Текст книги "Красное Село. Страницы истории"

Бараки Авангардного лагеря. Современное состояние

В 1870-х гг. «…в лагерях разведен роскошный сад, распланирован новый сад, способствующий в значительной степени отдохновению и приятному препровождению времени гг. офицеров в лагерные месяцы.

Весьма благотворна была постройка в лагерях бани для нижних чинов, которая дала возможность солдатам каждую неделю бесплатно пользоваться горячим мытьем и холодными душами».

Штабной дом Авангардного лагеря. Начало XX в.

Нужно отметить, что два первых русских регулярных полка находились всегда на особом положении: «Два старинных, самых престижных полка гвардейской пехоты – Преображенский и Семеновский, составлявших Петровскую бригаду, укомплектованные самыми лучшими, рослыми, сильными, красивыми солдатами, самыми знатными и родовитыми офицерами, во всех войнах первой трети XIX века были неприкосновенным резервом. Их как телохранителей императора и украшение всей русской армии ставили подальше от вражеского огня и берегли для последнего решающего удара или для торжественного вступления в города, с идеальной выправкой, в непотрепанном виде и в полном комплекте людей. Петровская бригада заслужила это право своими подвигами в годы Северной войны 1700–1721 годов. На Красносельских маневрах, как на репетиции возможных будущих войн, эта традиция продолжалась и при Николае I»[23]23
  Малышев С. А. Брань под Красным // История Санкт-Петербурга. 2004. № 2. С. 28.


[Закрыть].

Князь Имеретинский писал: «Преображенский полк на всех маневрах всегда почти ходил в глубоком резерве. Зато в последний день он выступал в роли священной фаланги, решающей участь войны, и производил эффектную, сомкнутую атаку».

Вот наступила новая эпоха – время перевооружения армии, перехода от воинской повинности к всеобщему призыву, время Великих реформ. Воспоминания офицеров и учащихся военных учебных заведений дают нам объемную и живую картину происходившего в гвардейских лагерях. Сначала обратимся к изменениям, произошедшим в обустройстве лагерей. Здесь наиболее яркое описание оставил Юрий Владимирович Макаров, служивший в лейб-гвардии Семеновском полку. Его мемуары охватывают период с 1905 по 1917 гг. «Кажется, еще со времен императора Николая I, вся русская армия меняла зимние квартиры на летние, т. е. выходила в лагери, 1-го мая. С этого же дня полагалось и надевать летнюю форму, офицерам белые кителя, а солдатам белые гимнастерки. На офицерские фуражки и на солдатские бескозырки надевались белые чехлы. Так как черная фуражка с надетым белым чехлом выглядела довольно некрасиво, офицеры заказывали себе особенные, летние фуражки, легкие, где верх в виде чехла был уже приделан. Такая летняя фуражка стоила два рубля, и чехлы на ней можно было менять.

1-е мая – праздник весны. В центральной России и на юге в этот день всегда тепло. В городе же Санкт-Петербурге и его окрестностях этот день нередко ознаменовывался холодным дождем, пронзительным ветром и такой погодкой, когда, как говорится, хороший хозяин собаку на двор не выгонит. И, несмотря на это, что бы там на небе ни происходило, хотя бы снег валил, что иногда и случалось, войска Петербургского гарнизона в этот день 1-го мая неукоснительно шлепали по грязи 25 верст через Лигово в Красное Село, одетые во все белое. Граждане одеваются по погоде. Войска – по уставу.

Железная дорога от Красного и до Дудергофа проходила по низине и шла параллельно главному лагерю, который был расположен на возвышенности, приблизительно в километре расстояния. В одну линию были вытянуты 1-я и-2-я гвардейские пехотные дивизии, в перемежку с их артиллерией, 1-й и 2-й бригадой. На самом правом фланге стояли Преображенцы, затем 1-я батарея 1-й артиллерийской бригады, левее их Семеновцы, затем опять артиллерия, за нею Измайловцы и Егеря, а затем дальше 2-я дивизия, Московцы, Лейб-гренадеры, Павловцы и Финляндцы. Левее Финляндцев помещались бараки Пажеского корпуса. Участок нашего Семеновского полка был расположен на самом высоком месте, если смотреть от станции Красное Село влево от Царскосельского шоссе. Тут же, в расположении нашего полка, шагах в двухстах от передней линейки, стояла деревянная дивизионная церковь. На площади перед Красносельской станцией всегда торчало десятка полтора потрепанных извозчиков с дребезжащими пролетками, такого сорта, для которых уже в столице места нет. Обслуживали они главным образом офицеров 1-ой дивизии, т. к. офицерам 2-й удобнее было сходить на „военной плат-форме“, полустанке, расположенном между Красным Селом и Дудергофом. У каждого полка были свои любимые извозчики. У нас был рыжий Фома, который, если выходили наши, с другими уже не ездил. У рыжего Фомы была тоже рыжая, тощая, но довольно резвая лошаденка, которая со станции в лагерь, все время в гору, с двумя, а иногда и тремя седоками, трусила, бывало, минут двадцать, и все это за почтенную сумму в два двугривенных. Зато по субботам, к 12-часовому поезду в Петербург, та же лошаденка, со стоящим и размахивающим кнутом Фомой, спархивала с горы вниз на станцию в рекордное время… Лагерь стоял в березовой роще и издали, да и вблизи, был очень красив. Перед ним, от Преображенцев и до Финляндцев, версты на две, тянулась широкая, шагов в 20, утрамбованная и обильно посыпанная песком дорога, носившая название „передней линейки“. Содержалась она в безупречной чистоте, и бросить на нее бумажку или окурок был проступок. Отношение к этому месту было приблизительно такое же, как у моряков к „шканцам“ на военном корабле. Ездить по ней в экипаже было, разумеется, строжайше запрещено. Верхом же проезжать по всей ее длине имели право только царь, очень высокое начальство и дежурный по войскам лагерного сбора, т. е. лица, которым по уставу вызывался полковой караул. По середине каждого полка, немного отступя вглубь, позади передней линейки, находилась также обильно посыпанная песком площадка, а на ней стояли две палатки. В одной помещался полковой караул, а в другой дежурный, или помощник дежурного по полку. Между этими палатками, на особой стойке, одетое в клеенчатый чехол, полулежало полковое знамя. Около знамени всегда стоял часовой. На передней же линейке, на флангах каждого полка, под деревянными „грибами“, имевшими назначение защищать от солнца, дождя и непогоды, стояли дневальные при тесаках. От сильного косого дождя грибы эти, конечно, не защищали, и, когда такой дождь начинался, дежурный по полку приказывал: „Надевать шинеля в рукава“. Начиналось обыкновенно с правого фланга. Преображенские дневальные начинали орать: „Преображенского полка дежурным дневальным надеть шинеля в рукава!“. Наш дежурный повторял приказание, и та же музыка начиналась у нас. От нас перекатывалась в артиллерию, потом к Измайловцам, потом к Егерям и так дальше по всей линии. Никому не хотелось одеваться первому, и все равнялись на соседа справа. И случалось иногда так, что, покуда докатится приказание с правого фланга на левый, от Преображенцев до Финляндцев, капризный ингерманландский дождь возьмет да и перестанет. На эти случаи самое практическое было бы для дежурных и дневальных завести клеенчатые плащи, но до этой реформы у нас тогда еще не додумались.

Сразу же за передней линейкой начинались квадраты солдатских палаток. Палатки по традиции были белого цвета («наши матки – белые палатки») и представляли из себя довольно комфортабельное жилище. Четырехугольник шагов по шести с каждой стороны, был обнесен земляным валом, снаружи обложенным дерном. Внутри по трем сторонам земляные нары, устланные досками. На полу также доски. Посередине толстый шест, поддерживающий верх палатки. Он настолько высок, что около него даже такие крупные люди, как у нас, могли стоять во весь рост. Кругом шеста стойка для винтовок. Население каждой палатки 10–12 человек. Из-за всяких командировок, в лагери полк выходил обыкновенно, имея в каждой роте не больше 70–80 человек, а потому и палаток на роту редко бывало больше восьми. Внутренность палаток содержалась в большой чистоте. Воздух в них был чист, по возможности. При густоте населения в ночное время спасали открытые полы и благодатный ветерок. Сразу же за солдатскими палатками располагались помещения фельдфебелей. В некоторых ротах это были тоже палатки, но оборудованные более комфортабельно. У хозяйственных ротных командиров фельдфебельские помещения были балаганчики из досок, с кроватью, столом и двумя стульями. Такие же балаганчики рядом служили канцелярией. В них помещались ротные писаря…

Тыл палаточного расположения – березовая роща, изрезанная дорожками, усыпанными песком, шла в глубину еще шагов на полтораста и упиралась в широкую шоссейную дорогу, которая шла параллельно передней линейке и резала главный лагерь по всей его длине. По другую сторону этой дороги тянулась линия офицерских бараков. В каждом полку бараки были разного типа. У Преображенцев и Измайловцев в русском стиле, с гребешками и с петушками, у первых выкрашенные в темно-красную краску, у вторых – в белую. В том же стиле выдержаны были и их лагерные собрания. Наши офицерские бараки никакого стиля не имели и, в противоположность нашему отличному лагерному собранию, были вовсе непрезентабельны. Каждый барак представлял из себя маленький деревянный домик с террасой. Домики делились на две половины, и из каждой половины дверь выходила на террасу. Так как один офицерский барак полагался на роту, то одна его половина предназначалась ротному командиру, другая – двум младшим офицерам. У ротного было три комнаты: кабинет, спальня и маленькая каютка для денщика. У младших офицеров по комнате и такая же каютка для двух денщиков. Кроме парадного входа, через террасу, на каждой половине было еще и черное крыльцо. Им главным образом и пользовались все обитатели барака, чины офицерские и нижние. Впрочем, никогда не случалось, чтобы наши офицерские бараки были населены, как им это полагалось. Офицеры постарше через два лета в третье имели чуть-что незаконные права на трехмесячный отпуск. Были полковники и капитаны, которые умудрялись получать отпуск каждое второе лето. Все они на летний сезон разъезжались по своим имениям или по заграницам, т. к. отпуска в полку давались легко. Во время лагерного сбора в ротах зачастую оставалось по одному офицеру, и при таких условиях жаловаться на тесноту в бараках нам не приходилось. Мебель в бараках была собственная, офицерская. Свозили туда обыкновенно все то, что уже не годилось на городских квартирах. Кровати у всех были городские и обыкновенно с пружинными матрацами. Почти всюду в бараках имелись письменные столы, диваны и мягкие кресла. Попадались бараки с кушетками, зеркальными шкафами и даже с коврами. Вообще суворовского спартанства там, нужно сознаться, не наблюдалось. Каждый старался устроиться поудобнее. Бараки батальонных командиров, так называемые „полковничьи“, были еще больше и еще удобнее и помещались в саду, против Собранья. Барак командира полка был деревянный домик в несколько комнат. Это была уже настоящая „дача“, со всеми возможными удобствами. На содержание и ремонт офицерских бараков казна, по обыкновению, ничего не отпускала. Накопленный из офицерских вычетов, в мое время, кажется, по рублю в месяц, существовал „барачный“ капитал. Из него и брались деньги на всякие покраски и починки.

Аллея в Авангардном лагере. Современный вид

За офицерскими бараками первой линии шла дорожка, а за ней, на некотором расстоянии, были построены огромные и солидные, на кирпичных столбах навесы, каждый вместимостью на 500 человек. Это были батальонные столовые и кухни. Каждый четырехугольник навеса делился на четыре части, по числу рот в батальоне, а посредине кухни с котлами. Около каждой кухни во время обеда и ужина работал свой кашевар, в белом фартуке и белом колпаке. Каждая из четырех рот располагалась в своем углу, и все столы были покрыты толстым слоем белой лаковой краски. Мыли их часто горячей водой с мылом, а после каждого обеда и ужина протирали мокрой тряпкой, таким образом содержались они в самой идеальной чистоте. Столовых в полку было четыре, по одной на каждый батальон. Кроме своего прямого назначения, эти навесы-столовые служили и другим целям. В ненастную погоду под руководством офицеров и унтер-офицеров там производились занятия, „словесность“, т. е. понятие об уставах, сборка-разборка винтовки и „грамотность“. Спору нет, что до революции в России было много неграмотных, все же из поступавших осенью в роту 50–60 человек совершенно неграмотных выходило не больше 10–15. Зато так называемых „мало-грамотных“, которые могли читать только по печатному, с превеликой медленностью и „пальчиком водя“, а когда пускались писать, то выводили чудовищные загогулины – таких было подавляющее большинство. По успешности их всех делили на группы и при первой возможности сажали их за буквари. Как общее правило, писать любили больше, чем читать. Это было занятие много занимательнее.

Для экономии, а главное для удобства, в лагерях чины надевали высокие сапоги только на строевые занятия и в наряды, а все остальное время разгуливали в „опорках“. Полагаю, что военным объяснять, что такое „опорки“, излишне. Ходить без фуражки или без пояса не позволялось, но при фуражке, при поясе, с застегнутым воротом и с ногами в опорках, вне службы, в лагерях солдат считался одетым по форме. В таком виде он мог предстать даже перед ротным командиром. В опорках строем роты ходили на обед и на ужин, причем по старой гвардейской традиции в четырех шагах перед ротой шел флейтист, игравший на дудочке»[24]24
  Макаров Ю. Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917. Мирное время и война. Buenos Aires, 1951. С. 39.


[Закрыть].

Художник П. А. Федотов – участник и летописец красносельских лагерей

Маневры николаевского времени – особая, самая, может быть, яркая страница в истории Красного Села. Такого внимания, какое тогда получали они свыше, наверное, позже никогда уже не было. К сожалению, в середине XIX в. еще нет фотографии – важного исторического источника. Искусство фотографии тогда только начинало развиваться в Петербурге, и первые фотографы доехали до Красного Села лишь в эпоху Александра II, а массовыми стали съемки лишь в царствование Александра III.

Как же «увидеть» происходившие события? В этом нам может помочь творчество одного из ярких представителей художественной культуры XIX в., человека глубоко связанного и с армией, и с Красным Селом – Павла Андреевича Федотова. Его работы «Сватовство майора», «Вдовушка», «Анкор, еще анкор!» вошли во все учебники по истории художественной культуры России XIX в., да и вообще в золотой фонд отечественной культуры. Всего тридцать семь лет прожил он, из них семнадцать отдал российской армии – учебе в Кадетском корпусе и службе в лейб-гвардии Финляндском полку. Еще во время учебы он увлекся рисованием, а материал для творчества давали ему сослуживцы, военная жизнь, быт. Важной ступенью в его творчестве стала картина «Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка вел. кн. Михаила Павловича 8-го июля 1837 года». Место действия – Красное Село, маневры. Почти каждый год, за исключением военных походов, Финляндский полк выходил на маневры в Красное. Жизнь лагерей была Федотову знакома не понаслышке.

Федотов П. А. Автопортрет. 1848 г.

Собственно, главное отличие работ Федотова от других художников-баталистов, в то время активно работавших на поле создания славы российской армии, – интерес к быту, к повседневной жизни солдат, в том числе и в Красносельских лагерях. Из его работ мы можем почерпнуть знания и образы того, что не отражено в официальных картинах, где шпалеры войск движутся, как заколдованные, по линейке, а начальники застыли, отдавая воинское приветствие.

Бытовые сюжеты, частные эпизоды во время учений и маневров оживают благодаря тонкому чувству юмора Павла Андреевича. Мы как бы действительно погружаемся в атмосферу солдатских будней, окунаемся в настоящую жизнь, которой так не хватает в официальных документах и парадных картинах.

3 января 1834 г. началась служба П. А. Федотова в чине прапорщика в лейб-гвардии Финляндском полку. С 1833 г. Финляндский полк располагался в Большом лагере, где его соседями были Московский, Гренадерский, Павловский и другие пехотные полки 2-й гвардейской пехотной дивизии, а также роты гвардейской пешей артиллерии и военно-учебные заведения на правом фланге. Первые его акварели были посвящены жизни в гвардейском лагере. Одной из первых была работа «В лагере на передней линейке. Групповой портрет офицеров Финляндского полка». На переднем плане – беседующие офицеры, расположившиеся на диване, сооруженном из дерна. Портреты однополчан точны, очень верно и тщательно прописаны. Однако сами фигуры размещены еще с ошибками в пропорциях и пространстве.

«Кроме умения передать сходство, без труда прослеживается еще одна свойственная мастеру черта – любовь и внимание к деталям бытового характера, которые становятся „говорящими“. Так, (двое из сослуживцев) одеты в домашние халаты, видимо, они являлись хозяевами палатки, которая изображена слева от сидящих. Известно, что до появления бараков офицеры жили в них по двое. За спинами беседующих тянется линия других офицерских палаток, около которых стоят беседующие… (офицеры)»[25]25
  Малашевская Л. И. Красносельский лагерь в рисунках и акварелях П. А. Федотова // История Петербурга, 2004, № 2. С. 33.


[Закрыть].

Как пишет известный петербургский искусствовед Э. Д. Кузнецов, «8 июля, произошло новое событие, повлиявшее на судьбу нашего героя. „Великий князь Михаил Павлович, облегченный от тяжелой болезни, возвратился тогда из-за границы и обходил лагерь своих любимцев-гвардейцев буквально без церемоний, по-отечески. Нестройными, но живописными группами толпились вокруг него гвардейцы, лезли на пирамиды, на плечи товарищей, чтобы увидеть в лицо своего отца-командира; добродушные ура, шапки в воздухе, давка, беготня – сюжет славный! задел за живое на первом порыве художника, и он его с терпением выполнил в лицах…“ – так описал событие сам Федотов.

Происшедшее в этих словах сильно сокращено, сжато – выражена только его суть. На самом деле все случилось не вдруг. Увлеченный „сюжетом славным“, Федотов сначала исполнил эскиз – размытой тушью, в размере, несколько уступающем размеру будущей композиции. Эскиз был почтительнейше представлен командиру полка, а потом и самому Михаилу Павловичу, и удостоился поощрения. Федотов тотчас получил отпуск, впервые за три года службы и неслыханно продолжительный, с 20 августа по 20 декабря – „по домашним обстоятельствам“, фактически же в поощрение дальнейшей работы над картиной»[26]26
  Кузнецов Э. Д. Павел Федотов. М., 2014. С. 90.


[Закрыть].

То есть Федотов выполнил картину, понравившуюся са́мому высокому начальству. Успех подтолкнул развитие его как художника, и автор получил большую творческую свободу.

«Плод полугодовалого труда, помещенный под стекло и заключенный в приличествующую случаю раму, командир полка Офросимов представил великому князю. Михаил Павлович внимательнейшим образом рассмотрел картину и остался доволен, не сыскав ни малейшей погрешности против устава: видно было, что рисовал офицер, образцовый фронтовик, а не штафирка. Наградой явилось высочайшее изъявление удовлетворенности, а также бриллиантовый перстень, переданный Михаилом Павловичем через командира полка. „Этим-то перстнем окончательно припечаталось в душе его художественное самолюбие“, – шутливо прокомментировал потом сам Федотов.

Федотов П. А. Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837 года. 1838 г.

Совершилось в самом деле нечто важное: картина, еще подсказанная инерцией любительского художества и во многом носившая отпечаток домашности, сама собою стала произведением, если не профессиональным, то хотя бы полупрофессиональным и сразу придала милым рисовальным забавам молодого офицера реальный практический смысл. И если уж попытаться расставить вехи на пути Федотова, то „Встреча Михаила Павловича…“, безусловно, окажется одной из важных»[27]27
  Там же.


[Закрыть].

П. С. Лебедев, соученик Федотова по Кадетскому корпусу, вспоминал, что командир полка генерал-майор М. А. Офросимов (1833–1839 гг.) «на время лагеря 1839–го – да отделил барак, где он поселился с своими слепками и рисунками».

Федотов П. А. Брань под Красным. 1840 г.

Федотов П. А. Как хорошо иметь в роте портных. 1835 г.

Действительно, это была существенная льгота. И даже новый командир полка Вяткин, относившийся к художнику без должного пиетета, и в целом человек более грубый, тем не менее не отменил невиданной льготы. Федотов казался близким к высокому начальству. А сам Вяткин попадал на листы акварелей и карандашных рисунков не в самом лучшем виде. Как пишет Э. Д. Кузнецов, «Федотов не раз изображал командира полка Вяткина, и всякий раз в не красящем его состоянии начальственного восторга. Вяткину же посвящены и две парные карикатуры – „Брань под Смоленским (кладбищем)“ и „Брань под Красным (Селом)“», построенные не без изящества на двойной игре слов. С одной стороны, „брань“ – это и сражение, и просто брань, ругань. С другой стороны, Красное и Смоленск – места важнейших сражений 1812 года, они тогда были на слуху у всех, тем более в армии. В карикатуре же они выступают как Красное Село – место летних лагерей, и Смоленское кладбище, соседствующее с плацем Финляндского полка. Смешно придумано и не без горечи, потому что параллель между 1812 и 1839 годами, увы, не в пользу последнего».

Федотов П. А. Групповой портрет Андрея, Григория и Александра Дружининых. 1840-е гг.

Интерес к военному быту был в новинку. Обычно (и долгое время после Федотова) баталисты отдавали должное совсем другому виду парадных картин – с войной, парадами, на пике событий. Писатель Дружинин, друг, сослуживец и биограф художника, так охарактеризовал его стиль: «Павел Андреевич понимал военную живопись по-своему и так называемых баталических картин, с большими массами пехоты и конницы, с дымом и правильными движениями колонн, рисовать никогда не готовился. Область его была не там, не посреди величественных и разрушительных картин боя массами: его в тысячу раз более привлекало изображение эпизодов малой войны, бивуаков, перевязочных пунктов, казарменных уголков, – одним словом, сцен немногосложных и отличающихся от живописи домашних сцен только тем, что фигуры одеты по-военному и имеют при себе оружие». Он вспоминал: «С утренних служебных занятий Федотов почти всегда возвращался, подметив какую-нибудь оригинальную подробность или характеристическую сцену. Маневры с дневками, живописными биваками, переправами вброд, дружескими беседами после утомительных переходов были для Павла Андреевича золотым периодом, давая ему десятками планы серьезных или шутливых очерков. Еще молодым офицером, когда ему приходилось стоять на дальних караулах, он всегда возвращался с запасом самых разнообразных наблюдений. Если ему приходилось бывать с ротой на пожаре, он посреди дыма и суматохи подсматривал за один раз столько сцен, сколько иному не подметить во всю жизнь».

С другой стороны, Федотов как человек, погруженный в военную жизнь, лучше, чем любой штатский, понимал армейскую жизнь, передавая детали, понятные только живущему в армейской среде. За это ему и отдавало должное высокое начальство. В эпоху, когда фотография еще не пришла на поля сражений и маневров, картины отчасти замещали ее, фиксируя события. В такой ситуации ценилась точность в деталях, и тут Федотову не было равных.

Члены императорской фамилии постоянно посещали войска, расположенные в лагере. Они останавливались в своих дворцах, построенных в Дворцовом саду Коломенской слободы Красного Села, откуда в любой момент могли отправиться по полкам с объездом, объявить смотр, учения или маневры. Как отмечал С. А. Гулевич, историограф Финляндского полка, в котором служил Федотов, во время маневров Николай I нередко ночевал в палатках с гвардейцами. В конце лагерного периода обычно царем производилась общая тревога, когда все полки, демонстрируя ловкость и быстроту действий, мчались наперегонки к общему месту сбора. Этот сбор означал приближение завершающих сезон больших маневров. О них объявлялось накануне, когда участники узнавали сроки проведения, длительность, задачи. Обычно маневры длились 24 дня. В 1842 г. Федотов в составе Финляндского полка участвовал в длительном семидневном маневре. Было выдано на шесть дней печеного хлеба и крупы, холостых патронов солдатам по 100 штук. Батальонным командирам предписано составить по окончании краткое описание действий «с обозначением частей войск и лиц с особенною удовлетворительностью исполнивших возлагаемые на них поручения».

Федотов П. А. Бивуак лейб-гвардии Гренадерского полка. 1843 г.

«Картины красносельских маневров с эпизодами и сценами походной жизни, выполненные в форме акварельных очерков, занимают значительное место в ряду батальных сюжетов Федотова. В них проявились все черты творческой индивидуальности автора, своеобразного, наблюдательного и остроумного мастера. Рисунки и акварели, тематически связанные с маршами, бросками войск, известны по репродукциям. Например, „Переход егерей вброд через реку на маневрах“. Егеря или солдаты Финляндского полка, который относили к легкой пехоте, перебираются через реку. Федотов на небольшом пространстве листа развернул один из эпизодов маневра, обращая внимание на преодолеваемые военными трудности и занимательные детали военного быта, на рядовых солдат, представленных разнообразно и по-человечески тепло, а не штампованно красиво, как у А. Гебенса или А. Ладюрнера. Эта сепия весьма характерна для Федотова, подобные военные композиции отсутствуют у других баталистов. Художник трактует сцену перехода через реку без героизации, а с долей юмора, иронии и доброго подтрунивания над своими героями. Федотов, пройдя на своем опыте все трудности служения Отечеству николаевской эпохи, знал суть того, что изображал»[28]28
  Малашевская Л. И. Красносельский лагерь в рисунках и акварелях П. А. Федотова. С. 35.


[Закрыть].

Отслужив десять лет, художник принял решение уйти в отставку, чтобы заняться своим главным призванием. Он получил поддержку императорской семьи – небольшое жалование и квартиру. Но перед уходом создал две крайне интересные и важные для образа ранних красносельских маневров акварели – «Бивуак лейб-гвардии Павловского полка (Отдых на походе)» и «Бивуак лейб-гвардии Гренадерского полка (Установка офицерской палатки)». Про них сам Федотов писал: «Обе удостоились похвал его высочества и щедрой награды».

Впервые Федотов так подробно обратился к жизни других полков на маневрах. Как всегда, детально прорисованы мундиры и налицо прекрасное знание солдатского быта. Акварели, впоследствии подаренные наследнику цесаревичу Александру Николаевичу (будущему Александру II), – одни из лучших изобразительных источников по истории красносельских маневров в николаевское время. Они настолько полны деталями, смыслами, контекстами, что по ним можно вести учебные занятия по истории российской армии XIX в.

Конечно, были и другие работы Федотова, посвященные Красному Селу: «Иностранные военные агенты на смотру», «Экзекутор лейб-гвардии Финляндского полка», «Из военной жизни в лагере»… Но перечисленные ранее акварели, пожалуй, самые яркие образцы творчества удивительного офицера-художника.

Творчество Федотова – своеобразный итог николаевской эпохи в истории красносельских маневров. В его полотнах и акварелях – апогей и в то же время завершение целого периода и в истории Красного Села, и в истории России.