Текст книги "Русская религиозная аксиология"

1.2. Своеобразие русской духовности в контексте диалога культур

Своеобразие русской духовности, русского сознания и самосознания было в центре теоретических поисков религиозных мыслителей, ибо, как отмечал И. А. Ильин, «отказывающийся от своего индивидуального духовного лица (все равно – будет это человек или народ) – не восходит на какую-то «высшую» ступень «всеобщего», а нисходит в духовное небытие: ему предстоит не «братание» и не братство, а исчезновение с арены истории»[56]56
  Ильин И. А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 244.


[Закрыть].

На наш взгляд, условно можно выделить два аспекта рассмотрения проблематики своеобразия русской духовности религиозными мыслителями: внутренний и внешний.

Внутренний аспект связан с осмыслением истории взаимодействия культур в рамках нашего общества. При этом И. А. Ильин, например, разграничивал «духовно ведущие народы» и «духовно ведомые народы». Он полагал, что не всякому народу удается «выносить самостоятельный духовный акт и создать самобытную духовную культуру». Народы, которым это удалось, по его мнению, – «духовно ведущие народы» (в отличие от тех, которым это не удалось – «духовно ведомых народов»). Задача ведущего народа заключается в том, чтобы дать возможность «приобщиться к духовному акту и к духовной культуре» народам ведомым, которые получают от него «творческое оплодотворение и оживление». В этом случае ведомый народ «находит свою родину в лоне ведущего народа и, не теряя своей исторической и биологической «национальности», вливается духовно в национальность ведущего». И это означает, что «ведущему народу удалось выработать национальный акт такой ширины и гибкости, а может быть и глубины, что он образует для ведомых народов как бы родовое духовное лоно, которое они могут видоизменять по-своему, оплодотворяя и оживляя из него свою духовную жизнь»[57]57
  Там же. С. 243–245.


[Закрыть].

Данная концепция Ильина оказывается чрезвычайно актуальна для нашей многонациональной страны, объединяющей более ста наций и народностей. Действительно, на протяжении столетий российская культура была «духовным лоном» для диалога многочисленных народов и культур, принимавших участие в формировании единой российской культуры. Специально подчеркнем, что религиозные мыслители пытались осмыслить особенности диалога культур не только в истории нашей страны, но и в будущей России, в России посткоммунистической. Важнейшей задачей будущей России Г. П. Федотов считал работу над «новым национальным сознанием», необходимость формирования нового «национального самосознания». По Г. П. Федотову, именно на долю интеллигенции выпадает по преимуществу «духовная сторона» работы: «будить в себе, растить и осмыслять, „возгревать“ национальное сознание». Не ограничиваясь постановкой этой задачи, Федотов пытался определить особенности национального сознания, исходя из специфики России: «наше национальное сознание должно быть сложным, в соответствии со сложной проблемой новой России (примитив губителен). Это сознание должно быть одновременно великорусским, русским и российским». Такая постановка вопроса («от русского – к российскому») связана с тем, что «Россия – не Русь, но союз народов, объединившихся вокруг Руси». Россия должна дать образец, форму мирного сотрудничества народов, «не под гнетом, а под водительством великой нации». Задача политиков – найти гибкие, но твердые формы этой связи, обеспечивающие каждой народности свободу развития в меру сил и зрелости. Задача культурных работников, каждого русского в том, чтобы «расширить свое русское сознание (без ущерба его „русскости“) в сознание российское». Это значит воскресить в нем в какой-то мере духовный облик всех народов России (новое сознание должно вобрать в себя все то, что «в них ценно, что вечно, что может найти свое место в системе вселенской культуры»). Всякое дело, творимое малым народом, как бы скромно оно ни было, всякое малое слово «должны вложиться в русскую славу, в дело России».

Таким образом, Г. П. Федотов вскрывает взаимосвязь национальной проблемы России и проблемы культурной. Ключ к решению этих проблем, по его мнению, лежит в «дальнейшем развитии русского национального сознания и зависит от того, сумеет ли оно расшириться в сознание российское и углубиться в великорусское, оставшись русским»[58]58
  Федотов Г. П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры): В 2-х тт. / Составл., вст. ст., примечания Бойкова В. Ф. СПб., 1991. Т. 2. С. 114, 182, 254–255.


[Закрыть]. По его мнению, стимулировать дремлющее до сих пор национальное самосознание, участвовать в деле национального возрождения призваны культура, государство и церковь.

Вместе с тем, диалог культур внутри России следует рассматривать в тесной связи с диалогом культур в контексте Запад-Россия– Восток (внешний аспект рассмотрения). Поэтому при определении самобытности русской культуры, ее своеобразия отечественные религиозные философы не могли обойти стороной проблематику, поставленную западниками и славянофилами.

В этой связи Н. А. Бердяев, например, отмечал, что само «русское национальное самосознание и самосознание всеславянское рождалось у нас в распрях славянофильства и западничества»[59]59
  Бердяев Н. А. Судьба России // Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Судьба России. М., 1997. С. 340.


[Закрыть]. По словам Бердяева, Россия может осознать себя и свое призвание в мире «лишь в свете проблемы Востока и Запада. Она стоит в центре восточного и западного миров и может быть определена, как Востоко-Запад»[60]60
  Там же. С. 337.


[Закрыть]. Хотя, по мнению Бердяева, в самих идеологиях славянофильства и западничества имели место ограниченность и незрелость, сама эта тема русских размышлений «была глубокой и для России основной». Вместе с тем, русское самосознание не может быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают «несовершеннолетие русского народа, его незрелость для жизни мировой, для мировой роли». Россия должна сознавать себя «Востоко-Западом, соединителем двух миров, а не разделителем»[61]61
  Там же. С. 244–245.


[Закрыть].

Г. П. Федотов, касаясь этой проблемы, отмечал, что Русь возникла на периферии двух культурных миров: Востока и Запада. Ее отношения с Востоком и Западом складывались весьма сложно: в борьбе на оба фронта, против «латинства» и против «поганства» («Русь знала Восток в двух обличиях: «поганом» – языческом – и православном»), и она искала союзников то в том, то в другом. Русь утверждала свое своеобразие, чаще подразумевая под ним свое православно-византийское наследие (последнее тоже было сложным). Византийское православие было, конечно, «ориентализированным христианством», однако, прежде всего, оно было христианством. Кроме того, это христианство опиралось на значительную долю греко-римской традиции. Поэтому и религия, и эта традиция «роднили Русь с христианским Западом даже тогда, когда она не хотела и слышать об этом родстве»[62]62
  Федотов Г. П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры): В 2-х тт. / Составл., вст. ст., примечания Бойкова В. Ф. СПб., 1991. Т. 2. С. 278.


[Закрыть]. Кроме того, необычайный расцвет русской культуры в Новое время оказался возможным лишь благодаря творческому освоению культуры Запада. Правда, при этом «уродств и деформаций было немало». Однако из галлицизмов XVIII века вырос А. С. Пушкин; из варварства 60-х годов – Л. Н. Толстой, М. П. Мусоргский и В. О. Ключевский. Значит, «за ориентализмом московского типа лежали нетронутыми древние пласты Киево-Новгородской Руси, и в них легко и свободно совершался обмен духовных веществ с христианским Западом»[63]63
  Там же. Т. 2. С. 289.


[Закрыть].

По Федотову, в тысячелетней истории России явственно различаются «четыре формы развития основной русской темы: Запад – Восток». Вначале в Киеве мы видим Русь свободно воспринимающей культурные воздействия Византии, Запада и Востока. Время монгольского ига есть «время искусственной изоляции и мучительного выбора между Западом и Востоком (Литва и Орда)». Москва представляется государством и обществом «существенно восточного типа», который, однако же, скоро (в XVII веке) «начинает искать сближения с Западом». Новая эпоха – от Петра до Ленина – представляет собой, разумеется, «торжество западной цивилизации на территории Российской Империи»[64]64
  Там же.


[Закрыть].

Полная драматизма и трагедий, история нашего Отечества («одна из самых мучительных историй», по Бердяеву) наложила неизгладимый отпечаток на русское самосознание. Бердяев различает не четыре, а пять периодов русской истории, которые дают «разные образы»: Россия киевская (она «не была замкнута от Запада, была восприимчивее и свободнее, чем Московское царство, в удушливой атмосфере которого угасла даже святость»); Россия времен татарского ига («общепринято мнение, что татарское иго имело роковое влияние на русскую историю и отбросило русский народ назад»); Россия московская («московский период был самым плохим периодом в русской истории, самым душным, наиболее азиатско-татарским по своему типу…»); Россия петровская («был лучше и значительнее дуалистический, раскольничий петербургский период, в котором наиболее раскрылся творческий гений русского народа») и Россия советская. И возможно, пишет он, что «будет еще новая Россия»[65]65
  Бердяев Н. А. Судьба России // Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Судьба России. М., 1997. С. 6–7.


[Закрыть]. Данный прогноз Бердяева оказался верным.

Вместе с тем, новая эпоха, новые реалии вызвали к жизни новые ответы на старые вопросы. По мысли Бердяева, «мы уже не славянофилы и не западники, ибо мы живем в небывалом мировом круговороте и от нас требуется неизмеримо больше, чем от наших отцов и дедов»; «мы уже вступаем в тот возраст нашего бытия, когда время нам уже выйти из детского западничества и детского славянофильства, когда мы должны перейти к более зрелым формам национального самосознания»[66]66
  Там же. С. 346, 378.


[Закрыть]. Западничество – заблуждение детского возраста, и оно находится в противоречии с мировыми задачами России. Шаблоны западнической мысли так же непригодны для постижения смысла мировых событий, как и шаблоны старославянской мысли. Историческая эпоха, в которую мы вступаем, требует «органического соединения национального сознания с сознанием универсальным, т. е. определения мирового призвания национальностей»[67]67
  Там же. С. 338–339.


[Закрыть].

В этой же связи В. В. Зеньковский подчеркивал, что сама постановка проблемы «Россия-Запад» означает «историческую и духовную неотрывность нашу от Запада». Поэтому радикальное антизападничество «неверно и неосуществимо», с одной стороны, а с другой – невозможно и исторически бесплодно «элементаризующее западничество». С его точки зрения, «ни отделить Россию от Запада, ни просто включить ее в систему западной культуры и истории одинаково не удается… видимо, не готова к этому ни историческая почва, ни внутреннее состояние русского духа, в котором не умножают, а скорее ярче и резче звучат диссонансы»[68]68
  Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 1997. С. 63.


[Закрыть]. Кроме того, как отмечал Федотов, «худо мерить Европу на русский аршин, еще хуже мерить Россию на аршин Европы. Думается, что из смешения этих мерок оценки возникают все наши внутренние недоразумения»[69]69
  Федотов Г. П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры): В 2-х тт. / Составл., вст. ст., примечания Бойкова В. Ф. СПб., 1991. Т. 2. С. 6.


[Закрыть].

Вместе с тем, например, С. Л. Франк отмечал сильное, глубокое и плодотворное воздействие на «русский дух» немецкой мистики, метафизики и философской поэзии. Это связано, по его словам, с тем, что русская и западноевропейская культуры «чувствуют свое духовное родство», которое основано на их общем происхождении: «обе культуры, как западноевропейская, так и русская, в конце концов, происходят из сплава христианства с духом античности и являются лишь различными ответвлениями этого общего ствола»[70]70
  Франк С. Л. Духовные основы общества. М., 1992. С. 499–500.


[Закрыть].

Г. П. Федотов указывал на ту поразительную легкость, с которой русские усваивали «чуждое им просвещение», усваивали «не только пассивно, но и активно-творчески»: на Петра немедленно ответили Ломоносовым, на Растрелли – Захаровым, Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота – срок небольшой – блестящим развитием русской науки. Поразительно то, отмечает он, что в искусстве слова, в самом глубоком и интимном из созданий национального гения (впрочем, также как и в музыке), Россия «дала всю свою меру лишь в XIX веке». Если бы Россия погибла как нация еще в эпоху наполеоновских войн, то «мир никогда бы не узнал, что он потерял с Россией». Этот необычайный расцвет отечественной культуры в Новое время оказался возможным лишь благодаря «прививке к русскому дичку западной культуры». Но это само по себе показывает, что «между Россией и Западом было известное сродство: иначе чуждая стихия искалечила бы и погубила национальную жизнь»[71]71
  Федотов Г. П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры): В 2-х тт. / Составл., вст. ст., примечания Бойкова В. Ф. СПб., 1991. Т. 2. С. 289.


[Закрыть].

Таким образом, проведенный анализ показал, что

– народ, отказывающийся от «своего индивидуального духовного лица» «нисходит в духовное небытие»: «ему предстоит не „братание“ и не братство, а исчезновение с арены истории» (И. А. Ильин);

– следует различать два аспекта рассмотрения религиозными мыслителями своеобразия русской духовности: внутренний (связан с осмыслением истории взаимодействия культур в рамках нашего общества) и внешний (связан с диалогом культур в контексте Запад-Россия-Восток);

– на протяжении столетий российская культура была «духовным лоном» для диалога многочисленных народов и культур, принимавших участие в формировании единой российской культуры; будущая посткоммунистическая Россия должна дать образец, форму мирного сотрудничества народов, «не под гнетом, а под водительством великой нации»; наше национальное сознание должно быть «одновременно великорусским, русским и российским»; новое российское сознание должно вобрать в себя все то, что характерно для духовного облика всех народов России, вобрать все то, что в их духовной культуре «ценно, что вечно, что может найти свое место в системе вселенской культуры»» (Г. П. Федотов);

– диалог культур внутри России следует рассматривать в тесной связи с диалогом культур в контексте Запад-Россия-Восток; полная драматизма и трагедий, история нашего Отечества («одна из самых мучительных историй», по Бердяеву) наложила неизгладимый отпечаток на русское самосознание;

– русское самосознание не может быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают «несовершеннолетие русского народа, его незрелость для жизни мировой, для мировой роли»; Россия должна сознавать себя «Востоко-Западом, соединителем двух миров, а не разделителем» (Н. А. Бердяев);

– нельзя «мерить Европу на русский аршин», в то же время «еще хуже мерить Россию на аршин Европы»; представляется, что именно «из смешения этих мерок оценки возникают все наши внутренние недоразумения» (Г. П. Федотов).

1.3. Проблема иерархии ценностей в аксиологии культуры Б. П. Вышеславцева

Сложные и противоречивые процессы, происходящие в мире, привели к тому, что духовные идеалы и ценности оказались на периферии общественного сознания. Возникшие в этой связи негативные явления в сфере культуры стали предметом анализа как зарубежных, так и отечественных мыслителей, пытавшихся раскрыть сущность происходящих процессов и определить пути возрождения человеческой духовности. В настоящее время данная проблематика обретает еще большую актуальность в связи с возникающими на планете линиями «цивилизационных разломов» (С. Хантингтон), а также «экологическим императивом» и необходимостью выработки единой «стратегии человечества» (Н. Моисеев), духовно-нравственная составляющая которой связана с глубокой моральной перестройкой самого духа и смысла человеческой культуры.

В этом плане являются актуальными и заслуживают глубокого изучения аксиологические идеи и концепции русских религиозных философов конца XIX – первой половины XX века, для которых одной из важнейших задач было сохранение и развитие духовных идеалов. Важное место в русской религиозной аксиологии занимает концепция Б. П. Вышеславцева (1877–1954), в рамках которой дан аксиологический анализ причин кризиса современной культуры. Следует отметить, что аксиологические идеи Б. П. Вышеславцева уже стали предметом изучения в ряде опубликованных работ[72]72
  См., например: Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. СПб., 1996; Данильченко С. В. Аксиология Б. П. Вышеславцева // Герценовские чтения 2004. Современное общество. Социологическое измерение повседневности. СПб., 2004. С. 77–83; Кобченко А. А. «Закон» и «Благодать» как принципы общей регуляции жизни человека и общества// CREDO NEW. 2004. № 4. Режим доступа: http://credonew.ru/content/view/437/29/


[Закрыть]. Наша задача – раскрыть особенности его подхода к изучению проблемы иерархии ценностей, не получившей до настоящего времени своего специального анализа.

Вышеславцев обращается к теоретико-ценностной проблематике в целом ряде работ[73]73
  Вышеславцев Б. П. Богооставленность // Путь. 1939. № 61. С. 15–21; Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии // Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994; Вышеславцев Б. П. Значение сердца в религии // Путь. 1925, № 1; Вышеславцев Б. П. Кризис индустриальной культуры. Нью-Йорк, 1953; Вышеславцев Б. П. Миф о грехопадении // Путь. 1932. № 34; Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса». Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994 и др.


[Закрыть], используя при этом понятия «теория ценностей», «аксиология», «христианская аксиология», «аксиологическая очевидность» и т. д.[74]74
  Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса». Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 25, 70, 71; Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии // Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 292.


[Закрыть]. В отличие от Н. О. Лосского (который даже терминологически обозначил свою концепцию как «онтологическую теорию ценностей»[75]75
  Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991. С. 298.


[Закрыть]), Вышеславцев не претендовал на создание собственной аксиологической теории: скорее он пытался раскрыть ценностную природу христианского учения (отсюда и использованный им термин «христианская аксиология»). Однако при этом ему удалось представить достаточно стройное учение о ценностях жизни и культуры, о роли ценностей в жизнедеятельности человека и общества.

Обращаясь к истории возникновения ценностной теории, он отмечал, что именно Паскалю принадлежит заслуга в самой постановке проблемы ценностей[76]76
  Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии // Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 293.


[Закрыть]. Можно лишь удивляться, подчеркивал он, что французская философия (которая исследовала и истолковывала каждую строчку в сочинениях Паскаля), не заметила у выдающего французского мыслителя этого поразительного открытия – логики сердца и основанных на ней суждений о ценностях, не заметила «его теории ценностей». По словам Вышеславцева, перед Паскалем встала задача отделить «прекрасное от отвратительного, высокое от низменного, наконец, добро от зла». Все это потребовало суждений, причем суждений «не теоретических, как в науке, но суждений о ценностях». Анализируя взгляды Паскаля, Вышеславцев выдвигает важные, на наш взгляд, аксиологические идеи: «Существуют различные системы ценностей у различных народов и культур. Последним их основанием являются великие религии, в которых ценности открываются, как например, в десяти заповедях Моисея. Иерархия ценностей всегда завершается признанием ценности высочайшей, ощущаемой как высшая святость, как высшее совершенство»[77]77
  Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии // Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 294–295.


[Закрыть]. Представление о том, что каждое общество и культура вырабатывают определенные системы ценностей, с присущей им иерархией («и каждая нация, и каждая культура имеет свою систему ценностей, которую она „культивирует“, и свою высшую ценность и „святыню“, которую она религиозно почитает»), не вызывает сомнений и более того, стало сегодня общепринятым. Вышеславцев говорит о существовании ценностей моральных, эстетических, политических, правовых и т. д.

Как религиозный мыслитель, Вышеславцев обращается, прежде всего, к анализу взаимосвязи систем ценностей с религией. С его точки зрения, «всякая великая религия содержит в себе и открывает некоторую систему ценностей; иначе говоря, устанавливает некоторое этическое учение. И совершенно неверно, будто все религии открывают одни и те же ценности и совпадают в своих этических учениях»[78]78
  Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса». Вступ. ст., сост. и ком-мен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 16.


[Закрыть].

Несомненно, что религия на протяжении тысячелетий выступала как доминирующий социальный институт, в рамках которого утверждались одни ценностные системы и отторгались другие. Почему это было возможно? Как подчеркивает Вышеславцев, «только религия открывает святыни и ценности», «только религия может знать, что внушать», «она учит о том, какие внушения ценны и неценны, какие суть плевелы и какие – пшеница». Вместе с тем, религии различаются в аксиологическом плане: «совсем иное внушает Будда, совсем иное внушает Христос. Жизнь, культура, история, развитие индивидуальности – получают совершенно иное направление под влиянием этих внушений». Он отмечал, что дело идет о выборе пути для всей жизни, как индивидуальной, так и соборной. И это – «вопрос жизни и смерти». Практически все «зависит от того, какую систему ценностей мы признаем своей абсолютной "святыней": "где сокровище ваше, там и сердце ваше"»[79]79
  Там же. С. 81.


[Закрыть].

Проблема нетождественности систем ценностей разных религий стала предметом специального анализа Вышеславцева. В частности в работе «Значение сердца в религии» он подчеркивает, что глубокая противоположность между христианством и индуизмом заключается в том, что «там любовь не есть высшая и последняя ценность; там высший центр личности есть холодное око, отрешенное от всяких влечений; там любовь есть нечто преходящее, что должно быть оставлено позади. Совсем иначе в христианстве: здесь любовь не только "сильна, как смерть" (ветхозаветное выражение), но даже сильнее смерти; любовь есть источник и залог бессмертия… она есть стремление к совершенному, к абсолютному, к вечному; она есть само переживание вечного совершенства. Все преходящее может упраздниться, но вечное и совершенное упраздниться не может»[80]80
  Вышеславцев Б. П. Значение сердца в религии// Путь. 1925, № 1. С. 89–90.


[Закрыть].

Для нас несомненно, что религиозные системы ценностей сыграли выдающуюся роль в становлении человека и цивилизации.

Более того, различия между современными цивилизациями во многом связаны с особенностями религий, ценностные системы которых своеобразным образом определяли формирование цивилизационного облика конкретных обществ. Вместе с тем, связь между религиозными системами ценностей и цивилизациями, не является односторонней, а скорее – двусторонней. Как справедливо утверждает Б. С. Ерасов, религии как целостные системы – это «сложные многовариантные и динамичные образования, формируемые в значительной степени в соответствии с теми принципами, которые несет в себе данная цивилизация». Накладывая на каждую мировую цивилизацию свой неизгладимый отпечаток, составляя ядро каждой из них, «та или иная религия претерпевает в ходе своего формирования изменения, отвечающие ее месту в общей системе цивилизационной регуляции»[81]81
  Ерасов Б. С. О сравнительном изучении мировых религий // Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия. М., 2001. С. 129.


[Закрыть]. Проведя анализ ряда аксиологических концепций (М. Шелера, Н. Гартмана и др.), Вышеславцев не без основания утверждает идею иерархичности ценностных систем: «ценности образуют иерархическую систему соподчинения»; «существует иерархия ценностей и, следовательно, абсолютно высшая ценность, вершина иерархических ступеней»[82]82
  Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса». Вступ. ст., сост. и ком-мен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 113–115.


[Закрыть]. С его точки зрения, «Бог есть вершина иерархии, ее нельзя отрицать и зависимость от нее нельзя уничтожить»[83]83
  Вышеславцев Б. П. Миф о грехопадении // Путь. 1932. № 34. С. 8.


[Закрыть]. Он отмечает, что «иерархия ценностей, иерархия ступеней бытия не может отрицаться никакой этикой, никаким мировоззрением, – ни религиозным, ни безрелигиозным». Утверждая это, Вышеславцев ставит вопрос о существовании «атеистической иерархии ценностей»[84]84
  Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса». Вступ. ст., сост. и ком-мен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 115.


[Закрыть]. Однако, по его мнению, «последовательный атеизм невозможен: человек не может обойтись без высшей ценности и высшей святыни. Так рождается „безрелигиозная религия“ человекобожества»[85]85
  Там же. С. 124


[Закрыть].

Религиозный философ пытался понять и раскрыть диалектику развития человеческого сознания, связанную с возникновением атеизма: «Все диалектические моменты имеют ценность, даже низшие и преодолеваемые. Диалектический момент атеизма ценен, как уничтожение ложных богов (идолов) и ложной зависимости, ценен, как момент апофатический. Диалектический момент самообожествления – ценен, как открытие духовности Я и его самоценности, как открытие "единственности" и иерархического преимущества ego. Но все диалектические моменты ценны только в движении, они должны быть "aufgehoben" (сняты – нем.), остановка есть смерть и падение»[86]86
  Там же. С. 125.


[Закрыть].

В чем же отличие «безрелигиозной религии» от традиционных религий?

Различие заключается в том, что «религиозная этика и религиозная культура считает Бога высшей святыней, высшим совершенством, а культура и этика безрелигиозная такой высшей иерархической ступени не признает и хочет обойтись без нее. Однако уничтожить высшую иерархическую ступень в иерархии ценностей вообще нельзя: отрубив вершину, мы получаем другую вершину; можно только заменить высшую ценность другой, подчиненной ценностью. Так совершается обычная замена высшей ценности Бога, как носителя святости и совершенства – ценностью человека, или человечества, или просто моего Я: «будете, как боги!» (религия человечества, Иван Карамазов, Макс Штирнер, Ницше)»[87]87
  Вышеславцев Б. П. Миф о грехопадении // Путь. 1932. № 34. С. 9–10.


[Закрыть].

Прежде всего, следует осмыслить саму проблему существования вершины, «высшей иерархической ступени в иерархии ценностей». Может быть, человек в рамках секулярного общества и культуры может обойтись без нее? Так ли уж она обязательна для человека и человечества? Данные вопросы не получили своего однозначного ответа в современной аксиологии и поэтому являются весьма актуальными. По Вышеславцеву, поиск и «предчувствие Абсолютного» характерны для каждого человека. Как он подчеркивает, «переживание трансцендентной зависимости, как последнее и глубочайшее мистическое переживание, нельзя отрицать и нельзя ложно истолковывать. Мы испытываем его везде на высотах нашей духовной жизни: так, искусство переживается, как вдохновение, наука – как открытие, нравственное действие, как призвание, религия, как откровение. Везде и всегда подобные переживания ощущаются нами как внушение свыше. Я не замкнут в моей самости, я выхожу за ее пределы и открываю высшую тайну Абсолютного, свою основную причину и беспричинность, в которых укоренено мое существо. Я есмь, и я есмь сам, но не "через себя" и не по моей собственной воле»[88]88
  Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии // Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Вступ. ст., сост. и коммен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 270.


[Закрыть]. С такой постановкой вопроса следует согласиться. Человек не может не иметь «высшей иерархической ступени в иерархии ценностей», «ибо вдохновляться только человеческим нельзя. Во имя только человеческого можно устраивать гигиену, комфорт, удобства, вообще строить цивилизацию, но не творить культуру. Культура есть культ божественного, культ сверхчеловеческого, культ всяческого «сверх»»[89]89
  Вышеславцев Б. П. Миф о грехопадении// Путь. 1932. № 34. С. 10.


[Закрыть].

В этой связи следует отметить, что процесс секуляризации, начавшийся в европейской культуре с XV–XVI вв., был связан с низвержением Бога с вершины иерархии ценностей (т. е. была отринута теоцентрическая система ценностей). Однако – и это весьма симптоматично – эта вершина не оказалась незанятой («отрубив вершину, мы получаем другую вершину»). Возникли новые (правда, не столь общезначимые, и не столь отчетливо проявленные) иерархии ценностей. Прежде всего – натуроцентрическая (на вершине иерархии – природа). В XVII–XVIII вв. природа становится ценностным понятием, будучи нормой правильного, совершенного, здорового, являясь мерилом всех проявлений человеческого бытия (отметим, что Бог не сразу перестал быть «высшей иерархической ступенью»; возникали и компромиссные мировоззренческие формы – пантеизм, деизм). Как подчеркивает Р. Гвардини, природа «принимает таинственный характер первопричины и конечной цели», становится предметом «религиозного поклонения… так "естественное" становится одновременно и святым, и благочестивым»[90]90
  Гвардини Р. Конец Нового времени. Попытка найти свое место// Самосознание культуры и искусства XX века. Западная Европа и США. М.; СПб. 2000. С. 186.


[Закрыть].

Однако, вслед за Богом, постепенно меняется отношение человека и к природе. Человек не только осознает свое особое место в мире, но и возвышает себя до уровня Бога. Новое время «возвышает человека – за счет Бога, против Бога»[91]91
  Там же. С. 191.


[Закрыть]. Возникает антропоцентрическая иерархия ценностей. Именно эта иерархия не без основания подвергается Вышеславцевым критике. Однако на этом «перемена вершин» в иерархии ценностей не заканчивается. Следует отметить, что если XIX в. лишает человека статуса «венца мироздания» (человек предстает как «животное», «работник», он лишается своего духовного измерения и др.), то в XX в. на этой основе возникает социоцентрическая иерархия ценностей (на вершине иерархии – общество), в рамках которой человек низводится до уровня «винтика» в социальной «машине» (идеология тоталитарного общества).

Таким образом, действительно человеку не дано иметь или не иметь определенную ценностную иерархию («существует иерархия ценностей и, следовательно, абсолютно высшая ценность, вершина иерархических ступеней»). Вопрос лишь заключается в том, что выдвигается на место «высшей иерархической ступени в иерархии ценностей», чем заменяется «высшая ценность Бога, как носителя святости и совершенства»?

Не без основания Вышеславцев подчеркивает: «Всякое сознание абсолютирует и без этого не может релятивировать; важно только, чтобы абсолютирование было доведено до истинного конца, до подлинного Абсолюта.

 
Мудрец отличен от глупца
Тем, что он мыслит до конца,
 

т. е. до предела мыслимого и познаваемого, за которым скрывается трансцендентное Абсолютное, Deus absconditus. Если абсолютирование не доходит до Абсолютного, то оно абсолютирует какую-либо конечную ценность или конечное бытие. На место Абсолютного воздвигается идол, или кумир, который есть мнимый Абсолют. Атеизм повинен не в том, что он сокрушает кумиры: в этом его заслуга, в этом – исполнение заповеди: «не сотвори себе кумира», но на самом деле атеизм повинен в обратном: в сотворении себе кумира! Атеизм повинен не в неверии, а, напротив, в легковерии и суеверии. Иными словами, не существует последовательного атеизма, существует только идолизм (в форме различных «измов»: материализм, натурализм, эгоизм, гедонизм, гуманизм, как религия человечества и проч.)»[92]92
  Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса». Вступ. ст., сост. и ком-мен. В. В. Сапова. М., 1994. С. 135. (Выделено мной – В.Л.).


[Закрыть].

Представляется, что постановка данной проблемы является весьма важной не столько для религиозных направлений аксиологической мысли, сколько – в большей степени – для светских направлений аксиологии. Действительно, Вышеславцев затронул самую чувствительную «струну»: вопрос об основаниях светской системы ценностей. Насколько прочными являются эти основания, а если более остро поставить вопрос – существует ли в светской системе ценностей вершина ценностной иерархии?

На наш взгляд, ответ на этот вопрос предполагает выдвижение двух взаимосвязанных тезисов: (1) таким основанием могут быть и должны стать ценности и идеалы гуманитарной культуры; именно культуры, а не «ценность человека, или человечества, или просто моего Я» – и в этом с Вышеславцевым необходимо согласиться; (2) сами ценности гуманитарной культуры опираются и будут опираться на религиозные основания – хотят этого или нет атеистически настроенные представители светских направлений социально-философского знания.

Что касается первого тезиса, то в рамках светской системы ценностей мы обнаруживаем разные иерархии ценностей, например, натуроцентрическую, антропоцентрическую, социоцентрическую (соответственно вершинами иерархии выступают природа, человек и общество). Пафос критики Вышеславцева нацелен на антропоцентрическую иерархию ценностей: «Отрубление вершины иерархии ведет к величайшему замешательству, к извращению иерархического порядка, падению и разрушению. Человек не может поставить себя на вершине иерархии, ибо он нуждается в некотором самоперерастании, в выходе за пределы человеческого, в поднятии над человеком. Человек захочет стать "сверхчеловеком". Но "сверхчеловек" уже не есть только человек»[93]93
  Вышеславцев Б. П. Миф о грехопадении // Путь. 1932. № 34. С. 10.


[Закрыть].

Мы можем и должны согласиться с его аргументацией, поскольку данная иерархия действительно возвеличивает человека до уровня Бога и способствует появлению нового «идолизма» (термин Вышеславцева). На наш взгляд, светским ответом на высказывания религиозного философа («культура и этика безрелигиозная такой высшей иерархической ступени не признает и хочет обойтись без нее») может быть утверждение культуроцентрической иерархии ценностей, в рамках которой вершиной иерархии становится не человек, а некое сверхличностное начало, точнее – ценностносмысловой мир гуманитарной культуры. Это такой тип культуры, который может прийти (а в некотором смысле и должен – иначе современная культура окажется в состоянии «коллапса» и подвергнется в будущем саморазрушению) на смену существующей ныне культуре Постмодерна. Именно такой тип культуры может стать основой «стратегии человечества» (Н. Моисеев), основой формирования светского типа личности, выводя индивида за рамки индивидуальной биографии. В этом случае развитие личности будет определяться освоением накопленных человечеством духовных ценностей и идеалов. Надличностные ценностно-смысловые поля – эти «сгустки» духовного опыта поколений – станут выступать как определенная система координат личности, как духовный абсолют, вершина ценностной иерархии, говоря словами Вышеславцева, как «высшая иерархическая ступень».