадать было сложно. Об этом даже страшно было подумать, не то что говорить. Всё это было похоже на какой-то союз с дьяволом или нечто подобное, что могло бы иметь большее отношение к мифам, фантастике, но никак не к реальности.

Конечно, выступление первого секретаря крайкома приоткрыло всем глаза, но не настолько, чтобы в целом понимать ситуацию. К примеру, никто не понял его слова о том, что в ближайшем будущем государство может отказаться от монополии в пользу частной собственности. Многие слушатели не могли поверить в то, что крупными градообразующими предприятиями могут командовать частные компании. Эта «новость» никак не вписывалась в их понимание. Страна на пути к коммунизму, и вдруг – частная собственность? Откуда? Почему? Мнения коммунистов по этому поводу, как показалось Сомову, были разные, но что делать и как поступать в этом случае, никто не знал, поскольку это было настоящей революцией в сознании. Да и задавать вопросы на эту тему не хотелось, поскольку не знали её глубины, а выглядеть некомпетентным никто не хотел – слушали и молчали, не понимая, что зачем. Правда, когда возвращались к теме партийных билетов, то всех волновал один вопрос: почему на эту ситуацию не реагирует Горбачёв, ЦК КПСС и все партийные руководители на местах, ведь сколько голов – столько и умов, тем более что эта беда ходит не по лесу – по людям: они не понимают, что происходит в стране. Если такая ситуация складывается в Красноярском крае, центре страны, то что делается в других регионах? Ведь кадровый вопрос всегда был в центре внимания ЦК. Их всегда волновал каждый коммунист – прибывший и выбивший, а тут такое «наводнение» желающих выбыть – и никаких действий. Можно было подумать, что партия столкнулась с какой-то неведомой «подпольной» силой, антисоциалистической оппозицией, «взявшейся ниоткуда», или ещё кем, про кого они не знают. Поэтому в процессе работы семинара выступающие говорили не только о сложностях работы в первичных партийных организациях, но и о том, что действительно коммунисты не понимают, что происходит, а ведь невидимое зло всего тревожнее. Говорили о том, что не удаётся сломать консерватизм вышестоящего руководства, их психологию, ведущую к безнаказанности и высокомерию. Да, предприятия получили возможность продавать самостоятельно сверхплановую продукцию – это хорошо! Однако отсутствие в экономике рыночных механизмов повсеместно создаёт трудности на пути реализации этого положения. Получается так: сказали «а», но не сказали «б», лишив таким образом перестройку честных правил игры в развитии свободного рынка. Вот и приходится народу метаться между молотом и наковальней.

Кроме того, всех интересовало, почему с полок магазинов исчезли продукты питания, почему в стране введена карточная система, и многие другие вопросы.

Глава IX

После открытия и обращения к участникам конференции первого секретаря крайкома КПСС Олега Шенина слово было предоставлено лектору из Москвы, заместителю главного редактора журнала «Коммунист» Егору Гайдару.

К трибуне вышел молодой мужчина небольшого роста, с бегающими глазками на пухленьком лице, похожем на сократовское, с печатью глубокомыслия на лбу, проще говоря – душечка. Часто улыбаясь и как бы сюсюкая, уже с первых секунд он начал рассказывать, что такое перестройка и какова в ней роль передового отряда партии. Часто заглядывая в свои записи, он говорил о необходимости перестройки, гласности в нашем обществе, говорил о том, как мы все пришли к пониманию особой ценности демократии. Говорил о рыночной экономике и всём, что связано с ней. «Скажу вам прямо, – эмоционально говорил он, – может быть, это было самое главное открытие перестройки. И поразительно то, что это открытие делают коммунисты. К сожалению, не всё получается так, как надо, – сказал он, заострив на этом внимание. – Многие вопросы вызывают тревогу. К примеру, не всё у нас хорошо с экономикой, с финансовой ситуацией; я уже не говорю о ситуации на потребительском рынке, где дефицит товаров увеличивается с каждым днём. Всё это говорит о том, что производство стагнирует, как признак тяжёлой болезни экономики. В такой ситуации, – продолжал он, – положение любой группы, доходы которой отстают, ухудшается не только относительно, но и абсолютно. Вызывает большую озабоченность и продолжающийся рост внешнего долга. Упустив шанс воспользоваться благоприятной конъюнктурой на рынке нефти в начале года, теперь наряду с трудностями добычи мы вновь сталкиваемся с последствиями падения цен на наш основной экспортный товар».

На этих словах он прервался, взял стоящий рядом стакан воды, выпил несколько глотков и, поставив его на прежнее место, продолжил:

«Особая сложность у нас с финансами, – сказав эти слова, он как-то виновато посмотрел в зал и улыбнулся при этом, но это была не улыбка в прямом смысле, а некая пародия на неё, в которой было больше иронии, чем смеха. – Вовсю, можно сказать, забили тревогу наши зарубежные поставщики, требуя вернуть им деньги. Причём этих просьб настолько много, что можно подумать, что речь идёт о поставке каких-то пустых вагонов». На эти слова Гайдара в зале все оживились, и это оживление на какой-то момент приковало слушателей к его выступлению. Гайдару это явно понравилось. Он воодушевлённо продолжал: «Но, несмотря на деструктивные процессы, происходящие в стране, кхе, кхе, и высокую инфляцию, которая вне зависимости от воли правительства переходит в открытую форму… Трудовые коллективы, передовой отряд коммунистов, кхе, кхе, должны сделать всё от них возможное, – он вновь выпил воды, – чтобы стабилизировать негативные процессы, помня, что народ – за перестройку».

Гайдар говорил всё решительней и решительней, будто набирал очки, что бы победить в какой-то не понятной никому игре, призывая интеллектуальный отряд красноярского края, коим являются все присутствующие коммунисты, спешить занять свои места в поезде перестройки, чтобы двигаться вперёд к намеченной цели.

Впервые видя и слушая Егора Гайдара, Сомов, конечно, знал, хотя и скупо, что перед ним выступает человек из номенклатурной семьи высокого ранга – внук Аркадия Гайдара и Павла Бажова, являющихся, как известно, гордостью советской литературы, видными революционерами (тот и другой в Гражданскую войну с оружием в руках боролись за коммунистические идеалы), но он не знал, что этот человек окончил школу с золотой медалью, а МГУ – с красным дипломом, и что в двадцать четыре года он был уже членом КПСС, а в 1984 году Гайдар был уже привлечён к подготовке документов для комиссии Политбюро ЦККПСС по совершенствованию управления экономикой страны! И это ещё не весь перечень его успехов. Несмотря на молодость, он был, если можно так сказать, везде.

Глядя на Гайдара, Сомов следил внимательно за каждым его словом и движением. При этом он не пытался его судить и критиковать, поскольку совершенно не знал его репутацию. Просто он делал это для того, чтобы найти в нём человеческие достоинства, поскольку понимал, что в руках этого человека может оказаться завтра судьба страны. Тем более, ему не хотелось соглашаться с некоторыми мыслями этого человека. Иногда складывалось такое впечатление, что этот человек больше похож не на положительного героя, каким он себя позиционирует, а на Мальчиша-Плохиша, того самого героя, которого создал его дед в художественном произведении «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове», в лице которого было представлено средоточие отрицательных качеств. Он лицемер, вредитель и гнусный предатель, променявший «великую тайну» на «буржуинское печенье и варенье».

Конечно, Сомов мог ошибаться в своей кажущейся видимости, поскольку духа отрицания, духа сомнения в том, что он говорит, не было, но ощущение чего-то скрытного, недоступного никому он чувствовал в этом человеке, и с этим трудно было поспорить. Во всяком случае, для себя лично он мог констатировать, что не понимает, в какую сторону развит этот человек.

Кроме призывов и общих слов, какой-то внятной информации о том, что происходит на самом деле в стране, внутри партии, Гайдар не сказал. Этот факт не то что огорчал всех присутствующих, но несколько разочаровывал, поскольку все понимали, что если партия распадается, значит, внутри происходит что-то страшное, опасное и скрытное, несогласованное между собой, а проще говоря – реакция. И вот об этой «реакции» им почему-то не говорят.

Одним словом, дефицит информации порождал массу всяческих слухов, сомнений и кривотолков. Сидящий рядом с Егором мужчина средних лет тихо сказал: «От всех этих разговоров визгу много, а шерсти нет. Во всё, что он тут говорит, не хочется верить, даже в то, что дважды два – четыре».

Затем выступили руководители отделов крайкома партии, секретари партийных организаций городов и районов края. Все они говорили о том, что все коммунисты должны активно и эффективно действовать на всех введённых им участках. Что, несмотря на все сложности, необходимо консолидировать силы, перегруппировать их и решительно двинуть вперед перестройку в практические дела.

Секретарь по идеологии краевого комитета партии, подводя итоги конференции, в своём заключительном слове сказал: «Дискуссия состоялась. Решение принято, Программа утверждена. Ориентиры есть. Надо работать, а не подсчитывать, кто какую фразу сказал и кого это касается. Всем надо быть вместе, чувствовать, так сказать, плечо друг друга и действовать во имя перестройки».

Несмотря на все «острые углы», участие в работе конференции Сомову очень понравилось. В первую очередь – тем, что в дискуссиях было высказано немало позитивных и критических суждений, конструктивных предложений, а также проведён глубокий анализ общего положения дел в краевой партийной организации. Всё это давало огромный прилив сил для дальнейшей работы с людьми в коллективе.

В заключительной части конференции, как и обещали организаторы, объявили о встрече с Виктором Петровичем Астафьевым.

Егор не только слышал про этого известного сибирского писателя, но и читал многие его повести и рассказы: «Кража», «Где-то гремит война», «Последний поклон», «Царь-рыба», и конечно же совсем ещё новое произведение «Печальный детектив», в котором автор не только изображает реальный мир, такой, к которому мы привыкли, но и ставит сложнейшие вопросы, выходящие за рамки обыденного существования.

Волнуясь, Егор с нетерпением ждал появления Астафьева в зале, впрочем, как и многие другие. Из разговоров сидящих рядом людей было понятно, что кто-то уже его видел и даже общался с ним на предыдущих встречах. Кто-то говорил, что Астафьев приезжал к нему в район, кто-то – что был у писателя дома в гостях в Академгородке. «Вот ведь как бывает в жизни, – думал Сомов, слушая неожиданные откровения своих коллег. – Можно сказать, повезло!» – делал для себя он вывод.

По каким-то причинам Астафьев задерживался. Чтобы немного уменьшить волнение, Егор попытался занять себя, вспоминая его произведения – те, что когда-то читал… Перелистывая в памяти их названия, он вдруг подумал: «Надо же, я никогда не задумывался над тем, что мне придётся когда-то увидеть этого человека. Вот уж, как говорится, куда ни поехал, а мимо не проехал. Что это – судьба? Или что-то другое? Ведь читать его произведения – это одно, – продолжал он рассуждать, – а видеть и слушать – другое. Хотя, судя по тому, как он пишет, слушать Астафьева нужно тоже умеючи: без тонкости восприятия и силы воображения, как мне кажется, не обойтись».

И вот уже через несколько минут, приподняв голову, Сомов увидел в зале очень открытого, улыбающегося, наполненного каким-то ярким светом человека. И не просто человека, а большого русского писателя, мыслителя, который совсем не был похож на израненного и контуженого солдата-фронтовика, прошедшего всю войну. Таким мощным явлением он показался Егору. Спокойно, без всякой суеты он прошёл к небольшому креслу, что стояло в центре небольшой импровизированной сцены, и сел. Окинув зал взглядом, он тут же начал говорить, но речь была тихая и временами не совсем понятная. Складывалось такое ощущение, что он говорит сам с собой.

Егор всматривался в образ Астафьева, и в его голове неожиданно промелькнули какие-то отрывистые моменты из биографии писателя. Он вспомнил, что этим «светом» тот обязан воспитателю детского дома Василию Ивановичу Соколову (где рос и воспитывался Астафьев), подлинная простота и непоказная интеллигентность которого заставили будущего писателя сначала зауважать этого человека, а потом и полюбить его скрытой, застенчивой любовью, хотя, естественно, он никогда и никому не высказывал этих чувств, даже самому себе. Он даже помнил слова Астафьева на этот счёт: «Как-то совестно ему было это делать». Так вот, этот невзрачный человек нашёл в нём, по выражению Виктора Петровича, «на вытоптанной “детской полянке” несколько ещё живых, не ощетиненных былинок, и ухватился за одну из них, прививая любовь не только к честолюбию (Астафьев гордился тем, что три года сидел в пятом классе), но и к литературе». «Книги читать, Витя, – часто говорил ему Василий Иванович, – зла не плутать». И действительно, после общения с Соколовым Астафьев перешёл в шестой класс, где обнаружилось, что он вполне справляется с программой по русскому языку, литературе и истории. А вот с математикой, химией и физикой он так и не нашёл «общего разговора». Видно, и здесь нужен был человек-благодетель, который бы выявил способности мальчишки, заставив употребить усилия, проявить упрямство.

Егор помнил, что Астафьев родился в селе Овсянка Красноярского края. В возрасте семи лет он остался сиротой: отец был обвинён во «вредительстве» и арестован, а через несколько лет мать утонула в Енисее. После смерти матери жил у бабушки. С отцом, освободившимся из заключения, и мачехой Астафьев переехал в Игарку, но отношения с ними не сложились. Так вот и оказался в детском доме. «Самостоятельную жизнь я начал сразу, безо всякой подготовки», – любил говорить Астафьев.

На протяжении последних лет, что прожил Астафьев в детдоме, он часто слышал от своего учителя много хороших слов, в том числе и о «несомненной литературной одарённости». От этих слов он всегда впадал в смущение, а то и в дурашливую весёлость, поскольку, как подросток, не был ещё готов принять их. Значительно позже он поймёт, насколько прозорлив был этот мудрый человек, напирая на мальчишку в «лобовую», чтобы вытравить из него чувство самоуничтожения, сорности своей, которые внушали ему отец и мачеха, некоторые учителя в школе и разного рода благодетели, кормившие юнца корённым хлебом. «А ведь так в жизни и бывает, – подумал Егор. – Затравить ребёнка, сломать его душу – простое дело. Ещё проще – упрятать в исправительно-трудовую колонию, мол, того заслуживает этот балбес, больше с него взять нечего. И всё: нет человека! А ведь доброе слово окрыляет, доброе слово всегда даст ростки новой жизни. Ведь как говорится: “Не велико дело – велико слово”. А его порой взрослым и не хватает – вот ведь как получается. Спасибо времени и счастливому случаю, что всё расставляют по своим местам».

Прошло несколько минут, прежде чем Астафьеву принесли микрофон, и это решило небольшое недоразумение. Рассказывая о себе, он говорил не спеша, словно смакуя каждое слово, отдаваясь на откуп живому течению жизни, переполненному страстями и крутыми изломами судьбы. Уж кого-кого, а его-то жизнь потрепала за «шиворот» как надо…

Коренастый, небольшого роста, с взлохмаченными волосами и прищуренным правым глазом, он говорил объективно и беспристрастно, не навязывая своей правды. Правда, порой она была довольно жёсткой, даже очень жестокой, но такой разговор всегда свойственен большим писателям, которым не только бояться нечего, но и некого.

Говорил он о природе, о Красноярской тайге и её уничтожении человеком, о Красноярской ГЭС и о тех последствиях для природы и людей, которые она вызвала. Слушая его, Егор начинал понимать, что так может говорить только тот, кто не только чувствует, но и видит, слышит природу, каждую её веточку, каждую былинку, росинку, передавая не только переливы красок, её красоту и настроение, но и трагичность. «Если для многих писателей и поэтов природа является некой эстетикой, – размышлял Сомов, слушая Астафьева, – вдохновителем творчества, то для него природа – это нечто большее, это что-то сибирское, исконно русское, органически связанное с ним. Это что-то сродни воздуху, чистому воздуху, в котором заложена вся его сущность: искренность, честность, правдивость, любовь к Родине».

Несколько слов Астафьев сказал о своей повести «Печальный детектив». Егор читал это произведение уже давно, но сейчас ему было важно вспомнить основное и сопоставить свою точку зрения с автором.

«В этом произведении, – вспоминая, рассуждал Егор, – автор раскрывает глубочайшую нравственную деградацию советских людей, которые вызывают удивление и неприязнь. Да, они многое пережили за предыдущие годы: репрессии, Великая Отечественная война, – и всё это, конечно, можно привести как оправдание за их проступки, но понять их всё же сложно, а порой и невозможно. В такой атмосфере приходилось жить всем, но ведь не все стали подонками, не все ожесточились. Кто-то ведь сохранил общечеловеческие ценности – благородство души, внимание к ближнему, добро, любовь».

«В повести “Печальный детектив”, – вспоминая, говорил Астафьев, – я ничего не преувеличивал, писал так, как было и есть. Это просто констатация факта, если хотите».

Слушая Астафьева, Егор то и дело погружался в свои мысли, словно хотел разобраться с собой, вспоминая жизнь маленького провинциального городка, которых в Советском Союзе было более чем достаточно. Страна мало-помалу устранила последствия войны, материальное благополучие уже в 60-70-х годах стало восприниматься как норма, а не как патология. Наступление 80-х ознаменовало начало новой эпохи, когда советские люди уже практически не помнили страшные годы войны, голода, разрухи. Подросло новое поколение, детство и юность которого прошло в условиях спокойной, мирной жизни. Казалось бы, живи да радуйся, но не тут-то было. Всё реальнее стала теряться связь между городом и деревней. Деревенские жители в скором порядке стали покидать родные места, перебираться в города, поскольку, как они считали, жизнь в городе казалась им удобной во всех смыслах. Появилось стремление к различным вещам, в том числе и к импортной одежде. Казалось бы, что тут плохого. Однако в повести Астафьева желание сделать жизнь более комфортной идёт в ущерб духовному развитию.

«Обрастая вещизмом, люди становятся почему-то эгоистичнее и равнодушнее, – услышал он слова Астафьева, – теряются нравственные ориентиры, им всё труднее разобраться в том, что такое хорошо и что такое плохо. Такие вот нынче времена», – закончил свою мысль писатель.

Но уже через минуту он начал говорить о своей последней книге «Зрячий посох», в которую вошли и короткие рассказы «Затеей», воспоминания, лирико-философские раздумья о жизни, природе и любви.

«В повести “Зрячий посох”, – говорил Астафьев, – я делюсь своими воспоминаниями о друге – литературном критике Александре Николаевиче Макарове. О том, как познакомился с ним, и о том, как прожили мы в дружбе многие годы. Судьба подарила мне счастье, – не скрывая эмоций, радостно говорил Виктор Петрович, – быть знакомым и дружбою связанным с Александром Николаевичем Макаровым. Он был старше меня во всех отношениях, но он был мудр, деликатен, чист мыслями, и я никогда не чувствовал разницы в возрасте и подавляющего его превосходства в интеллектуальном развитии…» Рассказал он и о сложностях написания этой книги. О том, что никак не мог подступиться к материалу, «организовать» его в себе. В чём была причина – он так и не смог в себе разобраться. И всё же повесть была закончена – правда, по истечении долгих лет с момента написания первых страниц.

Затем были вопросы, на которые Астафьев отвечал охотно. Они касались как творчества, так и общества. Егору понравился ответ на вопрос, имеющий отношение к обществу. «Наша с вами беда, – задумчиво сказал Астафьев, – не приходит извне: она в нас, в самой нашей утробе, – без всякого оптимизма заключил он. И тут же добавил: – Кто желает приобрести книгу “Зрячий посох”, милости прошу».

В такую удачу Сомов не мог даже поверить. И действительно, в конце встречи Сомову удалось не только купить книгу, но и получить автограф у Астафьева, причём с дарственной надписью.

После конференции, ближе к вечеру, будучи под впечатлением от увиденного и услышанного, Егор прошёлся немного по залитому светом городу, по заснеженным улочкам старого Красноярска, что всегда манили его своей деревянной архитектурой, сохранившейся ещё в отдельных местах с прошлого века. К тому же ему страсть как захотелось побыть одному (в уединении он был более счастлив), собраться, что называется, с мыслями, поскольку в них было и хорошее, и плохое. Хорошее было в том, что он впервые пообщался с коллегами на таком уровне, воочию увидел Астафьева – живого классика современной советской литературы. Даже приобрёл его книгу, причём с автографом! А вот к «плохому» он не знал, как отнестись, как подобраться, поскольку не знал всему этому причины, и это обстоятельство мучило его.

От Дома политпросвещения он пошёл в сторону магазина «Детский мир», что рядом с ГУМом. В «Детском мире» он купил Лизе небольшую куклу. Не забыл и про Наташу, купив ей духи «Тет-а-тет». Егору нравился этот парфюм, поскольку, как ему казалось, он не только хранил некое потаённое знание, но и очаровывал своими нотками мандарина, иланг-иланга, жасмина, розы, ветивера и ванили. А самое главное, чем привлекали Егора эти духи, так это тем, что они стали результатом совместной работы советских и французских парфюмеров – «Союзпарфюмерпрома» и «Marbel». Это было большим событием для тех, кто тяготел к французским духам.

Выйдя на улицу Мира, он перешёл на улицу Ленина и направился обратно, в сторону Дома политпросвещения, решив посмотреть по пути на Музей-усадьбу Василия Сурикова. Глядя на невзрачные витрины магазинов, Егор с интересом рассматривал всё то, что было в них выставлено: многочисленные банки с «берёзовым соком», разной величины пирамиды из консервных банок, предметы домашнего обихода, бутылки дешёвого отечественного вина, незамысловатые конфигурации из пачек папирос, табака, махорки и прочей продукции. Покосившиеся окна старых, полуразрушенных домов навевали грусть и тоску, видеть в них какую-то достопримечательность ему уже не хотелось, он просто шёл и размышлял. Мысли были разные, но все они сводились к одному: «А может ли быть такое, – с интересом подумал он, – что чиновники говорят одно, а делают другое, ну, там, не знаю, например, затеяли какую-нибудь авантюру? Ведь только истинно порядочным людям, у которых есть какие-то правила, заповеди Господни, можно верить, сказав: “Делай, что хочешь”, – но не нынешним правителям; что-то же в этой перестройке не так, если всё хромает и пробуксовывает, а проще говоря, не работает. Получается, что все начинания по улучшению улучшают лишь сами начинания – не более. Всякая попытка сделать что-то хорошее каждый раз оборачивается неудачей. Но почему? Неужели в этом лежит какой-то закон Вселенной, ограничивающий нас от земных благ, от радости? Может ли так быть, что между перестройкой и обычным воздушным шариком есть прямая связь? Ведь когда мы его надуваем, наши старания всегда искренни, а результат, как мы знаем, всегда один – шарик лопается! Вот и думай: чья тут вина? Хотя какие могут быть здесь домыслы и сопоставления? – задал он сам себе вопрос. – Да нет, нет, тут я явно перебарщиваю. Подозрительность, разного рода ассоциации – это ведь тоже не всегда есть хорошо, поскольку они отражают только тёмную сторону того или иного дела. Вокруг столько контролирующих, надзорных органов: Генеральная прокуратура, КГБ, Конституционный суд, Профсоюзы – да мало ли этих организаций в стране, пруд пруди! Разве они дадут совершить подобную авантюру против народа (а авантюра – это преступление)? Конечно же, нет; все эти организации стоят на страже закона, и не важно, президент это или кто другой, они не позволят, я уверен, не дадут совершить преступление против народа и государства. Вот уж правду говорят: «Не потеряно то, о потере чего не знаешь».