Текст книги "Воевода"

Бородатые лучники, стоящие тут же рядом, радостно загоготали, забыв на время про смертельную опасность, грозившую им самим. У них не было стальных личин, и, стреляя через бойницы в хазар, им приходилось полагаться только на свою ловкость и бога. Сквозь их смех было слышно, как в башню со свистом влетают стрелы и втыкаются в потолок, издавая злой и короткий звук деревянной струны.

Воевода сам спустился вниз. На первом ярусе башни уже собрались городские ратники-ополченцы. Их было около полусотни; они сидели на щитах, положив копья на плечо и напряженно вслушиваясь, как свистят и щелкают стрелы, прорываясь в бойницы башни. Лица у всех были угрюмые и сосредоточенные.

– Ничего, ребятки, не боись, – громко проговорил Ратибор, внимательно осматривая, кто чем вооружен, – как только гады полезут на стены, так и стрелять перестанут, тут и для вас работа найдется. Сбивать их будем вниз копьями, а кто самый из них шустрый и успеет до верха доползти, того топором угощать. Ясно?

– Многовато их больно, – невесело за всех ответил кряжистый мужик в добротной стеганке, усиленной накладками из железных полос, – побьют они нас, сгинем здесь все. Вон стрелы, что дождь, сыпятся.

– А ты, стало быть, боишься? – грозно нахмурился воевода.

– Да, боюсь! – с надрывом ответил мужик, вставая со щита.

Ратибор подошел к нему вплотную, и тот поднял руки, словно опасаясь, что его сейчас ударят.

– Правильно делаешь, что боишься, – вдруг неожиданно сказал воевода, – ничего не боится только дурак. И я вот тоже боюсь.

– Как? – в недоумении произнес мужик, в голове которого образ грозного воеводы Ратибора никак не помещался рядом со страхом и с теми, кто может бояться.

– А так, – усмехнулся Ратибор, – как ты боишься, так и я боюсь. Или ты думаешь, что никому, кроме тебя, страх неведом, и воины, которые сейчас на стенах смерти в глаза смотрят, не знают, что такое страх?

Заинтересованные разговором, к ним подошли другие ополченцы и остановились, опираясь на длинные копья.

– Все боятся! – Воевода внимательно вглядывался в лица ополченцев, лихорадочно соображая, чем можно разогнать засевший в их души страх, превращавший этих неплохих воинов в беспомощную толпу. – Только бояться надо правильно.

– Это как? – снова переспросил мужик, затеявший весь разговор.

– Я, когда первый свой бой принял, – Ратибор на секунду задумался, словно вспоминая былое, – случилось так, что всех вокруг меня поубивали. И вдруг вижу я, что стою один, а вокруг одни печенеги, и меня, вроде как, в плен собираются брать. Вот я тогда испугался. Схватил рогатину и давай ее над головой крутить да прыгать во все стороны. Печенегов порубил с десяток и все с испугу. Вот так вот бояться надо!

Ополченцы вокруг засмеялись, оттаивая от сковавшего души страха.

– А вот ты, – продолжает воевода, ткнув пальцем прямо в одну из железных полос, прикрепленных к стеганке мужика, – за себя одного боишься или за семью тоже?

– Да как же за семью не бояться, – мужик невольно сжал кулаки, словно собрался драться, – о детях малых да женах только и радеем!

– Не вижу этого! – грозно крикнул Ратибор. – Вот то, что ты за себя боишься, вижу: вон сколько железа на грудь пришил поверх доспеха. А чтоб за семью боялся – не вижу!

– Это как, не видишь?! – ратник-ополченец набычился.

– А так, – Ратибор поднял вверх огромный жилистый кулак, – если б ты за семью боялся, ты бы не ныл тут, что побьют нас и все мы сгинем, а думал, как врага одолеть! Знаешь, что будет с детьми и женами, если хазары в город ворвутся?

– Известное дело, – в разговор встрял еще один ополченец, – в рабство продадут.

– То-то и оно, что в рабство! – Воевода потряс поднятым кулаком. – Вот ты измыслил, как себя защитить. Смог ведь. Так придумай, как семью оборонить, а не скули, как побитая собака! Думать надо, как врага одолеть! – Он с силой опустил кулак вниз, словно разрубая невидимого врага. – Вот как бояться надо!

Мужик, затеявший разговор, смущенно нахмурился, ощупывая на себе пришитые к стеганке железные полосы:

– Я это... я и не скулил вовсе, сказал просто, что враг больно грозен... а полосы пришил потому, что много у меня их, я же расковщик[6]6
  Расковщик – кузнец, превращавший кричное, пористое железо в железные полосы – расковы, из которых изготавливали уже все кузнечные изделия.


[Закрыть].

– Правильно говорит воевода, – раздался из угла башни хриплый голос.

Все обернулись. Высокий сухопарый старик, ширококостный и жилистый, единственный из всех ратников-ополченцев в кольчуге, стоял, широко расставив ноги и опираясь на длинную ручку боевой секиры.

– Правильно говорит, – еще раз повторил старик, – мы тут все от страха сомлели и скисли. И я с вами тоже скис, а надо измыслить, как хазарина одолеть. Хитрость нам нужна, чтоб малым числом отбиться и отстоять город.

– Как звать? – воевода чуть улыбнулся, почувствовав, что его слова не пропали даром.

– Радивой[7]7
  Радивой – радеющий о воинах, древнерусское имя.


[Закрыть].

– Имя воинское, – воевода прищурил глаз, – не простое...

– Да, был в гридях, но с боярином повздорил.

– Бывает... – воевода с уважением посмотрел на великолепную секиру бывшего воина. – Что ж, Радивой, есть у меня одна хитрость про хазар, но, может, твоя хитрость станется лучше. Ты на своем воинском веку повидал поболее моего, вдруг знаешь, чего мне не ведомо, так что давай, соображай...

Он уже повернулся уходить, но в последний момент задержался, словно вспомнив что-то важное:

– И вы все тоже мыслите, а я пойду воев на стены ставить: не ровен час хазары попрут.

Ратибор вышел из башни, подумав, что теперь вместо напряженного ожидания смертельного боя мозги ополченцев будут заняты хоть какой-то работой. Как раз подходила третья сотня вятичей-лучников.

– За мной, вои! – крикнул воевода и сам повел стрелков на стену.

Они быстрым шагом прошли вдоль стены. Над головами шелестели влетающие в бойницы стрелы. И слышно было, как перекрикивались Злат и Вязга, матеря и ругая хазар.

– Эй, Злат, там, у кочки с полынью, два хазарина, такие растакие, носу не дают высунуть, – послышался крик, – пугни их, если можешь.

– Да, вижу! – отвечал задорный молодой голос. – Сейчас я им гостинцы пошлю.

«Надо же «гостинцы» нашли», – Ратибор невольно поразился выдумке пастухов, которые само слово «смерть» избегали и будто не убивали, а раздавали «гостинцы» непрошеным гостям. «Стало быть, как думает человек, так и живет, – рассуждал он, продолжая быстро идти, – и если заставить доброго человека убивать своих врагов, то будет он это делать совсем иначе». Он чуть было не сказал про себя – «убивать по-доброму», но вовремя спохватился, усмехнувшись нелепости этой мысли.

– Ай молодца, Златушка! – послышался радостный крик. – Сразу дышать стало легче.

«Донес «гостинчики», стало быть», – подумал Ратибор, с улыбкой припомнив лица сметливых пастухов.

Но вот, наконец, и Окричная башня. От нее тянется частокол, и здесь же лестница, ведущая на полати. На них двое ратников, пригнувшись, высматривали в щели между бревнами врагов. Так же пригнувшись, вятичи стали расходиться по полатям вдоль всего частокола. Ратибор поднялся вместе с ними и, найдя подходящую щель в бревнах, посмотрел туда, где хазары закидывали ров вязанками хвороста.

Хазарские лучники, прикрывающие тех, кто засыпал ров, не обращали внимания на частокол, а стреляли по стенам и башням, расположенным прямо перед ними.

– А ну-ка, ребятки, – воевода повернулся к вятичам-лучникам, – подстрелите-ка эти носителей хвороста, а то они скоро нам весь ров закидают. Только сами не светитесь, уж больно метко их тарханы бьют.

– Первый десяток, готовсь, – приказал сотник и, прильнув к щели в бревнах, стал высматривать удобный момент, подняв вверх правую руку.

– Стрели! – крикнул он и махнул рукой.

Вятичи вскочили, появившись над частоколом с натянутыми луками, и, пустив стрелы в цель, мгновенно спрятались. Несколько хазар, бегущих с вязанками хвороста, упали пронзенные стрелами.

– Второй десяток готовсь... стрели! – вновь прокричал сотник.

И еще десять лучников вскочили и, выпустив во врага стрелы, спрятались за частоколом. Снова несколько хазар, не добежав до рва, упали на землю, выронив свою ношу. Те кара-хазары, которые бежали следом за ними, невольно остановились в растерянности перед кучей тел и упавших вязанок и тут же повалились пронзенные стрелами. Только тогда хазарские сотники заметили что-то неладное, но из-за множества летящих стрел не смогли понять, кто и откуда стреляет.

– Давай-ка теперь угостим ал-арсиев, – говорит Ратибор, заметив, что поток вязанок хвороста, засыпающих ров, остановился, – а то они совсем обнаглели: нашим на стенах не дают даже к бойницам подойти.

– Лады, – ответил сотник, и по его приказу русские стрелы полетели в новую цель.

Прежде чем хазары догадались, что падающие замертво их товарищи и мелькающие где-то в углу за частоколом тени как-то связаны между собой, уже несколько десятков лучников кара-хазар и ал-арсиев были сражены русскими стрелами. Послышались визгливые крики хазарских сотников, и часть вражеских лучников начала обстреливать частокол. Но из-за этого ослаб обстрел Окричной башни, а туда Ратибор уже привел из третьей сотни подкрепление. Вятичи быстро встали к бойницам, и хазары, находившиеся у реки, попали под перекрестный обстрел. Один за другим начали падать ал-арсии, тарханы и кара-хазары. Потери хазар уже были так велики, что поток вражеских стрел, летящих к бойницам стены, примыкающей к Окричной башне, начал ослабевать. Почувствовав это, в перестрел включились лучники, стоящие на этой стене, и потери хазар стали еще больше.

– Отводите воинов! – в гневе крикнул каганбек. – Еще час такой перестрелки, и мне не с кем будет брать стены!

Кара-хазары, прикрываясь легкими кожаными щитами, быстро отступили, а тарханы и ал-арсии спрятались за рядами больших щитов, установленных оруженосцами тарханов. Никто больше не стрелял: ни хазары, ни русские.

– Ну вот и передышка. – Ратибор снял шлем, оглядывая стоящих рядом воинов и поглаживая длинные усы. – Считай, первый приступ отбили. А ведь как перли, казалось, ничем их и не остановишь. Ан нет, все-таки споткнулись, и, похоже, мы их здорово потрепали.

– Рус, рус, не стреляй! – донесся крик с хазарской стороны.

Воевода выглянул через бойницу башни. На том месте, где шел самый ожесточенный стрелковый бой, стоял хазарин с белым щитом, поднятым над головой.

– Что надо? – недовольно окликул его Ратибор.

– Каганбек просит, чтоб рус не стрелял и позволил нам взять раненых и убитых.

– Добре, забирайте!

Тут только воевода вспомнил, что и защитники тоже понесли потери. Он быстро спустился вниз и, уже выйдя из башни, крикнул так, чтобы его слышали ближайшие стены:

– Сотники, раненых в крепость, доложить о потерях!

По привычке хоронясь от стрел, которые раньше влетали в бойницы, он быстро прошел вдоль стены к Гремячей башне и здесь снова повторил свой приказ для левого крыла стен.

Мимо него на стены торопились женщины и девы. Едва перестали летать стрелы, они бросились к своим мужьям, сыновьям и братьям, неся корзинки с едой, питьем и чистыми тряпицами, чтобы было чем перевязать раны. Они смотрели широко раскрытыми глазами на землю, сплошь утыканную стрелами, невольно представляя, какой ужас творился там, на стенах. Им еще было неведомо, живы ли их защитники, или ранены и истекают кровью, и они с тревогой вглядывались в лицо Ратибора, словно пытаясь угадать по выражению его глаз судьбу своих близких.

– Жив твой Славер, Велена! – не выдержав этих взглядов, крикнул воевода. – Беги к нему быстрей, заждался тебя.

– Ой, дай бог тебе здоровья! – охнула женщина и, не помня себя от счастья, побежала к лестнице, ведущей на стену.

– Твой, Млава, ранен маленько.

– Боже мой! – девушка, всплеснув руками и побледнев, как полотно, тоже кинулась к своему милому.

– А мой, а мой! – закричали другие женщины.

– Все бабоньки, все, – воевода отмахивается руками. – Про остальных не ведаю, сами сейчас все узнаете.

Женщины поспешили дальше, с надеждой и тоской поглядывая на стены. Некоторые воины, увидев женщин, махали им издалека руками, но многие так устали, что, бросив оружие, молча сидели на досках настила.

Почувствовав, что опасность миновала и наступило затишье, к Гремячей башне, под главные городские ворота, шли горожане во главе с городским старостой. Тут же сновали и ватаги любопытных мальчишек.

– Что, шалопаи, хотите на хазарина глянуть? – спросил их Ратибор, устало улыбаясь.

– Хотим, хотим, конечно, хотим! – вразнобой ответили сразу несколько сорванцов.

– Тогда стрелы собрать быстро, – в притворной сердитости насупив брови, приказал воевода, – готовить «гостинцы» хазарам будем.

Мальчишки разлетелись стайками, ловко выдергивая застрявшие повсюду вражеские стрелы. А к воеводе подошел городской староста в сопровождении нескольких стариков и женщин.

– Как город-то, отстоим? – издалека начинал спрашивать староста. – А? Что скажешь, воевода?

– Хорошо, что пришли, – сказал Ратибор, – я уже хотел сам идти на вечевую площадь, звать вас всех на разговор, но раз вы здесь, все скажу вам, а вы уж соседям своим передайте.

– Посад нам не удержать, – он обвел всех строгим внимательным взглядом. – Сами знаете, стена у малых ворот меж Окричной и Речной башнями слабая, забрала на ней нет. Как только хазары ров засыпят, так считай, через пару часов в посаде будут, нам долее не удержать частокол. Только воинов напрасно погубим. А потому, люди добрые, берите все добро, что еще не унесли в крепость, детей, стариков и ступайте под защиту каменных стен.

– Ступайте туда, ступайте сюда, – загомонила толстая купчиха, – а вдруг ты потом и крепость сдашь, так мы только напрасно бегать будем, товар свой терять. Предлагали же хазары за выкуп отпустить всех, так и надо было откупиться от них, да и дело с концом. Им-то, поди, тоже не в радость головы свои класть, так лучше все мирком и решить.

– Каким таким мирком! – осерчал Ратибор. – Крепость я не отдам! А за разговоры такие на кол сажать буду!

– Не серчай, Ратибор Гордеич! Да не слушай ты глупую бабу, – сказал староста. – Вече решило[8]8
  В Древней Руси город имел собственное войско и довольно часто своих воевод над ополчением. Князь вынужден был считаться с этим. Известны случаи во время междоусобиц, когда горожане отказывались оборонять город и даже перебегали на сторону неприятеля.


[Закрыть] не сдавать хазарам город, и так оно и будет. Выкуп еще им давать! Ишь, чего удумали. Это они должны нам выкуп давать, чтоб мы ушли отсель подобру-поздорову. Город-то наш держит торговый шелковый путь, а им подавай его на блюде готовым.

В этот момент стали подходить раненые воины, которые спускались со стен в сопровождении сотников. Они тяжело ступали, опираясь на хрупкие плечи своих жен и подруг. Некоторых, тяжелораненых, несли товарищи. Они шли один за другим, с открытыми личинами, так что видны были искаженные страданием мужественные лица, посеревшие от усталости. На доспехах виднелась запекшаяся кровь, а кое-где наспех сделанные повязки прямо поверх брони.

– Вот, Кунава, ты все про товар свой талдычишь, – с укоризной в голосе заговорил староста, – а тут люди кровь проливают. И не стыдно тебе?

– Стыдно, у кого видно, – огрызается купчиха, – вот ты, воевода, обещаешь, что крепость не сдашь?

– Обещаю, – Ратибор грозно хмурится.

– Слово даешь?

– Даю слово вам, люди добрые, – возвышает голос Ратибор, – в крепости хазарам не бывать! Это наш последний рубеж. Стоять там будем насмерть! Сам погибну, но крепость хазарам не отдам!

– Погибнет он, ишь какой хитрый, – снова проворчала Кунава. – С него мертвого и спросу никакого. Ты нас сначала защити, а потом погибай сколько тебе хочется, а то, погибнет он, видите ли. А мы тут что, тоже пропасть должны. Нет, ты нам таких обещаний не давай!

– Да что ж ты за баба такая?! – снова возмутился староста.

– Да ладно, ладно, пойду я в вашу крепость, – купчиха сложила руки на груди и пристально посмотрела на Ратибора.

– Вот про последний рубеж, ты это дельно сказал, молодец, а то, что погибать – это напрасно, это лишнее. Никогда так не говори! – Она повернулась и ушла, тяжело неся свое грузное немолодое тело.

Следом за горожанами в крепость медленно брели раненые воины. Только теперь Ратибор увидел, как их много.

– Сколько? – спросил он остановившихся около него сотников.

– Две дюжины раненых и трое убитых, – ответил за всех Мстивой.

– Трое убитых? – переспросил Ратибор, пытаясь представить, как можно сразить такого, с головы до ног закованного в броню воина.

– Одному стрела попала в глаз через смотровую щель в личине, – нехотя пояснил Мстивой. – Бронебойная стрела, у ал-арсиев тоже такие есть. А еще Хоробору стрелами сбило пластину доспеха прям против сердца, – продолжил сотник, – и в щель бронебойка ударила.

– Жаль Хоробора, – вздохнул воевода, – хороший был воин и стрелок удивительной меткости.

– Была бы простая стрела, – откликнулся сотник, – так жив бы остался, а бронебойка вошла глубоко, помер тотчас.

– А еще ратников полста, – добавил он после минуты молчания, словно заново переживая смерть воина, с которым дружил.

– Тоже убитые? – в ужасе переспрашивает воевода.

– Не, раненые, но много тяжелых, – сотник машет рукой, – доспехи у них неважные, простые стрелы держат, а бронебойки почти никак.

– Хазары через реку переправляются! – донесся сверху крик дозорного.

– Ну, так и знал! – Ратибор ударил кулаком в ладонь. – Теперь они соберутся за рекой на заливном лугу, а потом переправятся прямо перед частоколом и малыми воротами, чтоб взять их под обстрел.

– И тогда не то, что не выстрелишь, а и голову над частоколом не поднимешь, – нахмурился Мстивой, покручивая ус.

– Пока хазары начнут переправляться да на берег выходить, их можно будет бить безнаказанно: с лодок стрелять неудобно, а потом забоятся луки свои в воде намочить.

– Побью я их на переправе, сколь можно, – согласился Мстивой. – А потом что? Коли через бойницы столько народу попортили, то на частоколе их ал-арсии бронебойками всех моих воев погубят. Кого мы тогда на стены крепости поставим?

– Потом стрелков отведем, а всех ратников на полати поставим с копьями так, чтоб как только кто сунется, так сразу его в рожу копьем, а самих их снизу не видно было. И не забудь, что с крепостной башни туда стрелы долетать тоже будут.

– Смотри, воевода, – сотник покачал головой, – если в бой на стенах ввяжемся, то потом ратников со стены не отведешь; начнут отходить – их всех и порубят.

– А вот тут как раз твои стрелки и прикроют.

Увидев недоумение в глазах сотника, Ратибор добавил:

– На крыши домов, что стоят рядом, посадишь стрелков. Оттуда весь частокол виден, а полати вообще, как на ладони, будут.

– Ну, ты удумал, – Мстивой опять недоверчиво наклонил голову.

– Давай, давай, поторапливайся! Возьми сейчас ополченцев, чтоб заранее на крышах площадки сделали и лестницы тоже. Время у нас еще есть. Часа три, не менее. Должны успеть.

– Это что, и есть твоя хитрость? – уже уходя, спросил сотник с легкой насмешкой.

– Нет, время моей хитрости еще не пришло, – нахмурился Ратибор. – И дай-то Бог, чтоб до нее дело не дошло.

Глава 2
Дикая степь

Издревле Русь граничит с Дикой степью, изрыгающей со своих необъятных просторов орды кочевников. Уж и заставами богатырскими от нее отгораживалась, и Змиевыми валами[9]9
  Змиевы валы – древнеславянские укрепления вроде китайской стены, построенные в период с 2 в. до н.э. до 7 в. н.э., общей протяженностью 1000 км, высота валов 10 – 12 м, ширина 20—25 м.


[Закрыть] отпахивалась, и, казалось, утихло ее разбойное буйство, но нет-нет да и принесет вновь ветер степной на своих крыльях вражьи стрелы.

Сизый дымок от очага тонкой струйкой уходит через косой вырез в вершине юрты. Князь Куеля[10]10
  Как пишет в 37-й главе своего сочинения «Об управлении империей» Константин Багрянородный, князь Куеля управлял одним из восьми округов, на которые делилась земля печенегов.


[Закрыть] сидит на вышитых войлочных подушках и смотрит через откинутый полог на заходящее солнце. Из века в век его предки ставили юрты именно так: единственным глазом дома кочевника прямо на запад, чтобы, выйдя утром в степь, видеть ту точку на горизонте, куда они уйдут сегодня или завтра. От поколения к поколению его народ шел по степи на запад, туда, где солнце, касаясь края земли, умирает, истекая кровью, чтобы на следующий день возродиться вновь. Встать в розовом тумане, умыться медовой росой и начать свой новый путь по небосклону, собирая рассыпанные в воздухе крупицы золотого света и небесных даров. Потом оно будет подниматься все выше и выше, наливаясь небесным золотом и сияя от того все ярче и ярче. Но вечером, умирая, оно уронит все свое золото, все собранные за день дары, где-то там, на далеком западе, насыщая землю сказочным богатством. Так гласила легенда, и весь его народ верил в это и упорно шел по сухим степям и каменистым предгорьям с одной надеждой: достичь той далекой благодатной земли. Они шли очень долго и уходили все дальше и дальше на запад, но эта земля все ускользала и ускользала от них. Порой казалось, что она уже совсем рядом: стоит лишь переплыть через реку или перейти горный хребет. Но вскоре становилось ясно, что это не так. Травы на пастбищах быстро истощались, и со всех сторон приходили злобные соседи, пытаясь отнять то малое, что имели они. Так его предкам пришлось научиться защищать свои юрты, так они стали воинами, и тогда они стали зваться кангары, что означало храбрейшие. Кангары разбили всех соседей, но снова ушли дальше потому, что сказочная земля ждала их. Вначале они даже не знали, как она называется, но потом встречные народы сказали им, что далеко на западе есть священная река Ра[11]11
  Ра – древнее название Волги.


[Закрыть] и около нее находится неистощимая и благодатная земля по имени Ардар. Теперь кангары знали точно, что они недаром столько лет терпели, надеялись и верили в свою великую мечту. Теперь в их народе совсем не осталось тех, кто колебался и говорил, что лучше остаться в той долине или на тех холмах, а не бродить вечно по свету. Теперь все торопились дойти до земли Ардар, ведь если люди знают, как она называется, то значит она совсем рядом. Правда, мудрые старики, настороженно вглядываясь вдаль, говорили, что очень странно и непонятно, почему те народы, которые знают про благодатную землю, сами не ушли туда. Может быть, Землю упавшего солнца уже кто-то занял до них, или боги ее охраняют от непрошеных гостей. Но молодежь и слышать ничего не хотела об осторожности; быстрые кони храбрецов уносили юношей далеко вперед на поиски легендарной земли.

И вот, в один прекрасный день, они принесли радостную весть, что им удалось увидеть землю, которая, как чаша на пиру, наполнена до краев земными благами; и бескрайние луга с высоченной сочной травой, по которым бродят неисчислимые стада диких коз и оленей, и реки, полные удивительной рыбы, и табуны диких коней, быстрых, как ветер. Но самое главное было то, что эта земля касалась вод священной реки Ра, которая была широка, как море, и за которой почти не видно было другого берега суши. Конечно, это она, земля Ардар, решили кангары и вскоре достигли ее, и поселились на этой чудесной земле. Никто теперь уже не вспомнит, сколько прошло лет, полных счастья и изобилия, потому что никто не замечал времени, наслаждаясь каждым новым днем, как ниспосланным свыше чудом. Но однажды, вместо бледно-голубого небесного буслура, который на самом краю земли держит купол небесной юрты, кангары увидели тучи тьмы, ползущие по земле. Мужчины бросились искать оружие, потому что всем сразу стало ясно, что это пришла беда и им придется дорого заплатить за найденный ими земной рай. Долго и яростно бились кангары, защищая свою землю и свои юрты, где прятались жены и дети, но врагов было слишком много, и ради спасения оставшихся от неминуемой гибели они впервые встали на колени и поклонились жестоким чужеземцам. Так кангары стали платить дань хазарам. Но гордый народ не мог долго терпеть унижение, и вскоре нашлись люди, которые стали говорить, что легендарная земля Ардар лежит еще дальше на западе, за великой священной рекой Ра, и что надо идти искать ее, и иные люди, сказавшие, что надо накопить силы и освободить землю, ставшую им родной. Спорили кангары так же яростно, как и бились с врагами, и потому не стало между ними согласия, и некогда единый народ разделился на два разных народа: одни ушли дальше на запад за призраком счастья, а другие остались бороться за свое счастье там, где когда-то имели его. И те, кто остался, так тосковали по своим ушедшим братьям, что в знак памяти и скорби по потерянным родственникам обрезали рукава и полы своей одежды. Это должно было вечно напоминать оставшимся кангарам, что где-то там, вдалеке, есть оторванные от них родные братья и сестры, может быть, навсегда потерянные родичи и соплеменники.

Как разрешится спор, кто будет прав, могло показать только время. И те, кто ушел, доказали свое право называться кангарами, потому что сумели победить угров и изгнать их с занимаемой ими земли. Разбитые угры бежали в страну русов и дальше, а кангары поселились на их земле, чтобы накопить силы, прежде чем идти дальше, ибо народ русов, закрывавший дальнейший путь на запад, был знаменит своими воинами, и слава его всем внушала ужас. Среди тех, кто сумел завоевать свободу и новые земли, был и дед князя Куели, и его по обычаю назвали в честь его великого предка. Отец же князя Куели тоже был великим воином и тоже хотел повторить подвиг своего отца. Он собрал большое войско, потому что вместе с ним подросли новые мужчины, способные носить оружие, и пошел на земли русов потому, что именно там была истинная земля Ардар. Это он сразу понял, когда увидел, как золото стекает по островерхим крышам храмов русов. Конечно же, здесь солнце отдает земле свое небесное золото, и здесь должны быть собраны все мыслимые земные блага. А когда он увидел русов, то снова убедился в правоте своих догадок, потому что красивей людей он нигде не встречал. Их волосы были окрашены солнцем, а глаза – небесной синевой. Белокожие тела их были стройны и прекрасны, словно выточены из слоновой кости[12]12
  Ахмед Ибн Фадлан писал о русах: «Я не видал людей более совершенных членами, чем они, как будто они пальмовые деревья... каждый из них имеет при себе неразлучно меч, нож и секиру; мечи же их суть широкие волнообразные клинки».


[Закрыть]. С трепетом в душе подошел степняк к этим людям, но дети этих прекрасных людей, увидев его, стали смеяться, показывать на князя пальцем и кричать:

– Печенги, печенги!

– И точно, печенеги, – сказали взрослые и тоже стали смеяться.

– Что это они кричат? – спросил он своего толмача.

– Они кричат, что вы похожи на обгорелые корешки, – пояснил толмач, который был из пленных угров и давно мечтал хоть как-нибудь отомстить кангарам.

Очень тогда разозлился отец князя, потому что, посмотрев на себя, увидел, что лицо его черно, а ноги кривы и коротки. Да, он действительно похож на обгорелый корешок, но он сумеет отомстить за эту несправедливость, он отберет землю у народа русов, и тогда солнце и небо Ардара сделают и его народ тоже прекрасным, а русов он прогонит в степь, где они сами станут печенегами. Так началась новая война. И вначале кангары-печенеги потерпели страшное поражение, потому что в душе их жил страх перед народом русов, и, когда небольшого роста воин русов удавил огромного печенежского богатыря[13]13
  В 992 г. в поединке перед битвой сын киевского кожемяки Ян Усмошвец удавил руками огромного печенежского богатыря и бросил его оземь. Увидев это, печенеги бросились бежать, не приняв боя. Позже он упоминается в походах русских войск, как богатырь Ян Усмарь.


[Закрыть] на глазах всего войска, печенеги бросились бежать, объятые суеверным ужасом. Большого труда стоило отцу Куели доказать всем, что русы такие же люди и так же слабы перед смертью, как и все. Он нападал на беззащитные поселения русов и приводил пленных к своим юртам, где на глазах своих воинов убивал русов, чтобы видели все, как легко и просто их лишить жизни. Так он прогнал страх из сердец своих воинов и вскоре смог впервые победить надменных русов и их князя Владимира.

Много с тех пор воды утекло, давно уже умирающий отец передал свою саблю и власть над родом Куеле. Он так и не смог отвоевать земли русов для своего сына, потому что слишком крепки были стены их городов и слишком много воинов погибло в долгой войне, а князь Владимир привел новых бойцов из далеких лесов, из земли вятичей. Эти вятичи, или, как они сами себя называли, венетичи, стреляли из луков, как боги[14]14
  Согласно последним исследованиям, славянские лучники значительно превосходили легендарного Робин Гуда и английских стрелков. Так, для англичан предельная дистанция на поражение составляла 92 м, тогда как русский перестрел для рядового воина равнялся 225 м, см. книгу М. Семеновой «Мы – славяне», а также Ю.В. Шокарева «История оружия. Луки и арбалеты».


[Закрыть]. Их длинные стрелы не знали промаха и летели намного дальше стрел печенегов. Стоя на высокой башне, такой стрелок один убивал сотню печенегов, и с этим ничего нельзя было поделать. Война угасла сама собой, и князь Куеля, взяв власть в свои руки, сразу же заключил мир с русами, потому что рядом в степи бродили кочевья хазар, их давних и заклятых врагов.

Князь Куеля никогда не воевал с хазарами, но его отец прекрасно помнил, сколько горя принесли хазары его народу, и часто рассказывал, как из-за них печенеги принуждены были покинуть свои земли. «Это страшный и коварный народ», – так он всегда заканчивал свой рассказ и предупреждал Куелю держаться от их стойбищ и городов подальше и никогда не иметь с ними никакого дела. Куеля слушал отца и не понимал его страха; хазары такие же кочевники, как и все жители степей, ничуть не лучше его воинов. Но завет отца он все же исполнял, как того требовал обычай, и до сего дня.

Сегодня же напротив него сидел хазарский посол, медленно пил кумыс и, щуря хитрые глаза, хвалил его богатство и его бесстрашных воинов. Куеля не знал, зачем он впустил в свою юрту хазарина, зачем нарушил отцовский завет. Может быть, он устал слепо повиноваться завещанной мудрости и решил проложить свой путь по степи и найти свою правду, как когда-то его великий дед, который сумел разорвать незыблемость круга родичей и увести часть людей за собой на те земли, которыми теперь свободно владеет его внук. А может быть, все это было простой прихотью печенежского князя, который пресытился однообразием бесконечных скучных дней, когда нет войны и ничто не веселит и не будоражит кровь.

«Ах, война, война! – подумал Куеля. – Ни танцы девушек, ни соколиная охота, ничто не заменит эту дрожь в руках в предвкушении битвы, это ничем не передаваемое наслаждение победы, когда враг повержен и в ужасе бежит, и воздух весь пропитан его кровью и той незримой силой, которая только что гнала чужих воинов в бой. Теперь эта сила исторгнута из их сердец непреодолимым чувством страха и притекает в грудь победителя одним могучим пьянящим потоком».

Он вздохнул и скосил узкие глаза на хазарина, продолжавшего лить свою льстивую речь. Терпение его было на пределе, но он хорошо знал простую формулу посольского дела: чем дольше говорит твой гость, тем важнее его просьба и тем больше можно потребовать золота за свое слово, слово печенежского князя. Поэтому Куеля ждал, поглядывая то на заходящее солнце, то на сизый дымок над танцующим пламенем, то на плескавшийся на дне чашки кумыс.

– Ты бы мог стать великим... – посол хотел сказать «печенежским князем», но осекся и вовремя поправился: – Великим кангарским князем, повелителем всех кангар.

«Ну, сейчас будет просить», – подумал Куеля и не ошибся.

Посол согнулся в низком восточном поклоне:

– Великий хазарский каган обращается к твоей мудрости и к твоей силе, способной свершить великие дела, которые прославят твое имя в веках, и предлагает тебе союз, умножающий мощь наших полков и дарующий нам новые победы над общими врагами.

Хазарин разогнул свою спину, и Куеля с удивлением обнаружил, что перед ним не лежат подобающие такому случаю дары. Это было наглостью, граничащей с презрением, но он, как завороженный, продолжал слушать болтовню посла о грядущем величии и о том, как великий хазарский каган почитает одного его, Куелю, среди всех прочих печенежских князей. Он слушал все это, глядя задумчиво на шею посла и мысленно представляя себе хлесткий удар сабли, и то, как покатится эта ненавистная хазарская голова к его ногам. Интересно, долго ли она после этого будет говорить или умолкнет сразу же? Он прикрыл глаза и открыл их вновь, словно пытаясь избавиться от искушения. Взгляд его опять прилип к толстой шее посла. Наконец хазарин перехватил этот взгляд, и смутная догадка отразилась на его лице легким испугом. Язык его застрял на полуслове во рту, и наступила гнетущая тишина. Лица старейшин племени, сидевших за спиной князя, вдруг потеряли любезное выражение с застывшей приклеенной улыбкой и сделались холодными и непроницаемыми с таким же застывшим выражением, но уже не улыбки, а чего-то другого, неведомого и зловещего.