Текст книги "Пани Зофья. У вас колесо отвалилось"

Глава 2

С Хенриком я познакомилась в декабре 1970 года. Я тогда была молодая и красивая. Познакомилась я с ним в свой первый рабочий день, и он сразу произвел на меня впечатление приятного молодого человека с интересами. Хенрик, служивший тогда в звании мичмана, уже начинал взбираться по ступенькам иерархической лестницы. В стране тогда дела обстояли совсем не так, как сейчас; военнослужащие были привилегированными людьми. Статус сводился не к деньгам, которых у всех было одинаково, а к знакомствам и тому подобным неофициальным связям. Я, неопытная секретарша, не очень-то понимала, что происходит вокруг, но неплохо разбиралась, кому из окружавших меня офицеров есть что сказать, а кому сказать нечего.

Хенрик пригласил меня выпить кофе в казино. От удивления я отказала, но подружки меня убедили, что я совершаю ошибку. Такие свидания – не бог весть что, а неплохо было бы время от времени появляться на людях с молодым мичманом. И когда Хенрик снова пригласил меня, я согласилась. Теперь, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что казино называлась самая обычная пивная, но тогда встречались в основном там. Тем больше я удивилась, а под конец и разозлилась, когда Хенрик не явился. Я ждала его минут пятнадцать – худшие четверть часа, какие мне на тот момент довелось пережить. Четверть часа, исполненные стыда и смущения. Тогда-то все и началось. В казино вошли несколько моряков. Они ходили от столика к столику и сообщали сидевшим там офицерам какую-то информацию. Те, вне зависимости от того, были они с женщиной или одни, сразу становились серьезными, обменивались с матросами парой коротких фраз, после чего вставали, кланялись своим спутницам и быстрым шагом покидали казино. Я не знала, о чем речь. Матросы подошли и ко мне, и я испугалась. В голове у меня пронеслось: «война».

– Зофья Кристошик? – спросил красивый молодой человек в отвратительно сидевшем мундире.

– Да, – ответила я.

Я хотела улыбнуться, но так удивилась, что лицо мое, наверное, превратилось в какую-то непривлекательную странную гримасу.

– Мичман Хенрик Вильконьский нижайше просит прощения за то, что не может явиться на свидание. Его срочно призвали в часть, – объявил молодой человек.

У меня подкосились колени. С минуту я не могла двинуться с места, а потом на ватных ногах пошла к выходу. Надо было предупредить родителей.

На улице было подозрительно спокойно. Я со всех ног бежала по обледеневшему тротуару, оскальзываясь в нарядных сапожках на каблуках.

Увидев меня, папа и сам испугался. Оказывается, он уже все знал и объяснил мне, что произошло.

– По радио вчера передали, что правительство собирается поднять цены на продовольствие на двадцать три процента, – объяснил он, сидя за кухонным столом в своих огромных очках. – Это значит, что простой человек едва ли будет в состоянии сводить концы с концами. Люди требуют отменить повышение, требуют сменить руководство партии.

– А зачем мобилизуют военных?

– Хотел бы я знать. Как бы то ни было, я запрещаю тебе встречаться с этим молодым человеком, – заключил отец.

***

Как же мне их не хватало в самые трудные минуты – Хенрика и папы. Они бы знали, что делать. А я – нет. Я хотела бежать, но было уже поздно.

От входных дверей донеслось «тук-тук», а потом «бах-бах». Я понятия не имела, кто стоял по ту сторону, однако знала одно: кто бы там ни был, этот человек вот-вот обнаружит меня в чужой квартире, где на унитазе сидит покойник, из груди которого торчит рукоятка ножа. Я чувствовала, что проиграла. Мне не хватало воли к победе, я не могла собраться и придумать, как объяснить, что я здесь делаю. Что ж, надо отдаться на милость судьбы. Я открыла дверь.

– Здравствуйте, – сказал гигант с топором в руке и в каске на голове.

– Вы так на дверь набросились, что и покойника разбудите.

– Извините. Мы насчет задымления. У вас все нормально? Вы хорошо себя чувствуете?

– Хорошо. Вот бы раньше такой здоровяк пришел – он бы мне очень пригодился. Все мужчины одинаковы. Когда они нужны, их не сыщешь. Зато когда хочется побыть одной, они так и ломятся.

– Здесь еще кто-нибудь живет? – спросил пожарный.

– Да. Один безногий… В смысле – жил, потому что, видите ли… как бы это выразиться? Больше не живет.

И я посмотрела на пожарного. Вроде добродушный. Я с минуту раздумывала, не попросить ли его, чтобы он меня не выдавал, но решила, что это ни к чему. Какой-нибудь зануда-полицейский допросит его и дознается правды.

– Простите за беспокойство, – на автомате забарабанил пожарный. – Не открывайте, пожалуйста, окон, пока дым не рассеется.

Он поклонился и пошел стучаться дальше. Я в удивлении стояла на пороге, чувствуя себя невидимкой. Я могла бы сбежать с места преступления незаметно, и меня никто бы не заподозрил. Могла бы вытащить из покойника большой окровавленный кухонный нож и размахивать им у пожарного перед носом, а он наверняка решил бы, что оторвал меня от нарезания печенки.

– В четвертую не стучитесь, там никого нет, – крикнула я пожарному. – Может, видите – там дверь еле держится. Еще сломаете.

– Вы уверены?

– Как в том, что сейчас разговариваю с вами, – с этими словами я скрылась в квартире безногого.

Мало-помалу ко мне вернулось присутствие духа. Я решила подождать, пока суета во дворе и на лестничной площадке не уляжется. Нельзя, чтобы меня еще кто-то увидел. Занятый по горло пожарный оказался неопасным, но рисковать снова было бы слишком легкомысленно. Я ведь угрожала безногому смертью, да еще в присутствии полицейского. И вот безногого нет в живых, а я обшариваю его квартиру. Не надо быть Агатой Кристи, чтобы сообразить, что в случае неудачи я гарантированно угодила бы в круг подозреваемых.

Подстрекаемая любопытством, я подошла к окну. Во дворе, как это часто бывает в жизни, образовалось много шума из ничего. Над нашим небольшим двориком висел белый дым; ему было некуда деваться, и он медленными клубами расползался по пространству между домами. Внизу угадывались лишь очертания фигур; их там суетилось на удивление много. Люди нервно сновали туда-сюда в разноцветных отсветах мигалок. Вот именно. Многовато иллюминации для одной пожарной машины. Пожарные как будто привезли с собой диско-шар вроде того, что висел в гарнизонном казино. Я напрягла взгляд и рассмотрела машину скорой помощи. Что-то не так; надо бы узнать, в чем дело, но сначала следует прибраться. Матерь Божья, сколько же я должна была оставить здесь отпечатков пальцев! Похоже, меня ждет генеральная уборка. Убираться в такой конюшне мне еще не приходилось, но никто и не обещал мне легкой жизни.

Я высунула голову в коридор. Никого. Стиснув пальцы на рукоятке тележки, я живо посеменила к себе. Дома я надела фартук и старые шлепанцы. Взяла несколько тряпок, жидкость для мытья – ту, что похуже, из гипермаркета. Как же мне ее было жалко. Но что поделаешь. На руки я надела перчатки – не хозяйственные, таких у меня не было, они слишком дорогие. Своей единственной парой я пользуюсь уже много лет, когда крашу волосы. Нет у нас тут богачей, которым по карману красить волосы в парикмахерской. К тому же парикмахерши страшные болтушки. Одна такая, я у нее была несколько лет назад, когда собиралась на новогоднюю вечеринку в клубе для пенсионеров, так меня заболтала, что я еле успела на танцы. Еще немного – и я встретила бы Новый год в парикмахерской, с краской на голове, слушая слезливые любовные истории молоденькой парикмахерши. Я тогда слишком долго просидела с краской на волосах, и цвет вышел такой насыщенный, что в клубе меня не все узнали. Кое с кем из подружек пришлось знакомиться заново.

Я снова выглянула в коридор. Все спокойно. Соседи наверняка с увлечением следят за тем, что происходит во дворе. Пожарные, «скорая». Хе-хе, такого кино в нашем доме давно не показывали. Минута – и я снова в квартире безногого. Раз-два, засучила рукава и взялась за работу. Какой же тут грязный пол. Я решила не полоскать тряпку слишком часто – мне же нужно не навести чистоту, а всего-навсего ликвидировать следы. Я когда-то смотрела такое кино по телевизору. А может, и не по телевизору. Не помню, где смотрела, но там тоже ликвидировали следы. Осталось только протереть пистолет – и дело сделано. Зря я потратила на мытье такую хорошую жидкость. Непорядок. Надо посмотреть, нет ли у безногого какого средства в ванной, я бы тогда компенсировала себе убыток.

Я обтерла ручки дверей, шкафчиков, ящиков, оконные шпингалеты, перемыла стаканы, бутылки – все, до чего дотрагивалась. Да, времени я потратила немало, но это же дело первостепенной важности. Посуда вымыта, протерта и прибрана так, что безногий может гостей приглашать. На поминки, естественно.

Закончив, я так же быстро и незаметно ретировалась. Многовато эмоций для одного дня. Да и бегать туда-сюда между квартирами мне тоже случалось далеко не каждый день. Я вернулась к себе, отдохнуть. Если бы меня застали в квартире с трупом, я бы наверняка влипла в нешуточные неприятности. Что подумал бы обо мне Хенрик? Я надеялась, что если он вдруг уже умер и попал в рай, то какие-нибудь неотложные дела помешали бы ему наблюдать за тем, что я тут вытворяю. Я славно справлялась все эти годы, и мне не хотелось бы запачкать свое доброе имя, а еще меньше мне хотелось бы оказаться замешанной в убийство соседа – бандита и алкоголика. Абсолютно не моя компания.

Я немного посидела на кухне. Вонь от сгоревшей кастрюли еще не до конца улетучилась. Я глубоко вздохнула. Вот наберусь сил – и надо будет разобраться в ситуации и узнать, какого черта примчалась «скорая». Может, кто из соседей не выдержал наплыва эмоций, и его пришлось забрать? Я взяла тележку, как будто я – пенсионерка, которая собралась в магазин, а не поджигатель, который решил вернуться на место преступления. Вниз я ехала на лифте, а зря. В кабину попало много дыма, вытяжки в лифте нет, а ездит он с остановками, и мне пришлось наглотаться гари. Неприятно и опасно. Когда я на первом этаже выходила из кабины, у меня слегка кружилась голова. Кто-нибудь послабее мог бы в такой ситуации и сознание потерять. К счастью, ко мне это не относится. Что за бездарь спроектировал лифт так, что во время пожара в него набирается дым! Я страшно разозлилась, хотя сама же и подожгла помойку.

Выйдя во двор, я даже подпрыгнула и захлопала в ладоши от радости. Какое впечатляющее зрелище! Чисто Грюнвальдская битва. Пожарные, парамедики, даже полиция. Никаких скучающих праздных зевак – все носятся как ошпаренные, все при деле.

– Уже известно, кто этот негодяй? – спросила я первого попавшегося полицейского.

– Отойдите, пожалуйста, – ответил полицейский и выставил руку, не пуская меня дальше.

– Я здесь живу, это и меня касается. И помойка загорелась тоже моя, я еще утром мусор выносила. Волнуюсь.

– Не мешайте, пожалуйста. Здесь реанимация.

– Минуточку. Что значит − реанимация? Я думала, вы поджигателя ищете. Вы что, поджигателя реанимируете?

– Мы пока ничего не знаем. Поджигателя еще не нашли.

– Ну, удачи. – Я усмехнулась, а зря.

– Но есть пострадавший. Вы его родственница?

– Да ну что вы! Я – родственница? Я ко всему этому не имею никакого отношения. Я в магазин иду. Вы что, тележку не видите? И помойку эту я вижу в первый раз в жизни. О чем вы вообще мне говорите? Пф! – фыркнула я на него.

Я подняла тележку, чтобы он ее разглядел и понял, что я всего лишь посторонняя, которая собралась по магазинам.

Что же здесь произошло, встревожилась я. Пострадавший? Родственница? О господи, а вдруг чей-нибудь ребенок увидел огонь и подошел поближе? Или играл возле помойки и не успел убежать? Нет! Только не это! Я же не переживу. Такого я себе никогда не прощу. Никогда.

Дети, правда, раздражают, и в большинстве своем они глупые. Некоторые с возрастом не становятся умнее, и из них вырастают такие же глупые, вызывающие раздражение взрослые. Наверняка какой-нибудь ребенок мог пострадать. В нашем доме жила только одна молодая пара, из первой квартиры. Они много лет пытались завести ребенка, она даже начала ходить к психологу. Я об этом знала, потому что они ссорились из-за счетов, которые выставлял психолог, а когда люди ссорятся, то говорят всегда громче, и слышно лучше. Ссоры – это хорошо, батарейки в аппарате на дольше хватает. Но когда выяснилось, что бесплодием страдает он, стало совсем плохо. Из чванливого гордеца он за несколько дней превратился в слабого малыша. На глазах съежился. Мне стало его почти жалко. Как они себя мучили! Попыткам не было конца. Не знаю, почему они так долго тянули с ЭКО. Может, дело в деньгах, но тогда мир еще не перевернулся с ног на голову, и правительство платило за ЭКО. Может, они были религиозными фанатиками. Не знаю. Как бы то ни было, я из третьих рук узнала, что она трижды была беременна. И после каждой неудачи она устраивала ему такой скандал, что слышно было на полдома. Уж она ему все припоминала. Даже то, что он чавкает, когда ест, хотя все знают, что он чавкал, еще когда они познакомились, и тогда ей это не мешало. Потом она просила у него прощения, и они начинали по новой. Так или иначе, но она в конце концов забеременела. Он с нее пылинки сдувал. Ездил по ночам то за виноградом, то за селедкой. Наверняка понимал, что еще одной неудачи он может и не пережить. Она или себя убьет, или его. В зависимости от настроения.

Это было четыре года назад. Ребеночек подрос. Пошел в детский сад. Не сильно красивый, не сильно умный, но чего еще ожидать, глядя на родителей. Особенно на папу. Однако каким бы тот мальчик ни был, вряд ли он сумел бы натворить столько, чтобы заслужить такую судьбу. Это невозможно. За четыре года не успел бы.

Я не выдержала. Подбежав к дверцам «скорой», я оттолкнула человека в красном комбинезоне и попыталась заглянуть в машину.

– Кто там? Покажите, кто там? – крикнула я, вцепившись в дверцы.

– Что вы делаете? Отойдите, пожалуйста! – запротестовал санитар. – Мы боремся за его жизнь.

Они не хотели меня пускать, а мне надо было все выяснить. Их больше, они сильнее. Я поставила на один из моих козырей – на хитрость.

– Пустите. Я его бабушка! – Я рвалась в машину.

– Да ну? – засмеялся санитар. – Какой он у вас большой.

– На бабушкиных харчах подрос! – ответила я не задумываясь.

Спасатель хотел отпихнуть меня, но у меня хватка-то сильная, и я вцепилась в дверцы «скорой» как клещ. Сила – результат многолетних тренировок в общественном транспорте. Тот, кто не в состоянии удержаться во время резких поворотов и торможений, рано или поздно раскроит себе голову. Держась за дверцы, я подтянулась и заглянула в машину.

Босая ступня с большими черными пальцами. Это не соседский ребенок. Они что, за дуру меня держат? А то я не знаю, как выглядит нога четырехлетнего малыша. Уж наверное, она не такая здоровая и обожженная.

– Это что? – выкрикнула я. – Там бомж какой-то!

– Может, хотите поцеловать внучка? – пошутил санитар.

– Очень остроумно.

Парамедикам удалось запустить бедняге сердце, он снова задышал. В такие минуты меня обуревает восторг.

– Просто какой-то бомж. Ну и прекрасно, – сказала я себе.

– Ну как вы можете так говорить! – вмешался врач, который как раз вылез из «скорой». – Он такой же человек, как вы и я.

– Я хотела сказать «бездомный», – поправилась я. – И не преувеличивайте наше с ним сходство. Куда вы его везете?

– На улицу Банаха. Вы его знаете?

– Я? Ну откуда? Ни в коем случае. Первый раз в жизни его вижу. Я в магазин иду. – Я подняла тележку. – Вы что, не видите?

Я еще раз потянула дверь «скорой» и увидела пострадавшего целиком. Стоящие дыбом лохмы и борода еще дымились. Лица я не разглядела – на него надели кислородную маску.

– Он выживет? – спросила я, глядя врачу прямо в глаза.

– Будет ясно, когда мы доставим его в больницу и обследуем, но прогноз хороший.

– Пожалуйста, отойдите сейчас же! – услышала я решительный голос.

Полицейский. Вот с ним цапаться не надо.

– Ну хорошо, хорошо. Чего вы такой нервный? Я же «скорую» не держу. Хотели бы – уехали бы. – Я отпустила дверцы и ретировалась.

Помимо грабежа и трупа в соседней квартире мне теперь приходилось думать и об этом бедолаге. Надо будет выбраться в больницу на Банаха, выяснить, выжил он или нет. Но это потом. Пусть его сначала подремонтируют.

Из-за всех этих дел у меня закружилась голова. Может, виноват дым, а может, у меня сахар упал. Я не помнила, когда ела в последний раз. Двор закружился вокруг меня. Я оперлась о стену. Никто не обратил на меня внимания. Один из пожарных разговаривал с полицейским, прочие укладывали снаряжение в машину. Им было чем заняться. «Скорая» включила сирену и уехала. Всё начало понемногу успокаиваться. Пора и мне прийти в себя.

Я вернулась домой совершенно без сил и решила прилечь буквально на минутку, отдохнуть. Потом я собиралась съездить в «Карисас», поесть супа. Готовят там не особенно вкусно, да и общество оставляет желать лучшего. Но когда мне не хочется ходить по магазинам и торчать на кухне, то я, бывает, заглядываю в их столовую.

Ничего у меня не вышло. Едва я успела улечься на диване и закрыть глаза, как меня разбудил сын.

Я посмотрела на него заспанными глазами. В юности он определенно был симпатичнее. Прямо хорошенький. Когда он родился, акушерка сказала, что жалко тратить такие длинные ресницы на парня. Он и правда был красавчик – а чему тут удивляться, если посмотреть на родителей. Но потом, как в жизни бывает, все изменилось. Он вбил себе в голову, что у матери ему плохо, самостоятельности захотел. Съехал и от великой самостоятельности перестал следить за собой. Как-то он попал в аварию на улице, недалеко от дома, где жил. Я, конечно, страшно перепугалась, но авария оказалась совершенно неопасной. Сын поправился, но как же я с ним тогда намучилась! Наверное, другого такого нытика во всей больнице было не сыскать. После этого происшествия сын окончательно махнул на себя рукой. Растолстел. Отрастил животик. Начал сутулиться. Стал какой-то неповоротливый, неуклюжий. Говорил, что после аварии у него все время все болит. А у кого не болит?

– Мам, а что у тебя с дверью? – обеспокоенно спросил сын.

– Ничего. Дверь как дверь. Сразу «что у тебя с дверью». Старая была, вот и развалилась. У других-то дети интересуются, как там родители. Двери им иногда ремонтируют или, если надо, меняют, а я что? Как есть, так и есть.

Сын закатил глаза и ушел на кухню, разбирать принесенные авоськи с продуктами. Сейчас опять рассует как попало, а мне потом убираться. Ну что за парень!

– Мам, если ты мне не скажешь, что случилось, я пойду к соседу напротив и так или иначе, а все выясню, – не отставал сын.

– Ну хорошо, хорошо. Меня немножко ограбили, – призналась я, чтобы он наконец отвязался, и тут же заговорила на другую, более увлекательную тему: – А знаешь, как у нас тут интересно! Во дворе пожар был, и пожарные приезжали, и «скорая»…

– Что?! Как ограбили? – Сын так завопил, будто это его обворовали.

Он примчался с кухни – в одной руке пучок редиски, в другой бутылка молока. Забавно он выглядел с таким продуктовым набором.

– Ограбили, и все. Делов-то. – Я пожала плечами, давая понять, что волноваться мне абсолютно не из-за чего, – и снова улеглась на диван. – И не кричи так, пожалуйста, а то у меня сейчас голова разболится, и тебе придется бежать в аптеку за порошком.

– И ты так спокойно об этом говоришь?! С тобой все в порядке? Когда к тебе вломились, ты была дома?

Сын подошел ко мне и стал как сумасшедший дергать меня за руку – наверное, хотел убедиться, что меня не изрешетили пулями.

– Не дергай меня! С ума сошел?

– Ты звонила в полицию? У тебя ничего не болит? Может, врача вызвать?

– Успокойся, сыночек, ничего у меня не болит. Из полиции только что были, да ничего пока не сделали. По-моему, такие кражи не представляют для них ни интереса, ни важности.

Сын внимательно слушал, выпучив покрасневшие глаза с набрякшими мешками. Занимается по ночам неизвестно чем, потом без слез не взглянешь. Я и то куда свежее выгляжу.

– Ты даже не спрашиваешь, что пропало? – удивленно спросила я. – Тебе не интересно?

– Я о тебе беспокоюсь. Вещи – это не так важно.

– Тебе легко говорить. Не тебя же обокрали.

– И то правда.

– Но ты не волнуйся, часть вещей я уже нашла.

– Как нашла? Ты о чем?

Ох, вот зря я это сказала. Надо себя контролировать, всего не говорить. Особенно если что-то натворила, не стоит болтать направо и налево. А то еще неприятностей наживешь.

– Да ничего особенного, – начала я. – Просто нашла эти вещи, и все.

– Как нашла? Где?

– Неважно. Их украли, я их нашла, и оставь уже меня в покое, – сухо сказала я. – Поесть бы приготовил, раз уж ты здесь. Хоть бутерброд. Господи, обо всем тебя надо просить. Я у тебя на глазах от голода умирать буду, а ты и не спросишь, не хочу ли я есть.

– Мам, а может, сходим куда-нибудь, поедим?

– В смысле – куда-нибудь? – Интересное предложение. – Я же не одета для выхода.

Я надеялась, что сын станет настаивать. Как-то он водил меня в красивый ресторан, где официанты были молодые и высокие. И почти одинаковые. В ресторане было темновато и потому не особенно приятно, но все официанты были в белых рубашках и фартуках – любо-дорого посмотреть. И бегали без остановки! Один на кухню – и другой тут же с кухни выходит. Да, вот это было зрелище. А сын даже не заинтересовался. Его вообще мало что интересует.

– А все же? – неуверенно спросил он.

– Ну ладно, ладно, не упрашивай. Ты так лебезишь, что жалость берет. Пойдем, раз уж ты так просишь, только дай мне минуту, я переоденусь. Ты меня от дела оторвал.

Я пошла в ванную – хоть причешусь. Посмотрелась в зеркало. Ну что ж. Чудес не ждите, раз у меня всего пара минут. Я поправила прическу, подкрасила губы. Может, мы опять поедем в тот ресторан, и там опять будет темно?

– Платить будешь ты, да? Раз уж приглашаешь… – спросила я. В наше время уверенности нет, потому что теперь если мужчина приглашает женщину на ужин, то ожидает, что она будет платить за себя.

– Да, мама, я заплачу, – заверил он.

Сын великодушно помог мне запереть дверь, закатывая при этом глаза и бормоча что-то себе под нос. Он все твердил, что нам надо серьезно поговорить и что такими вещами не шутят. Я не отвечала, потому что мыслями была уже в том ресторане, с красивыми официантами, и не хотела портить себе чудесные мечты скучной банальной ссорой.

Мы сели в машину сына. Он, как всегда, припарковался далеко, как будто не мог, как все люди, поставить машину в подворотне. Какой же он у меня лентяй. И машина у него неудобная. Вроде ей уже несколько лет, хотя она почти новая – сын мне не говорил. В машине было много кнопок и маленький экран неизвестного назначения. Видно, что возможностей у машины много, но какая же она низкая! Как провалишься в сиденье, так потом не выберешься. Господи, каких же мучений мне стоило вылезать из этой машины, а ведь я в общем и целом в хорошей форме.

– Мам, ты понимаешь, что я беспокоюсь за тебя? – Сын снова завел свою любимую тему.

– Знаю, знаю. Я тебя люблю, – успокоила я его. – Мне ничего не нужно, у меня все есть. Не волнуйся.

– Дело не в этом.

– А в чем? Ты нашел новую тему для беседы?

– Ограбление? Да, это серьезно. Вдруг бы с тобой что случилось.

– Ты лучше на дорогу смотри. А то врежешься вот в этого, что перед нами, и развалится твоя чехословацкая «феррари». В ней и так-то ездить ужас как неудобно, а если еще и развалится? Тогда что? Придется в ресторан пешком идти?

– Я серьезно, – разозлился сын.

Да, он говорил серьезно. Не похоже на него. От его серьезности мне стало ужасно скучно, и я решила смотреть в окно. Сколько машин. И в каждой кто-то сидит. Один или с кем-нибудь. Едет куда-то. Какие-то планы у него в голове. Приехать куда-нибудь или другое что. И им это все не мешало – они так и перескакивали из ряда в ряд. Совсем недавно здесь была узкая улица. Узкая и вся в колдобинах. По ней тащился в сторону центра автобус номер сто девять. Вместо старых оранжерей, где с довоенных времен выращивали цветы и всякие саженцы, выстроили торговый центр, а улицу расширили – прибавили с каждой стороны по три полосы. А теперь даже метро сюда тянут. В голове не укладывается. Еще бы аэропорт тут построили.

Мальчишка, сидевший в соседней машине, показал мне язык. Я ответила ему тем же. Мальчишка тут же донес родителям и ткнул в меня пальцем. Стукач.

– Мам, ты чего? – спросил меня сын.

– Оставь меня в покое. – Я отмахнулась.

– Мы говорили о твоей безопасности. Это очень важно!

– Да что ты. – Я выпрямилась на сиденье – от езды у меня разболелся копчик. – Мне, наверное, надо было заткнуться. Извини. Ты говори, говори, это очень интересно. Важная тема.

– Потому что тот преступник может вернуться и что-нибудь тебе сделать.

– Какой преступник? А, тот. Нет, тот уж не вернется.

– Откуда ты знаешь, как грабят квартиры? Вдруг он захочет уничтожить следы? Не надо от этого отмахиваться. Преступники злые люди, вдруг они тебе навредят.

– Да не похоже, что он теперь сможет мне навредить. – Сын явно удивился, и я спохватилась: – Ну то есть не похоже, что он смог бы мне навредить. Не преувеличивай. Ты как-то слишком разволновался.

Машина замедлила ход. Я подумала – вот и хорошо, а то уже в животе урчит, а ведь еще придется ждать, пока заказанное приготовят. В последнее время я наловчилась заказывать еще и суп. Даже если я потом не смогу доесть остальное, суп всегда подают быстро. Ха! Обожаю эти минуты: все сидят голодные и ждут, когда принесут заказанное, а я уже ем суп.

– Я собираюсь тебе кое-что показать, хорошо? – спросил сын. – Тут недалеко. Несколько минут. Нам по дороге.

– Мне что-то не хочется.

– Я еще раньше об этом думал, а теперь и момент подходящий.

– Ну давай, раз уж тебе так надо.

– Думаю, тебе понравится. Да, понравится. Сама увидишь.

– Ну, признаюсь, мне даже стало немножко любопытно. А то я думала, что ты все время будешь занудствовать и ничего интересного не скажешь.

Сын свернул в переулок и несколько минут петлял, сначала бурча себе что-то под нос, а потом уже ругаясь вслух. По-моему, сейчас все ездят с навигатором, а он – нет. Наверняка не сумел его подключить.

Наконец мы приехали. Мы были или уже где-то за Варшавой, или на самой окраине. Во всяком случае, мы оказались в районе частных домов. Какие-то развалюхи, кое-где все заросло, но в общем и целом довольно мило и элегантно. Сады уже успели зазеленеть. Живые изгороди подстрижены. Тишина, покой, солнышко. Приятно.

– Ну что, нравится? – Сын раскинул руки, словно ему принадлежала вся улица.

– Неужели ты сюда переехал? – Мое любопытство усилилось.

– Идем. Я тебя кое с кем познакомлю.

Признаюсь, ему удалось меня одурачить, пообещав поездку в город. Однако я человек умный и под конец все поняла. Я хорошо разбираюсь в таких делах – лучше, чем он думает. Ему больше не удастся делать тайну из цели нашей поездки.

– У тебя тут любовница? – уверенно спросила я. – Надеюсь, она богатая.

Сын только рассмеялся и показал, куда идти. Ну-ну, не ожидала. Лицо держит. Не хочет ее обсуждать у нее за спиной. У меня самой другие принципы, но я его отлично понимаю. Уважение – дело нешуточное.

– Идем, тебе понравится. – Сын вел меня, как ребенка на встречу с Санта-Клаусом.

Если она богатая, то наверняка уродина – обычно одно прилагается к другому. Зная вкусы моего сына, ничего особенного ждать не стоит. Хоть бы ожирением не страдала. Такие особы не только вечно что-то жуют; у них еще и всех разговоров только о еде. Нет у них других тем. Просто невыносимо. То картошечка, то мяско, то хлебушек. Только о том и говорят, когда бы и что съели. Одно могло спасти наше еще не состоявшееся знакомство: вдруг она хорошо готовит.

Мы остановились у какой-то калитки. За высокой деревянной оградой тянулись вверх величественные каштаны, среди которых стоял большой дом, похожий на дворянскую усадьбу. Ну-ну. Весьма многообещающе. Не дом, а недвижимость. Может, я ошибалась насчет своего сына? Недооценивала его. Может, у меня были завышенные ожидания. Я смутилась. Какой бы ни оказалась эта его новая женщина, она наверняка не дура – такое состояние сколотила. И вкус у нее тоже есть.

Сын позвонил в домофон, и тот загудел, давая понять, что калитку можно открыть.

Мы двинулись через сад, полный цветов. Должна признаться, я была под впечатлением. Наверное, потому, что по дороге домой я проходила через нашу вонючую подворотню. Иногда даже приходилось задерживать дыхание.

Сын позвонил. Дин-дон. Через минуту дверь открылась.

Да, день выдался полный неожиданностей. Решив, что мне померещилось, я потерла глаза, но это не помогло. Передо мной стояла улыбающаяся женщина в белой блузке и черной юбке.

– Да ты с ума сошел! Она же старая! – воскликнула я, увидев перед собой едва ли не свою ровесницу.

Но этот сопляк даже не собирался объяснять, что, мол, любовь слепа или что она была как солнечный удар. Он только улыбнулся.

– Здравствуйте! – сказала женщина и протянула мне руку.

– Это пани Малгожата, владелица пансиона «Золотая осень». – Сын повернулся ко мне и указал на женщину, после чего, указывая на меня, прибавил: – А это моя мама.

«Золотая осень»? Мне показалось, что я куда-то падаю, хотя я стояла на ровном тротуаре.

– Держи меня, – сказала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

Сын схватил меня за руку.

– Уйди! Не прикасайся ко мне! – заорала я. – Как у тебя духу хватило?

– Да ты просто посмотри, – ласково, как с ребенком, заговорил сын. – Никто же не заставляет оставаться. Смотри, как тут красиво.

– Я с удовольствием покажу вам сад, – подхватила женщина. – Потом можно посмотреть дом, клуб, столовую и комнаты. Я уверена, вам понравится. У нас сейчас как раз полдник.

– Немедленно отвези меня домой! – потребовала я. – А ты помалкивай! – Я наставила на женщину палец. – Ишь разулыбалась. Не знаешь разве, что от улыбки морщины бывают?

Сын взял меня под руку и повел к машине. Мне было нехорошо. Я еле двигалась – как когда снится, что у тебя слишком тяжелый рюкзак или что ты все ворочаешься и не можешь встать. Цветы пахли слишком сильно, и трудно было дышать. Солнце палило немилосердно. Каштаны не давали чаемой тени. Наверное, они только и делали, что осенью засыпáли весь район кучами гниющих листьев. У нас во дворе росла когда-то ива. Бог весть, как ей удалось вырасти, несмотря на то, что на нее вечно мочились собаки, и на вечный недостаток солнца. Каждое лето все меньше ее веток покрывались листьями, пока она не засохла окончательно. Я все думала – почему. И пришла к заключению, что на нее некому было залезать.

В машине мне не полегчало. Сын включил кондиционер, от которого у меня разболелась голова. Он говорил мне что-то, объяснял. Вроде такой хороший, но мне было все равно. Я не ожидала, что родной сын заманит меня в такую подлую ловушку! Есть вещи, о которых даже и не помышляешь. Кажется, что так будет всегда. Ребенок любит свою мать. Это самая очевидная правда в мире. Ее никто не ставит под сомнение. Над ней никто не задумывается. Так есть, и измениться не должно. Мне бы и в голову не пришло, что родной сын выбросит меня на помойку, как компьютер с устаревшей материнской платой.