Текст книги "Не моя война"

Я осторожно приоткрыл глаза. Жив я! Я жив! Я жив! И штаны сухие! Не обделался перед сволочами! Я – жив! Живой! Какой я молодец! Пронесло! Спасибо, Господи! Значит, ты есть на свете! Спасибо тебе!

Поворачиваю голову. Витя тоже стоит и глотает воздух раскрытым ртом. Глаза ошалелые от счастья!

Мы живы! Спасибо тебе, Господи! Мы живы!

Смотрим на расстрельный взвод, на улыбающегося Модаева. Гусейнов тоже улыбается. Подходит ближе.

– Ну что, довольны? Я могу вас убить прямо сейчас, но не хочу. Мне нравится ваша стойкость и упорство. Вы боитесь, вам страшно, но держитесь! Настоящие воины! Я хочу, чтобы вы служили под моим началом с такой же преданностью и отвагой! Согласны? – последняя его фраза холодна, как лезвие кинжала. Как пуля.

Молчим.

– Урок не пошёл впрок. Пойдём другим путём, – Гусь достал пистолет. Приставил к моему виску: – Ну, что Маков, будешь у меня служить?

Я молчу.

– Богданов, в твоих руках жизнь твоего товарища. Если пойдёшь ко мне, то я не буду его убивать. Так как, согласен?

Витька смотрит мне в глаза. В его глазах, на его лице видна борьба. Ему очень хочется послать подальше этого маньяка-изувера и не хочется быть виновником моей гибели.

Я молчу, стараюсь не выдавать своих эмоций. Я устал. Я очень устал. И послать этого мерзавца хочется, и жить тоже неплохо. Что делать? Кто виноват? Вопросы вроде философские, можно о них рассуждать, сидя у телевизора после ужина, попивая пиво. «Гуд бай, Америка!» Как она меня уже достала эта песня!

Странно, сейчас решается моя жизнь, а я мечтаю о глотке холодного пива из запотевшей бутылке. Оно немного вязкое, с громким бульканьем катится в горло. Холодный, чуть горьковатый комок, отдающий хмелем и солодом, течёт вниз, обволакивая своей нежной прохладой истосковавшийся организм.

Чтобы не сойти с ума от затянувшейся паузы, слушаю писк каких-то пичуг. Они что-то свистят, щебечут на заходящем солнышке. Стена, возле которой нас чуть не расстреляли, – а может ещё и расстреляют? – практически целая. Только по верхнему краю следы от пуль. Значит мы здесь первые? Лишили, так сказать, девственности Стену. Давно я никого не лишал девственности! Напоследок Стену лишил! Ха-ха-ха!"Гуд бай. Америка!"

Господи! Витя, ну не тяни кота за хвост! Я уже устал от всего! Я очень устал! Мне все равно, что сделают со мной. Только оставьте меня в покое. Орать тоже нет ни сил, ни возможности. Устал я! Устал!

– Я согласен! – чуть слышно произнёс Виктор.

Нелегко дался ему этот ответ. Лицо все потное, глаза сверкают, разбитые губы дрожат. То ли от нервов, то ли от боли. Я, как могу, улыбаюсь и подмигиваю одним глазом. Ничего, Брат, повоюем!

– Согласен? – Гусейнов торжествует.

– Да, согласен, – голос Виктора слаб.

– Будешь принимать присягу, Маков?

– Нет.

– Даю пять минут – поговори с Маковым. Убеди его.

– Ты обещал, что если я соглашусь, то он будет жить.

– Э-э, нет! Я не обещал, что не буду убивать.

– Не понял!

– Будет он жить, но в том же подвале. Долго он там протянет?

– Отойдите все подальше и дайте сигареты.

– Всем отойти назад. Взвод! Можете перекурить.

Все отошли назад, дали нам полпачки сигарет, спички. Мы сели прямо на землю, опёрлись на стену спинами. Закурили. Хорошие сигареты! Вкусные.

– Ты же, вроде не курил, Вить? Понравилось?

– Выберемся – брошу!

– Я уже так много лет пытаюсь.

– Что делать будем, Олег?

– Хрен его знает, Виктор! И жить хочется, и служить им, тоже, ой как не охота!

– Может представится случай смотаться.

– Может, а может и нет.

– По крайней мере сдохнуть мы с тобой всегда успеем.

– Тоже верно. Всегда можно набить морду Гусю или задушить Модаева, и нас за это расстреляют. Хоть моральное удовлетворение перед смертью получим.

– Так соглашайся!

– А парни, что погибли?

– У них не получилось, у нас может и получится! Вот тебе и повод для мести.

– Попробовать можно.

– Ну что, соглашаемся?

– Давай покурим спокойно, может, что ещё в голову придёт.

Мы докурили без разговоров. Гусейнов и его свора с беспокойством наблюдают за нами, как мы спокойно, безо всяких эмоций курим. Они подходят поближе. Мы как сидели, так и сидим на нагретой земле. От стены приятно холодит, избитая спина отдыхает.

Только сейчас я замечаю, что находимся мы в школьном дворе. Одноэтажное здание сельской школы. Хорошее, чистое, ухоженное здание. Богатое, видать, село было. А сейчас школа закрыта. Тут штаб боевиков-ополченцев. И пацаны-школьники, наверное, тоже воюют. А здесь, в их классах, самозванный генерал устроил свой штаб и пыточную. Все в этой жизни повторяется по спирали.

Господи! Как хорошо! Вот так просто сидеть, смотреть поверх голов расстрельной команды, и кажется, что ты свободен!

Сигарета закончилась. Гусейнов и его сопровождающие подходят поближе. Серёжа жмётся сзади, старается нам в глаза не смотреть.

Ну, что же, Серёжа, мы теперь с тобой в одних окопах. Мерзко с таким дерьмом вместе быть, но что поделаешь. При случае сквитаемся!

Глава четвёртая

– 16 -

– Ну и что, господа офицеры, решили? – Гусейнов насторожён.

– Давай попробуем научить твоих новобранцев. Но не более того, – отвечаю я.

В глаза не смотрю, только под ноги. Предавать своих, даже ради собственной жизни, процесс неприятный. Чувствую, как кровь начинает стучать в голове, в глазах опять круги красно-оранжевые, подташнивает.

– Ну, вот и хорошо! Я же знал, что вы сделаете разумный выбор! Присягу, как я понимаю, принимать не будете?

– Нет. Не будем. Воевать тоже не будем. Только учить новобранцев выживать в бою. Годится?

– Конечно! Сейчас вас отвезут в больницу, немного подлечим, отоспитесь, отмоетесь, подкормим, и за работу! – Гусейнов радостно смеётся и потирает руки.

Он уже собирается уходить, но поворачивается на каблуках и подходит поближе.

– Чуть не забыл. У каждого из вас будет личный телохранитель. Для вашей безопасности, – рожа его кривится в плотоядной ухмылке. – Оружия у вас пока не будет – оружие необходимо на фронте. А то вдруг вы вздумаете какой-нибудь фокус выбросить. А сейчас представляю вам начальника штаба батальона, в котором вы будете служить, подполковника Модаева. С командиром батальона Нуриевым я познакомлю вас позже. Его слово для вас – закон. Телохранители знают, что делать, если вы попробуете не подчиниться командованию. Теперь все вопросы решайте с офицерами.

Не сговариваясь, мы с Виктором плюнули на землю от злости. Не дурак Гусейнов, далеко не дурак!

К нам подошёл Модаев и два вооружённых ополченца. Не из первой роты. Это было видно сразу. Лет по восемнадцать-двадцать, лица насторожённые. Готовы в нас стрелять по поводу и без повода.

У Модаева на лице боролись различные чувства. С одной стороны он переполнен важности от занимаемой должности. А с другой стороны – мы же знаем, что он чмо и предатель.

Мы тоже не ангелы, но когда стреляют чуть выше головы, «сажают на измену», то как-то не очень уютно себя чувствуешь.

Надо с самого начала показать чмырю его место.

– Что, Серёжа, погоны не давят? – говорить тяжело, но надо.

– Встать!

– Сил нет. Помоги, Серый.

– Поднимите их! – гонор из него так и прёт.

– Чмо долбанное! – Витя не удержался.

– Вы слышали, что сказал командующий армией? Отныне я решаю вашу жизнь и судьбу. Вы обязаны мне подчиняться!

– Тебе подчинённые нужны или инструктора? Сам что ли будешь учить бойцов?

– Я буду осуществлять общее руководство! – он растерян, ожидал, что мы будем раздавлены.

Не на тех нарвался!

– Правильно, потому что не можешь ты проводить занятия. Ничего ты не можешь. Ты ноль без палочки! – сказал я тихо, каждое слово причиняло нестерпимую боль в голове.

Но Серёжа слушал, наливаясь краской. От гнева или от стыда, не знаю.

– Тебя использовали, как одноразовый презерватив. Ты предал. Тебе кинули кусок мяса – подполковника, и на фронт. Не сделали замом, не дали тёплого места, не дали жирного куска.

– А сами-то хороши! – Серёга перешёл в атаку. – Что же вы пошли служить? Где ваше геройство? Надо было пять минут назад сказать, что не будете служить, так команда бы вас и кончила. И все, привет родителям! – Чмо торжествовало.

– Разница между нами в том, гнида, что ты предал своих товарищей, как Иуда, и не для того чтобы выжить, а из-за жирного куска, или сломали тебя на бабе! Тьфу! – Витя начинал кипятиться.

– Был чмырем и сдохнешь чмырем! Говно ты, старлей! – я говорил спокойно. Устал я, очень устал.

Серёгу подбрасывало от наших слов. У ополченцев вылезли глаза от удивления. Два смертника спокойно обливают помоями их командира. Было видно – дай им волю, они нас расстреляют на месте без суда и следствия. Кишка тонка, ребятишки! Гусейнов сказал, что о нас должны заботиться.

– Делай, что твой командир сказал. В больницу нас!

– В машину их! – Серёга резко развернулся и пошёл со двора.

Нас подняли, сняли наручники, поддерживая под руки повели к машине. Возле ворот стоял обычный УАЗик без тента. На месте старшего сидел Серёга. Нас посадили сзади на пассажирские сиденья, села охрана. Поехали.

Минут через десять приехали к районной больнице. Выгрузили нас. Серёга и один телохранитель пошли внутрь здания. Симпатичная больница, двухэтажная, белая, – двор, огороженный каменным заборчиком, утопает в зелени. Красиво, очень красиво. Мы достали сигареты и закурили, присев на бампер машины. Стоять было больно.

Вышел охранник, он же – по совместительству – телохранитель, позвал нас. Поплелись.

Встретила дежурный врач. Женщина лет двадцати трех, симпатичная. Белый халатик ей явно был к лицу и подчёркивал её хорошую фигуру. Ей, видимо уже объяснили кто мы и что надо. Она смотрела на нас с чувством нескрываемой жалости. От врачей нечасто этого дождёшься!

Она объяснила, что уже никого нет, поэтому она сможет только сделать предварительное обследование, оказать первую медицинскую помощь по мере необходимости и накормить нас.

– Помыться, побриться можно? – спросил я.

При этом я старался держаться как можно бодрее, может, удастся и позаигрывать с ней. Хотя с нашими разбитыми мордами, да при таком эскорте явно ничего не получится. Можем лишь вызывать жалость. «Подайте на пропитание убогому!»

Нас сразу провели в душевую. Одежду мы свою бросили на входе. Не одежда, а лохмотья, пропитанные кровью, потом, страхом и болью.

Душ, мыло, мочалки! Господи! Как хорошо! Тела болят, ноют, но радуются вместе с нами чистой воде. Мы трём себя отчаянно, трём друг другу спины, моемся долго, растягиваем удовольствие. Господи, как хорошо! Ссадины чешутся и при каждом движении отдают болью, но все равно – блаженство.

Один телохранитель постоянно находится при нас. Второй принёс бритвенный станок с безопасным лезвием, и что-то сказал своему приятелю, показывая на нас и станок.

– Как думаешь, что он ржёт? – спросил Витя, намыливая лицо мылом.

– Судя по его тупой морде, скорее всего этим станком бреют перед операцией всякие интимные места. Или покойников.

– Фу, какая гадость! – Витя брезгливо посмотрел на станок, который держал в руках.

– Тебе не все равно? Если нас не расстреляли, то неужели ты будешь какой-то заразы бояться? – спросил я, осторожно потирая бок, который сильно болел.

– Плевать! В училище и не такое было! – Витя начал бриться.

Зеркала не было, поэтому приходилось делать это на ощупь.

– Вот видишь! А ты боялась! Даже юбка не помялась и мамка ничего не узнает!

Потом побрился я. При выходе из душевой мы обнаружили, что наших лохмотьев нет, а лежат два больничных халата и трусы, тапочки больничные. Не все было впору. Но и на этом спасибо, как говорится.

Потом нас накормили. Но как это больно! Желудок резало, голова кружилась. Тошнота подкатывалась, чуть не стошнило. Витя так же мучался.

Потом женщина-врач нас осмотрела, смазала все ссадины и синяки йодом. При этом она шептала что-то. Очень выразительно смотрела на нашу охрану, и что-то говорила на азербайджанском. Эти коалы-переростки с оружием поёживались, топтались на месте и пытались ей что-то объяснить. Но она, видимо, не соглашалась с ними, показывая на наши ссадины и синяки. Затем сделала нам обезболивающие уколы и дала таблетки.

Палата наша находилась на втором этаже. Не палата – люкс. А там… А там были белые простыни!

Мы легли. Плевать, что ещё не так поздно, мы устали! Тело болело, чесалось, зудело. Но как хорошо на чистом бельё лежать. Приятно спиной потереться об него. Подушка настоящая! Не мешок с тряпками и соломой! Спасибо тебе, Боже!

– 17 -

Я провалился в сон. Никто нас не будил. Проснулись от яркого солнца, которое било в глаза. Охрана была рядом. Нас провели на завтрак. В больнице были старики и молодые перебинтованные пацаны, лет по шестнадцать-семнадцать. Держались они гордо, явно чувствуя своё превосходство. Видать недавно с боевых позиций, раненые. На нас все смотрели с любопытством, без злобы. Повариха положила большие порции, дед с соседнего столика угостил сигаретами.

Потом – обследование. У Виктора были перебиты два пальца на ноге, у меня сломано ребро, сотрясение головного мозга, – на предварительном диагнозе определить, отбиты внутренние органы или нет, было нельзя.

Нам ставили капельницы, делали уколы, усиленно кормили. Но охрана глаз с нас не спускала. Хотя и стала добрее, но постоянно была настороже. Сами охранники отдыхали в этой же больнице. Для них и для нас это был настоящий санаторий «Солнышко». Серёгу-предателя мы не видели вообще в течение двух недель.

Отдохнули, отъелись. Жизнь хороша! События пленения, несостоявшегося расстрела остались в какой-то другой жизни. В больнице была даже небольшая библиотечка, мы читали запоем все, что было на русском языке.

Забавно то, что много книг классиков были нетронутыми. И часто мы были первооткрывателями, когда аккуратно раскрывали склеившиеся страницы. Запах пыли книжных полок, типографского клея, обложек, – все это чем-то напоминало дом, юность. Как это было давно и далеко, будто и не со мной вовсе! Читал Достоевского, Толстого, Тургенева, Лескова. Даже не читал, а проглатывал все целиком. То, что не понимал в школе, в училище, сейчас было понятно и просто, продираться сквозь клубок хитросплетений человеческой психики было одним удовольствием!

Общались с теми, кто лежал в больнице. Нормальные, порядочные люди имеют свой, трезвый взгляд на вещи. Война эта в Карабахе им нужна, как зайцу стоп-сигнал. И не понимали добрые местные жители, зачем Гусейнов втравливает русских в эту войну. Правда, все это говорили нам в то время, когда наша охрана не могла их слышать.

С нами щедро делились принесённой домашней едой, самодельным вином, которое мы исправно выпивали вечером. А по ночам нас мучили кошмары. Опять подвал и пытки. Часто снились училище и ротный майор Земов, которого мы все боялись и ненавидели, а сейчас я вспоминал его с благодарностью. Он сумел привить нам стойкость.

Училище раньше казалось мне адом, особенно первый и второй курс. Сейчас же я понял, что это был детский лепет на лужайке, но он подготовил меня к тяжёлой долгой жизни. Жизни под постоянным стрессом.

Витька основательно закурил. Как вновь обращённый адепт постоянно молится и изучает религиозную литературу, так и он не выпускал сигарету изо рта.

Шестнадцатилетние подростки, которые были ранены в первом же бою, рассказывали о происходящем с молодой горячностью. По их рассказам выходило, что идут бои местного значения, бьются, как правило, за одни и те же села, от которых мало что осталось. Это обусловлено, в основном, рельефом местности. Вот этих пацанов мы и слушали особенно внимательно. По их словам, оружия хватало на всех. При необходимости подвозили ещё. Много было добровольцев, наёмников мало. Но наёмники были с обеих сторон. Последнее время освободительная армия под чутким руководством генерала Гусейнова понесла большие потери. Почти весь его штаб испарился. Кто погиб, кто захвачен в плен, кто просто сбежал. При этом, по слухам, пропало много денег и трофеев из казны генерала. Вор у вора дубинку украл. Так и надо тебе!

«Гуд бай, Америка!» Как достала эта песенка! Она то исчезала, то вновь возвращалась. Назойливый мотивчик. Или, скорее всего, «крыша» у меня тронулась. Хочешь быть сумасшедшим – будь им!

Также парнишки, сами того не подозревая, рассказали очень важную информацию. Наши догадки подтвердились. Первая рота – это личная охрана Гусейнова. Состояла она то ли из турок, то ли из курдов. Держались они всегда особняком. Их боялись простые ополченцы. Как-то в горячке один из командиров рот обвинил Гусейнова в гибели своих бойцов из-за непродуманности атаки. Пошли в атаку и наткнулись на минное поле. Как только ротный попытался вскинуть автомат – был убит двумя нукерами Гусейнова. В боевых действиях первая рота не принимает участия, но владеет обстановкой: ходит в разведку и, по слухам, вербует стукачей среди своих. Чтобы бунт не поднялся.

Круто! И разведка, и контрразведка, плюс диверсанты. Хорошую школу «мальчики» прошли! Ай да Гусейнов! Ай да сукин сын!

Витька с ума сходил по врачихе, которая нас принимала. Звали её Аида. Он пытался узнать максимум информации о ней. День её рождения, есть ли у неё дети, откуда муж, как они живут, и прочее.

Витек постоянно повторял: «Какая женщина! Какая женщина! Чудо!»

Она и вправду была хороша. Прекрасная фигура, длинные ноги, правильные тонкие черты лица, роскошная копна волос, мягкий голос, добрый характер, чуткие, красивые руки. Мой товарищ поневоле использовал любую возможность, чтобы навести о ней справки, пообщаться с ней. Так ему стало известно, что Аида замужем. Муж у неё тоже был врачом-хирургом, сейчас был на передовой. Принимал раненых, оказывал первую помощь. По рассказам очевидцам, очень грамотный полевой хирург. Жена лечила бойцов в тылу. Поэтому неудивительно, что к Аиде относились здесь с теплом и уважением. Слово её было законом для окружающих.

На перевязках, во время обходов Виктор старался ей понравиться, храбрился, рассказывал какие-то анекдоты, смешные истории, показывал своё презрение к боли, отчаянно строил из себя героя. Со стороны было забавно наблюдать за этими потугами.

Аида внимательно слушала его, иногда по её лицу пробегала тень улыбки, но никаких авансов или иного, чем отношения врача к больному, не было. Витька бесился от отчаянья. Но рук не опускал, старался вновь и вновь. Каждый день его начинался с тщательного бритья, он выпросил у местных одеколон и нещадно им брызгался. Я при этом отчаянно чихал и поносил его последними словами. Виктору также удалось уговорить одного больного подстричь его. При этом он постарался зачёсываться на модный манер. Но все его попытки не увенчались успехом. Виктор потерял покой и сон, по ночам ворочался от боли физической и душевной.

Забавно, он забыл, что несколько дней назад нас пытали, обращались как со скотами, чуть не расстреляли. И вот он скачет молодым козликом. Когда я напомнил ему о событиях недавних дней, он сказал, что даже рад, как все сложилось. Жизнь – цепь закономерных случайностей. «Гуд бай Америка!»

О побеге нечего было и думать. Бдительные стражи не спускали с нас глаз. У нас отобрали больничные тапочки, ходили мы босиком. Мне-то ничего, а вот Витьке с его перебитыми пальцами было туго. Не уйдёшь на таких ногах, да и с моим перебитым ребром тоже. Ждём! Жрём, пьём, спим и ждём! Силы быстро восстанавливались.

На шестнадцатый день примчался Серёга. Был он весь в пыли и оборван. Лицо обожжено солнцем, весь лоск и спесь с него слетели. Не было уже надменности в его жестах.

– Быстро собирайтесь! – заорал он, завидев нас.

– Нафиг, – мы решили немного позлить его.

– Собирайтесь! – завизжал он.

Было видно, что Серёга находился под страшнейшим стрессом.

– Мы что тебе, голые поедем? Шмотки наши кто-то спёр здесь, а в больничных халатах, да на босу ногу, не очень-то повоюешь!

– В машину. Потом переоденетесь! Охрана! Быстро погрузите их в машину.

За время лечения у нас с охраной установился хрупкий психологический контакт. Они нас не трогали. Мы не досаждали им. Общались они между собой по-азербайджански, но русский прекрасно понимали. Сколько мы не пытались узнать их имена, они молчали. Партизаны! А тут примчался халдей, который разрушает наш хрупкий мирок. Козёл!

Охране не пришлось ничего делать, кроме как несильно подталкивать нас автоматами к машине.

Мы с Виктором обернулись, – на больничном входе стояла Аида. Стояла молча, без движений, только взгляд её был тревожен, когда она смотрела нам вслед. Витька рванулся было к ней. Охрана пресекла его попытки.

– 18 -

– Ты толком объясни. Что у тебя стряслось? Орёшь как ненормальный! Рожает кто-нибудь? – спрашивали мы, пока шли босиком по камням к машине. – Так мы не акушеры. Мы только начали осваивать курс акушерства, а ты нас выдёргиваешь!

– Идите быстрее! – Модаев рычал.

– Я тебе не Маугли по камням босиком ходить! – взорвался я.

– Не хочешь говорить – не говори, но сам разуйся и шлёпай по щебёнке! – поддержал меня Витя.

– На наш батальон напали, погибли люди! – Серёга был готов расплакаться.

– Каким образом? Ведь батальон почти в тылу? Это получается, что враги прошли несколько десятков километров, уничтожили несколько человек и потом скрылись? Не знаю, какие у вас батальоны, но беру по меркам Советской Армии. У вас меньше или больше?

Ой, как не хочется возвращаться в реальный мир. Мы ещё раз обернулись и бросили прощальный взгляд на больницу. Она стала нам почти домом. Спасибо вам, врачи и местные жители! Низкий вам поклон за лечение и заботу!

Аида по-прежнему стояла на месте. Витька почти плакал от обиды. Я дёрнул его за рукав пижамы. Он с тяжёлым вздохом отвернулся.

– В третьей роте десять человек вырезали и трех часовых. Заснули! – Серёга от злости ударил себя по ноге.

– Оп-ля! – Витя радовался как ребёнок. – Не учил ты подчинённых, как надо нести караульную службу! Не учил! Вот поэтому и вырезали их. Как баранов. Чик! И все! Привет родителям!

– Заткнись! – огрызнулся Серёга.

– А чего заткнись?! Сам обкакался, а мы заткнись! – я поддержал Витьку.

Нам было почему-то очень весело. Мы откровенно издевались над дилетантством Чудака-Модаева.

– Вспомни, великий полководец, что запрещается часовому: «Пить, курить, принимать-передавать, и так далее!»

– Заткнитесь! Вы мне надоели! Будь моя воля, я бы вас расстрелял!

– За что? За то, что ты предал свою часть, честь офицерскую, а сейчас завалил службу?

– Причём тут я? – Серёга опешил.

– В Советской Армии кто отвечал за службу войск? За организацию и несение караульной, гарнизонной службы, внутреннего наряда?

– Командир? – Серёга был неуверен в своей правоте.

– Командир отвечает за все, но он делегирует свои полномочия кому?

– Своему заместителю? – голос Серёги был неуверен.

– Хрен тебе по всей морде. Возьми обычный советский устав и почитай обязанности начальника штаба батальона, полка. Начальнику штаба и больше никому!

– А это значит?..

– А это значит, м… ла (его передёрнуло от такого обращения), что ты загубил людей. Из-за тебя вас вырезали, как баранов. Почему тебя не тронули?

– Меня не было в лагере, – угрюмо ответил Модаев.

– Повезло тебе, м… ку, повезло!

– Учи устав, Серёжа, учи, пригодится.

– Хотя, ты знаешь, раньше офицеры после такого ЧП знали, что делать.

– Что делать? В смысле?

Серёга не врубался.

– Стрелялись раньше офицеры. Честь была офицерская замарана. Вот поэтому и стрелялись.

– Сами стреляетесь! – буркнул Серёга и отвернулся от нас.

Весь оставшийся путь он не проронил ни слова, только курил. Прикуривал одну сигарету от другой, окурок бросал в дорожную пыль и напряжённо всматривался в дорогу.

Наши конвоиры внимательно слушали нашу перебранку и были очень раздосадованы гибелью сослуживцев. Они что-то вполголоса обсуждали между собой, при этом очень выразительно смотрели на Серёгу. Водитель, не проронивший за обе поездки ни слова, прислушивался к диалогу земляков и тоже выразительно смотрел на Модаева. В их взглядах не было любви. Только ненависть.

Нелегка ты доля предателя! От нас ушёл, и здесь не ко двору пришёлся! Был м… ком, м… ком и сдохнешь!

«Гуд бай, Америка!» Господи! Как надоела эта песня!

– Куда едем-то? – Витька был раздосадован, что не удалось ему попрощаться с Аидой. Зная его ершистый характер, я понял, что он нарывается на очередной скандал.

– Военная тайна, – буркнул недовольный Модаев.

– Серёжа, ты идиот конченный! – Виктор взорвался. – Армяне, и те знают, где вы дислоцированы, а ты военную тайну корчишь! Тьфу! Бойцов своих тоже прикажешь обучать с завязанными глазами? Тьфу! Идиот!

– Кого-нибудь поймали? – спросил я.

– Нет.

– Так это может были местные армяне?

– Не знаю. Местных всех, вроде, выгнали.

– Ага, выгнали. Они далеко не уходили, вот и вырезали тех, кто их выгонял, выселял. Посеешь ветер – пожнёшь бурю. Слышал об этом?

– Слышал, – недовольно проворчал Серёга, всем своим видом показывая, что не хочет вести с нами беседу.

– Тем временем машина выбралась на Тбилисскую трассу и бодренько зарулила в сторону Гянжи. В одной больничной пижамке и босиком не чувствуешь себя комфортно, тем паче, что машина открыта всем ветрам. Мы теснее прижались друг к другу. Греемся. После часа езды я понял, куда нас везут.

– Витька, друг, а я ведь знаю, куда нас везут.

– И куда?

– Учебный центр, говоришь, Серёжа? Финтишь, финтишь. В Герань он нас везёт, в Герань. Я после свадьбы там в «Стекляшке» мебель покупал.

– Ого, а я и не думал, что они в Герани обоснуются. Шикарно, Серёжа, шикарно. Как тебя, заморыша, туда пустили?

До всего этого «парада суверенитетов» в Герани располагался учебный полигон Гянжинской (Кировобадской) бригады ВДВ. Центр был образцовым. 4 директрисы для бронетехники. Всего одновременно там могли располагаться, не мешая друг другу, два полка. Было множество капитальных построек. Это и казармы, и медпункт, и штаб с клубом, и парк с боксами для техники, ПТО, столовая, стрельбища для различного вида вооружения.

Туда частенько возили московские комиссии, устраивали показательные занятия. Да и десантников там готовили – любо-дорого посмотреть.

Серёга заинтересовано обернулся:

– Откуда узнал? Объясни.

– Первое. Исходя из показаний спидометра. До Гянжи далеко, до Герани близко. На трассе не всегда сейчас можно топливо достать, даже с автоматом. Второе. В Гянже, как я слышал, уже есть ваши Барбудосы со своим начальством. И им вонючего батальона, который режут армяне, не надо. Ну что, доходчиво объяснил? А про полигон знаю, потому что не сидел сиднем в П-18, а по своим связным делам пол-Азерстана протопал, а где и прополз на брюхе. Кабель ремонтировал, связь устанавливал, направления проверял. С людьми общался, знакомился. Вот так-то. Мольтке.

Через полчаса мы приехали к забору бывшей воинской части. На табличке, написанной акварельной полуразмытой краской на русском и азербайджанском языках, было написано, что это воинская часть народно-освободительной армии независимой республики Азербайджан. Проход и проезд запрещён. Стреляют без предупреждения. Жаль, что армянские диверсанты не с этой стороны заходили, а то бы не преминули захватить эту табличку. Цирк, да и только!

Одна створка ворот была открыта нараспашку. Через разбитое стекло на КПП было видно, как дежурный спит, положив голову на стол.

Мы с Витькой заржали во весь голос.

– И эта твоя организация службы, Серёжа? Ещё удивительно как весь батальон не вырезали, как свиней на бойне. Видно, мужики куда-то сильно торопились.

– Останови! – заорал Серёга на водителя.

Тот ударил по тормозам так резко, что мы уткнулись в спины Серёги и водителя. Больно. Башка не зажила толком.

Взбешённый Серёга выскочил из машины. Он подбежал к КПП, пинком открыл дверь и попытался ударить спящего дежурного. Но тот проснулся от грохота распахнутой двери, схватил автомат и наставил его на своего начальника штаба.

Серёга заорал на него. Но орал испугано.

– Ты почему спишь?! – голос его дрожал от страха.

– Я не сплю! – дежурный мотал головой, прогоняя остатки сна. Автомат был по-прежнему направлен на Серёгу.

– Классный дежурный! – я искренне веселился.

– Угроза НАТО! – добавил Витька.

– Не говори, армянские террористы укакуются от страха, лишь только услышат его могучий, всеразрушающий храп.

– Вы заткнётесь или нет! – это Серёга нам.

Дежурный повернул голову в нашу сторону и заорал:

– Посторонним вход запрещён!

– Это со мной! – Серёга начинал вновь злиться.

– А пропуска?

Тут уже грохнули от смеха не только мы, но и охрана, и безмолвный водитель.

– Я вас снимаю с наряда! – Серёга начал вновь орать.

– Снимай!

Дежурному уже было лет под сорок, и видимо на всю эту войну он смотрел несколько иначе, чем начальник штаба. На его лице было написано, что положил он на своего начальника штаба, сопляка, с прибором.

Серёга выскочил из КПП, хлопнув дверью, и бросил водителю:

– К штабу!

– Крутой ты командир, Серёжа! Прямо как Чапаев!

– Ничего, сейчас с комбатом познакомитесь, я посмотрю, как вы запоёте!