Текст книги "Репетиция апокалипсиса: Тайная история атомных учений в СССР. Тоцкое-1954"

В. Я. Бенцианов помнит, что после взрыва даже погода резко изменилась:

– До того совершенно голубое, небо покрылось легкими тучами со слегка моросящим из них дождем… Повсюду почти непросветная, не сбиваемая мелким дождем пыль. Послышалась команда «по машинам!», и далее – в наступление, в бой. Колонны войск проходят слева и справа от эпицентра взрыва на расстоянии от 800 метров до пяти километров, через горящий лес. Причем пожар совершенно отличается от обычного не только по мощности пламени, но как бы и по цвету огня, напоминающего желто-белые всполохи. Многие деревья расщеплены и, как противотанковые надолбы, забиты в землю. У деревенской школы снесена крыша, которая горит отдельно от самого, тоже горящего, здания. Деревни Маховка и Ольшанка снесены с лица земли, лишь кое-где стоят обгоревшие печи. Жителей этих деревень заранее отселили в Сорочинск и другие поселки, расположенные вне зоны учений. В Маховке и Ольшанке везде видны машины штаба руководства. Пожарные пытаются тушить остатки домов и все, что горит.

Леонид Петрович Погребной, участник учений, ветеринар, занимавшийся расстановкой подопытных животных (ныне уже покойный), рассказывал, как после взрыва увидел маршала Жукова:

– Только мы поехали к нашим животным, как появляется лимузин и из него выходит Жуков. Постоял, посмотрел: башни танков отброшены, самолеты перевернутые лежат поплавленными крыльями в землю. В общем, картина жуткая. Он покачал головой, сел и уехал…

Подполковник медицинской службы в отставке Д. М. Друян так вспоминает о картине, открывшейся после взрыва:

– Через один-два дня после учений я с группой врачей поехал на санитарной автомашине в эпицентр взрыва. По дороге начиная с 5–6 километров от эпицентра видел молодой лес, придавленный к земле взрывной волной, множество обгоревшей техники, а подъехав к эпицентру, я это место сразу и не узнал. Леса вокруг не стало, весь сгорел. Земля как будто перевернута наизнанку. Впечатление было потрясающим.

И. И. Кривой:

– Пробыв почти четыре года на фронте, я повидал много крови, смерти и разного рода разрушений, но они не шли ни в какое сравнение с теми последствиями, которые оставила атомная бомба. Когда я с эпицентра огляделся вокруг, то местность было не узнать. Вместо бывшего леса открылась панорама голой степи и высот. На удалении до 1200 метров местность была чистая – ни травы, ни пней, ни щепок, ни кочек. Все ровное, отливающее желтым песком. Далее белели изломы стволов и лежали поваленные деревья. До 600 метров местность была вспучена, на склонах высот, обращенных к эпицентру, во многих местах почва и грунт оборонительных сооружений оплавились. Танки, в том числе тяжелые, оплавились и как бы провалились, просели в землю, некоторые из них перевернуты кверху гусеницами, а сорванные с них башни лежат в десятках метров от корпусов. Танки, находившиеся в окопах полного профиля (по башню), были полностью накрыты землей… Траншеи, ходы сообщения и окопы засыпаны грунтом заподлицо с поверхностью земли. Выходы из убежищ и других прочных инженерных сооружений завалены грунтом.

А вот свидетельство человека, находившегося в 30 километрах от эпицентра взрыва, но в полной мере ощутившего на себе его мощь. Анатолий Васильевич Алпатов в 1989-м, когда мы с ним беседовали, был председателем Тоцкого районного комитета народного контроля, а в сентябре 1954-го учился в Сорочинском ветеринарном техникуме и жил в Кирсановке (19 километров на юго-восток от эпицентра).

– Мы были в Сорочинске, в ветлечебнице, на практике, – вспоминает он. – В корпуса техникума завезли жен и детей офицеров из военного городка. День был солнечный, мы все глаза проглядели, смотрели в сторону полигона. Первое – вспышка! Солнце затмило. Через железную дорогу от ветстанции старый элеватор. Его так тряхануло – стоит весь в пыли, и голуби вокруг тучей. У кузницы стекла с рамами вылетели, у нашего техникума тоже. Стеклами порезало эвакуированных. Ну, думаю, если тут такое, то моей Кирсановке крык. Распустили нас, я на попутке доехал до села, а там ничего, все стоит. За пятнадцать минут до взрыва пришел офицер, родителям скомандовал: «По укрытиям!» А окопы в Кирсановке заранее отрыли в полный рост. Люди там одеялами накрылись и сидели. Тряхануло сильно. Вылезать боялись, пока офицер опять не пришел.

Жительница Сорочинска, участница Великой Отечественной войны Юлия Григорьевна Сапрыкина, вспоминала о том дне спустя три с половиной десятка лет, как будто все было вчера:

– Наш Сорочинск не предупреждали. Так, неофициально слышали, что будут испытывать бомбу в Тоцком… Это было примерно в 10 часов утра. Я, учитель, проводила урок со вторым классом. Классные окна выходили на противоположную сторону от Тоцкого. Вдруг сильный свет в окна! За этим такой страшный гром, что мне показалось, обрушился потолок, так сильно ударило взрывной волной по голове. Я думала, началась бомбежка. Детям крикнула: «Ложись!» Самой сейчас смешно – к чему? Это инстинкт, ведь я прошла фронт. По лестнице со второго этажа бежали ученики во двор. Всех отпустили домой. В воздухе гудели самолеты. На душе неприятно. Пришла домой – дом коммунальный, двухэтажный – окна раскрылись, стекла разбились. Печь лопнула, абажур упал, цветы все на полу. И пыль. По радио сообщили, чтобы шли в укрытие, а где оно?

Свидетельство Ю. Г. Сапрыкиной рождает много вопросов. Разве военные, зная рельеф местности, не понимали, что Сорочинску угрожает взрывная волна, а затем и радиация? Ведь город стоит на реке Самаре – по ее руслу и прошла взрывная волна, основательно тряхнувшая Сорочинск. И как символ нашей постоянной показухи тех лет – призывы по радио идти в несуществующие укрытия.

Воспоминания Г. В. Теркиной, другой жительницы Сорочинска, только подтверждают предположение: городу повезло, что бомба потянула всего на 40 килотонн. Будь она хоть немного помощней, разрушений бы райцентру не избежать.

– Я прекрасно помню день взрыва, панику людей в Сорочинске, – писала Галина Васильевна Теркина спустя сорок три года после учений. – Нас, детей восьми и пятнадцати лет, родители закрыли утром в квартире на втором этаже. Мать, учительница школы № 1, была на уроках. Внезапный удар, мощный и грозный, выбил стекла, ветхую раму в коммунальной квартире, опрокинуло с силой нас на пол, затем раздался гром небесный. По квартире полетели хлопья сажи из печи, взметнулась густая пыль, будто дом встряхнули, как пыльный ковер (ударной волной выбило пыль из всех щелей дома, обшитого доской по второму этажу). Ужас объял нас, детей. Мы порезали руки и тряслись от страха, стали стучать в стены соседям. Добрые соседи, сами белые от страха, слыша крики детей, через двери успокаивали нас. Вскоре прибежала взволнованная мать, и мы, плача, выбежали на улицу. Люди толпились вокруг, смотря на «тучу», ничего не понимая. Вскоре в поликлинику Сорочинска стали подвозить на грузовых машинах солдат с повязками на глазах. Все боялись что-то говорить, спрашивать или обсуждать. Кроме того, всем грозно было приказано на работе «молчать об этом».

Мы уже знакомы с М. К. Щевелевой. Она была маленькой, когда в 1954 году ее село Елшанка было эвакуировано в Каменную Сарму. Вот как запомнила ядерный взрыв 14 сентября Мария Кузьминич на Щевелева:

– Свет был действительно ярче солнца, но у меня в детской памяти осталось сравнение с молнией и сильной грозой. Бабушка упала на колени перед иконой и истово молилась – слезы текли ручьем. Взрослые тут же побежали к правлению колхоза: что это и что с селом?! Меня тоже понесло туда. Снова плач, стоны, шум. Отец потом говорил, выделили группу людей и направили узнать, что же с нашим селом. Село все горело. Но судите сами: через какое-то время нас допустили до села, чтобы забрать продукты из погребов и картошку из ям. От села осталась одна улица. Наш дом, то есть дом дедушки, сгорел…

В это время войска «Восточных», проведя артподготовку и авиационный налет на «вражеские» позиции, успешно сломили сопротивление «Западных» и прошли через зараженную зону, испытав на себе защитные комплекты и противогазы. Потом – баня, новое, с иголочки обмундирование и заслуженный отдых в палатках.

О том, как проходила дезактивация «живой силы», рассказывает В. Я. Бенцианов:

– На берегу реки Самарки стояли большие палатки длиной в несколько десятков метров, разделенные на три части: раздевалка, помывочная с десятком душевых установок, из которых вода текла под большим напором, и чистое отделение. Все части палаток были разделены плотными вертикальными брезентовыми стенками. Вода в Самарке была грязная, и душ снабжался водой из цистерн, затем подогретой. Сняли с себя абсолютно все, что нас защищало. В чистое отделение вернулись только наши ремни и сапоги. Мылись довольно долго, так как врач приказывал намыливаться по несколько раз. Сапоги и ремни также прошли водную дезактивацию. В чистом отделении получили новое обмундирование: трусы, майки, пилотки… Затем, получив оружие, сели на машины и вернулись в блиндажи. Отошли ко сну довольно рано, ибо усталость валила с ног.

А в урочище Дурной Гай в ходе разбора маневров министр обороны СССР Н. А. Булганин заявил: «Целью учений было всеми средствами и способами добиваться максимальной защиты всего живого от поражающих факторов атомного оружия в разнообразных условиях местности. Мы полагаем, что эта цель в основном достигнута».

«На разборе учений, которые проводил министр обороны, – пишет В. Я. Бенцианов, – летчик Кутырчев вместо подполковника был назван полковником и здесь же получил это звание. Кроме того, министр заявил, что подвиг полковника Василия Яковлевича Кутырчева достоин наивысшей награды. Летчик думал о звезде Героя Советского Союза, а получил орден Ленина (это и была в СССР высшая награда, а Герой Советского Союза – высшее звание. – В. М.). Были награждены и члены его экипажа, и им были присвоены досрочно очередные воинские звания».

Тут же для руководства был дан концерт с участием московских артистов. И когда знаменитый конферансье Борис Брунов объявил песню «Как в степи сожженной», никто не уловил здесь двусмысленности.

А над сожженной степью летело на восток все дальше и дальше радиоактивное облако, постепенно размываясь ветрами и оседая на землю. Ту землю, на которой в прошлом веке, ставшем атомным, жили наши отцы и деды. И на которой теперь живем мы с вами.

Сопротивление материала

В декабре 1989 года редакция нашей областной молодежной газеты отправила меня в командировку в Куйбышев (ныне Самара), на комсомольскую конференцию Приволжско-Уральского военного округа (ПУрВО), в который входила и Оренбургская область. Округом тогда командовал генерал-полковник А. М. Макашов. Помня о том, что Альберт Михайлович сам, будучи курсантом, участвовал в тоцких событиях 54-го, я подошел к нему с просьбой помочь ознакомиться с документами, касающимися атомных учений. Ни да ни нет генерал не сказал, заметил только, что их самих в штабе округа очень интересуют те учения и они тоже хотели бы поднять архивы Министерства обороны. А на мой вопрос, как бы все же узнать хоть что-то, махнул в сторону полковника из политуправления. Тот, уяснив, чего я хочу, воздел очи горе и спросил, разглядывая лепнину на потолке: «Да зачем вам это надо?» Что можно было сказать в ответ? Что это надо не мне, а людям, живущим на опаленной атомным взрывом земле? Боюсь, он бы просто не понял, о чем это я.

Но я все-таки направил письмо начальнику политуправления округа генерал-лейтенанту Б. В. Тарасову и получил ответ за подписью председателя совета комсомольских организаций ПУрВО капитана В. Лисина: «С некоторым материалом по итогам учения Вы или Ваш представитель можете ознакомиться лично в управлении штаба ПУрВО». Увы, радость моя была секундной, потому что дальше капитан Лисин сообщал: «Ввиду того, что круг лиц, пользующихся документами по учениям с применением атомного оружия, пока что ограничен, Вам необходимо при себе иметь допуск по форме № 2, выдаваемый соответствующими органами».

Почему-то мне тогда показалось, что допуск «по форме № 2», который выдавался в КГБ, я вряд ли получу, а если получу, то мне это мало что даст. Время показало, что опасения мои не были напрасными – военные архивы строго хранят тайну Тоцких учений до сих пор.

5
Пепел братьев наших меньших

Наверное, не было у нас в стране семьи, где бы даже в самые трудные годы не держали какую-нибудь живность. В середине ХХ века в СССР преобладало сельское население, семьи в деревнях были, как правило, большие, а после постановления ЦИК и Совнаркома «О запрещении абортов» от 27 июня 1936 года – и подавно. Так что без коровы, кур, пары-тройки поросят или овечек обойтись невозможно. Даже если государство душит налогами. Да и в городе – как же без кошки или собаки? Кошка мышей ловит, дети с ней играют, собака дом охраняет…

Именно эти животные – коровы, лошади, овцы, свиньи, собаки – стали самыми первыми жертвами атомного эксперимента 1954-го. На них решено было в полной мере испытать все поражающие факторы ядерного оружия. Практически каждый участник или очевидец учений 14 сентября помнит, как братья наши меньшие «занимали боевые позиции», чтобы принять на себя всю мощь бомбы.

Вспоминает Г. С. Якименко:

– Вокруг эпицентра на разных расстояниях расставили боевую технику. В танки сажали баранов, овец. В окопах были оставлены коровы, лошади, верблюды. Местность для испытаний была выбрана подходящая, с разнообразным рельефом. Рядом – лощины, овраги и ровная, словно бы отутюженная, голая степь. Часть техники прятали за холмами, кочками, а что-то ставили на юру – с той целью, чтобы определить по ней разрушительную силу бомбы.

Ему вторит И. Е. Кушайков:

– Рыли траншеи, сажали в них крыс, кроликов, овец. Технику, продовольствие, обмундирование складировали на разных расстояниях от эпицентра.

Леониду Погребному, человеку, отдавшему полвека преподавательской работе – и в Оренбургской медицинской академии, и в аграрном университете, и в медицинском училище, – в сентябре 1954-го было 26 лет. Лишь двумя годами раньше он окончил Оренбургский сельхозинститут. Ему, как тогда было положено, без прохождения срочной службы присвоили звание лейтенанта ветеринарной службы, и отправился дипломированный специалист заниматься своим вполне мирным делом. К тому моменту, как его знания неожиданно понадобились военным, он уже работал заместителем директора Сорочинского ветеринарного техникума по учебной части и вел там биохимию.

Вот воспоминания Леонида Петровича Погребного, с которым мы встретились в июне 2010 года у него дома в Оренбурге:

– В августе я, завуч, составил расписание, только начали мы учебный процесс – буквально два-три дня прошло, как меня вызывают повесткой в районный военкомат. А когда я по повестке явился, со мной встретился сам военком: «Леонид Петрович, мы вас призываем на учения в Тоцкий лагерь, будет учеба офицеров запаса. Вы как ветеринарный врач подберите себе помощников – двоих-троих фельдшеров. И отберите животных». А не говорит о том, что будет испытание какое-то.

Животных – каждой твари по десятку, причем так, чтобы получилось поровну женских и мужских особей, – биологической группе Погребного из девяти человек велено было отобрать в колхозах Сорочинского района: молодых (до двух лет) лошадей, коров и бычков, овец и баранов, свиней. Скот предписали брать почему-то именно в селах Никольском и Баклановке, рассказывал Леонид Петрович. Тут же команде лейтенанта Погребного выдали обмундирование: плащ-накидку, противогаз, саперную лопату… Оружия не дали. Зато приказали приготовить ветеринарную аптечку с определенным перечнем препаратов, инструментов, перевязочных материалов.

– В том числе было у нас там три литра спирта, – вспоминал Леонид Петрович. – Подписку о неразглашении тайны на 25 лет с нас взяли. И опять ничего не говорят, какие там будут испытания. Ну ладно, выехали мы в хозяйства с двумя молодыми фельдшерами. А я два года до техникума проработал главным ветеринарным врачом района и хорошо знал этих ребят, на них можно было положиться. Вот с ними и отбирали животных.

Заплатили колхозам за изъятую скотину или нет, Леонид Петрович не знает. Но предполагает, что была договоренность через райисполком и райком партии, потому что председатели колхозов не возмущались. Наоборот – не только позволили Погребному и его помощникам самим отобрать клинически здоровых животных, в основном, как было приказано, двухлеток, но и велели своим зоотехникам помочь в выборе. Собранный для военно-научных целей скот отвезли в Лагеря – Тоцкое-2, на полигон.

– Там уже были подготовлены расстановочные места, – рассказывал Леонид Петрович. – Лошадей мы разместили в основном под навесом из бетонных плит толщиной сантиметров 20, врытых в землю буквой П, крупный рогатый скот – под покрытием из толстых свай, потом было дощатое и плетневое покрытие, а потом и совсем открытое место, но с ячейками, чтобы поместить животных. Все это, начиная с бетонных укрытий, находившихся, как мы после подсчитали, метрах в 600–700 от эпицентра взрыва, последовательно располагалось на все большем удалении. А свиней и овец мы размещали, кроме того, в танках и самолетах.

Лишь позже Леонид Погребной узнал: кроме его биологической группы, подчиненной майору медицинской службы и работавшей с животными восточней эпицентра, была еще одна, занимавшаяся тем же, только западней точки сброса «изделия». Леонид Петрович даже нашел своего «западного» коллегу – тоже ветеринара, но кадрового военного (увы, скончавшегося полтора десятка лет назад). Тот сказал, что их курировали специалисты чуть ли не из Московской ветеринарной академии имени Скрябина.

Когда расстановка животных была закончена – крупный скот привязали, мелкий оставили в загонах, – команда Погребного расположилась примерно в шести километрах восточнее эпицентра взрыва, ближе к Сорочинску.

– Траншеи у всех были метр восемьдесят глубиной, а у нас – двухметровой глубины, – вспоминает Леонид Петрович. – Утром 14 сентября в ожидании объявления тревоги наш майор успокаивает нас, а сам то побелеет, то покраснеет, то побелеет, то покраснеет… И говорит: «Эх, сейчас бы выпить!» Я отвечаю: «Товарищ майор, а у меня в аптечке три литра спирта». – «Да ты что, лейтенант?! Пойдем выпьем». А я тогда не пил и не знал, как вообще спирт пьют. Мы с ним отошли в кусты – посадка там росла, сухой паек у нас был, баклажка с водой. Противогазы сняли и, верите, осушили почти бутылку. Конечно, он больше, я – меньше, но почти пол-литра спирта – и ни в одном глазу! Такое напряжение было… Потом объявили тревогу, мы залегли – с закрытыми глазами, в противогазах с защитными стеклами, в плащ-накидках. И при этом при всем мы видели отсвет. А потом стало так жарко – невозможно! Мы все мокрые стали там, на дне траншеи. И после тряхануло, как землетрясение! Стенки траншеи сдвинулись, и нас полностью засыпало. Мы уже прощались с жизнью – кто нас там откопает? Но на счастье, один из наших, Коля-туляк, в момент взрыва поднял голову поправить пилотку, поэтому успел принять вертикальное положение и выбрался на поверхность. Потом одного откопал, вместе с ним – другого, третьего. Я оказался пятым, а майор аж самым последним, девятым. Мы Колю с тех пор так и звали – нашим спасителем…

После возвращения почти с того света грех было не отметить второе рождение. Тем более что выпить предложил сам майор, который лучше своих подчиненных понимал, что им всем грозило и какой опасности они избежали. Теперь биологической группе «Восточных» предстояло завершить выполнение поставленной задачи. Откопавшись, ветеринары проследили движение облака, в которое превратилась шляпка атомного гриба. А облако это приближалось к их полузасыпанной траншее.

– Майор дает нам команду: «На машину», – продолжал рассказ Леонид Петрович. – У нас была крытая машина, «Студебеккер», по-моему. И мы отъехали в сторону Сорочинска километра на четыре. Облако прошло стороной, пошло на северо-восток, и больше мы не стали отъезжать. Ближе к вечеру нас допустили к животным. Задача была – животных вывезти. Шли мы туда как по битому стеклу – такая температура была, что песок расплавился и эта корка ломалась у нас под ногами. Крылья у самолетов поплавились, башни с танков сорвало и отбросило на 500–600 метров к северо-востоку…

И. И. Кривой, попав в район эпицентра, наблюдал жуткую сцену:

– Я обратил внимание на двух лошадей, которых за веревки на шеях медленно вели солдаты. Одна лошадь была белая, а вторая черная. Обе они находились в двух километрах от эпицентра в момент взрыва атомной бомбы. У обеих лошадей были выбиты глаза. Но белая лошадь чувствовала себя сравнительно лучше, и поражений у нее было меньше, чем у черной. Двигалась она нормальным шагом. Ожогов у нее было мало. А вот черная лошадь превратилась почти в сплошной струп. Двигалась она мелкими шажками, а если пыталась сделать шаг пошире, струпья лопались и из трещин хлестала кровь…

Л. П. Погребной:

– Мы начали подбирать животных. Лошади, которые были под бетонным укрытием, вроде как подпарились, будто кто-то их кипятком ошпарил. Потом уже мы обнаружили и ожог верхних дыхательных путей у них. У других животных ожоги были страшные, они просто обгорели. От тех, кто находился под плетнем и на открытой местности, остался один пепел. А там, где они стояли в сваечных и дощатых укрытиях, мы обнаружили почему-то только копыта и концы хвостов. Даже рогов не нашли. Свиньи, овцы, кролики в клетках, которых мы оставляли в технике, просто истлели, испеклись. После взрыва температура внутри была настолько высокая, что от них оставалась костная основа, а остальные ткани словно мумифицировались. Животных, что остались живы, в основном лошадей и крупный рогатый скот, мы собрали, и специальная эвакуационная команда их отправила спецрейсом. А куда уж повезли, я не знаю…

Очевидцы помнят, что останки подопытных коров, лошадей, коз, свиней, овец свозили за станцию Тоцкую. Там был скотомогильник, так называемая яма Беккари, глубиной метров шесть. Туда и сваливали безответных жертв атомного эксперимента, обливали бензином и сжигали.

Лабораторных анализов команда Погребного не делала. В ее задачу входили только отбор, расстановка и удаление животных. Леонид Петрович говорит, что исследованиями занималась особая группа. А рядовым участникам учений даже записи какие-либо делать запрещалось. Режим секретности был настолько строгим, что семья Леонида Погребного не догадывалась и его жена не знала, где он находился в те сентябрьские дни. Директор Сорочинского ветеринарного техникума отвечал педагогам, интересовавшимся, куда подевался завуч, что отправил его проверять, как проходят практику студенты-четверокурсники.

На всех без исключения очевидцев Тоцких учений наибольшее впечатление произвели именно несчастные подопытные животные, обреченные в большинстве своем на страдания и смерть. О своих страданиях люди задумались гораздо позже…

Через год у одного из помощников Погребного, ветфельдшера Анатолия Викулова, никогда не курившего, нашли рак легких. Спустя года полтора от рака печени и поджелудочной железы умер еще один член биологической команды. Третьим ушел из жизни капитан Дурнобрагов, заместитель райвоенкома, попавший в команду в качестве как бы замполита.

Да и о себе, о своем потомстве Леонид Петрович говорил с горечью. В 1957 году у него родилась вторая дочь. Девочка появилась на свет с врожденной мигренью, и медики сказали отцу: мутагенные реакции.

– Я сам биолог, знаю, что это такое, – кивал он. – А в 1996-м у меня случилась такая страшная аритмия, что пришлось останавливать сердце и запускать его заново. Операцию проводил мой студент (я пять лет преподавал в медакадемии) Лев Викторович Лебедянский. Дело это опасное, критический порог – пять минут, потом наступает омертвение мозга и клиническая смерть. Вкололи мне наркоз внутривенно, и я провалился. Конечно, галлюцинации были, по трубе я летел к свету, а сам думал: «Хотелось бы остаться». Открываю глаза и вижу: окно реанимации и пять врачей вокруг стоят, в том числе мой ученик. Это уж потом мне сказали, что я «отсутствовал» четыре с половиной минуты – чуть порог не переступил…

Ветерану Тоцких учений Леониду Погребному, как и другим «атомным солдатам», государство доплачивало в 2010-м по две с половиной тысячи рублей в месяц.

Сопротивление материала

К лету 1990 года рамки дозволенного цензурой в СССР раздвинулись настолько широко, что мне показалось, будто и тоцкую тему я сумею пробить в нашей областной молодежке. Такая уверенность объяснялась тем, что обком ВЛКСМ, чьим органом была газета «Комсомольское племя», в апреле 1990 года переименованная по воле читателей в «Новое поколение», возглавлял Владимир Елагин. Человек в хорошем смысле слова либеральных взглядов, на газету он не давил, в отличие от «большого брата» из обкома КПСС. Кроме того, областным управлением по охране государственных тайн в печати руководил Виктор Филиппович Наточий, добрейшей души человек, старавшийся охранить гостайны и при этом не кромсать до неузнаваемости наши статьи. Чтобы стало понятно, каким человеком был Виктор Филиппович, ныне уже покойный, следует сказать, что позже он работал в комитете по культуре администрации области, выступал как театральный критик, получил губернаторскую премию «Оренбургская лира» за книгу об Оренбургском театре музкомедии.

В июне 1990-го первая часть моей статьи «Репетиция апокалипсиса» была сверстана в типографии ИПК «Южный Урал», где печаталось «Новое поколение». Я взял оттиск полосы (компьютеры в издательстве появились годом позже) и пошел к В. Ф. Наточему на третий этаж, в кабинет, который после занимала газета «Оренбургская неделя». Виктор Филиппович внимательно мой материал прочел, согласился с тем, что статья нужная, но, к сожалению, большая часть написанного в ней противоречит «Перечню сведений, запрещенных к публикации». В каждой редакции СССР имелись такие секретные брошюры с номером на красной обложке. Наш добрый (без всякой иронии) цензор предложил компромисс: убрать упоминание о месте проведения учений, о количестве участников, о влиянии взрыва на мирных жителей… Но такие статьи уже выходили в центральной и местной прессе. Пришла пора сказать людям всю правду.

«Нет, – ответил я Виктору Филипповичу, – резать я ничего не буду, а лучше подожду 1 августа». «А что будет 1 августа?» – спросил он. «Вступит в силу закон "О печати", а в нем говорится, что цензура в СССР не допускается».

Так и произошло. Набор статьи пролежал в типографии полтора месяца с визой редактора «Нового поколения» Татьяны Денисовой «Не разбирать!», и 4 августа 1990 года в первом бесцензурном номере нашего еженедельника «Репетиция апокалипсиса» наконец увидела свет. Спустя неделю вышла вторая часть. Через месяц статью многомиллионным тиражом перепечатала «Комсомольская правда» – на весь Советский Союз. И пошли письма от людей, переживших сентябрь 54-го. Их воспоминания вошли в эту книгу.