Текст книги "Каждому свое"

За несколько минут он действительно легко и умело обработал кусок дерева, превратив его в необходимый клин, удерживающий колесо на оси.

– Таким даже телегу сработать можно, а не то что палку выстругать, – с благодарностью он вернул хозяину нож и, собравшись в дорогу, поинтересовался: – Далеко ль собрался?

– Иду в великий град Псков.

Русский мужик – существо сложное. Бывает умен, бывает добр, но хитер обязательно, поэтому требует особого подхода. Это Генрих знал точно. А потому как ни в чем ни бывало добавил: – Засветло не успею, переночую, тут есть места знакомые.

– Что ж, ты мне помог, я тебе добром отплатить должен. Садись, подвезу, только если немцы… Они долго разбираться не любят. Их понять по языку трудно, да и по смыслу тоже, так что сам отвечать будешь, ежели что.

– Я уже четыре патруля прошел, пока из Минска ехал. – Северов уселся на противоположной стороне телеги, чтобы уравновесить мужика и лошадь, которая безо всякого энтузиазма потянула телегу.

Поначалу ехали молча.

– Как у вас там, в Минске, хуже, чем у нас? – вдруг поинтересовался мужик.

– С чего это у нас лучше будет? Везде одно и то же.

– Понятно. Власть – она одна пришла, везде теперь без разницы будет. У нас пока только колхозных коров угнали, до личных еще не дошли.

Он как бы икнул и неожиданно умолк. Дорога повернула резко вглубь леса, и ними предстала картина, от которой запросто могло остановиться дыхание.

Уступив всего одну колею для проезда, справа стоял немецкий грузовик «Блиц» с задранным капотом. Два немецких солдата в форме, проникнув с обеих сторон под капот машины, с очевидным знанием дела устраняли возникшие в моторе неполадки. Третий, чином посолиднее, стоял у крыла машины и подавал им требуемый инструмент. Работа шла бойко, и немцы не обращали внимания на приближающуюся подводу.

Северов опустил руку в карман и сбросил предохранитель на пистолете.

– Вот тебе и новая власть на машине застряла.

– Машина – не лошадь. В любой момент отказать может, – отозвался мужик, натянув левую вожжу и объезжая грузовик.

Услышав русскую речь, один из копавшихся в моторе поднял голову и внимательно проводил взглядом проезжающую телегу с двумя мужиками. Обогнув препятствие, лошадь не спеша втянула телегу в прежнюю колею и, словно почувствовав напряжением спиной, не то чтобы побежала, но пошла быстрее. Не поворачивая головы, Северов почти до боли скосил глаза вправо и зафиксировал прежнюю возню вокруг немецкого грузовика.

Далее какое-то расстояние проехали молча. Как и следовало ожидать, первым не выдержал мужик:

– А у тебя, я смотрю, при виде немцев голос пропал.

– Со страху не то случается.

– Это верно.

Дальше ехали молча. Каждый думал о своем. Одно было очевидно – отношение мужика к нему после встречи с немцами изменилось. Из разговорчивого человека он вдруг превратился в молчуна. И это не обещало ничего хорошего.

Вообще отношение у крестьян к Советской власти было, мягко говоря, неровное. Ради индустриализации государство отбирало у них всё, возвращая лишь маленькую частицу благодарности. Глядя на шею крестьянина, высушенную солнечными лучами, на его ветхую одежду и явно недокормленную лошаденку, Северов ощутил какую-то тревогу и неуверенность в складывающейся ситуации. Если он настроен против существовавшей в России власти, то сдал бы его при первой же возможности немцам, а ведь он этого не сделал. С другой стороны, всё произошло так неожиданно и быстро, что он мог не сообразить, что нужно сделать за такой короткий отрезок времени. Сейчас у мужика появилась возможность все как следует обдумать и действовать далее в соответствии с его убеждениями и отношением к Советской власти, а также к немцам, что пока из общения с ним четко не проявилось.

И тем не менее дальнейшая поездка становилась для Генриха опасной. Какие мысли были у него в голове, и какие еще придут по дороге, спрогнозировать не представлялось возможным.

– Послушай-ка, дорогой, скажи, до Большого Загорья далеко?

– Зачем далеко?! Рядом. Выйдем сейчас на поле, направо дорога вдоль леса пойдет прямо в Загорье, никуда сворачивать не надо.

В голосе Северов почувствовал нотки радости от реализовавшейся неожиданно надежды.

– У меня тут родственник по линии жены живет. Решил, заеду, переночую, заодно и навещу, побуду с ним, а то когда еще придется в этих краях бывать?

– И то верно. Нынче тут гнилой угол, мало кто заглядывает.

Лес кончился, и справа действительно потянулась ржавая от глинистой почвы, изобиловавшая глубокими промоинами с обеих сторон проселочная дорога, проехать по которой мог позволить себе человек или сильно подгулявший, или с большого отчаяния. Северов сошел на землю.

– Благодарю тебя, благородный человек. Подвез путника.

– Ты лучше Бога благодари за то, что живой остался.

Лицо мужика сделалось серым, скулы выкатились наружу.

– Что так?

– Заметил я, как ты напрягся, когда с немцами повстречался.

– Мне они тоже не по душе, но и вы не лучше. Ничего, разберемся. – Он хватанул лошадь вожжами со всей силы по крупу. Та рванула с места и понеслась вперед.

Северов хотел было проводить взглядом удаляющуюся подводу, но шум мотора заставил его срочно ретироваться в лес. Пройдя шагов десять-пятнадцать, он остановился: густая поросль, заполнившая пространство между крупными деревьями, закрывала ему возможность наблюдать за происходящим. Он переместился чуть правее в угол, образованный скрещиванием основной дороги с проселочной, ведущей в Загорье.

Грузовик, урча мотором, подъехал к перекрестку и затих. Два низших чина выпрыгнули из кабины и двинулись по дороге, ведущей в Загорье, однако, пройдя метров пятнадцать, остановились. Один из них крикнул сидевшему за рулем:

– Дорога непроезжая.

– Что значит непроезжая? – из кабины вылез здоровенный детина, толщине шеи которого мог позавидовать любой представитель крупных парнокопытных. – Приказ есть приказ, – он озвучил истину, справедливую для всех армий мира.

Шофер, понуро опустив голову, забрался в кабину, включил мотор и, развернув грузовик, двинулся по ненавистной дороге. Впереди шел толстошеий, указывая водителю на колдобины, который тот сверху и без него отлично видел. Искусно вращая рулем, парень сумел проехать по дороге минимум двадцать метров, когда вдруг ведущее колесо забуксовало и машина плавно, тяжелым задом, съехала в глубокую яму с водой.

– Как же тебя так угораздило? – развел руками шедший впереди.

– Приказ есть приказ, – сыронизировал мрачно солдат, глядя на ушедшее в воду колесо.

Правда, в создавшейся ситуации эта истина звучала не столь убедительно, как прежде.

Неудача вызвала у шофера-немца проблемы с желудком: он что-то сказал старшему и, не дожидаясь ответа, бросился в кусты. Пока он там отсиживался, к перекрестку подъехали два мотоциклиста с колясками, в каждой из которых восседал еще один младший чин.

Северов почувствовал себя неуютно, будучи обложенным с двух сторон треугольника, внутри которого он находился. Хотя доносившиеся до него обрывки из разговора мотоциклистов давали ему некоторое представление об осведомленности действующих против него поисковых групп.

Прибывший на втором мотоцикле военный, судя по всему, был старший по званию и должности. В просвете между ветками были видны лишь верхняя часть спины и суховатая жилистая шея, удерживавшая голову, покрытую форменной фуражкой, из-под которой выбивались жидкие светлые пряди волос.

– Так что ж получается? – взревел тонкошеий. – Вы, Вольф, видели объект вблизи, практически вошли с ним в контакт, зафиксировали его внешность, одежду и так далее, то есть идентифицировали его, не так ли?

– Так точно.

– А затем вместо того, чтобы принять меры к задержанию, отпустили его в свободное плавание?

– Никак нет. Объект появился около поста в одиннадцать пятнадцать. Тогда действовало указание не препятствовать его движению, а сопровождать до города. Указание о задержании объекта поступило двадцать минут спустя, когда объект покинул повозку и двинулся по этой дороге в сторону Загорания.

– Загорья, – поправил старший.

– Так что мы действовали в полном соответствии с получаемыми указаниями, – закончил докладывающий.

– Что ж, вы действовали согласно приказам, но в рамках приказа должна быть инициатива.

– Так точно.

– И учтите, русские к таким дырявым дорогам привыкли, на хорошем асфальте их тошнит.

– Я думаю так же.

– Вот и прекрасно. Отрядите двух человек с оружием преследовать беглеца. В перестрелку с ним не вступать. Я вызвал спецотряд на гусеничном транспорте с собаками.

Дальнейшее развитие событий Северова уже не интересовало. Он отошел вглубь леса и, обходя населенные пункты и держась подальше от главной дороги, двинулся в сторону Пскова.

Пройдя лесом часть пути, он еще засветло выбрал небольшую высоту, покрытую смешанным густым лесом. Небольшой холм, поросший кустарником, как бруствер закрывал небольшое лежбище, вытоптанное скорее всего каким-то крупным животным и со временем густо заросшее травой. Громадное дерево, не устоявшее против времени или стихии, навалилось на соседа, образовав своим мощным корневищем, вырванным из земли, надежную крышу над головой гонимого животного или человека.

Северов опустился в густую траву, которая услужливо расступилась, выстилая ему мягкое ложе. Напряжение, державшее его в жестком коконе весь день, стало сползать слой за слоем, возвращая его в привычное состояние ровного покоя. Погружающийся в объятия Морфея не волен распоряжаться событиями, которые являются ему в таинственном промежутке между сном и бодрствованием.

На сей раз это был его любимый дед по линии отца. Дед – личность легендарная. Во время Первой мировой войны он был нелегально внедрен в штаб крупной немецкой группировки. Там он старательно собирал материалы о состоянии немецких войск и планах немецкого командования, которые с помощью надежных связных переправлял через нейтральные страны в Генеральный штаб России.

Свершившейся пролетарской революции его заслуги перед Россией оказались не нужны, и он вовремя переместился жить во Францию, забрав с собой и некоторую часть фамильных ценностей, которые позволили ему открыть в престижном шестнадцатом районе Парижа небольшой, но ставший быстро популярным ресторан кавказской кухни.

Северов с отцом несколько раз навещали деда в Париже. После смерти жены тот немного сдал, но держался бодро. Каждый день с утра он обливался холодной водой и один раз в год обязательно выезжал плавать на море. С оккупацией немцами Северной Франции связь с дедом прервалась, и лицо его стало тускнеть в памяти.

Засыпая, Северов не видел, как грозовая туча поднялась из-за горизонта и повисла над головой. Молнии со всех сторон потянули свои огненные нити с неба к земле. Небо вздрогнуло и послало за светящимися стрелами гром, тактично предупреждая о приближении дождя.

* * *

Грозная темная туча медленно выползала из-за горизонта и, поглощая как спрут, светлые куски неба, осторожно подбиралась к главному светиле, которое, не обращая внимания на приближающуюся опасность продолжало как ни в чем не бывало посылать яркое тепло на землю. Не сомневаясь в себе оно упрямо повторяло для тугодумов, что тучи и ветер с дождем приходят и уходят, ему же, главному источнику жизни, вменено свыше светить вечно.

До наступления ранней темноты Генрих успел упрочить естественную крышу из разлапистых ветвей дерева еще двумя слоями веток с соседних деревьев. При этом с благодарностью вспоминал времена, когда был членом бойскаутского отряда, которым руководил немец по фамилии Дорн. Тогда они каждое лето отправлялись в поход. Брать с собой разрешалось совсем немного продуктов. «Основная пища, – учил Дорн, – лежит у вас под ногами, висит над головой или плавает в реке». Пребывание в лесу было рассчитано на три недели, и сократить сроки могли лишь чрезвычайные обстоятельства, как-то: возникновение военных противостояний в Европе либо распространение среди бойскаутов диареи. Последнее было постоянным предметом выяснения отношений на утреннем построении. Если скаут честно признавался в постигшем его несчастье, то получал от Дорна несколько спасительных таблеток. И хотя эта процедура проходила под негромкое хихиканье остальных, зато жертву не отправляли срочно домой. Хихикающих же Дорн решительно осуждал музыкальной фразой из какой-то оперы, воспроизводимой нараспев и громко: «Сегодня – ты, а завтра – я».

Воспоминания отвлекли Генриха от происходящего. Темная туча тем временем еще издалека предупредила о своих серьезных намерениях, разбрасывая по всему горизонту остроконечные стрелы и посылая им вдогонку раскатистый угрожающий грохот. А вся картина в целом довольно близко воссоздавала обстановку фронта. То же темное неприветливое небо, нашпигованное вражескими самолетами, яркие всплески осветительных ракет и душераздирающий звук рвущихся над головой снарядов. Даже бруствер, который укрывал сейчас сидевшего в раздумьях Генриха, и тот удивительно напоминал насыпь перед окопом, за которой он укрывался в ожидании появления противника.

Но вот туча солидно и несуетно сместилась в сторону, предоставив небу возможность изливать на землю свои чувства дождем.

Генрих достал из рюкзака котелок, налил в крышку дождевой воды, бросил туда содержимое брикета, изъятого из промасленной упаковки с надписью «Каша пшенная с мясом – спецзаказ» и в очередной раз помянул добрым словом русских умельцев. Брошенная в воду спрессованная масса вдруг возмутилась и, разогревая себя, пришла в движение, распространяя далеко вокруг острый запах жареной ветчины. Генрих взял было складную ложку, чтобы, как говорили в армии, «снять пробу» с приготовленной пищи, как вдруг ощутил чей-то взгляд, упиравшийся в его затылок.

Угадывать имя стоящего за его спиной одноклассника входило в перечень наиболее незамысловатых и распространенных школьных забав, в которых Генрих почти всегда оказывался не на последнем месте, что значительно укрепляло его авторитет среди коллег. На сей раз, правда, ставка сильно повышалась, будучи связана с точным отгадыванием, ибо упиралась в саму жизнь. Он бесшумно нагнулся, нащупал закрепленный на ноге нож и одновременно резко повернул голову. Два наблюдавших за ним глаза тут же ретировались в глубину леса, однако, оказавшись на почтительном и безопасном расстоянии, продолжали внимательно наблюдать за ним из-за деревьев. Генрих присмотрелся. Глаза показались ему размером меньше человеческих.

– Так это же волк! – радостно воскликнул он.

Господи, до чего же все теперь вывернулось наизнанку! Встреча с хищником стала куда большей радостью, чем с себе подобным. Тем не менее матерый хищник, оценив расстояние с лесным чужаком и, выйдя на свет из лесной чащи, предстал перед Генрихом в виде громадной черной лохматой дворовой собаки, доведенной, видимо, до отчаяния голодной лесной жизнью. Опустив низко голову и виновато переступая с лапы на лапу, пес осторожно искал помощи у того, кто природой был предназначен ему как хозяин и которому весь род его собачий безропотно и верно служил, как никто другой.

Пес закончил изучение незнакомца на расстоянии и, руководствуясь каким-то чувством, близким к безысходности и отчаянию, двинулся навстречу неизвестности.

Войдя под импровизированный навес, он остановился, четко придерживаясь дистанции, положенной незваному гостю. Несколько минут они внимательно смотрели друг на друга, пока Генрих не разглядел громадную лужу под мордой пришельца и не осознал причинно-следственную связь происходящего: из правого угла собачьей пасти тонкой струйкой сочилась слюна, непрерывно увеличивая размеры лужи.

– Ты – черный и голодный цыган, – Северов положил к лапам собаки два куска размякшего в горячей воде концентрата. При слове «цыган» пес вздрогнул и уставился на Генриха.

– Не удивляйся. В деревне всех темно-шерстных собак называют цыганами. И не миндальничай, ешь, пока дают!

Услышав знакомое «ешь», Цыган с радостью проглотил в один присест оба брошенных ему куска.

– Э! Так мы с тобой в норму не уложимся.

Северов достал еще один брикет и вновь честно поделился с новым знакомым.

Его отец любил повторять, что дворовые собаки наделены особенной мудростью. Словно желая сделать этот постулат неоспоримым, Цыган аккуратно разделил нежданный подарок на несколько частей и теперь, не спеша, поглощал их одну за другой, не забывая делать паузы, во время которых вопросительно поднимал морду, всматриваясь в лицо Генриха, и только после его поощрительного кивка приступал к следующей. Даже у изнуренного голодом Цыгана непоколебимым остался рефлекс – воля хозяина важнее инстинкта.

Закончив есть, Цыган лег прямо у его Генриха, доверчиво положив морду на вытянутые лапы.

В ту ночь Северов спал поистине безмятежно, переложив всю ответственность на Цыгана, поскольку знал, что бдительность, которая с таким трудом воспитывается в людях, собакам присуща от природы.

Утро оказалось не только мудренее вечера, но и прекраснее. Солнце, осознав свою вину за допущенное вчера шумное безобразие, явилось, казалось, раньше времени и грело землю с двойным усердием. Генрих был разбужен чьим-то горячим дыханием в лицо и влажным поглаживанием левой щеки. Он открыл глаза и увидел волосатую морду собаки, старательно вылизывающую его левую щеку. Северов сел, осмотрелся, поиграл привычно бицепсами обеих рук и почувствовал упругость во всем теле.

– Какая же благодать – крепкий сон без тревог и помех! Сегодня в этом, Цыган, твоя заслуга. Я на тебя положился, и ты меня не подвел.

Цыган несколько раз переступил передними лапами, смущаясь от похвалы.

Завтрак был сродни ужину накануне с той лишь разницей, что Цыган предпочел на сей раз свою порцию каши со свининой в сухом виде. Затем двинулись в путь. Цыган впереди, его новый хозяин – следом. Рядом с собакой Генрих вполне походил на местного жителя.

Было за полдень, когда они поднялись по узкой тропинке в гору и, сделав несколько шагов вперед, остановились на краю обрыва. Прямо под ногами Северов увидел заброшенное, теснимое с обеих сторон лесом кладбище. За ним тянулась проселочная дорога, ведущая в город, по одну сторону которой выстроились несколько домов, развернутые, видимо, по философским соображениям, окнами в сторону кладбища.

Солнце преодолело высшую точку подъема и, совершив все положенные на день деяния, с чистой совестью двинулось в обратный путь за линию горизонта. Генрих заспешил. Сделав несколько шагов к заросшему кустарником спуску, он обернулся. Прижав уши, низко опустив голову и виновато помахивая хвостом, Цыган с места не двинулся. Видимо, тяжелые воспоминания о городской жизни, связанное с потерей любимых хозяев и причиненных незнакомыми обид, заставили его покинуть город, предпочтя голодную жизнь.

Генрих вернулся, потрепал собаку по шее.

– Ты прав, мудрый пес. Тебе пока возвращаться туда незачем. А мне – надо. – В знак согласия Цыган дважды лизнул руку Генриха.

– Вот и прекрасно! Северов достал оставшиеся две пачки брикета, распечатал и положил перед Цыганом. Тот глянул с упреком и отвернулся. «Отношения с друзьями выше сытости».

– Верно. Но у меня есть деньги и язык. Спущусь сейчас в город и найду себе пищу, а тебе, брат, сложнее.

Генрих еще раз потрепал Цыгана за холку, повернулся и стал спускаться вниз, цепляясь за ветки кустов и высокую траву.

Оказавшись в самом низу, у кладбищенской изгороди, он повернулся и в последний раз глянул вверх.

Вытянувшись во весь свой могучий рост, Цыган выглядел снизу на фоне безоблачного голубого неба словно высеченный из цельного камня монумент, установленный на пьедестале с надписью «Наказан за преданность».

Прослушав эфир, Северов пришел к выводу, что его продолжают искать в квадрате посадки. Это, несомненно, его успокаивало, но не настолько, чтобы он вновь вышел из леса. Конечно, идти по бездорожью труднее, но зато безопасно. Согласно карте лес примыкал непосредственно к первым строениям города. На самом деле крайние дома отделяло от леса старое заброшенное купеческое кладбище, которое так заросло, что само стало частью леса.

Северов шел осторожно по заросшим дорожкам между огромными плитами с едва сохранившимися надписями. Судя по всему, здесь в свое время хоронили городскую знать. Дорогие надгробия из мрамора и камня, подмытые грунтовой водой, разъехались и напоминали теперь развалившиеся в разные стороны зубы, украшавшие неухоженный человеческий рот. Кладбище заканчивалось полуразрушенной чугунной оградой, за которой следовала хорошо накатанная проселочная дорога с выстроившимися вдоль нее сельскими домами. Ближайший к кладбищу выглядел по сравнению с остальными, посеревшими от времени, молодцом, хотя по возрасту вряд ли уступал им. На фасаде, рядом с лестницей, ведущей в дом через террасу, табличка с аккуратно выведенной цифрой, белой на голубом фоне, «четырнадцать». Итак, все совпадало: дом, номер, улица. Непонятна до конца была лишь роль, выбранная хозяином в этой суровой игре, которую называют войной.

О том, где и когда должен приземлиться Северов, Центр поставил в известность только его, Кторова, с задачей оказать парашютисту помощь, если она понадобится. Пока в таковой Северов не нуждался, однако сомнения в отношении Кторова закрались с момента посадки на земле псковской. Откуда противник мог узнать о времени и месте высадки Северова? Предательство в Центре – исключалось. Советская власть жестко контролировала сама себя. Значит?.. То, что противник вел себя безответственно в эфире, Северов объяснил издержками успеха немцев на фронте, которые, как правило, порождают излишнюю самоуверенность на всех уровнях.

Он опустился на полированную черного камня надгробную плиту, со всех сторон заросшую кустарником. От камня по всему телу распространилась приятная прохлада. Судя по нехоженым дорожкам, кладбище было заброшено давно и без надежды на возрождение: разрушенные ограды, покосившиеся памятники и поросшие кустарником могилы – лучшее тому подтверждение.

Чтение надгробных надписей – процесс неизбежный, даже если они повторяются в разных городах, уже отполированные временем. «Приятель, стой! Когда-то я, как и ты, среди могил ходил и надписи читал, как ты теперь читаешь. Надеюсь, ты намек мой понимаешь?»

Намек Северов понял, но реагировать на него не стал. Сейчас его интересовал хозяин дома, преподаватель физкультуры местной школы Кторов. Он вспомнил две выдержки из его личного дела, написанные заведующей учебной частью школы. «Питает слабость к хорошеньким ученицам, в отношении которых допускает вольности». Тут же завуч отмечала, что Кторову недостает общей культуры, вследствие чего он постоянно путает портреты Леонардо да Винчи, Менделеева и Карла Маркса.

С началом войны все эти отрицательные характеристики Кторова отступили на второй план по сравнению с его познаниями в области радиосвязи. Поэтому было принято решение от службы в армии Кторова освободить и на случай прихода немцев использовать его в качестве радиста в тылу противника.

Оккупация страны всегда ставит ее народ перед выбором: бороться с оккупантами, идти к ним в услужение или просто тихо ненавидеть, дожидаясь иных времен.

Размышления Северова были прерваны появлением на веранде дома хозяина. Кторов был одет почти празднично: рубаха-косоворотка с вышитым стоячим воротничком, поверх нее пиджак темно-серого цвета, темные добротные брюки, заправленные в сапоги. Он сказал что-то, видимо, не очень приятное вышедшей вместе с ним женщине. Та сложила губы в трубочку в знак обиды и тут же удалилась.

Хозяин не спеша обошел дом, заглянул в сарай и, замкнув прогул очно-инспекционный круг, вновь поднялся на веранду. Постояв недолго, скрылся за дверью.

«Видимо, куда-то собрались», – мелькнуло у Северова в голове, но события тут же опровергли догадку.

Из-за лесного поворота слева послышался приближающийся рокот мотора.

Мотоциклист с коляской, в которой гордо восседал пассажир в форме немецкого офицера, лихо подкатил к крыльцу дома Кторова. На шум мотора дверь открылась и на крыльце появилась хозяйка.

Она уже переоделась и выглядела празднично. Ярко накрашенные губы, шестимесячная завивка, белая блузка с синей юбкой сделали ее неотразимой, по крайней мере, в пригороде Пскова.

Немец легко взбежал по лесенке, едва заметным кивком ответил на приветствие встречавшей его хозяйки и поспешно прошел через веранду в помещение.

Итак, расстояние между сомнениями и уверенностью заметно сократилось. Северов отошел глубже в лес. Картинка, наблюдаемая им, соответственно уменьшилась, однако вход на веранду и лесенка целиком оставались в поле его зрения. Немецкий офицер не был расточителен во времени и появился в сопровождении хозяев минут через двадцать. Едва заметно кивнул, сел в мотоциклетную люльку, и гордая фигура скрылась в клубах дорожной пыли.

Хозяйка, обделенная должным вниманием, плюнула с отчаяния на землю и пошла в избу. Хозяин, напротив, опершись обеими руками на невысокую ограду, некоторое время внимательно разглядывал лес, изнывающий от жары и безветрия. Взгляд его дважды скользнул по хвойным веткам, укрывавшим Северова. Отклони он одну из них и, возможно, их взгляды встретились бы.

«Что ж, рано или поздно нам все равно придется посмотреть друг другу в глаза. Однако всему свое время».

Видимо, результаты наблюдения успокоили Кторова. Он погладил несколько раз правой рукой еще не отросшую бородку, повернулся и побрел в дом.

Итак, действие закончилось. Подозрение перешло в уверенность, и дальнейшее пребывание на заброшенном кладбище теряло всякий смысл.

Пройдя по лесным тропам километра четыре, Северов выбрался на проселочную дорогу и почти сразу услышал скрип колес, а затем перед ним явилось чудо: старая двуколка, плохо и грязно выкрашенная в черный цвет, а также рыжая, не по годам резвая лошадка. И уж совсем непонятный по возрасту, социальному положению и душевному состоянию небольшой мужичок, одетый в черный старинный камзол, брюки, безразмерно большие сапоги, извлеченные из прабабкиного сундука.

Поравнявшись с Северовым, он остановил лошадь и предложил страннику сначала выпить, а потом подвезти его. Северов настоял на обратном порядке, занял место рядом с лихим кучером, и они тронулись в путь.

Владельца рыжей кобылы совершенно не интересовала личность Северова, что вполне компенсировалось страстным желанием побольше рассказать о себе.

– Слушай, мил человек, ты не думай, что я какой-нибудь там непутевый. У меня, так сказать, голова послабже, зато руки золотые. Могу, что хошь: дом поставить, печь сложить, забор соорудить. Мы с женой даже при Советской власти до войны ладно жили. Вот детей Господь не послал, но тут власть, пожалуй, не причем, это уже от Бога. А потом она от грусти по детям померла. – Он остановил лошадь, вынул из-под сиденья штоф и два старых лафетника. – Давай помянем настоящую русскую бабу Варвару, жену мою.

– Может, до дому отложим? – робко предложил Северов.

– О! Это правильная задумка. Ты мне вроде как брат становишься. Едем ко мне и там как следует помянем, а сейчас по махонькой, по половиночке. Мне, понимаешь, тверёзвому оставаться без Варвары страшно. Уважим ее память, и дальше поедем.

В России к покойникам всегда относились лучше, чем к живущим, поэтому пришлось согласиться.

– Скажи, а у вас немцы в деревне есть? – поинтересовался невзначай Северов.

– Какие немцы? – почти обиделся возница. – У нас деревня, значит, промеж двух болот лежит и между ними одна дорога идет. Приезжали к нам один раз четыре немца на мотоциклах с переводчиком. Собрали народ, говорят: «Теперь будете жить по новому порядку, то есть по германскому».

Что имелось в виду в данном случае, говоривший даже через переводчика объяснить не успел. Неведомо откуда над селом нависли тучи, и начался сильный дождь.

– Староста подошел к старшему из приехавших и говорит, если они сейчас немедленно не тронутся в путь, то дорога через полчаса будет непроезжей, а другой здесь нет. Немцы заспешили, схватили по дороге несколько кур и исчезли. И с тех пор ни разу не возвращались к нам. Размытая дорога для нашего села – спасение. Да ты сам увидишь.

Он готов был предаться своим мыслям, но долгое молчание оказалось для него невыносимым.

– Слышь-ка, я скажу тебе прямо, Советскую власть я не шибко жаловал, но когда я этих увидел, да еще в городе в комендатуру попал и чуть было в Германию не загремел на работы. Нога сухая спасла. А то бы сейчас…

Он остановил лошадь и вновь полез в сиденье. Северов воспротивился:

– Послушай, ты меня, кажется, к себе домой пригласил. Не так ли?

– Справедливо.

– Так чего мы здесь на дороге базар устраивать будем. Вот приедем, за стол сядем и по-людски помянем жену твою.

– И то верно. Меньше половины осталось. – Он не без труда водрузил себя на прежнее место. – Ты вот что, мил человек, поживи у меня, пока я с одиночеством обвыкнусь. Глядишь, постепенно и война кончится, этих бусурманов восвояси попрут.

– Ох, не просто это будет. Видел ты, какую силищу немцы нагнали: броня к броне.

Он как-то криво улыбнулся.

– Это ты Россию, видать, плохо знаешь, городской ты, поэтому и не ведаешь, что в России творится. Ты как себе думаешь, кто против немца воюет, городские что ли? Крестьянин против немца стоит. Где генерал, где рядовой – всё равно из крестьян. Ум у него крестьянский, понимаешь? Он, так сказать, особливый. А немец-дурак попался. Я о нем раньше лучше думал.

– Это почему же?

– Пришел не куда-либо – не в Африку какую-нибудь, а в Россию.

– А ему какая разница, он вон, смотри, пол-Европы подмял.

– Так Гитлер – сам Европа, поэтому они под него так легко и легли. Он ведь Европу в мягких штиблетах прошел, а на Россию двинулся – переобулся в сапог с кованым каблуком. Будь я Гитлером, я бы всё наоборот сделал.

– Интересно как?

Лошадь тем временем замедлила шаг, подходя к дорожной развилке. Хозяин, увлеченный рассказом, давно бросил вожжи, и теперь ей самой надо было решать: продолжать двигаться прямо или повернуть направо.

– Послушай, – засуетился Северов, – дай понять лошади, куда идти.

– Думаешь, она сама не знает, куда ей итить?

Чтобы прекратить препирательства в ее адрес со стороны сидевших в повозке, лошадь резко повернула направо и, почувствовав приближение дома, весело побежала рысью.

– Во, смотри, коль домой, то и погонять не надо.

Миновали перелесок, и дорога стала извиваться, выбирая себе твердый путь между небольшими заболоченными водоемами. Кончились болота, начался подъем, а вдоль дороги с обеих сторон – аккуратные деревенские избы с зелеными палисадниками, резными наличниками и ухоженными участками позади домов.