Текст книги "Каждому свое"

– Срочно на носилки и в машину. Лицом вниз. Где второй? Куда ранен?

– В ногу. Вот он перед вами, доктор. – Пилот кивнул в сторону Генриха.

– Чепуха это, царапина, – начал Северов.

– Диагноз буду ставить я, – раздраженно рявкнул врач. – Задирайте штанину, показывайте, что там у вас. – Он сбросил самодельную повязку с уже затянувшейся раны. – Как это вас угораздило схватить такую мелочь?

Северов виновато пожал плечами.

– У вашего коллеги дела посложнее, а я с вами тут ерундой занимаюсь! Берите этот пузырь и смазывайте три раза в день.

Он схватил медицинскую сумку, спрыгнул на землю и заспешил к поджидавшей его машине. Северов собрал вещи и тоже выбрался неспешно наружу.

Терпкий запах хвои, смешанный с ароматом утренней свежести, тут же наполнил легкие и вызвал приятное головокружение. Свет уже наполовину одолел тьму, и Северов сначала услышал, а лишь потом увидел пилота, благодарно похлопывавшего по алюминиевой гриве своего коня, как это делают жокеи после тяжелого забега.

* * *

Далее жизнь потекла до противного однообразно.

Неизвестность порождает неуверенность и отвратительное настроение. Северов перемещался по дому, выходил на улицу, подтягивался по несколько раз на турнике, но вспомнив о том, что теперь его физическая кондиция, возможно, не так уж и важна, возвращался обратно. Постепенно у него созрел план: написать рапорт с просьбой откомандировать его обратно в часть, которая, по его данным, медленно, но уверенно продвигалась на запад. Однако сделать это без разговора с Григорием было бы равносильно удару в спину. И Северов решил дождаться выздоровления своего шефа, которое, по словам Веры, навещавшей его, было не за горами.

Однако судьба внесла в его планы существенные поправки.

Однажды утром, когда Генрих одолевал свой скромный завтрак, приготовленный заботливыми руками Веры, по его же выражению, «из ничего», в двери, едва постучавшись, возник молодой человек.

– В и часов вам следует быть у замначальника управления, поэтому…

Северов не стал дожидаться конца фразы, отправился приводить себя в надлежащий для встречи с начальством вид.

Место Генриха тут же заняла спустившаяся сверху Вера. Она долгое время выполняла обязанности машинистки, стенографистки и секретаря при начальстве. Быстро расшифровать стенограмму и удивительно читабельно донести мысль генерала и до него самого, и до всех, кому она предназначалась, могла только она.

– Дар у вас, Верочка, наши примитивные мысли красиво укладывать на бумаги, – не удержался однажды от похвалы шеф.

И в качестве поощрения согласился с давней и, скажем прямо, необычной просьбой – разрешить ей хотя бы на полгода отлучиться от бумаг, занять место хозяйки загородного дома, где проходила подготовка людей для заброски в тыл противника.

– Ты что в такую рань пожаловал? – достаточно бесцеремонно поинтересовалась Вера у офицера.

– Начальство. – Лаконичность ответа исключала продолжение разговора.

– Пожалуй, я с вами поеду, надо кое-что по хозяйству сделать в городе.

Он неопределенно пожал плечами, что скорее означало согласие, нежели возражение.

Зал, и без того громадный, казался теперь еще просторнее не только благодаря своим размерам, но по причине отсутствия людей. Стол, освещенный яркими лампами, выглядел весьма рельефно на фоне остальной части помещения, погруженного в темноту У стола – три стула.

«Тройка» с двумя неизвестными появилась минут через десять. Председательствующий вставил в мундштук папиросу и низким голосом сельского дьяка объявил, что принято решение провести оперативный разбор дела, связанного с провалом операции в районе расположения противника.

Неистребимое желание русских создавать по разным экстренным поводам «тройки», «пятерки» и так далее вызывало у Северова внутренний протест.

– Ну что, Северов, рассказывайте, как все произошло. Готовились – храбрились, а как до дела дошло – струсили?

Северов резко ответил.

– Извините, но я такого слова не знаю.

– Ах, не знаете?

В этот момент дальняя боковая дверь открылась, и в зал беззвучно вошел Григорий. Опираясь на самодельную трость, он осторожно сел на ближайший от двери стул и теперь мог без труда разглядывать из темноты освещенные лица сидящих за столом, а также ссутулившуюся фигуру и затылок своего подопечного.

– Думаю, слово «дезертир» вам известно?

– Не только известно, мне довелось присутствовать при расстреле предателей.

– Где это происходило? – ухмыльнулся председательствующий.

– На фронте.

– Где? – председательствующий склонился к правому соседу и что-то раздраженно шепнул ему.

Тот лихорадочно забегал пальцами обеих рук по корешкам папок, грудой сваленных слева от него.

«Не удосужились даже почитать личное дело, прежде чем разговаривать на высоких тонах», – подумал Северов.

В этот момент к столу приблизился Григорий.

– А вы каким образом здесь оказались? Вы же в госпитале? – недовольно поинтересовался старший в «тройке».

– Совершенно верно, но сегодня утром я узнал, что ведется разбирательство по делу, которое я в свое время начинал, и потому поспешил вам на помощь.

Председательствующий всплеснул руками:

– С конспирацией у нас дело из рук вон. Всего пару часов назад принял решение провести разбор, и вот вам, пожалуйста! Всё управление в курсе.

– Я – не всё Управление, я веду это дело и потому несу полную ответственность за всё, что происходит в рамках выполнения задания.

– И что же происходит в ваших рамках? Просветите нас.

Григорий задумался на секунду.

– При подходе к цели самолет попал под обстрел зениток, в результате сильно пострадал корпус. Состояние моторной части оставалось неясным. Но главное, был ранен Северов.

– Летчики сказали, что рана пустяковая.

– Возможно. Но Северов не рассчитывал приземляться во дворе нашего госпиталя, а вполне мог оказаться не в самых стерильных условиях со всеми вытекающими последствиями. Поэтому я приказал, именно приказал возвращаться на базу. Так что все вопросы ко мне.

– Что ж, очень благородно. Однако кому задавать вопросы и какие, мы решим сами.

Дверь распахнулась, и вошел генерал в сопровождении адъютанта.

– О, Федор Алексеевич, здравствуй! Вот, вы где! Возникла необходимость посовещаться по важному делу.

– Да вот решил наконец разобраться с последним провалом под Псковом.

– Похвально. Разобрался?

– Практически да, остались мелочи.

– Мелочи пока отложим. – Он мельком глянул на сидящих за столом. – Вы свободны.

– А вы, товарищ Григоренко, – обратился генерал к Григорию, – отвезете сейчас на моей машине товарища Северова на базу, а себя в госпиталь и постараетесь не покидать его до полного выздоровления. Мы же с Федором Алексеевичем, – и он взял старшего из «тройки» под руку, – пройдем ко мне в кабинет, попьем чайку и погоняем мысли по поводу последних событий.

* * *

Машина медленно и почти бесшумно катилась вниз по Кузнецкому Мосту.

– Вот так надо расправляться с интригами, – подвел вслух итог своим мыслям Григорий.

Когда выехали на улицу Горького, то поравнялись с привычной для города процессией. Несколько девиц в начищенных до блеска сапогах и старательно отглаженных гимнастерках, туго перехваченных широкими кожаными ремнями, тянули плавно перемещавшуюся в воздухе на высоте полутораэтажного сельского дома громадный баллон-дирижабль, наполненный летучим газом. Дирижабль был настолько велик, что перемещавшиеся под ним девушки выглядели подобно муравьям, старательно волокущими непосильную ношу для устройства своего обиталища.

В какой-то момент машина поравнялась с одной из них, и Северов постарался, как мог, привлечь внимание красавицы. Она ощутила на себе настойчивый взгляд, но находясь при исполнении боевого задания, не могла позволить себе среагировать на него сразу. Однако, скосив глазами вправо и влево и, видимо, не обнаружив никого из вышестоящих командиров поблизости, она повернула голову и показала Северову язык. При этом глаза озорно сверкнули, а уголки рта сложились в хитрую улыбку.

Защитница столицы и представить себе не могла, до чего прекрасна она была именно в этой гримасе. Сочетание военного с детским оказалось столь очаровательным, что Северов рассмеялся так искренне и так громко, что сидевший за рулем парень, глянув в зеркало на необычного пассажира, не придумал ничего лучшего, как прибавить скорость.

В результате светлая, радостная картинка сменилась военно-будничной. За окном потянулись баррикады из мешков с песком и мрачно слоняющиеся люди в поисках чего-либо пригодного для наполнения желудка.

* * *

Следующие два дня прошли в тягостном ожидании окончания неизвестности. На третий к дому необычно рано подъехала машина, из которой на удивление решительно, хотя и опираясь на трость, вышел Григорий.

– Какие новости привезли, дорогой шеф? – неудачно попытался прикрыть внешним безразличием своё внутреннее состояние Северов.

– Сразу две.

– Первая?

– Надо лететь и выполнять свой долг. Маршрут подлета несколько меняется, задание остается прежним. И второе: чтобы не дразнить напрасно гусей, вылет целесообразно не откладывать.

– Я тоже думаю, не стоит зря испытывать долготерпение природы, людей и начальства в том числе. Лучше вылететь на день раньше, чем на час позже. Одним словом, когда?

Григорий внимательно посмотрел на Северова и хитро улыбнулся.

– Человек, планировавший революцию в России, в ответ на вопрос о дате начала восстания сказал так: «Сегодня рано, послезавтра поздно». Воспользуемся и мы его формулировкой.

– Я даже знаю его имя.

– Тем более.

* * *

Ровно в семь часов тридцать минут утра следующего дня, скрипя деревянными ступеньками, в дом поднялся сухопарый, казавшийся высоким из-за своей худобы сотрудник спецлаборатории. В руках у него был старый, но прекрасно справившийся с испытанием временем медицинский саквояж, точно такой, какие носили с собой все врачи до революции, посещавшие больных на дому. Но в отличие от тех, прежних врачей, доктор сразу перешел к делу: открыл свой антикварный саквояж, замыкавшийся двумя медными замками, и извлек из него несколько изящных металлических цилиндров с завинчивающимися металлическими пробками.

– Вот в этом металлическом контейнере четыре дозы препарата цианистого ряда, разработанные нашей лабораторией. После применения его почти невозможно обнаружить в организме. Я сказал «почти» с учетом высокоразвитой фармакологической индустрии у противника. Но и этот фактор ограничен во времени: если в течение часа он не будет выявлен, то превратится в обычные соли, которые с течением жизни откладываются, к сожалению, на моих и ваших суставах. Содержимое же другого цилиндра способно отключить человека на какой-то период от активной жизни, а вот этот, напротив, сделает объект в десятки раз болтливее, нежели любой алкоголь.

В предлагаемом списке было девять наименований, Генрих одобрил лишь первые два. Доктор, как опытный лавочник, долго превозносил Северова за столь мудро сделанный им выбор, но не удержался, однако, от того, чтобы не прийти в восторг от первой капсулы, в создании которой он, видимо, принимал непосредственное участие.

– Поверьте, с одной стороны, это страшная бомба, необходимая нам всем в военное время, с другой – величайшее открытие, которое будет увенчано Нобелем сразу после окончания войны.

Северов засомневался, но тут же был поставлен на место.

– Не удивляйтесь, молодой человек, сам Нобель приобрел впервые всемирную известность не учреждением посмертной премии, а еще при жизни изобретением динамита – взрывчатки, которая во много раз разрушительнее, чем порох.

Еще до обеда подъехали сначала шифровальщик, а чуть позже и радист. Оба были знакомы с Северовым, но теперь повели себя по-разному. Первый передал Северову новый шифровальный блокнот почти без комментариев и тут же удалился. Радист оказался куда разговорчивее, а главное, значительно душевнее своего коллеги. Как все влюбленные в свое дело люди, он в очередной раз с увлечением поведал о том, что миниатюрные металлические коробочки, переданные Северову, – это еще и две самостоятельные приемно-передающие станции, способные сохранять работоспособность и в сырости, и в холоде, и при высоких температурах.

Однако наиболее трогательной стала неофициальная часть встречи, проходившая за чаепитием.

– Я уже дважды просил отправить меня в действующую армию, в партизанское соединение. Отказали. Все мои сверстники в орденах вернулись. Боюсь, война скоро закончится, а я ни с чем останусь. Детям нечего рассказывать будет, – сокрушался радист.

– Зря волнуетесь, – постарался рассеять беспокойство собеседника Северов. – Человек вы молодой и успеете еще во всем поучаствовать. Война только началась и продлится не один год.

Вдохновленный мрачной перспективой гость покинул уютный и светлый загородный дом в приподнятом настроении.

* * *

В ту ночь всё было, как и в первый раз. Самолет выкатили из укрытия, освободили от маскировочного материала и экипаж, готовый к полету, выстроился, как всегда, перед машиной.

Северов терпеть не мог прощальных процедур, а потому как можно быстрее впрягся в ремни парашюта и щелкнул замком.

Пилот скорее для начальства, нежели для дела, проверил надежность всех застежек, после чего экипаж поднялся в самолет и занял свои места.

– Ну что ж, удачи тебе. – Григорий почему-то смотрел то в землю, то мимо Северова.

– Нам, – осмелился поправить тот, пожимая в ответ протянутую руку. А когда поднялся по приставной алюминиевой лесенке, то невольно повернулся.

Несмотря на незначительное расстояние, разделявшее их, освещенная лунным светом фигура Григория с высоты третьей ступеньки показалась ему несколько придавленной к земле. Генрих хотел крикнуть ему что-то ободряющее, но дверь закрылась, пропеллеры закрутились энергичнее, и самолет, нехотя превозмогая инерцию, неуклюже подпрыгивая на неровностях почвы, исчез в темноте, оставив за собой поток теплого воздуха, пропитанного запахами топлива и масла.

* * *

Северов сел на лавку со стороны правого борта. Ровный гул мотора возвращал его в привычное состояние размышлений, когда лучше всего думалось о доме и родителях.

Отец, попав в Первую мировую совсем юным добровольцем на фронт, получил крест «За отвагу» из рук самого государя-императора, который много времени проводил на фронтах, раздавая боевые награды рядовым и офицерам. Поражение России и все, что последовало за этим, вызвало у отца глубокое разочарование и недоверие ко всем, кто стремился править или уже правил Россией. Он решил покинуть страну и поселился в Эстонии. Там он читал лекции в Тартуском университете, где и познакомился с немкой из пасторской семьи, преподававшей в университете латынь и, не раздумывая, женился на ней, о чем потом ни разу не пожалел. Рождение сына только укрепило его в правильности сделанного выбора.

В отличие от отца, которого все знакомые называли не иначе, как «бурелом», мать-немка обладала на редкость уравновешенным характером. Она умело сглаживала острые углы, которые хоть и редко, но все же возникали в их отношениях, чаще всего на национальной почве.

После того как немцы в сентябре 1939 года вторглись в Польшу, а русские вошли в Прибалтику, отец на семейном совете в присутствии жены и сына произнес крылатую фразу: «Воевать мне поздно, умирать рано, но и жить в странном пространстве между двумя клетками с дикими кошками неразумно».

Скоро семья перебралась на жительство к двоюродной сестре отца, у которой был дом на Волге, под Саратовом.

К Советской власти отец относился, мягко говоря, недоброжелательно и рассчитывать на снисходительность с ее стороны не мог. Именно поэтому он постарался уехать подальше от столицы, ибо каждый километр удаленности от нее компенсировался единицами жизненного покоя, потребность в котором с каждым прожитым годом заметно увеличивалась.

Утро начала войны 22 июня 1941 года всё изменило в семье Северовых. Уже к обеду отец из рядового скептика превратился в неудержимого патриота России.

Во время проводов сына на фронт, он обнял его:

– Я защищал нашу землю достойно, надеюсь, ты меня не посрамишь.

Мать была менее патриотична:

– Учти, немцы – народ смелый и сентиментальный. Однако когда они сбиваются в большие группы, то становятся воинственными, а некоторые просто жестокими. И ты должен учитывать это при общении с ними.

Отец терпеливо слушал эти наставления и не выдержал:

– Дорогая, сын наш идет воевать, ему придется не общаться, а стрелять!

– Не могут же люди круглые сутки стрелять! Когда-то должен быть перерыв.

– Непременно! В перерыве, дорогая, хоронят убитых.

Паровозный гудок возвестил одновременно отправление поезда и окончание прощания.

Странное совпадение: сразу после паровозного гудка, прозвучавшего в воспоминаниях, последовал реальный сигнал в салоне самолета. Под мигающей лампочкой появился штурман, по возрасту старший из всего экипажа.

– Подходим к цели, – произнес он голосом трамвайного кондуктора, поглядывая на ручные часы размером с будильник, обычно украшавший интерьер сельской избы.

Видимо, стрелка часов еще не достигла нужного деления, когда штурман поднял голову, и Северов увидел глаза, полные грустного сочувствия.

Он подошел поближе к двери и, наперекор шуму моторов, прокричал:

– Не забивайте, штурман, светлую голову мрачными мыслями и передайте Григорию, как сказал великий русский писатель: «Мы еще увидим небо в алмазах!».

В это время дверь скользнула вбок, и Северов решительно шагнул в темную неизвестность.

– Дай Бог, тебе удачи! Отчаянный человек, – перекрестил вдогонку штурман черную дыру, в которой только что исчез необычный пассажир.

Разворачиваясь, самолет набрал высоту и лег на обратный курс. Оба мотора заработали ровно и уверенно, с чувством исполненного долга и с надеждой на скорое и благополучное возвращение домой.

* * *

С первых же минут приземления Северов понял, что ему повезло. Он не завис на деревьях, не рухнул в какой-нибудь водоем или, что еще хуже, в болото. Под ним – твердая почва и, судя по очертаниям, по крайней мере с одной стороны молодой лес.

Он быстро сложил парашют и бегом добрался до опушки леса. Здесь он согласно инструкции постарался в первую очередь избавиться от главной улики – верно сослужившего свою службу парашюта. Тонкая шелковистая ткань с видимым удовольствием скользнула в отрытое им пространство, затягивая с собой стропы и ремни. Свежую яму он забросал прошлогодними листьями, прилег под раскидистые ветви двух трогательно прильнувших друг к другу березок и стал внимательно прислушиваться к шуму леса.

Городской житель плохо различает звуки, издаваемые ночными птицами, зато моментально улавливает звуки человеческой поступи, если она примешивается к птичьему разговору.

Северов лежал на земле с открытыми глазами всё в той же позе, когда совсем рядом послышались чье-то дыхание и тяжелые шаги. Он напрягся всем телом, как пружина, и осторожно потянул из футляра нож. Теперь надо было развернуться, лечь на живот, подтянуть ноги и приготовиться к прыжку. При развороте тела пряжка брючного ремня предательски лязгнула, на секунду коснувшись лезвия обнаженного ножа.

Лязгающий звук тут же был услышан чутким ухом. Шаги немедленно прекратились. Их звуки исчезли. Неизвестный замер. Оба ждали лишь сигнала, чтобы подняться и отстаивать свое право на жизнь.

«Итак, судя по всему, меня взяли под контроль с самого начала и ждали в этом квадрате, но упустили момент посадки и теперь рыщут по всему лесу. И уже совсем близко». Северов сжал рукоятку ножа: «Надо быть готовым к самому неприятному началу».

Неожиданно тяжелое дыхание и топот возобновились где-то совсем близко. Он еще крепче сжал рукоятку ножа. «Главное, не промахнуться с первым ударом в темноте». Он немного привстал с колена, чтобы оттолкнуться от земли сразу двумя ногами.

И в этот момент цепочка бежавших по небу облаков неожиданно оборвалась. Почти совсем круглая луна, завершая свой цикл, вырвалась из-за своего туманного прикрытия и осветила всё вокруг неожиданно и ярко, словно вспыхнувшая в темноте электрическая лампочка. Через ветви молодого деревца Северов жадно впился взглядом в лежащее перед ним пространство. Полное безлюдье.

Неизвестность порой хуже плохой новости. К счастью, в этот момент звуки и сопение вновь возобновились. Он глянул на пролегавшую за перелеском небольшую заросшую тропинку и тут же стыдливо убрал холодное оружие в подвешенный к ноге футляр.

По дорожке, громко фыркая и тяжело ступая, ему навстречу двигалась дружно, как ему показалось, даже торжественно, пара ежей: он – впереди, она – чуть поодаль за ним. Оба сопели.

Непонятным оставалось, как такие небольшие по размеру существа могли так громко и серьезно сотрясать землю?

– Что вы по ночам шастаете по лесу, людей пугаете, – возмутился Генрих и тут же об этом пожалел.

Ежи вновь высунули мордочки, удивленно внимая несправедливым упрекам незваного гостя.

– Ну да ладно, не будем ссориться, и у вас, и у меня дел еще по горло.

Ежи согласились с мирным предложением, и, развернувшись синхронно, словно машины на военном параде, исчезли в ближайших кустах.

Не поднимаясь на ноги, Северов ползком вернулся в свое убежище, благо в училище до отупения учили хорошо ползать, максимально плотно прижимаясь к земле. Сержант работал с курсантами, не жалея ни их, ни себя, но любимой его темой была все-таки маскировка. Перед выстроившимися новобранцами он обычно произносил фразу, которая запоминалась на всю жизнь: «Что вы маскируетесь? Да вас за километр видно! Кто чем прикрылся? Вот я, к примеру, замаскируюсь, и никто из вас не разберет, где я, где пень». Кто-то в строю не сдержался и хмыкнул. «Рядовой Гунгер, шаг вперед! Что вас так развеселило в сказанном мною?» – «Пень, товарищ сержант, – предмет неодушевленный, а наш сержант – командир Красной армии. Так что сравнивать его непосредственно с пнем было бы несправедливо». – «Правильно мыслите, курсант Гунгер! Вставайте в строй. И оставим эти улыбки и усмешки до конца занятий».

Генрих вернулся в своё убежище, достал приемник, растянул на сучьях антенну и включил его на «прием».

Эфир не был готов к человеческому диалогу и поначалу зло зашипел, однако скоро смилостивился. Певица исполняла популярную французскую песню, но теперь уж на немецком языке: «Вернись, я жду тебя, ты – всё мое счастье». Извечная драма любви, связанная с неизбежными расставанием и возвращением, показалась Северову в тот момент не очень актуальной. Он чуть привстал, развел антенные усы, после чего вновь склонился над приемником. Однако не успел он приладить как следует наушники, как из них полилась немецкая речь, да так громко, будто говорившие стояли за его спиной.

– Последний раз спрашиваю, ты точно глазами видел самолет и парашютиста?

– Еще раз докладываю, что своими ушами слышал гул мотора.

– Над головой?

– Возможно, над чьей-то, но не над моей.

– А что по поводу парашютиста?

– На инструктаже сказали, что по имеющимся у командования данным он сегодня обязательно приземлится в нашем районе.

– О чем говорили на инструктаже, я знаю и не намерен это обсуждать. И тебе не рекомендую.

Диалог оборвался. Но даже из услышанного становилось совершенно ясно, что время начало работать против Северова.

Используя вырвавшийся сквозь просветы между бегущими облаками лунный свет, он уложил один из двух приемников, тот, который был предназначен для одного из потенциальных партнеров, в водонепроницаемую эбонитовую коробку. Затем пристроил туда же металлические колбы с неаппетитными растворами, которые, как выяснилось, должны были произвести после войны серьезное впечатление на членов Комитета по присвоению Нобелевской премии в Стокгольме.

Затем он тщательно забинтовал коробку клейкой изоляционной лентой и двинулся в путь.

Продвигался он медленно, от куста к кусту, прослушивая лес очень внимательно от шага к шагу. Раздвинув в очередной раз молодые сосенки и, посмотрев в образовавшееся между ними пространство, вздрогнул от неожиданности.

Непосредственно за деревьями – обрыв, а дальше внизу – заброшенный песчаный карьер, переходящий в поле, упиравшееся в горизонт.

Тут же он обнаружил глубокую выемку, поросшую кустарником. Опустившись в нее, нашел в глиняной стене глубокую нишу, заложил туда коробку и старательно заполнил образовавшееся отверстие влажной смесью из песка и глины.

Петляя между кустами, он добрался до своего первоначального убежища и, набросав сухой травы между тремя молодыми деревцами, улегся на спину, раскинул широко руки и, одолеваемый усталостью, стал медленно погружаться в приятное небытие.

* * *

Проснулся он от яркого луча солнца, который пробивался через беспорядочно шевелившиеся от ветра листья. Мозг моментально восстановил все события прошедшей ночи.

Северов поблагодарил свой организм с устойчивой нервной системой, который дал ему несколько спасительных часов здорового сна, полностью восстановившего психические и физические силы.

Солнце стало пригревать уже с раннего утра, пробуждая все то, что самой природой предназначалось для активной жизни. Генрих поднялся, взял в руки пиджак, которым прикрывался ночью, и удивился: на пиджаке и брюках не было ни единой соринки, не говоря уже о листьях и палках, в которых он проспал вторую половину ночи. «Возьмите вот этот невзрачный серый костюмчик, – предложил кладовщик, одевавший его в дорогу, – он из спецткани. На вид – неброский, но имеет особенность – заряжен каким-то электричеством, и отталкивает всё, что на него садится, поэтому всегда выглядит свежим». Северов последовал его совету. Сейчас, глядя на пиджак, который будто бы только что вышел из-под утюга портного, поблагодарил разбирающегося в своем деле специалиста по одежде.

Перед тем как покинуть свое логово, Северов под прикрытием кустов прошел по ночному маршруту, спрыгнул в яму и остался доволен своим ночным творчеством. Затем он подштукатурил еще немного влажное место песком, сделал шаг назад и утвердительно кивнул сам себе в знак того, что последний мазок маэстро удался.

Затем собрал пожитки и, поблагодарив взглядом укрытие, которое ему предоставили в трудную минуту три деревца, пошел по заросшей лесной дороге.

По его расчетам, от песчаного карьера до города было около десяти километров. Судя по карте, лес подходил почти к самому городу, а точнее город, постоянно расширяясь, приблизился одной стороной к самому лесу. Именно здесь, на окраине города, находился дом одного из связных, кого рекомендовал Центр.

Григорий сказал тогда, что согласно решению руководства Северов должен будет в качестве первого шага установить контакт с этим человеком.

– Вот пароли, явки, запасные встречи и так далее. О твоем прибытии он будет поставлен в известность.

Северов пожал плачами:

– Сказано установить – установим. В чем проблема?

Григорий тяжело вздохнул.

– Дело в том, что это сырые люди.

Северов от отчаяния опустил руки.

– Неужели ты думаешь, Григорий, что я, как говорят, прямо с вокзала, в грязных ботинках, немытый, побегу по указанному адресу, постучу в окно, назову пароль и произнесу торжественно: «Здравствуйте, я ваша тетя. Пришла от Григория Федоровича. Ставьте самовар, будем чаи гонять».

– А если серьезно?

– Если серьезно, то я не намерен устанавливать контакт с людьми, пока не приду к твердому убеждению, что они не работают на противника.

– Центр не сможет ждать долго, – возразил Григорий.

– Центру придется ждать много дольше, если я окажусь на виселице.

Вспомнив этот разговор, Генрих ускорил шаг.

Двигаясь по лесу, он постоянно натыкался на заросли молодых деревьев, обходил их, вынужденно отдаляясь от дороги, затем, миновав сложный участок, вновь возвращался к прежнему курсу. В какой-то момент сближения с дорогой он услышал, как кто-то говорил.

Северов остановился, прислушался.

Говоривший обвинял своего напарника в лености, нерадивости, в конце концов, в нечестном отношении к нему, говорившему. Все это пересыпалось отборной бранью, хотя, правда, в голосе не слышалось и намека на злость, ненависть или что-то подобное. Скорее, наоборот – звучали снисходительность, благосклонность к предмету поругания, а нецензурные слова являлись всего лишь способом выражения глубоких чувств. Причем не обязательно отрицательных, а чаще всего даже самых добрых.

Северов подошел ближе к дороге и увидел подводу, на которой сидел мужик. Он-то и говорил, но вовсе не с попутчиком, а с лошадью. Поскольку животное – существо безмолвное, то и беседовать с ним было много приятнее, нежели с существом говорящим. Монолог в этом отношении универсален: он ничего не требует. Можно высказывать бесконечное количество самых нелепых мыслей и не ждать их опровержения.

Северов собрался выйти на дорогу, но голос неожиданно стих. Мужик слез с телеги, обошел ее, остановился и долго молча разглядывал ось, мрачно уткнувшуюся в землю и соскользнувшее с нее колесо, лежавшее рядом в обочине. После недолгих размышлений стало ясно, что клин, удерживавший колесо на оси, выпал, и колесу ничего не оставалось, как действовать самостоятельно, спустившись в придорожную канаву Прежде чем что-то предпринимать, мужик возобновил монолог, но теперь уже не с лошадью, а с телегой, которую не хотел брать из-за плохого предчувствия, но черт таки попутал.

Выходящий из леса всегда вызывает недоверие, другое дело идущий по дороге, которая сама по себе уже легализует его на земле бренной. Северов улучил момент, когда мужик повернулся к нему спиной, вышел из леса и спокойно направился в сторону незадачливого возницы.

Тот сидел у кювета, мрачно поглядывая на откатившееся в сторону колесо и торчавшую тележную ось.

– Бог в помощь, – прохрипел Северов, подойдя ближе к мужику.

Тот недовольно повернул голову и невнятно пробурчал:

– Бог тут ни при чем, клин запорный выпал, потому и колесо съехало.

Причинно-следственная связь, сформулированная мужиком, выглядела безупречно.

– Может, поискать? – предложил Северов. Мужик глянул с усмешкой на дитя нерадивое.

– Это же верст десять по канаве итить надо, и то не вдруг найдешь.

– Тогда можно из молодняка новый выстрогать, – предложил Северов.

– А то б я без тебя б не додумался. Чем прикажешь, пальцами что ли строгать? – мужик сделал в слове «пальцы» ударение на последнем слоге.

– Почему пальцами? – машинально скопировал мужика Северов и достал из кармана небольшой перочинный нож с деревянными накладками и надписью на металлическом лезвии «Золлинген». – Дед с Первой мировой привез. Сталь немецкая, четверть века не точена и все как бритва.

Лгать неприлично, но если во имя правого дела, то можно. На самом деле Северов подобрал нож где-то в немецком окопе после того, как выбили оттуда противника. Мужик искренне принял современный немецкий нож за сувенир четвертьвековой давности и попросил разрешения апробировать его в действии.