Текст книги "Собор Любви"

Незримый свет

«… Видимым же всем

и невидимым».

Символ Веры

 
Слушая, как в небольшом городке
Звякнет порой то синичка, то льдинка,
В домике рядом со спуском к реке
Жил, как во сне, человек-невидимка.
 
 
Занят всегда, занимался, чем мог:
Верный партнёр был по танцам девчонок,
В шашки играл с тем, кто был одинок;
Если болели и плакал ребёнок,
 
 
То помогал, развлекал, утешал;
Был собеседником для престарелых;
В секцию бокса с собой приглашал,
Тренировал поначалу несмелых.
 
 
Всё это днём, а спускался закат —
Еле бредёт он на отдых устало,
Чтобы чуть свет возвратиться назад,
Людям-то нужен во что б то ни стало.
 
 
Знаю, что, если зайти к нему в дом,
Запросто, вне обострений весенних,
Он бы охотно поведал о том,
Что говорил с ним в беседах Есенин,
 
 
Или ответил бы всем на вопрос:
Как вам даётся профессия эта?
В видимый мир он бы много привнёс.
Но потерялся в преддверии лета.
 
 
Я за него беспокоюсь всерьёз.
Страх, говорят мне, полушки не стоит.
Что, мол, тебе до невидимых слёз…
Он – человек, а не место пустое!
 
 
Верю – вернётся… А вдруг занемог?
Ночь – это очень тяжёлое дело…
Дважды невидим – вдвойне одинок.
Вдруг в темноте он не чувствует тела?
 
 
Рядом с Окой… Или, может, Невой…
В домике, где нет семейного снимка.
Есть, ведь, наверно, любовь у него?..
И ничего, что она – невидимка…
 

Матрица. Неоджокер

 
Сегодня в Матрице, должно быть, сбой!
Наверно, первый раз – подобье шанса.
Сегодня посмеюсь я над тобой,
Не всё ж – тебе над нами потешаться!
 
 
Судьбу свою стандартную, как и —
У вас, и у неё, и тех, кто дальше, —
Сломаю, может быть, в конце строки:
Меня давно тошнит от вязкой фальши.
 
 
Пусть клоун я, арена – Третий Рим,
Верчусь, как в Колизее, сыпься, пудра!
Да только вы глазеете на грим,
Который я накладываю утром!
 
 
Я не такой! И докажу строкой:
О цифры разобьюсь волною пенной!
Вот только грим тот не стереть рукой,
Он в кожу врос, вгрызаясь постепенно.
 
 
Опилками, песком я тру, водой,
Своей кричаще-светофорной робой,
А мне с трибун какой-то молодой
Остряк визжит: «Напильником попробуй!»
 
 
И я во зле готов хоть наждаком,
Содрать бы кожу, скальп, как у индейца.
…Помог бензин: где губкой, где глотком,
Вот только страшно в зеркало вглядеться.
 
 
Стою, вкусив обиду, не жуя,
Под градусом, прикрыт обрывком платья.
А миру – был без грима нужен я!
 
 
О Матрица, крепки твои объятья!..
 

Такое счастье

Размер имеет значение.

 
Я не бросаю сломанные вещи,
Усердно чищу, клею их, чиню.
В коллекции моей такое блещет!
…Завёрнутые, помню, в простыню,
 
 
Вдруг отыскал на чердаке запчасти.
Три дня, забыв про пищу и постель,
Их собирал, и получилось… Счастье!
Почти вполне рабочая модель!
 
 
Там не хватало только балансира,
Я выточил его из хрусталя —
И радостью наполнилась квартира:
Цветением, жужжанием шмеля,
 
 
Забытым ощущением из детства,
Когда ещё и не о чем жалеть,
А жизнь пока не цель, а только средство,
И в голове звенит оркестров медь!..
 
 
Я вынес людям трепетное чудо,
Но некто, драпирован в чёрный шёлк,
Меня спросил с пристрастием: «Откуда?»
А я спроста ответил, что нашёл…
 
 
Ко мне пришли под утро, описали
Имущество, сказали – светит срок,
И я сейчас за реками, лесами,
Но от меня вам, лично, пара строк:
 
 
Когда у вас получится, случайно,
Чем кончится, кто знает наперёд?..
Теперь модель моя – с пакетик чайный!
Я подарю – никто не отберёт.
 

Винчестер

 
К нам во двор мужичок зачастил,
Лет за сорок, потрёпанный сокол,
Он выдерживал смешанный стиль:
Спирт, вино, очиститель для стёкол.
 
 
Мир – единство из двух половин.
Алкоголик был скромен и честен,
И его «Очистителем вин»
Мы прозвали. Короче – «Винчестер».
 
 
Я не то, чтобы с пивом дружил,
Но в компании мне интересно
Спорить до напряжения жил
Обо всём, о земном и небесном…
 
 
Бывший дьяк нам сказал: «Космос – бред…
Небо – твёрдое, в звёздочках-дырах.
Через них к нам Божественный свет
Льётся, как сквозь нарезку из сыра».
 
 
Все заржали. Винчестер молчал,
Словно мира нездешнего житель.
Вдруг изрёк: «Полбутылки, сейчас —
Докажу: прав священнослужитель…»
 
 
Кто-то деньги достал. Он тогда
Продолжал: «В небе – солнце на солнце,
На звезде там сияет звезда,
И, куда ни взгляни, взор упрётся.
 
 
Почему же так ночью темно?
Где меж нами сплошной свет утерян?
Объяснение только одно —
Поглощение тёмных материй.
 
 
В новой физике, знаете ведь,
Чёрных дыр миллиарды над вами.
Супертвёрдых. Пусть годы лететь,
Всё ж ударитесь в них головами.
 
 
Ну, а звёзды – из газа шары…
Раскалённые. Плотность – ничтожна.
Если сравнивать с массой дыры,
Пустотой их назвать просто можно.
 
 
Как из атомов мы состоим,
Так из тёмной материи – своды…»
И вздохнул бывший зэк: «Вот же, блин!..
Никогда нам не видеть свободы…
 
 
Не хотелось бы так умереть,
Чтоб сказали: весь век хулиганил.
Я мечтаю небесную твердь
Ощутить под своими ногами…»
 
 
А Винчестер: «Мечты не пусты:
Здесь, под нами, – небесное тело!..
Посмотрите, вон там, у звезды,
Что-то яркое вдруг пролетело!..
 
 
Рты закройте!.. И так в высоте
Слишком много горячих отверстий.
Кто-то светит – мы не в пустоте!..
И за это, ребята, – по двести!..»
 

Скульптурный композитор

Вы слышали

о «поющих камнях»?

 
Я – скульптурный композитор.
Я-то знаю, мне видней.
Свой рабочий толстый свитер
Не снимаю много дней.
 
 
Он давно измазан глиной,
Только я его люблю…
Днем коротким, ночью длинной —
Я Бетховена леплю.
 
 
За портрет его скульптурный,
Весом ровно семь пудов,
Я не только счастьем бурным —
Жизнью жертвовать готов.
 
 
Пусть являюсь редко миру
И с похмелья я угрюм,
Пусть друзья мою квартиру
Называют «мрачный трюм»,
 
 
Пусть порой я занимаю
У знакомых по рублю,
Но клянусь закончить к маю:
Я Бетховена леплю!
 
 
Мне мешают неудачи,
Я устал от неудач…
А соседи пусть судачат,
Что давно мне нужен врач,
 
 
Пусть заходит участковый
По пятнадцать раз на дню.
Говорю ему: «Попробуй!..
Это, брат, тебе не «ню»!
 
 
Подойди-ка к исполину,
Брось про «легкий труд» вранье,
Замуровывая в глину
Вдохновение свое,
 
 
Пот и кровь, талант, наследство,
Что досталось бобылю,
Юность, отрочество, детство,
Я Бетховена леплю…»
 
 
Прядь откинута сурово,
Заострён и тёмен лик.
На столе моем дубовом
Он – и страшен, и велик…
 
 
Верю я, того не скрою,
Прилетят когда грачи —
Глину я чуть-чуть настрою
И скажу ей: «Зазвучи!»
 
 
И волна любого звука —
Лишь коснется о портрет —
Возвратит (держись, наука)
Фугу или менуэт.
 
 
И друзей, и женщин даже
Это чудо поразит…
И никто уже не скажет:
«Ты лентяй и паразит…»
 
 
Третий год я без режима…
Мало ем, почти не сплю,
Потому что одержимо
Я Бетховена леплю.
 

Медаль

 
Медаль была похожа на монету,
И школьник положил её в пенал,
Чтоб рассмотреть потом монету эту:
Какой на обороте номинал,
 
 
Что ценного от тех времён осталось,
Где чёрный ствол, враньё и вороньё?
Пусть стоимость награды нынче – малость,
И жизнь себе не купишь на неё,
 
 
На оборотной стороне медали —
Такие дали и такие сны…
Насквозь продрогший человек из стали…
Как на обратной стороне Луны…
 

9 Мая. Солнечные часы

 
В соседнем подъезде
Два мальчика жили когда-то.
Война ходит близко.
Дверей не закрыть на засов.
Мне тень обелиска
В том месте,
Где пали солдаты, —
Дрожащая стрелка подаренных ими часов.
 
 
Мы тоже, ребята,
Великого горя подранки.
А шрамы на душах горят
С каждым годом сильней.
Изрезана, опалена,
Память мчится под танки
Железного времени на
Циферблатах полей.
 
 
Я хмель драгоценных секунд
Боя с болью глотаю,
Почувствовав сердцем гранитных
Штыков остриё.
Над Родиной Солнце, по сути, —
Звезда Золотая…
И все мы, живые, хранимы
Лучами её.
 

Железный цветок

Т-34

Своим

 
Мне сегодня идти наугад.
Мне опять – через минное поле.
Я – железный советский солдат,
Говорят, я не чувствую боли:
 
 
Нервы и сухожилия – трос,
Кровь горючая, прочная рама;
Механизм-автомат в меня врос,
Мы с ним, как близнецы из Сиама;
 
 
Мускул – бронза, лицо – будто медь,
Профиль – можно чеканить медали.
Сотню раз был готов умереть,
Да товарищи просто не дали:
 
 
Заслонят меня плотью живой,
Медсестра зарыдает, девчонка,
Старшина скажет ей: «Это – свой…»,
Из-за пазухи вынув котёнка.
 
 
Этим людям я рад быть своим,
Гордо вылитым в русском металле.
Я, по сути, ведь памятник им —
Из разорванной танковой стали…
 
 
Зная, как нам нужна тишина,
Я найду ту последнюю мину,
На которой взорвётся война,
Пусть и сам на граните застыну.
 
 
А когда все уйдут на восток,
Победителям – вольная воля,
Старшина мне железный цветок
Принесёт с того минного поля.
 

Прости

 
В священное как не поверить —
Стеною вставала земля
И страшные чёрные звери
Назад отползали, скуля…
 
 
Ревут озверевшие танки,
Терзая в снегу чернозём.
Мы их вместе с другом, подранки,
Гранатами встретить ползём.
 
 
Рвём в клочья сырую одежду.
Рука холодней, чем металл.
Жизнь к смерти прижалась, мы – между.
Вот друг впереди чуть привстал.
 
 
Его воронёные пальцы
Разжаться в броске не смогли,
И он записался в скитальцы
Обратной, глубинной земли.
 
 
Прости, брат!.. Использую зубы,
Чтоб «Тиграм» досталось огня…
 
 
Двух бездн раскалённые трубы
Не целятся в вас сквозь меня.
 

Слово о чудном Граде

1.

 
Ко мне подошёл виночерпий,
Спросил: «Тебе сколько накапать?»
Взбодрил меня чаркой вечерней,
Вино проливая на лапоть.
 
 
Вот в рог затрубил воевода,
Мы взяли щиты и – на струги.
Погода – как раз для похода.
Прощайте, родня и подруги.
 
 
Нет грусти хмельному. Наш кормчий
Вел парусный флот через мели,
И мы, без ущерба и порчи,
Стремились к невидимой цели.
 

2.

 
Спустя две луны того года
Дошли до какого-то Града.
«Вот здесь, – указал воевода, —
За стенами ждет вас награда!»
 
 
Мы прыгали в теплую воду,
На гору бежали лавиной,
Туда, где упал воевода,
Где нас упадёт половина.
 
 
За дымом не видно Стожары.
Сожгли Град… От князя до черни.
И сразу же после пожара
Ко мне подошёл виночерпий.
 

3.

 
Спросил: «Тебе сколько?…» Хотел бы
Ответить ему, мол, не надо…
Да ладно! Какое мне дело
До этого чудного Града.
 
 
Вон в сумке – законная плата
За бой, разоренье в округе.
Мы только червонное злато
Полдня загружали на струги.
 
 
Несли всё, что мило, не мило,
Стервятников били из лука…
А после на нас накатила
Тоскливая черная мука.
 

4.

 
Кольчуга тяжелая, что ли?
Да меч по земле уже чертит.
И снова, знакомый до боли,
Ко мне подошёл виночерпий…
 
 
Спросил: «Тебе?..», «Мне, а кому же!..»
Осталось нас вовсе не густо.
Я меч приторочил потуже
И сжал рукоятку до хруста.
 
 
А после – похмелье да корчи.
И память подводит местами…
Груженые струги наш кормчий
Нескоро обратно доставил…
 

5.

 
Живу я теперь как-то вяло.
Пашу, но всего лишь вполсилы.
Гадают все, что со мной стало,
И где меня долго носило…
 
 
Вчера услыхал скоморохов,
На гуслях терзающих струны,
Но, в общем, поющих неплохо
Про ветхозаветные луны,
 
 
Про славных героев… С искусством…
Про тех, кого скушали черви…
Теперь жду со смешанным чувством,
Когда подойдёт виночерпий.
 

Чужая правда

Мюнхгаузен: Но я же сказал правду! Бургомистр:

Да… с ней, с правдой! Иногда нужно и соврать….

… Марта: Правда одна. Якобина: Правды вообще не бывает. Да.

Правда – это то, что в данный момент считается правдой.

 
Вчера моя правда вдруг встретилась с правдой чужой,
И, видно, впервые они разглядели друг друга,
Так от удивленья, а может быть, и от испуга,
Всё, что на душе, показали, и что за душой.
 
 
Такой диалог был, куда там Шекспиру и проч.!
В ход шли запрещённые где-то и кем-то приёмы…
И как хорошо, что открытые настежь проёмы
Закрыла, свалившись на сцену откуда-то, ночь…
 
 
Едва оттащил я свою, вопрошая: «Жива?
Ну что распалилась, не стоило это вниманья…»
Она, заикаясь и плача, глотала слова
И жаловалась на тупое недопониманье.
 
 
Чужая, конечно, была хороша, как всегда:
Красиво одета, изящна, с коктейлем на яде…
Моя-то – нескладная, грубая, прямо беда.
Зато настоящая, хоть и в дешёвом наряде.
 
 
Принять мне чужую – я буду Иудой навек.
Такую вот цену платить за оценку иную.
А примут мою, коль найдётся такой человек, —
Я, может быть, как патриот, их двоих заревную?..
 
 
Ведь мы со своей уже множество лет, как семья,
И дети-поступки мужают вокруг, подрастая.
Выходит, на свете у каждого правда – своя!
Она это – Родина…
Логика – вроде – простая.
 
 
На небе в моих сновидениях – тысячи правд,
Как звёзды роятся во тьме, зажигаясь и тая,
Я бьюсь среди них, сирота, без Земли космонавт…
Но утром – одна остаётся, моя золотая.
 

Прибытие

 
Он был обычный инопланетянин.
Она – с райцентра, может быть, с села.
Такие пары жизнь-судьба горстями
По всей стране бросала и несла.
 
 
Он сам – отзывчив, честен, благороден…
Наивен, добр… Ну – так себе мужик.
Но для неё стал чем-то, Солнца вроде:
Единственный родной среди чужих.
 
 
Зачем они пришли на пустошь нашу
Среди болот лесистых без числа?
Да вот, явились, заварили кашу.
Как будто бы их кто-нибудь послал.
 
 
Работали до скрипа сухожилий,
Хрипя, едва вставали по утрам.
Купили брёвен, хоть в землянке жили,
Но не избушку строили, а… храм!
 
 
А мы? Мы не спешили помогать им,
Ведь край у нас и мрачен, и суров,
Видали пришлых – шаг шагнут от гати,