Текст книги "На будущий год в Москве"

Без малого уж полтора года шла эта нелепая, вялотекущая и совершенно противоестественная ночная война между двумя членами Евросоюза, НАТО и бог знает чего еще столь же гуманного и цивилизованного. И никому до нее большого дела не было – как, впрочем, и еще до нескольких подобных. Конечно, бесперечь принимались пространные резолюции во всевозможных международных говорильнях, наблюдатели и посредники какие-то мелкие с очень серьезными и озабоченными лицами шныряли взад-вперед, шустрые и назойливые, что твои тараканы… Сколько их Гнат перевидал! Но настоящий хозяин молчал. Может, потому, что война-то велась не регулярными силами, а якобы некими бандформированиями (наемниками, на самом деле), регулярные же вооруженные силы что Литвы, что Польши эти бандформирования якобы ловили, ловили и никак поймать не могли; но Гнат и мысли не допускал, что столь простая, уже оскомину набившая механика может по сей День кого-то обманывать – ежели, конечно, он сам не хочет обмануться.

При старом хозяине учинять этакий бардак и в голову бы не пришло; сидели бы тихо, славили мудрое партийное руление и не вспоминали о перевернутых страницах истории. А если бы и вспомнили, хозяин, будь он жив и в расцвете самостийности, подобного безобразия, конечно, бы не потерпел; с обычным своим чувством такта в двадцать четыре часа отечески раскатал танками и правых, и виноватых, но вооруженный маразм пресек бы на корню и принялся потом необъятными лопатами швырять дармовые деньги на восстановление попорченного происками империалистов народного хозяйства братских республик; москвичи да питерцы ходили бы без штанов, но попорченное хозяйство восстановилось непременно (другое дело, что и москвичи, и питерцы после этого кляли бы на чем свет свое безмозглое правительство, а братские республики – на чем свет кляли бы русских оккупантов: подраться не дали!). Однако старый хозяин и сам уж сдох; туда ему и дорога, заставлял себя почаще повторять Гнат, – хотя время от времени, при виде голых женщин, со вспоротыми животами валявшихся в грязи на проселке где-нибудь под Шилуте, или контуженных ночным взрывом детей в Шакяе, его брала невольная злоба на косоруких москалей: конечно, никто не просит вас соваться в Украину, но уж у себя-то под носом должны были бы навести порядок, окоротить подонков, защитить ни в чем не повинных людей!

Впрочем, где им теперь…

А новый хозяин почему-то не обращал на происходящее ни малейшего внимания. То ли не хотел мараться о подобные мелочи – ведь нефти здесь нет; а то ли и одобрял в глубине души. Пусть, мол, унтерменьши друг дружку прореживают помаленьку; они, разумеется, уже члены всего что полагается, но членство членством, а золотой миллиард не резиновый…

Господин Вэйдер обычно вставал, когда в его кабинете появлялся Гнат. Обычно даже обменивался с ним рукопожатием и был предельно приветлив. Гнат был одним из лучших командиров, которых ему удалось купить; хотя и русских безработных кадровиков в Питере было пруд пруди, но ведь и вербовщиков паслось немало – чем дальше в прошлое уходили проклятые времена холодного противостояния, тем сильнее раскипалась планета. Вон, совсем рядом, буквально напротив Центра вспомоществования, в бывшем Генеральном штабе их бывшей Российской империи – Международный фонд призрения обосновался. Кого он там призирает, как, зачем – никому не ведомо; до сотни классных воителей в год рассеивает по Ближнему Востоку и Центральной Азии…

На сей раз господин Вэйдер встретил Гната, положив ноги на стол и со стаканом в руке. В стакане, в какой-то коричневой жиже, полоскались, тупо позвякивая, подтаявшие кубики льда.

 
На столе стояло виски,
в виски плавали сосиски —
а потом они, как пробки,
с треском вылетят из попки…
 

– А-а, Гнат! – запросто приветствовал Гната господин Вэйдер. Акцент в его речи был различим, но неназойлив.

Не был он, конечно, американцем. Прежде Гнат это подозревал, а теперь подозрения превратились в уверенность – слишком уж по-киноамерикански вербовщик расположился. Распластался. Растекся. Гнида безродная, подзаборная. Что он вообще делает, байстрюк, на нашей земле?!

То есть… на их земле, на построссийской.

– С возвращением! – с утрированной радостью воскликнул господин Вэйдер.

– Я толком еще и не чувствую себя вернувшимся, – выжидательно ответил Гнат. – Весь еще там.

– О, у вас будет время почувствовать себя здесь! – Господин Вэйдер улыбнулся во все зубы. – Мы не сможем возобновить с вами контракт. Я в вас разочаровался.

Гнат молчал.

– Вы утратили навыки. Утратили нюх, чутье. Может, вы уже состарились?

Гнат молчал. Только желваки запрыгали.

– Вы уже не боец, и вы уже, тем более, не ищейка. Так бездарно упустить эту фанатичку!

А быстро, однако, стучат братья по оружию, подумал Гнат; словно бы просто отметил факт, без сердца. Потом все-таки поморщился: они не по оружию братья, а по оплате…

– Пять дней всей группой гоняться за поджигательницей – и упустить!

– Я ее не упустил, – бесстрастно сказал Гнат. – Я ее отпустил. Это оказалась девочка пятнадцати лет. Ее бы убили.

Господин Вэйдер отставил бокал с виски и оставил шутовской тон.

– Ах вот как. А с каких пор и с какой стати вы начали присваивать себе функции политического руководства? Кто вас уполномочил?

Гнат молчал.

– Вы – придаток к приборам ночного видения и к стрелковому оружию, понятно? За это вам платят! Я получил чудовищную рекламацию от тамошних властей! Мне пишут: вы кого нам присылаете – бойцов или экспертов по правам человека? И мне нечего ответить! Они требуют, чтобы я возместил им стоимость склада и двух джипов, уничтоженных вашей девчонкой! И они еще не знают, что вы отпустили ее нарочно!

Гнат молчал.

Господин Вэйдер взял себя в руки. И вновь взял в руки стакан. Пригубил.

– Конечно, все у нас будет по закону, и поэтому еще неделю вы считаетесь моим мальчиком, – сказал он. Разговор отчего-то явно доставлял ему удовольствие, Гнат даже удивился слегка. Между ними, казалось Гнату прежде, за последние три года возникло некое подобие приятельских отношений. И вот вдруг выясняется, что господин Вэйдер все это время таил и лелеял некую жабу в душе, лишь придерживал ее, поскольку дело требовало, – а вот теперь с наслаждением дал ей волю. – Официальное уведомление вручит вам Дроед при выходе. У вас семь оплаченных дней чтобы найти новую работу. На протяжении недели у вас сохраняются все наши документы, все привилегии… но потом – не взыщите.

– Не взыщу, – чуть хрипло сказал Гнат.

– И о реальной оплате, несомненно, речи быть не может. Мои адвокаты, конечно, постараются, насколько возможно, уменьшить сумму штрафных выплат… докажут, что и джипы были старые, и на складе пусто… Но все равно – уж ваше-то жалованье, Гнат, уйдет на покрытие этих издержек полностью и с лихвой.

– Понятно, – бесстрастно сказал Гнат.

– Долго считалось, – неостановимо разглагольствовал господин Вэйдер, – что русские по крайней мере как солдаты хороши. Туповаты, но исполнительны, храбры и неприхотливы. Однако, я смотрю, это оказалось очередным мифом. Очередной русской идеей. Может, в прошлом, когда они защищали любимую Родину, все так и было – за давностью лет не видел, не знаю. Но, видимо, когда Родина перестала быть любимой… да когда ее вовсе не стало… Словом, как контрактники русские не стоят ни черта. Гроша ломаного, как у вас говорят. Так что вы свободны, Гнат.

– Я имею честь быть украинцем, господин Вэйдер, – напомнил Гнат. Он изо всех сил старался сдерживаться, но голос его заскрежетал. Он был уверен, что господину Вэйдеру прекрасно сей факт известен, и вербовщик лишь старается уколоть его побольнее.

– Ну, это ваша личная проблема, – широко улыбнулся господин Вэйдер и сделал очередной глоток из своего стакана.

– Да пошел ты……… на……… – довольно пространно и очень изобретательно ответил Гнат, а затем безо всякой торопливости вышел из кабинета бывшего начальника.

Обиднее всего, думал он, спускаясь по лестнице с врученными ему Дроедом бумагами, что даже посылать этих козлов на члены не столь отдаленные приходится по-русски. Кем бы ни был господин Вэйдер, к какой бы нации ни принадлежал – по-украински он вряд ли бы понял.

– Как это – нету денег? – спросила она, и руки ее, баюкавшие принесенный Гнатом царственный букет, судорожно вздрогнули – словно захотели было выкинуть никчемный веник, но в последнее мгновение сдержались.

– Ну нет, – повторил Гнат виновато. – Так получилось.

Она была на восемнадцать лет моложе Гната. Сама она Украины и в глаза не видела, гордо считала себя коренной петербурженкой. Родители ее, еще не знавшие друг друга в ту давнюю пору, каждый своим путем и своей судьбой покинули нэньку, чтобы повстречаться в чужой стране, в тогдашнем Ленинграде. Назвали доньку совсем уж по-общечеловечески: Эльвирой, и на мове дивчина не розмовляла вовсе, да и не стремилась; но кровь не обманешь – по-русски она говорила с той южной мягкостью и напевностью, от которой у Гната сладко щемило сердце.

Она владела Гнатом полностью и безраздельно.

– Нет, погоди, Гнат! Как это – получилось? Я жду тебя, сохну… вся в долги залезла… Нету денег! Надо же – нету денег! Ты что ж, там не работал совсем?

– Работал, – примирительно прогудел Гнат.

– А почему же нету денег?!

– Так получилось…

Не рассказывать же ей.

– Меня удивляет твое спокойствие! Интересно, а зачем ты вообще там околачивался полгода? Из любви к острым ощущениям?

– Ну, не волнуйся так, Эленька, сэрдэнько мое… Уладим. Честное слово, уладим. Ну, ушел я от Вэйдера, так не сошелся ж на Вэйдере свет клином, не один он вербовщик в вашем Петербурге… Отдохну вечерок – и пойду с утра по офисам. Найду другого хозяина, получу аванс… отдашь ты свои долги! Ты уж лучше похвастайся мне, покажи, что купила…

– Нет, Гнат, я гляжу, я тебя вконец избаловала. Ты даже не понимаешь, как меня подвел. Будь ты не таким эгоистом, ты начал бы с поисков работы и с аванса. Начал бы, понимаешь? А ты? Приходишь пустой, как бомж, и заявляешь, что тебе надо отдохнуть вечерок! Нашел дом отдыха! Вот будут деньги – будет и вечерок. А пока не появятся деньги…

И тут Гнат не выдержал. Словно из какой-то ракеты его нежданным толчком в спину выпихнули в космическую пустоту – кровь от перемены давления закипела в единый миг, и в красной жгучей пене утонули мозги вместе со всеми мыслями и нежными чувствами.

– Деньги, деньги! – заорал Гнат, остервенело передразнивая ее «г». – Хохлушка чертова!

И жахнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а на посудных полках надолго затянул свою заунывную песнь хрусталь.

Водку Гнат выбирал с большим тщанием.

В ближайшем к дому Эльвиры винном бутике он толкался более четверти часа, чуть ли не обнюхивая фигурные бутылки, прозрачные и матовые, худосочно-вытянутые, что твои доктора богословия, и пузатые, ровно польские магнаты в летах… Ушел. Спустился в соседний, тот, что напротив. И там остановился наконец на фугасе «Царевича Дмитрия», формой он Гнату особенно по сердцу пришелся – хоть противотанковую пушку им заряжай. И этикетка под настроение: молодой, интеллигентный и грустный правитель Московии, первым из всех тщетно (как и все последуюшие) возжелавший реформировать ее в цивилизованное европейское государство, обнимал хрупкую красотку Марину Мнишек с младенцем на руках – а сзади на них наваливалась, обещая вот-вот захлестнуть, мрачная чугунная стена с загнутым, точно у девятого вала, пенным гребнем; символизировала она бессмысленный и беспощадный русский бунт, спровоцированный Мининым и Пожарским. Точь-в-точь стометровый скульптурный комплекс, который пару лет назад Церетели в Москве на Берсеневской набережной нагрохал; душевная была этикетка.

Гнат очень хотел ребенка от Эли. Сколько можно мотаться-блукаться… Гнат мечтал о семье.

До сегодняшнего дня.

С Саней Голощаповым они еще по Советской Армии знакомы были, смолоду. И хотя общались нечасто, поскольку работы у обоих хватало выше горла, – не существовало для Гната человека ближе в Питере.

Особенно с сегодняшнего дня.

Служил Саня в какой-то смутной конторе – районном отделении наблюдательного отдела Международного фонда содействия развитию славянской письменности имени генерала Калугина. Он о работе не распространялся – как, впрочем, и сам Гнат. Ну, сообщил он другу в свое время, что служит в Общественном центре споспешествования, – и что? Стало быть, споспешествует кому-то. Так и Гнат себе отложил: раз наблюдательный отдел – стало быть, наблюдает за кем-то или чем-то Саня Голощапов, и никак иначе. А за чем и за кем – какое до того Гнату дело? Наверное, за теми, кто развитие славянской письменности тормозит…

Не очень, правда, понятно, куда ее еще развивать, – но опять-таки не Гнатово то дело.

Саня был на работе. Гнат позвонил ему с мобайла на мобайл, стоя с фугасом под мышкой напротив метро «Проспект Меньшевиков», – и в первый момент то, что друг занят, ровно киянкой его отоварило. Но друг на то и друг; по голосу понял, как Гнату хреново. И сам же предложил: ну и что, что я на работе? Сижу, дежурю в офисе… Приходи, прям здесь полянку раскинем.

Все понял друг Саня.

И окончательно Гнат растаял, когда, сорока минутами позже войдя в довольно-таки закрытый офис Голощапова (хорошо, что Саня встретил у входа, – проникнуть внутрь можно было лишь в три приема, через три тамбура, и сканеров в них гнездилось явно побольше, чем даже у Вэйдера перед входом), Гнат увидел четким строем марширующую по широкому рабочему столу шеренгу бутылок пива – да не простого, не здешнего. Где Саня взял их в этом городе за то малое время, покуда Гнат тащился в подземке, – лучше не спрашивать; друг дарит радость так, как если бы она ему ничего не стоила, как если бы прямо из кармана он вынул шесть бутылей родной и уж, честно сказать, полузабытой «Оболони».

– Ну ты даешь, – только и вымолвил Гнат, озирая уже почти раскинутую полянку: колбаса вареная и колбаса копченая на газетке, открытая баночка рыбных консервов… Оазис юности.

Но вот одноразовые пластмассовые стаканчики, замершие в повышенной боевой готовности с разинутыми ртами, – ровно шахты с баллистическими уже открылись, и вот-вот запуск по целям… Не придумали еще таких стаканчиков, когда Соляк с Голощаповым служили в одной и той же, причем – не наемной, армии. Либо из гранёнычей пили тогда, либо из горла…

Гнат разлил. Саня тем часом открыл пиво на запивку.

– Серьезные планы у тебя, – сказал Гнат, обведя взглядом пивной строй.

– У меня? – поднял брови Саня. – У меня планы исключительно производственные. Я так понял, что оттяг тебе нужен. – И, подчеркнув голосом слово «тебе», Саня двинул к Гнату по столу стакан.

– Министерство охороны здоровея попэрэджуе: надмирнэ вжывання алкоголю шкодыть вашому здороввю. – Назидательно выставив крепкий и узловатый, как корень, указательный палец, Гнат подмигнул, а затем взялся за стакан.

– Прекрати свои антирусские выходки и пей! – ответил Саня.

Слово за слово, глоток за глоток – пошел разговор на любимую тему, изредка прерываемый то звонками по телефону (их Голощапов резко обрывал – не до вас, мол), то позвякиванием факса. Как так получалось, что, о чем бы ни начали они беседовать, всегда уже после третьей-четвертой заносило их непременно в трясину русско-украинских отношений, – то была загадка.

Конечно, не о работе же говорить.

Тем более что говорить о ней нельзя. Верно, и Сане нельзя.

И не о бабах же…

Тем более – что мог после сегодняшнего о них сказать Гнат? Одни матюки…

– Для вас, для русских, негр – это негр, грузин – это грузин, даже татарин какой-нибудь – это именно татарин. А вот украинец для русских – это всего лишь тот же русский, только с какой-то нелепой придурью. Русский, который не хочет быть русским, а вздумал именоваться как-то иначе! Потому вы с нашей независимостью и не можете смириться до сих пор!

– Да какая придурь! – крякая после очередной заглоченной толики «Царевича», возмущался Саня. – Будь ты хоть сто раз нерусский и независимый, ради бога – только врагом не будь!

– А у вас спокон веку: кто перед вами не стелется – тот уже и враг, – гнул свою линию Гнат. – Так что вам теперь все враги…

Спорщик менее опытный начал бы отмазываться: да я не враг, да при чем тут враг… И безнадежно проиграл бы – потому что позволил бы разговору пойти о том, что правильно и что неправильно делает Украина; а поскольку она, по мнению самого же Гната, после единственно правильного своего действия, то есть выхода из Союза, делала неправильно решительно все, Саня разделал бы на этом поле Гната вчистую. Россия ж тоже делала неправильно все – и Саня это тоже вполне признавал, – поэтому говорить надо было исключительно о России. Главное – не дать сбить себя с России и перевести разговор на Украину.

– Это почему это у нас все враги?

– А потому. У кого нет целей – у того не может быть друзей.

– Ой, Гнат, ты лучше выпей.

– И выпью. И ты выпей.

– Да я-то как раз выпью…

– И я выпью. А вот ты – выпей! Ага! Пьешь! Ответить нечего!

– Да как это нечего? Как это мне нечего? Это тебе нечего, повторяешь баланду десятилетней давности! Да мы этого от вас еще в ельцинские времена наслушались! В кравчуковские! Идти с Россией вместе, мол, нельзя, потому что она никуда не идет…

– А то не так?

– А вспомни: стоило ей куда-то хоть попробовать пойти – сразу вой: имперские амбиции!

– А кто ж вам виноват, что вы только в эту сторону ходить умеете?

– Да для вас любая попытка России защитить свое достоинство и свою территорию – была имперская амбиция!

– Свою? Ваша территория – Владимир да Тула! Кто на нее нападал? От кого вы ее защищали? Вам свои колонии отдавать не хотелось!

– А, ну конечно! А Крымщина, Харьковщина да Львовщина – это, разумеется, исконно украинские земли?

– Да уж не русские!

Так они могли до бесконечности, пока в бутылке не кончалось.

Странно, думал Гнат. Вот спорим, горячимся, кулаками по столу стучим, прямо-таки защищаем друг от друга свои страны, как от агрессоров – будто они еще есть: Украина, Россия… И будто сами-то мы им служим, им, а не… один наемником уж скоро семь лет – это я, и нанимает меня не Украина, и не Россия даже, а невесть кто. Вэйдер какой-то нанимает! И за кого я под пулями скачу и ребят своих подставляю? За дензнаки, а не за Украину; и даже не за Россию… А Саня? Ведь что-то в таком же роде. Наблюдатель имени Калугина… Тоже на заморские бабки, значит, служит. Наблюдает…

А послушать нас – так два пламенных националиста собрались, полиции нравов впору группу захвата высылать.

И тут и всюды – скризь погано…

Его вдруг развезло. Скорее от тоски, чем от водки.

– Ты чего-то раздухарился, – тоном ниже произнес тоже уж изрядно захмелевший Саня и заботливо, даже чуть встревоженно остановил руку Гната, в очередной раз потянувшуюся к бутыли; бутыль уж почти готова была показать дно.

– Тр-рэба! – мотнул головой Гнат. Саня убрал руку: это он понимал. Бывает в мужской жизни всякое. Если уж тр-рэба – то да, базара нет.

– Тогда валяй, – разрешил он, в очередной раз закуривая. В тесноватом офисе было не продохнуть, стены пропали, ровно съеденные, а глаза уже вываливались из-за пропитавшей воздух едкой дымной щелочи…

Гнат сделал пару глотков, потом отставил стакан, поразмыслил трохи и, подпершись мосластым кулаком, тихонько, тоскливо затянул:

– Дивчаток москали укралы, а хлопцив в москали забралы…

И Саня, слов той песни, конечно ж, не ведавший, послушал-послушал, да и подтянул сочувственным мычанием. Когда слова кончились, Гнат неуклюже потянулся через стол – и хлопнул друга по плечу. Упал обратно на свой стул.

– Эх, Саня… – мотая головой, в полном сокрушении проговорил он.

На душе у него было черно. Уже не так, как после ухода от Эльвиры, но черно все равно.

Это он только девоньке своей для спокойствия ее сказал, что завтра пойдет по другим вербовщикам. То есть пойти-то пойдет, какой разговор, но вот смысл и результативность хождения были под большим вопросом. Среди контрактников ходили упорные слухи, что существуют некие черные списки; свои кадры каждый вербовщик, конечно же, держит в секрете, особенно кадры ценные, но если дает кому-то окорот и от ворот поворот, информация о ненадежном, выдохшемся или слишком строптивом кадре мигом попадает в какую-то сетевую базу данных – и все. Ни один вербовщик тебя уже не купит. Слухи, конечно, и есть слухи – мало ли мы их слышали; но еще советские времена приучили, что хорошие слухи, как правило, оказываются косвенной пропагандой, а вот плохие – достоверной информацией, на основе которой и надлежит действовать, ежели не хочешь совсем уж быть лохом и попадать впросак на каждом шагу. А с тех пор, конечно, многое изменилось, и кое-что даже в лучшую сторону – вот Украина, например, перестала быть русской колонией; но все, что касается слухов, осталось в целости-сохранности, точно неприкосновенный запас.

Если б не хмель, Гнат нипочем не завел бы с другом разговор о работе. Потрепали бы языками, погоняли кровь, пары спустили – и хорошо, и спасибо тебе, боевой товарищ… Но момент был крайний. Как говаривали в старые недобрые времена – и в личной, и в общественной жизни крайний.

Гнат, чтобы стряхнуть подкатившее унылое оцепенение, сделал несколько решительных глотков пива прямо из горлышка пятой бутылки. Со стуком отставил ее подальше, тужась срочно створожить жидко растекшуюся простоквашу мыслей и нащупать в ней хоть какие-то сгустки годных к разговору слов.

– Я… – Он глубоко вздохнул и сообщил: – Я, знаешь, с начальником поцапался.

Вероятно, и Саня, если б не хмель, пропустил бы эти его слова мимо ушей. Состроил бы вид, что не расслышал, или отпустил бы шуточку какую, на шуточки он был мастер. Например: шрамы украшают воина, шрамы от когтей женщины украшают мужчину, а шрамы от когтей начальника украшают подчиненного…

Вместо этого Саня глубоко затянулся, внимательно и чуть искоса, как-то из-за сигареты, глядя на Гната.

– То-то я смотрю, – ответил он.

– Всерьез поцапался. Ушел.

Саня помолчал. Потом спросил с настырной пьяной цепкостью:

– Ушел альбо вытурили?

– Пинком, – честно признался Гнат.

Саня понимающе присвистнул. Коротко, в две ноты; точно звоночек в приемной Вэйдера. Фьють повыше, а потом фьють пониже.

– Не знаю и знать не хочу, где ты служишь, но в наше время… это ты чего-то, казак, не додумал.

– Может, и так, – уронил Гнат. Сам он был уверен, что поступал правильно, просто мир сволочной.

– Старые мы стали, – пробормотал Саня. – Не приспособиться никак. Я вот тоже… – Вдруг прорвало и его. – Так иногда с души воротит! То ли дело прежде… Тогда даже с души-то воротило как-то иначе, по-домашнему! От своего, а не от чужого… – Запнулся. – Или тебе тогда все тоже чужим казалось, москальским? Ненависть к русским оккупантам до сих пор все застит?

Гнат шмыгнул носом.

– Онегин, я тады моложе…

– Я лучше якистью была, – добавил Саня. Гнат печально покивал. То была их давняя присказка; с каждым годом она становилась все истинней. – Контора эксклюзивная? – спросил Саня.

– А хрен ее знает… – Гнат помолчал. – Вроде нет. А поговаривают, знаешь… они всем конкурентам рассылают информацией типа «с этим не водись». С кем водиться надо – тех берегут, а вот с кем не надо – поимейте в виду…

– Ну, как и везде, – сказал Саня. Наконец отвел от Гната пытливый взгляд, уставился в свой стакан. Плеснул туда водки. Поднес к лицу, принюхался, скривился. Сказал: – Хорошая водка.

– Не хочешь об этом разговаривать? – тихо спросил Гнат.

Нехотя Саня произнес:

– А что тут разговаривать… Ты помощи просишь?

Гнат мотнул головой. Как-то унизительно прозвучали Санины слова.

– Не прошу, – сказал он твердо. Помедлил и опять честно добавил: – Но – хочу.

– То есть тебе желательно знать, – медленно проговорил Саня, – нет ли у нас вакансий каких и не могу ли я тебя туда…

– Честное слово, Саня, – сказал Гнат, вздергивая на друга осоловелый, но искренний взгляд. – Я к тебе шел просто оттяг поиметь. Даже в мыслях не было чего-то клянчить… Бес в бок боднул. Прости. Я пойду сейчас… Вот допьем и пойду. Забудь.

– Да погоди ты ершиться, – досадливо сказал Саня. – Гордый сын древней нации… Погоди. Подумать же надо.

И он разлил по стаканам остатки водки.

– Ну, давай подумаем, – безнадежно согласился Гнат.

Они допили. Заполировали пивом. Зажевали шпротинкой.

– Ты, сколько я по советским годам помню, спецназ, – проговорил Саня. – Силовик.

– Да, – подтверждающе мотнул головой Гнат.

– Так, в общем и целом, по этой дорожке и ходил весь подотчетный период?

– Да.

Саня глубоко втянул мутный злой воздух раздувшимися ноздрями, потом двумя пальцами ловко ухватил за скользкий масляный хвост еще одну шпротину, запрокинул голову и аккуратно опустил болтающуюся длинную закуску в разинутый рот. Прожевал. Сказал:

– Это не есть хорошо… Здесь мы, понимаешь, не очень совпадаем. Я, если помнишь, в дивизионной разведке в ту пору трубил… так и пошло с тех пор.

– Шпионов ловишь, что ли? – недоверчиво пробормотал Гнат.

Саня с досадой покрутил носом.

– Врага унутреннего, – сообщил он затем.

– Ни хрена себе, – сказал Гнат. – Ну, прости, старик. Я пошел.

– Сядь! Не понял ты ни рожна! – Саня единым махом, как в комедии или игре в кавалерию, вместе со стулом отпрыгнул от стола, потом выдернул верхний ящик до самой собственной груди. Вынул из его глубин какой-то просторный лист и пустил через стол спланировать к Гнату. – Вот, посмотри. За полчаса до твоего звонка ориентировка пришла…

С распечатки на Гната глядел благообразный старец с короткой, несколько куцей, поседевшей клочьями бородкой. Морда дышала интеллектом.

– Очередной ученый красно-коричневый, – сказал Саня, отбирая у Гната распечатку. Водка водкой, расслабился Саня, конечно, изрядно – но текст ориентировки Гнату прочесть не дал. Спрятал лист в стол, задвинул ящик и опять верхом на стуле с деревянным стуком вернулся на свое место. – Откуда они берутся до сих пор? – пробормотал он неприязненно и даже с некоторым сарказмом. – И зачем? Алферову завидуют, что ли?

И невесело рассмеялся.

Гнат знать не знал, что за зверь такой – Алферов, но, судя по тону Сани и по его смеху, кем бы этот Алферов ни был, завидовать ему никак не стоило.

– Понимаешь, Гнат… – попытался объясниться Саня. – Вот этих я действительно не люблю. Вся морока от них. Сперва коммунизм им не нравился, ущемляет он их, мол… долой тоталитарный режим, давай свободу. Развалили все к едрене фене – и сами же первые обоссались с перепугу. Ладно. Годы летят, годы, как птицы летят… Нет, им опять неймется. А ведь только-только все налаживаться стало – живи и радуйся, знай крутись – и будет тебе все, что душеньке угодно. Так нет! – Он негодующе разрубил ладонью дым. – Опять не все слава богу! Теперь наоборот, подавай им коммунизм – бездуховность, мол, настала. Вконец ведь все развалят!

В логике Сане отказать никак было нельзя – Гнат знай кивал в такт его словам. В голове туманилось и млело.

– А бомбу кто атомную придумал? – в запале продолжал Саня. – А генное оружие? Недавно, правда, говорят, торсионы какие-то нашли, они, мол, не то, что раньше – наши, мол, христианские… А только попомни, Гнат, мое слово – на поверку окажется такое же дерьмо!

Гнат опять мотнул головой в полном согласии.

– Вот почему мне их не жалко, – уже несколько спокойнее сказал Саня. – Вот ни на столько. – Он показал Гнату кончик мизинца. – Так что я тебе не какой-нибудь там КГБ. Понял?

– Понял, – ответил Гнат и в последний раз кивнул.

– А у тебя опыта такой работы нету, – сказал Саня. – Ведь нету?

Гнат не сразу вспомнил, о чем идет речь. А вспомнив, восхитился: вот Саня! Ну Саня! Какой мужик и какой друг! Так держать нить разговора!

– Нету, – печально подтвердил он.

– Трудно будет про тебя что-то замолвить… – пробормотал Саня. – При случае попробую, но… – Взял свой стакан, заглянул в него. – Ну что? Будем еще брать?

– А что он натворил-то? – спросил Гнат невпопад.

– Кто?

– Этот…

– А… – С запозданием поняв, кого Гнат имеет в виду, Саня пожал плечами. – Хрен его знает. Ракетчик вроде… А в Штаты так и не уехал. Значит, неспроста, значит, замышляет что-то… Дома его, я так себе мыслю, обнаружить не смогли, иначе чего искать-то этак. Предписано при обнаружении взять под наблюдение и ничего не предпринимать, только сообщить наверх… Следить, короче, собрались. Я вот ориентировку вниз передал – поглядим, чего получится…

– А потом с ним что будет? – спросил Гнат.

– А я почем знаю? – ответил Саня.

Добавлять они не стали. По многим причинам. И сидеть более часа у друга в офисе, мешать и отрывать от дел – да вдобавок и с риском подвести под монастырь какой-нибудь нехороший – было не по-людски. Мало ли. Какой-нибудь ихний Вэйдер ввалится с обходом, или что там у них… у наблюдателей развития славянской письменности, едрёныть…

И, честно говоря, не хотелось уже.

На душе было так погано, что возникла нешутейная опасность надраться всерьез, до соплей и буйного опохмела назавтра, со скитаниями по кабакам, случайными знакомствами и вполне возможным мордобоем, с ковровым деньгометанием не упомнить где и прочими прелестями, которых Гнат не то что не мог, но очень уж не хотел себе позволить. И потом – последние гроши на это тратить? Да лучше… лучше…

И тут Гнату пришла идея на эти гроши снять качественную проститутку.

Смешно сказать, но, дотянув до сорока с гаком лет, Гнат ни разу в жизни не пользовался таким простым и проверенным поколениями способом взбодриться и поднять себе жизненный тонус. То ли брезговал, то ли тоталитарная идеология какая-то застряла в костях с пионерских времен, так не давая Гнату стать истинно свободным человеком, – Гнат не хотел разбираться. Во всяком случае, точно – не от скупости. Его связи с женщинами, буде возникали они во время его вооруженного кружения по просторам постсоветского пространства, оказывались всегда сравнительно протяженными (насколько срок контракта позволял) и довольно-таки искренними. И он уж и живых деньжат подбрасывал, и покупки покупал, не чинясь… Как обычный муж. Но это же совсем другое дело. Подкидывать постоянной подруге дензнаков на хозяйство – одно, однако ж совсем иное – пропихивать денежку в щель монетоприемника, точно имея дело с неживой механикой, к примеру, при входе в метро: кинул жетон – и открылось. Со звяканьем.

А уж на Элю-то он вообще не жалел. Высыпал ей все, что получал, ровно жене, себе оставляя лишь на личную мелочевку: на то, что при Советской власти они, желторотики еще, собирательно называли «партвзносы-папиросы»…

И вот сегодня Гнату вдруг шарахнуло в хмельную голову: пора. Женщины у него уж давным-давно не было, он смертельно по Эле скучал – а все ж таки женщина нужна мужчине, хоть какая.