Текст книги "Записки по утрам"

Вячеслав Шориков
Записки по утрам

© Шориков В. (наследники), текст, 2020.

© «Геликон Плюс», макет, 2020.

* * *

Галина Шорикова сердечно благодарит Президента федерации тенниса Санкт-Петербурга Владимира Николаевича Прокофьева за личное участие в издании этой книги.

А также Дмитрия Аврамова, бизнесмена и поклонника тенниса, Сергея Василевского, мастера спорта СССР по теннису, и Илью Свердлова, издателя журнала «ProСourt», сооснователем и идейным вдохновителем которого был Слава Шориков.

С искренней признательностью и благодарностью Рушану Насибулину за многолетнее дружеское участие в судьбе автора, которое невозможно переоценить.

Несколько слов об авторе

Дорогие читатели, мне выпала непростая и ответственная задача – готовить к изданию последнюю книгу Славы. Вячеслав Шориков – мой муж – ничего в жизни не делал без любви. Без любви ему было ничего не интересно. И я очень благодарна судьбе, что наши жизненные пути пересеклись. Хотя сейчас думаю, что они и не могли не пересечься. Я и Слава всегда верили в судьбу. Произошло это 2 сентября 1993 года в теннисном клубе «Приморский». В это время я находилась в непростой жизненной ситуации и с радостью приняла приглашение близкой знакомой поработать в кафе при теннисном клубе. Там я познакомилась со Славой, и мы сразу же поняли, что созданы друг для друга. Мне никогда ни с кем не было так спокойно и легко, как с ним. Мы начали встречаться и дышать одним воздухом – это был самый интересный человек в моей жизни, он не только жил, но и создавал вокруг себя литературное пространство, о котором я не могла и мечтать. Когда он работал за письменным столом и печатал свои рассказы или повести, я всегда с нетерпением ждала момента – стать первым читателем.

Слава всегда чутко и с благодарностью прислушивался к моим советам и замечаниям, однако не всегда во всем соглашался. Мы могли подолгу обсуждать тот или иной эпизод его очередного произведения.

Я была счастлива, когда могла раствориться в муже, в его литературном мире. А он очень переживал за нашу Родину, за нашу историческую литературу, говоря, что «у кого оплеванное прошлое, у того неясное и будущее».

Известный петербургский писатель Игорь Куберский очень точно охарактеризовал его: «Слава оказался человеком, фантастически преданным теннису. Он жил теннисом и литературой и преуспел там и там. У него было много талантов – он мастерил мебель, прекрасно готовил, стал отличным профессиональным фоторепортером, работал на многих престижных международных теннисных турнирах. И главное – собственными руками построил свой дом. Он был из той породы людей, которые постоянно в действии, он всегда горел тем, чем занимался в данный момент, всегда был занят и заряжен на результат. Он был включён в жизнь на все сто или, может, на все триста процентов. Он был из тех, кто сам себя сделал. При этом больше всего он ценил собственную свободу. Потому никогда нигде не служил и занимался исключительно тем, что лично ему было интересно. Это мало кому удаётся. А у него получалось».

Как же всё это точно подмечено.

Помню, с каким упорством и азартом Слава осваивал в 1995 году свой первый компьютер, подаренный братом Андреем.

Когда мы начали жить вместе, по его просьбе я ушла с работы и стала сопровождать во многих поездках. А их было не мало! Более 120 аккредитаций на престижные профессиональные теннисные турниры, где работал в качестве пишущего и снимающего журналиста. Принимал участие как спортсмен в чемпионатах мира среди журналистов. Многократно был автором идеи, соорганизатором и участником теннисных турниров.

В 1987 году, преодолев все препоны советского времени, вместе с Борисом Брилем (зав. отделом физической культуры Приморского района) ему удалось построить в посёлке Лахта общественный спортивный комплекс с двумя теннисными кортами, гимнастическим городком и хоккейной коробкой. Сегодня это можно назвать гражданским подвигом! А тогда он просто считал важным для себя и посёлка делом.

В 2010 году Вячеслава Шорикова наградили «Русским Кубком» в номинации «Журналист года». В своей ответной речи он сказал: «Я живу в Лахте, моим соседом был Евгений Кудрявцев – 17-кратный чемпион СССР. Когда я туда попал, то сразу понял, что ничем другим, кроме тенниса, заниматься в этой жизни не буду… Я счастлив, что мне всю жизнь довелось заниматься любимым делом. А больше всего я люблю играть в теннис, писать о теннисе, снимать теннис, что-то придумывать и организовывать, связанное с теннисом, привлекая к этой игре всё больше и больше людей».

И это было действительно так. С 2020 года организаторы турниров «St. Petersburg Open» учредили номинацию для журналистов имени Вячеслава Шорикова.

Наш дом был наполнен атмосферой и разговорами о теннисе и литературе! Все окружающие нас люди были преданы либо одному, либо другому.

Каждое утро Слава вставал в пять утра и занимался литературным трудом как минимум до десяти. Затем обращался к хозяйству: выращивал английский газон, ставил забор вокруг дома, пристраивал летнюю террасу в саду, разрабатывал и лично проводил систему канализации, а иногда мастерил двери или мебель для дома. Обожал колоть дрова и складывать их в ровную поленницу. А ещё он любил сам стряпать рыбные пироги и готовить пельмени, осваивать приготовление новых блюд, солить и вялить на чердаке рыбу, собирать грибы, охотиться и рыбачить (десять сезонов на Байкале), общаться с животными и птицами. Радовался, когда приезжали погостить родные с Урала. Всегда ждал и был счастлив, когда приходила любимая дочь Ольга. И особенно любил, когда в доме часто появлялись наши внуки, а их четверо – Лиза, Артём, Арина и Вика. По-родственному относился к моему сыну Владу и его жене Лене, их дочерям Арине и Вике, а также моей маме Валентине Петровне. А ещё он любил, когда мы вместе гуляли по берегу Финского залива, путешествовали по разным городам и странам, когда вместе работали на теннисных турнирах, ходили в театр или кино, вместе готовили и строили.

В своей книге Слава написал: «У счастливого брака есть один существенный недостаток – время летит слишком быстро». Я полностью с этим согласна, мы прожили вместе двадцать шесть счастливых лет, и если бы судьба подарила нам еще столько же, я думаю, что и этого времени нам всё равно бы не хватило.

Вячеслав Шориков ушёл из жизни 19 января 2020 года, но оставил нам свою душу. Она в его произведениях, в репортажах и фотографиях, в нашей памяти и, конечно же, в новом предлагаемом читателям издании его книги «Записки по утрам».

Галина Шорикова

Записки по утрам

Не знаю профессионального литератора или журналиста, который бы не вёл дневниковых записей, просто каких-то заметок.

Я обыкновенно делаю это по утрам. Что-то вроде разминки перед «настоящей» работой. Внимательно перечитав накопленное за годы и сделав необходимый отбор, пришёл к выводу, что некоторые вещи вполне достойны публикации отдельным форматом.

Так появились «Записки по утрам». И лишь одно замечание: составляя композицию из «записок», я намеренно не придерживался хронологического порядка.

* * *

В далёких уже восьмидесятых прошлого века я был учеником Литературной мастерской при Союзе писателей Ленинграда. Эта мастерская существовала с единственной целью – помочь талантливым молодым литераторам стать настоящими профессионалами и в перспективе пополнить славные ряды членов Союза.

Занятия в мастерской проходили раз в две недели в бывшем особняке графа Шереметева на улице Воинова (ныне вновь Шпалерная), где в те поры располагалось Ленинградское отделение Союза писателей СССР.

Тут надо заметить, что особняк на Шпалерной представлял собой настоящий писательский клуб. Понятное дело, что там был и ресторан. Его стены украшали резные деревянные панели чёрного цвета, а за столиками по вечерам собиралась разнокалиберная литературная публика. Не ошибусь, если замечу, что всё самое интересное происходило именно в ресторане.

Но при этом немало любопытного и занимательного происходило и в других комнатах и залах старинного особняка, где многое из обстановки сохранилось со времён хозяина-графа.

Так, однажды я присутствовал на творческой встрече с писателем Даниилом Граниным. Отмечу сразу, Даниил Александрович на тот день, безусловно, олицетворял собой величие не только ленинградской, но и всей советской литературы.

После того как Мэтр подробно рассказал о своих завершённых и незавершённых творческих планах, наступило время традиционных вопросов и ответов. Задал свой вопрос Мэтру и я. Дословно это прозвучало так:

– Даниил Александрович, что вы думаете о проблеме молодых ленинградских писателей?

Для тех, кто о временах советской власти знает только по рассказам пап и мам, дедушек и бабушек, поясню, что «проблема молодых писателей» существовала реально хотя бы потому, что средний возраст тех, кого принимали в Союз писателей в 80-е годы прошлого столетия, равнялся 55 годам от роду. Мне же в ту пору, замечу, было тридцать с хвостиком.

А ответ Даниила Александровича на мой вопрос прозвучал в неподражаемой гранинской манере – с усмешкой на поджатых тонких губах и прищуром небольших, умных и лукавых глаз – так, словно он сплюнул шелуху семечки:

– Будь моя воля, я бы этих «молодых писателей» в детских кроватках душил!..

Любопытно, что эта «шутка» и ныне звучит у меня в ушах, когда мне напоминают, что был такой писатель Даниил Гранин. Мало того, от души радуюсь за нынешних молодых писателей. Ведь они пишут, что хотят. Издают, что хотят. Живут, где хотят. Не ползут на животе ни в какие творческие союзы, а большинство из них не заставить читать книги Даниила Гранина даже за деньги.

* * *

В разгар перестроечной эйфории, когда все мы с поразительным для мирного времени энтузиазмом отряхивались от советского прошлого, я зарабатывал на вполне благополучное существование, давая уроки тенниса. Одной из моих учениц в ту пору была итальянка по имени Стефания, владевшая русским едва ли не в совершенстве. Молодая привлекательная уроженка Апеннинского полуострова работала в СП (совместное предприятие, кто не знает).

Обычно после урока мы сидели в «Риме». Это было ленинградское кафе на Петроградке, не менее знаменитое, нежели «Сайгон» на Невском.

Как-то Стефания, слушая, как я, чуть ли не захлёбываясь, восторгаюсь переменами, что от края до края охватили СССР, ввинтила сигарету в дно пепельницы и сухо заметила:

– Дорогой Слава, вот увидите, большинство из вас будут вспоминать социализм как действительно светлое вчера. Это случится, когда вы узнаете рыночную цену на дома и квартиры, на газ, электричество, воду. Столкнётесь с платным образованием и медициной, включая налоги. Будете всю или почти всю жизнь, точно муха, барахтаться в паутине банковских кредитов. Иными словами, столкнётесь лицом к лицу со всеми прелестями жизни в условиях западной цивилизации…

* * *

Один мой знакомый литератор как-то заметил глубокомысленно, мол, тысячелетиями литераторы пытаются изображать занятия любовью. И что самое любопытное – обыкновенно получается либо эротика, либо порнография. И лично он не может назвать автора, у которого вышло нечто реально художественное.

* * *

Как-то один коллега в пресс-центре «Кубка Кремля», глядя на моё обращение с компьютером, шутливо заметил:

– По-моему, у тебя с этой штукой вполне возможны интимные отношения.

– Неправда! – серьёзно парировал я. – Хотя бы потому, что у меня стойкая гетеросексуальная ориентация.

* * *

Начало 80-х. Советская интеллигенция о «переменах» ещё только мечтала. Однажды я был в компании творческих работников, где очень остро обсуждался национальный вопрос. Вдруг один талантливейший, но мало кому известный писатель тихим таким, но твёрдым голосом произносит:

– Моя кровь – нечто вроде гремучей смеси. Поэтому с гордостью отношу себя к национальности, которая называется «сам по себе».

Думаю, что так могут сказать большинство россиян, в том числе и те, кто рвёт на себе «последнюю» рубаху и говорит исключительно националистическими лозунгами.

* * *

Однажды я случайно подслушал, как одна моложавая дама рассказывала другой моложавой даме о собственном муже. Тот в свои пятьдесят с гаком удивлял близких и друзей тем, что всё свободное время посвящал занятиям гимнастикой.

– Я тоже удивлялась, – сказала дама, – пока не застала мужа, когда он сам себе делал минет…

* * *

В нескольких сотнях шагов от моего дома располагается мотель «Ольгино». В советские времена это было моё любимое место, где в баре или ресторане я отвлекался от тягот обыденного существования.

Чаще всего заходил в бар «под лестницей». Там за барной стойкой меня встречал улыбающийся полноватый мужчина лет под тридцать в чёрном фартуке с вышитой поперёк надписью «Володя». Над головой Володи висело предупреждение «Персонал чаевых не берёт».

Я заказывал бутылку «Рябины на коньяке», кусок мяса гриль с жареным картофелем, бутылку Pepsi и чашку кофе. Стоило всё это советское великолепие ровно четырнадцать рублей. Я давал пятнадцать и отказывался от сдачи. Володя при этом благодарно улыбался.

Частенько в баре я наблюдал молодую красивую женщину. Как я правильно понимал, она успешно подрабатывала в мотеле на карманные расходы да заодно дополучала то, что недополучала от мужа.

Однажды утром «молодая и красивая» возвращалась домой. Управляя новеньким красным «жигулёнком», не вписалась в поворот. Врезалась в телеграфный столб как раз напротив нашего дома. И разбилась насмерть.

В тот же вечер место гибели посетил муж. Похлопал по изуродованному столбу и глубокомысленно заметил:

– Нет, это не случайно. Анжелка так любила всё, что крепко стоит…

* * *

Однажды я провёл неделю в глухой тайге, что окружает озеро Байкал с бурятской стороны. Провёл на пару с бывалым охотником Валерой Афанасьевым из Гремячинска. Это был молодой человек, про которого рассказывали, что он дружит с охотничьим ружьём лет с четырёх-пяти. Однажды ему довелось охотиться на уток вместе с чемпионом мира по стендовой стрельбе. Так вот, охота на спор закончилась тем, что Валерий десятью выстрелами сбил девять уток, а чемпион – только семь.

Ко всему прочему Валерий Афанасьев, уже по моим наблюдениям, отличался ещё и необыкновенной смелостью и при этом – величайшей осторожностью и предусмотрительностью.

На мой вопрос, кто в лесу есть самый опасный зверь, бывалый охотник, не задумываясь, ответил:

– Человек.

* * *

Историк отечественного тенниса Борис Иванович Фоменко живёт под Москвой, в Мытищах. Его энергетике, бодрости, творческим подвигам может позавидовать большинство юношей, которых я знаю.

Однажды я гостил у Бориса Ивановича в Мытищах. Это было в ноябре 2013 года, когда приезжал на юбилейную церемонию «Русского Кубка». Сидим на кухне, пьём чай, делимся последними жизненными впечатлениями.

– Как-то приезжаю в Москву по делам, – рассказывает Борис Иванович. – Еду в метро. Неожиданно замечаю, что напротив сидит молодая привлекательная дамочка. И смотрит на меня явно оценивающим и любопытным взглядом небесно-голубых глаз. Глянул на часы – время к полудню. Тут же возникает мысль: а не пригласить ли дамочку на ланч? Перекусим в хорошем ресторане, познакомимся поближе, а там видно будет. Только было раскрыл рот, как дамочка встаёт и извиняющимся тоном произносит: «Садитесь, пожалуйста…»

Я моложе Бориса Ивановича без малого на десять лет, но у меня тоже есть похожая история. Стою в очереди в Сбербанке и громко возмущаюсь, что операционистки работают, точно улитки. Тут одна не выдерживает и с ехидцей напоминает мне: «Вы же пожилой человек, куда спешите-то?»

И ещё история. Играю в теннис в элитарном санатории «Белые ночи» под Сестрорецком. И не просто играю, а, как обычно, «бьюсь». Причём иные из соперников годятся мне в сыновья или даже внуки. После проведённых на корте трёх часов с гаком чувствую, что вот-вот упаду в обморок.

На корты прибегает доктор, снимает кардиограмму, ничего катастрофического не обнаруживает, после чего замечает: «Вячеслав Фёдорович, почаще заглядывайте в паспорт! А то ведёте себя как пацан…»

* * *

Я тогда работал на Свердловской киностудии. Наша киногруппа во главе с известным советским режиссером, заслуженным деятелем искусств РСФСР, народным артистом РСФСР Ярополком Лапшиным находилась в экспедиции в Ленинграде – снимали эпизоды «Приваловских миллионов» в студийных павильонах Ленфильма.

Зима 1972-го. Точнее, 23 февраля. Гостиница «Выборгская». Собрались в директорском номере, чтобы в узком кругу, по-семейному, отметить «мужской» праздник.

Все уже давно сидели за накрытым столом, выпивали, звенели вилками и ножами, выясняли, кто кого «уважает», и тому подобное. Обычные киношные посиделки.

Неожиданно раздаётся стук в дверь, после чего на пороге появляется народный артист СССР Владислав Игнатьевич Стржельчик. Этого актера, не побоюсь возвышенных слов, любила и обожала вся страна. Уж очень редкий для советского кино был типаж. Благородная аристократическая внешность. Умнейшие глаза. Приятный чистый баритон с прононсом. Безупречное интеллигентское поведение. Говорю так с уверенностью, потому что имел удовольствие наблюдать Владислава Игнатьевича на протяжении всего периода съёмок «Приваловских миллионов», где он великолепно сыграл Александра Павловича Половодова.

Немая сцена продолжалась недолго. Хотя было очень странным и необычным, что к нам в тесный гостиничный номер, да ещё и в праздничный день заглянул актёр, на которого все, включая режиссёра Ярополка Лапшина, смотрели исключительно снизу вверх.

Великий актёр вписался в нашу компанию с удивительной лёгкостью и непринуждённостью, как умел только он. И тут выяснилось, что среди нас Владислав Игнатьевич единственный настоящий солдат безо всяких там оговорок. Был участником ВОВ. Попал на фронт прямо со скамьи театральной студии. Воевал на Ленинградском фронте. Имеет боевые награды.

Понятное дело, с появлением Владислава Игнатьевича наша банальная пьянка удивительным образом превратилась в задушевное, весёлое, искреннее и действительно праздничное застолье. С песнями, с шутками, с анекдотами, с разными смешными и не очень воспоминаниями.

Было уже далеко за полночь, когда я осмелился и спросил Владислава Игнатьевича, а что такое везение на фронте?

Великий актёр слегка изменился в лице, посерьёзнел и даже помрачнел. Лично мне показалось, что он раздумывает, отвечать на вопрос или нет. Потом, окинув притихшую «публику» глазами, начал рассказывать, как однажды на их участке фронта было редкое затишье. Погода ни к чёрту. Холодно. Ветрено. Стеной валит снег. А он на пару с ещё одним, таким же, как он, совсем молоденьким солдатиком располагаются спина к спине и долбят мерзлую землю сапёрными лопатками. И тут, как водится, совсем неожиданно раздаётся характерный звук летящей мины…

– Я даже ойкнуть не успел, как ухнуло совсем рядышком, – тихо произнёс Владислав Игнатьевич. Пауза. – Оглядываюсь – моего напарника точно и не было, – и уже совсем тихо: – А на мне ни царапины…

Не знаю, как у других, у меня же тогда – мурашки по коже. Причём до сих пор, когда вспоминаю тот памятный вечер в гостинице «Выборгская».

Хотя столько лет прошло.

* * *

После института я работал в кино. Зная, что рано или поздно мне всё равно предстоит служба в армии, решил, что лучше рано. Пошёл в военкомат и сказал, что на все сто процентов готов отдать долг горячо любимой Родине.

Попав в «учебку» под родным городом Свердловском, подрался со старшиной, и был по-тихому отправлен дослуживать в батальон железнодорожных войск, что стоял на берегу славного Амура под городом Свободным.

В батальоне выяснилось, что с командиром нас двое, у кого есть высшее образование. Именно поэтому мне предложили занять вакантную должность писаря. Благо, я был человеком реально грамотным и к тому же оказался очень способным к оформительству всяческой наглядной агитации.

В батальоне под Свободным я столкнулся с бытом, который даже представить себе не мог. Казарма представляла собой невысокий железный ангар, более подходящий для содержания в нём не человека, а чего-нибудь реально неживого, например разной военной техники на колесах или гусеницах. Но самым удивительным из всех капитальных батальонных сооружений оказалась столовая. Построена она была (точнее, не достроена) из белого силиконового кирпича. Окна столовой были заколочены досками, пол внутри был земляной, а отапливалась она теплом, которое шло из кухни.

Теперь о том, как в этой столовой кормили. Во-первых, я три дня потратил на то, чтобы раздобыть столовую ложку. Никак не получалось, пока ложкой, точно медалью, меня не наградил старшина. «Почему сразу не дал?» – спросите вы. Да потому, что в армии принято, если чего-то нет, но очень надо, солдат должен это «чего-то» добыть. Именно «добыть», хотя есть и более употребляемый и точный синоним – спиздить. В силу интеллигентского происхождения на «спиздить» я был просто не способен. И когда старшина это понял со всей для него очевидностью, ложка оказалась у меня за голенищем сапога. За что старшине я всегда был, есть и буду благодарен.

Во-вторых, несказанно удивляла собственно процедура приёма пищи. Ты приходишь в столовую, где, к примеру, уже обедают сослуживцы из других рот. Подходишь к любому солдату, который пьёт чай, и говоришь: «Чашку забил». Под «чашкой» подразумевалась глубокая алюминиевая миска, из которой обычно едят первое и второе. Это я к тому, что алюминиевых кружек для чая или другого питья просто-напросто не было. Если в ответ говорилось «чашка забита», то приходилось идти дальше, пока не услышишь положительный ответ.

Теперь вы можете спросить, а как это – пить чай из миски, в которой уже побывало сначала первое, а затем и второе блюдо? Хитрость заключалась в том, что после второго блюда надо было плеснуть в миску немного чая и, взяв миску за края, покачивать её до тех пор, пока остатки, к примеру, каши со стенок миски не выпадали в осадок. После чего этот мутный осадок выплескивался через плечо (пол был земляной). Затем вы из этой миски пили чай, а затем отдавали «чистую» миску следующему проголодавшемуся сослуживцу.

Когда после службы я вернулся домой в город Свердловск, то как-то рассказал о своём солдатском быте отцу. Тот выслушал меня очень внимательно, слегка задумался, потом как отрезал: «Сынок, это вражья клевета на нашу Советскую армию. Никогда и никому об этом не рассказывай». После чего заметил, что лично он с таким свинством даже на фронте не сталкивался. Что уверен, случись у них там, на фронте, что-то подобное, то всех командиров без исключения в буквальном смысле разжаловали бы. А кое-кого и в штрафбат бы отправили. И это было бы не самое строгое наказание.

Впрочем, тут я оговорюсь: хотя я и вырос в благополучной семье, где чистота, порядок и прочее поддерживались самим жёстким образом, бытовые трудности в армии меня хотя и озадачивали, но отнюдь не смущали. А вот недолеченный триппер, который я подхватил перед службой в СА по ходу развесёлой киношной жизни, очень даже всерьёз омрачал мою армейскую жизнь вплоть до дембеля.

И великое благо, что дома, в Свердловске, я познакомился со знаменитым свердловским специалистом Зинаидой Трофимовной (фамилию, к сожалению, не помню), которой было за восемьдесят и которая (в отличие от врачей Белогорского военного госпиталя) очень грамотно, эффективно и окончательно поправила моё пошатнувшееся интимное здоровье, причём в самые короткие сроки.

* * *

Был когда-то знаком с известным советским хоккеистом по кличке Бивень. Однажды в Канаде он забил великолепную шайбу в ворота «Филадельфии Флайерс» аж с синей линии. Талантище редкий. И личность удивительная. Ни от кого не скрывал: «Я родился в семье, где пить, курить и говорить начинали одновременно». Женился в своё время на чемпионке мира по настольному теннису, девушке, получившей традиционное еврейское воспитание.

Как-то сидим в сауне знаменитой на весь Урал детско-юношеской хоккейной школы «Спартаковец», крепко выпиваем, делимся рассказами о походах «на сторону», а Бивень, с поднятым вверх указательным пальцем, внушает нам, точно священник с амвона:

– Истинно говорю вам, семья – это святое!..

* * *

В команде директора съемочной группы фильма «Приваловские миллионы» (1972) Евгения Корепанова я ходил в «специалистах» (мне тогда было 22) по работе со знаменитыми актерами, которые снимались в нашей картине. Как правило, именно мне давались поручения, связанные со встречей или проводами той или иной кинозвезды, неформальным общением и тому подобное.

Однажды я был в командировке в Москве. Побывал в гостях у народных артисток Людмилы Хитяевой и Людмилы Шагаловой. Знаменитейшие тогда кинозвёзды встречали меня как близкого и родного им человека – с угощением, с разговорами не только по делу, но и просто за жизнь.

Возвращаюсь в гостиницу «Россия», начинаю собирать сумку с вещами, чтобы отправиться в аэропорт. И тут раздается телефонный звонок. Директор картины сообщает, что в Москве я должен задержаться. Режиссёр-постановщик Ярополк Лапшин просит, чтобы я сходил на ближайший спектакль в театр «Ромэн» и присмотрел молодую цыганку для эпизодической роли.

На следующий день иду в театр и во все глаза наблюдаю, что происходит на сцене. Теперь уже точно не помню название спектакля (по-моему, это был «Мы – цыгане»), но отлично помню, что незамысловатый сюжет из таборной жизни то и дело перебивался песнями и танцами.

Не забывая, что в театре я всё-таки нахожусь по делу, обращаю внимание на молодую артистку, которая поражает меня необычной внешностью, пением низким голосом, берущим за душу, и умением танцевать так, что хоть сам в пляс пускайся.

Спрашиваю соседа по креслу про фамилию артистки, на что он округляет глаза и чуть ли не возмущается, мол, как это возможно не знать Соню Тимофееву! Ведь это именно она пела за Светлану Тома в фильме «Живой труп» романс «Не вечерняя».

Сразу после окончания спектакля отправляюсь за кулисы, нахожу Соню Тимофееву, представляюсь, после чего мы договариваемся, что она прилетит на пробы следом за мной.

Соня прилетела в Кольцово поздним утром, и сразу из аэропорта мы отправились на студию, где я и представил артистку режиссёру-постановщику. Ярополк Лапшин внимательно обсмотрел кандидатку на роль своими прищуренными умнейшими глазками, хмыкнул и распорядился, чтобы не только Соня отправилась на грим, но и… я. Видя, что я несколько озадачен, режиссёр-постановщик сказал буквально следующее (Соня уже вышла из павильона): «Слава, выбор-то ваш – вот и подыграйте…»

И я подыграл. В итоге Соню утвердили на роль безо всяких оговорок – она понравилась не только режиссёру-постановщику, но и всей группе без исключения.

В этот же день, за полночь, Соня должна была улететь обратно в Москву. Так что сразу после окончания проб мы отправились в гостиницу «Большой Урал», где был заказан номер, чтобы артистка смогла перед вылетом хоть как-то отдохнуть. В номере я хотел было попрощаться с Соней до вечера, но она остановила меня словами, сказанными тоном приказа: «Слава, давай-ка вместе покушаем». После чего прибавила фразу, сказанную шутливо: «Ты же не зря на меня глаз-то положил… тогда ещё… на спектакле…»

Наш обед, заказанный в номер из гостиничного ресторана, плавно перетёк в ужин.

Дело молодое, я тогда любил выпить, предпочитая грузинский коньяк. Когда мне от выпитого любимого напитка стало совсем хорошо, я попросил Соню спеть. В итоге получилось что-то вроде небольшого концерта, который, по моей же просьбе, Соня завершила исполнением знаменитого цыганского романса «Не вечерняя».

Не помню что, но что-то заставило меня подняться из кресла, распахнуть настежь двери и выйти из номера. Каково же было моё удивление, когда в коридоре я увидел с дюжину постояльцев – стояли, будто оцепенев. Когда же в дверях появилась Соня, грохнули аплодисменты!

Обо всём этом я вспомнил, прочтя недавно в Internet, что «Соня Тимофеева пела во Франции, Америке, Италии. На одном из концертов с ней захотел познакомиться сам Лучано Паваротти. Предложил певице спеть с ним вместе в Милане. Ее низкий тембр голоса, как нельзя лучше подходил певцу. После выступления за Соней Алексеевной приехала машина, и её в концертном платье привезли в оперный театр Ла Скала (Милан). Вместе с итальянским тенором они спели романс “Очи чёрные”, а после Лучано вручил цыганке внушительный пакет с деньгами и сказал: “Вы самая лучшая певица!”».

И ещё я прочёл фразу, которую считал собственной: «Кто хоть раз слышал в исполнении Сони Тимофеевой “Не вечерняя”, забыть певицу не сможет никогда…».

* * *

Один знакомый как-то поделился, мол, буду лежать в гробу. Если любимая женщина коснётся ласковыми пальчиками головки моего члена (там, где «уздечка») – уверен, я это почувствую!..

* * *

Узнаю о недавно рассекреченных данных, что президент США Джордж Буш-старший присылал в Россию «своего личного терапевта и главного кардиохирурга флота США», чтобы облегчить страдания хворающей Клавдии Васильевны Ельциной, престарелой мамы нашего президента.

Всё это напомнило мне 91-й год. К 60-летнему юбилею Бориса Николаевича Ельцина на одном из центральных телеканалов показывают документальный фильм. Одна из героинь фильма мать будущего первого президента России рассказывает, как однажды во время войны (жили Ельцины в уральском селе Бутки) они с Борей (сыну было лет десять-одиннадцать) зашли в сельский магазин, где отоварились по продуктовым карточкам.

– Когда вышли из магазина, Боренька меня и спрашивает: «Мама, а почему тёте перед нами дали на карточку сливочное масло, а нам дали маргарин?» Отвечаю: это потому, Боря, что мы люди простые, а эта тётя – начальники!

После чего, по рассказу Клавдии Васильевны, в их диалоге с сыном возникла продолжительная пауза, которую нарушил маленький Боря, признавшись с энтузиазмом:

– Мама, я буду начальником!

И вот такая деталь: больше мне на глаза никогда и ни на одном российском телеканале этот фильм не попадался.

* * *

90-е. Расцвет правления Бориса Николаевича Ельцина. После одного из его выступлений по телевизору записываю в дневнике:

«Если лгут все – от ребёнка, едва начавшего говорить, до убелённого сединами президента, то странно, что ещё возникают вопросы, куда мы идём и чем всё это закончится?»

* * *

Мне рассказывал об этом чемпион Олимпийских игр. Лежал он как-то в постели с молодой женой, и та начала доставать его упрёками – чёрствый, невнимательный, слишком фанатично предан любимому виду спорта и так далее.

Чемпиону это всё надоело, и он в шутку посоветовал жене перечитать сказку Пушкина о рыбаке и рыбке. Жена демонстративно покинула супружеское ложе, взяла с полки нужный томик великого пиита и ушла в другую комнату.