Текст книги "Случайная жертва"

7

Когда я вышел из душа, в тренажерном зале было пусто. В сумке зазвонил мобильный.

– Да?

– Это Эла.

– Что вы хотите?

– Вы что-нибудь нашли?

– А вы собираетесь донимать меня вопросами каждые два часа?

– Вы сказали, что берете сто восемьдесят шекелей в час.

Я рассмеялся и никак не мог остановиться.

– Алло! – сказала она. – Алло!

Но я продолжал смеяться. Живот – я видел в зеркало – у меня трясся, как у борца сумо – я видел таких на канале «Евроспорт». Она повторяла свое: «Алло, алло!» – пока я, все еще давясь от смеха, доставал из своей сумки трусы и надевал их.

– Что вас развеселило?

– Я не беру с вас сто восемьдесят шекелей за каждый час с момента нашей встречи. Только за время работы над вашим делом.

– Вы уже начали над ним работать?

– Еще нет.

– Почему?

Я перестал смеяться.

– Я был занят. Если вам это не нравится, наймите кого-нибудь другого.

– Я не хочу другого.

– Почему?

– В каком смысле?

Мама называла это мое состояние «черным котом». Когда я вдруг без всякого предупреждения становился жестким и грубым. «На Джоша напал черный кот, – говорила она. – Надо подождать, пока он уберется». Спустя годы я узнал, что есть дешевое чилийское вино, которое так и называется – гато негро, по-испански «черный кот». Я не большой любитель вина, но прикупил пару бутылочек.

– У меня нет на вас времени, – сказал я, – но даже если и было бы, это бы ничего не изменило. Вам одиноко, и вы малость тронутая. Вот и выдумали себе сестру, чтобы позлить мать. Я буду работать над вашим делом в свободное время и, если что-нибудь выясню, сам вам позвоню.

Я понимал, что мой голос достиг громкости реактивного самолета, но мне было плевать. На другом конце провода послышался долгий вздох, сменившийся короткими выдохами.

– Что это вы делаете? – спросил я.

– Дыхательное упражнение.

– Зачем?

– Чтобы вам не отвечать.

Она действительно была не в себе, но черный кот уже нашел себе дерево, забрался на него и сверху взирал на нас.

– Как зовут вашу мать? – спросил я.

– Бетти.

– Дайте мне ее адрес.

– Вы собираетесь с ней встретиться? – В ее голосе прорезался испуг.

– У вас с этим проблемы?

– Она догадается, что это я вас послала.

– Решайте. Если не хотите, я не поеду.

На этот раз дыхательные упражнения не помогли. У нее как будто что-то застряло в горле, но она продиктовала мне адрес в квартале Бавли. Матери и дочери. В мире есть много видов нормальных отношений, но отношения мам и дочек в их число не входят. Я заканчивал одеваться, когда снова зазвонил телефон.

Кравиц.

– Ты уволил Гая, – без предисловий набросился он на меня. – Я сообщаю тебе секретные данные из полицейского расследования, а ты увольняешь моего агента?

Его преданность своим сотрудникам растрогала меня чуть ли не до слез.

– Пошел ты в жопу, – сочувственно сказал я, – вместе со своим расследованием.

С телефоном в руке я вышел из спортзала и обнаружил его на тротуаре, до крайности довольного собой. В эту игру мы играем уже много лет. Угадай, куда пойдет второй, когда у него погано на душе.

– Заскочим в «Молли Блюм»? – предложил он.

На улицу Ха-Яркон мы поехали на его машине. Ей уже два года, но пахнет в ней, как в новенькой. Стоял «глубокий синий вечер», или как там в песне поется. Кравиц припарковался возле американского посольства. За всю дорогу мы не перекинулись и пятью словами.

«Молли Блюм» – это старый ирландский паб, оформленный в зеленых тонах, – такие есть в любом приморском городе. В зале пока было почти пусто, хотя постоянные посетители потихоньку подтягивались. Я попросил черный кофе без сахара, а Кравиц, внимательно изучив карту вин, особенно раздел односолодовых виски, заказал «Балвени» и, когда его принесли, осторожно пригубил. Я молча смотрел на него. Это тоже часть игры. Он знал, что, пока мы не перейдем к делу, мои нервы будут как натянутые струны, и весь вопрос только в том, кто сломается первым.

Правильный ответ – я.

– Ты не говорил мне, что Гай твой агент. Я сам догадался.

Он поднял стакан, с видом знатока принюхался к напитку, и сразу стало ясно, что ему совершенно все равно, чем он пахнет.

– Но я это подтвердил, – ответил он.

– Ничего ты не подтверждал.

– Что ты собираешься делать?

– В каком смысле?

– Кляйнман знает, что ты трахал его жену.

– Конечно, знает. У вас ничего не происходит без того, чтобы об этом не стало известно всему миру.

Он воспринял мою шпильку относительно сдержанно:

– Предположим, ему все известно. Но вопрос остается открытым.

– Какой вопрос?

– Почему он хотел убить ее, а не тебя?

Я ждал этого вопроса. Я готовился к нему, пока весь в поту бежал пять километров в пустом тренажерном зале, понимая, что в любую секунду туда может ворваться человек с пистолетом в руке и проделать дырку прямо в моих мыслях.

– Если он уберет меня, – сказал я, – всем будет ясно, что это он. А у него и без того проблем хватает.

Брови Кравица взлетели кверху. Версия так себе, и мы оба это понимали. Специальность Кляйнмана – не наживать себе неприятности, а выпутываться из них целым и невредимым.

– Если убьют ее, – все-таки продолжил я, – он всегда может свалить убийство на одного из своих недругов. В суде будет смотреться отлично. Несчастный вдовец.

– Авихаиль, – бросил Кравиц, рассматривая содержимое своего стакана.

Семья Авихаиль – главные соперники Кляйнмана. Ребята из Нетании, которые начинали с раскурочивания краденых машин в районе автомастерских. Ты угоняешь «Мерседес» в Тель-Авиве, едешь к ним, и через два часа у тебя полторы сотни запчастей со стертыми серийными номерами. Когда началась интифада, этот бизнес ушел на Территории, и они избавились от необходимости пачкать руки в машинном масле, переключившись на азартные игры и наркотики.

Кляйнману не понравилось, что кто-то лезет в его владения, и главе семейства Авихаиль пришлось расстаться со многими частями своего тела, когда в его автомобиле сработало взрывное устройство. Задним числом Кляйнман убедился, что совершил ошибку, потому что место отца занял его гораздо более способный младший сын, Нохи.

– Что у них там в данный момент? – спросил я Кравица.

– Нечто вроде перемирия. Все хотят знать, насколько основательно дело против Кляйнмана.

– И насколько?

– Скорее основательно.

– Скорее, – повторил я. – Прекрасное слово. Все равно что сказать: «Я тебя скорее люблю». Или: «Скорее это я должен тебе».

– Что ты намерен делать?

– Встретиться с Кляйнманом.

С Кравицем никогда не знаешь, то ли он действительно удивлен, то ли притворяется.

– На что ты надеешься?

– Официально я все еще на него работаю.

Он взболтал в стакане виски, заставив льдинку бороться с возникшим по центру водоворотом.

– Тебе нечего ему предложить и нечем угрожать, – сказал он. – Ты просто хочешь посмотреть ему в глаза, перед тем как он даст приказ убрать тебя.

– А еще я хочу перед казнью гамбургер с чипсами.

– Знаешь, – серьезно произнес он, – я человек привычки. Встаю в одно и то же время, принимаю душ, одеваюсь, иду на работу, а каждый день в четыре дремлю тридцать пять минут.

– Какая связь?

– Ты – одна из моих привычек, – без тени улыбки сказал он.

– Устрой мне встречу с Кляйнманом.

– Что я получу взамен?

– Может быть, тебе не придется искать себе другую привычку.

8

Кравиц подбросил меня к моей «Вольво». Одновременно с двигателем заработало радио – видно, я забыл его выключить. Бонни Тайлер пела про разбитое сердце. Песня мне нравилась, поэтому в Бавли я приехал в хорошем настроении, что, согласитесь, удивительно для человека, чья ожидаемая продолжительность жизни сравнима с продолжительностью жизни комара. Бетти Норман, мать Элы, жила в одном из многоэтажных домов, которые выглядели очень внушительно, пока в пласты штукатурки не въелся морской воздух. Когда дверь с табличкой «Семья Норман» распахнулась, я все еще пребывал в благостном настроении, поэтому с порога вместо приветствия заявил:

– Норман – это же герой какого-то мультика…

Она на минуту опешила, дав мне время ее рассмотреть. Шатенка, волосы уложены в пышную прическу, напоминающую праздничный торт, грубоватый рот, на смягчение очертаний которого ушло немало помады. В молодости она наверняка была так же хороша, как Софи Лорен, что, впрочем, справедливо и по отношению к самой Софи Лорен. Хорошо одета. Плиссированная черная юбка по щиколотку, белая блузка, жемчужные серьги и такое же колье. Шутка насчет мультяшных героев растворилась в воздухе, но это не помешало мне оставаться в твердом убеждении, что во мне умер великий комик. Видимо, она вообще не понимала шуток.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила она.

Интеллигентный, слегка прокуренный голос с чуть заметным неясным акцентом и с большой долей нетерпения. Эта женщина и на сантиметр не изменит курс своей яхты, чтобы спасти утопающего.

– У вас родились близнецы, и одного вы в первую же неделю после родов отдали на усыновление, – выдал я. – Не хотите об этом поговорить?

Ее глаза на мгновение сузились, но она тут же взяла себя в руки:

– Вас Эла послала? Опять она со своими глупостями.

И, не дожидаясь ответа, захлопнула дверь у меня перед носом. Пять минут спустя она снова ее открыла и с немалым удивлением воззрилась на меня.

– Никто не надевает бусы и серьги, если не собирается куда-то идти, – дружелюбно объяснил я. – Так что там с двойняшками? Может, вы помните, кому отдали вторую девочку?

Она снова закрыла дверь, но тут же ее распахнула:

– Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову полицию!

– И что вы им скажете? Что я без разрешения стою на лестничной площадке?

– Почтеннейший, – угрожающе произнесла она, – мне надо идти.

– Конечно, идите, – милостиво разрешил я. – А я пока обойду соседей и поинтересуюсь, известно ли им что-нибудь о сестре-близнеце Элы, которую отдали в приемную семью.

– Это шантаж.

– Кого? Соседей?

– Нет никакой сестры-близнеца. У девочки просто ум за разум зашел.

Я достал фотографию мужчины с двумя младенцами на руках. Она потянулась к ней пальцами с красными ногтями, но я быстро отдернул руку со своим трофеем.

– Это чужой ребенок, – сказала она. – Стефан увидел его в роддоме и взял подержать.

Ее голос звучал неубедительно даже для нее самой. Я прижимал фотографию к своей груди, и госпожа Норман так и ела ее глазами.

– Чего ей надо? – произнесла она изрядно потухшим голосом. – Что этой девчонке от меня надо?

Я не смог удержаться от вопроса:

– Какой именно?

Она вновь захлопнула дверь. На этот раз мне пришлось ждать десять минут, пока она не появилась снова. Глаза сухие, квадратный подбородок выставлен вперед. Она прошествовала мимо меня и вызвала лифт. Я следовал за ней по пятам.

– Это из-за денег? – спросил я, когда мы оказались в западне из нержавейки. – Или вы боялись, что вам не хватит сил вырастить двоих?

Мой вопрос остался без ответа – она лишь зыркнула на меня полным ненависти взглядом. На первом этаже я с преувеличенной вежливостью открыл перед ней входную дверь. На пороге она остановилась и злобно прошипела:

– Скажите этой девчонке, что она нарывается на крупные неприятности.

Я улыбнулся ей своей лучшей улыбкой. Больше зубов показывает только крокодил.

– А что вы ей сделаете? Отшлепаете по попе и лишите сладкого?

Я проводил ее до машины – красного «Форда-Фокуса» выпуска 2005 года, который внимательно осмотрел, не забыв записать номер. К своему «Вольво» я вернулся крайне довольный собой. Развлечения ради я преследовал ее до улицы Каплан, глядя, как ветер треплет ее пышную прическу. Она могла бы устроить в ней гнездо для волнистых попугайчиков – было бы с кем поговорить. Через пять минут выяснилось, что и за мной следят. Некто на серебристом «Хёндэ-Тусоне». Я продолжал ехать за ней, поглядывая в зеркало заднего вида. Если все это продолжится в том же духе, вскоре мы образуем колонну из двух сотен автомобилей, и телевизионные репортеры будут снимать нас из вертолетов, как в фильме «Конвой». Как сейчас помню, журналист с развевающимися волосами кричит Крису Кристофферсону: «Мистер Резиновый Утенок, какова цель вашей автоколонны?» Кристофферсон смотрит на него из мчащегося грузовика и, держа руки на руле, отвечает: «Цель колонны – продолжать движение».

Круче не бывает.

Я хотел оторваться от «Тусона», но мой «Вольво» не способен оторваться и от лошади с телегой, даже при попутном ветре. Поэтому я свернул на улицу Хельсинки и остановился. Через секунду туда же влетел «Тусон», чуть не вмазавшись мне в бампер. Внутри сидели двое. Я вылез из машины и подошел к ним. Узнал я их сразу. Великан и Громадина-весом-в-центнер, которые охраняли дом Софи в мой первый приезд. Собственно, чего-то в этом роде я и ожидал. Рано или поздно пехотинцы Кляйнмана должны были меня найти. Они уставились на меня, соображая, что предпринять. Через минуту Громадина опустил стекло. Сзади раздался сердитый визг тормозов, и нас обогнул какой-то автомобиль.

– Вы нарочно делали все, чтобы я вас засек? – поинтересовался я. – Или просто ничего не смыслите в слежке?

Громадина едва не вывихнул мозг в попытке найти удачный ответ, но в конце концов, продираясь сквозь свой русский акцент, выдал:

– Ты эту дорогу не купил.

У меня забурчало в животе. Что это было, я не знал, но чувствовал, что внутри меня клокочет какая-то гремучая смесь: нечто похожее наблюдается, если в лабораторную пробирку с щелочью ливануть кислоты.

– Я еду домой, – сообщил я. – Улица Мапу, семнадцать.

– А нам какое дело?

Я оставил эту реплику без внимания:

– Вам стоит выехать пораньше, не то я займу единственное свободное место на парковке.

Они не ответили. Я сел в машину. Ехал я даже медленнее, чем обычно, и все время видел их у себя в зеркале. Я размышлял, беседуют ли они друг с другом по дороге. Может быть, именно в эту минуту Громадина говорил Великану:

– Как ты думаешь, он обрадуется, когда узнает, что мы купили ему компакт-диск с двумя сезонами «Клана Сопрано»?

А Великан отвечал:

– Какая разница? Главное – внимание. А диск всегда можно обменять.

Впрочем, я не исключал, что они как раз проверяют, не запылился ли у них патрон, который должен отправить меня на встречу с покойным дедушкой.

В последние пять лет я использую в качестве оружия «Глок-17». Я люблю «глок» за то, что он позволяет вести стрельбу в любой ситуации: в воде; после того, как вываляешь его в грязи; через стекло; со стволом, по которому протопало стадо слонов… Единственный случай, когда он тебе не поможет, это если ты уйдешь на тренировку в спортзал, а его оставишь в ящике письменного стола у себя в офисе.

Я приехал на улицу Мапу, зарулил на стоянку и задумался: а не рвануть ли мне к своему подвалу? Нет, не выйдет. Они остановили свой «Тусон» посреди улицы, перегородив ее. Внутренний голос нашептывал мне, что лучше всего пробежать дворами в сторону улицы Бен-Йехуда, причем на полной скорости. Внутренний голос – это такой гномик в тирольской шляпе, который сидит в своей хижине в лесной чаще, покуривает трубочку и подсмеивается надо мной. В итоге я направился к ним. Они уже вышли из машины. Оружия при них я не заметил, но Громадина сжимал в руке бейсбольную биту. Я никогда не понимал правил этой игры: то ли надо бить по мячу, то ли бежать к следующей базе? Черт его разберет.

– Вы собираетесь меня избить?

– Господин Кляйнман сказал, что ты не должен был путаться с его женой, – сказал Громадина тоном искреннего сочувствия. – Он говорит, что никогда тебе этого не забудет.

– Передайте ему, чтобы шел лесом.

И тут он меня удивил:

– Господин Кляйнман просил передать, что ему известно твое мнение, будто это он взорвал машину Софи. Но это не так. Он в жизни не причинит ей вреда.

– А ему не все равно, какое у меня мнение?

– Этого я не знаю. Я только повторяю то, что он сказал по телефону.

– Он еще что-нибудь говорил?

– Просил оставить как можно меньше следов.

Они не знают, с кем связались, подумал я. Перенес массу тела на правую ногу, напряг пресс и левой ногой заехал прямо в лицо Громадине. Он принял удар крепко, но отступил на два шага. Это мой конек, твердил я себе, это единственное, в чем я по-настоящему хорош. Я продолжал размышлять об этом, когда бейсбольная бита влетела мне под коленку. У них ушло ровно девяносто секунд, чтобы разобрать меня по запчастям. Потом наступила тьма.

9

И был вечер, и было утро, день первый. Или второй? Не уверен. Первое, что я увидел – это размытое лицо Элы. Она сидела у моей постели и строчила что-то в большой тетради, напоминающей сборник судоку. Пытаясь сфокусировать зрение, я моргнул и понял, что работает у меня только один глаз. Я поднял руку к лицу: второй глаз был закрыт повязкой. Ладно, сказал я себе, все хорошо. Ганнибал, адмирал Нельсон, Моше Даян… Повязка на глазу – это красиво. Может, ко Дню независимости куплю себе одну в цветах национального флага. Я еще раз потрогал повязку: глаз под ней двигался. Ну, хоть не выбили. На сей раз Эла заметила, что я зашевелился.

– Вы очнулись?

– Что вы здесь делаете?

– Я вас нашла.

– Когда?

– Вчера вечером.

– А сейчас у нас?..

– Утро. Вы спали восемь часов.

Одной фантазией меньше. Какая-то часть меня надеялась, что сейчас 2040 год. Это решило бы много моих проблем.

– А что вы делали рядом с моим домом?

– Мне мама звонила. Орала как ненормальная.

– Вы знали, что так и будет.

– Она меня пугала.

– А что она может вам сделать?

– Ничего. Мне ничего от нее не нужно. Я все время повторяю себе это, но толку мало. Когда она со мной разговаривает, я ощущаю себя ничтожеством.

Вот за что я люблю женщин. Я тут лежу, избитый и окривевший, а обсуждаем мы ее проблемы.

– Как вы себя чувствуете?

– Готов бежать на дискотеку.

– Куда-куда?

– Сейчас мода на дискотеки семидесятых. Песенки «Би-Джиз». Пойдем потанцуем?

Я порол чушь, но это меня успокаивало. Осторожно опершись на руки, я принял сидячее положение и произвел краткий осмотр системы. Все было лучше, чем могло быть: переломов вроде бы нет, хотя ребра с правой стороны болели адски. По-видимому, треснули в нескольких местах. Ноги, кажется, в порядке, если не считать того, что у одного колена выросло собственное колено. О пробежках в ближайшее время придется забыть. Я выглянул в окно и понял, что я в больнице «Ихилов». Нового корпуса я не увидел, из чего следовало, что именно в нем я и нахожусь. Вот и хорошо. Значит, не застряну в лифте, когда буду спускаться.

Эла встала и вышла из палаты. Я не стал ее задерживать, тем более что сборник судоку остался на стуле. Через минуту она вернулась вместе с медсестрой, которая ворвалась в палату, как бронетанковая бригада, поднятая по тревоге.

– Добрый вечер, господин Ширман! – провозгласила она с невероятным воодушевлением (наверняка оно прописано в трудовых договорах медицинских сестер всего мира).

– Что с моим глазом?

– Ваш глаз в полном порядке. Просто вокруг него большая гематома, и мы наложили вам повязку.

– Когда ее можно снять?

– Когда врач разрешит.

– А когда он появится?

– Через час будет обход.

– Полиция уже была?

– Прошу прощения?

Она прекрасно поняла, о чем я.

– По закону, – сказал я, – если к вам попадает пациент со следами насильственных травм, вы обязаны сообщить в полицию.

– Мы сообщили. Они сказали, что кто-нибудь подъедет.

Она достала из кармана бумажку и прочитала имя, но я уже знал, кого она назовет.

– Кравиц. Они сказали, что прибудет офицер по фамилии Кравиц.

– Когда вы им сообщили?

– Сразу, как только вы к нам поступили.

Что-то случилось, подумал я, иначе он давно бы уже был здесь. Эта мысль не давала мне покоя.

– Ладно, поеду-ка я домой.

– Нет, – решительно возразила она. – Вы должны лежать. В мою смену никто не уходит домой в таком состоянии, как ваше.

Мой приступ независимости закончился, не успев начаться. Я упал обратно на подушку и натянул на себя одеяло. Эла почему-то выглядела разочарованной.

– Послушайте, – пробормотал я, не поднимая головы. – То, что вы меня нашли, еще не значит, что теперь вы за меня отвечаете. Идите домой. Завтра я вам позвоню.

Она обдумала мои слова и, сев на стул, взяла в руки свой сборник судоку. Вдруг меня осенило. Она полагает, что к случившемуся со мной имеет отношение ее мать. Мне стало смешно, но я не успел поделиться с ней своим весельем, потому что уснул.

Когда я проснулся в следующий раз, то точно знал, что Кравиц вот-вот появится. Его еще не было, но его приходу всегда предшествовало возникновение в атмосфере небольшого сгустка чистой энергии. Я постарался принять сидячее положение. Эла смотрела, как я со стоном приподнимаюсь с подушки, но помощи не предложила. Наверное, начиталась книжек о крутых детективах.

Вошел Кравиц.

– Джош, – сказал он таким спокойным тоном, что я сразу понял: я не ошибся в своих предположениях. Что-то случилось. Спустя мгновение он обнаружил Элу.

– А вы кто? – обратился он к ней.

– Его приятельница.

Я ждал, что он выгонит ее из палаты, но этого не произошло. Он приблизился ко мне и осторожно тронул мою руку, лежащую поверх одеяла.

– Софи убита, – сказал он.

Мы молча переглянулись, и я спросил:

– Как?

Он повернулся к Эле и наконец попросил ее выйти – так вежливо, что она чуть ли не бегом выскочила из палаты. После этого он посвятил меня в подробности:

– Кто бы это ни был, у него большой запас ручных гранат. На этот раз он поджидал ее снаружи, спрятался за мусорными баками. Она вышла во двор, он встал, бросил через забор гранату и скрылся. По-видимому, она успела повернуться, надеясь отбежать. Взрывом ее разбросало в радиусе пятнадцати метров.

– Его кто-нибудь видел?

– Три свидетеля. Все дали совершенно разные описания. Единственное, что нам удалось установить, это что ему лет тридцать и он среднего роста.

Список подозреваемых сузился до двух миллионов человек. Убийца, как пить дать, сидит сейчас дома и дрожит от страха.

– Что с моими людьми?

– Их вчера уволили. Адвокат по фамилии Гендель.

– Ее оставили там одну?

– Нет. Кляйнман прислал своих охранников.

– Двоих русских? Один – здоровенный, а второй еще здоровее?

– Ты их знаешь?

– Это из-за них на мне повязка.

– Хочешь подать заявление?

– Очень смешно.

– Ничуть не смешно, – внезапно разозлился он. – Если ты не заявишь на них, мне через два часа придется их отпустить. А так я смогу продолжить следствие.

Но я его не слушал.

– Они сказали мне одну странную вещь, – вспомнил я. – Якобы Кляйнман велел передать мне, что никогда не причинил бы ей вреда.

– Ты ему веришь?

– Если он собирался ее взорвать, зачем ему было говорить такое?

– Кто знает, о чем думает преступник?

– Я.

Он замолчал. Это была истинная правда. Гордиться особо нечем, но это единственное, в чем я превосхожу Кравица. Я понимаю их образ мыслей. Кляйнман сказал своим людям, что с ней ничего не случится. Он не стал бы сразу после этого взрывать ее на пороге собственного дома. Или стал бы? Голова у меня раскалывалась, в ушах раздавалось непрерывное жужжание, и я решил отложить эти размышления до лучших времен. Судя по всему, Кравиц пришел к тому же выводу, потому что спросил:

– Кто эта девушка?

– Клиентка.

– Симпатичная.

– Да.

– Муж?

– Нет. Она ищет свою сестру-близнеца.

– А что с ней случилось?

– Мы не знаем.

– Хочешь, я посмотрю в базе?

– И сколько мне это будет стоить?

Он попытался сделать вид, что обиделся, но ему это плохо удалось. Через пять минут мы ударили по рукам. Я согласился написать заявление на двух русских.

– У тебя есть три часа, – сказал я. – Потом я забираю заявление.

– А ты что будешь делать эти три часа?

– Спать.

Он понял мой не слишком тонкий намек и удалился. Вернулась Эла, но мне хватило решимости попросить ее оставить меня одного. Я закрыл глаза и постарался дышать ровно и размеренно, но сон не шел. Я думал о Софи. О ее ногах, обхватывающих мой торс, об упругой груди, о том, как перед оргазмом учащалось ее дыхание. Может быть, это были не самые подходящие мысли о женщине, которую только что разорвало на тысячу частей, но таким образом я по-своему с ней прощался.

Чем мой способ хуже других?