Текст книги "Трагический эксперимент. Книга 3"

Несмотря на поражение, Апрельское восстание поколебало турецкое феодальное господство в Болгарии, а османский террор привлёк внимание мировой общественности великих держав (в первую очередь Англии и Российской империи) к событиям на Балканах. Восстание стало предметом рассмотрения на Константинопольской конференции и одной из причин русско-турецкой войны.

В России с осени 1875 года развернулось массовое движение поддержки славянской борьбы, охватившее все общественные слои. С русским народом славяне Балкан связывали надежду на освобождение от османского ига. Ещё в XVI среди болгарского народа родилась легенда о могучем «дядо Иване» – русском народе, который непременно придёт и избавит от рабства. Эта вера подкреплялась регулярными войнами России с Турцией в XVIII–XIX вв. Выдающиеся победы русского оружия постепенно ослабляли военную мощь Османской империи, подрывали её господство на Балканах и Кавказе, облегчали различным народам борьбу за независимость.

Большую помощь балканским повстанцам оказывали славянские комитеты – единственные легальные организации, собиравшие пожертвования и пересылавшие их к месту назначения. Деньги поступали со всех концов страны. Суммы, собранные по различным каналам и отправленные в помощь повстанцам Боснии и Герцеговины, были весьма значительными. Только Московский славянский комитет к концу 1875 года собрал более 100 тыс. рублей. По мере усиления борьбы на Балканах усиливались и действия в поддержку национально-освободительного движения. Новая волна общественного негодования поднялась в России в связи с террором в Болгарии. В защиту болгарского народа выступили лучшие русские люди – Д. И. Менделеев, Н. И. Пирогов, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, И. Е. Репин и т. д.

В июне 1876 года против Турции выступила Сербия и Черногория. Это вызвало новый подъём движения в пользу южных славян в России. Продолжался сбор денег. Всего в помощь братским народам было собрано около 4 млн рублей. Началось добровольческое движение. Передовые русские офицеры требовали, чтобы им предоставили право уйти в отставку и вступить в ряды повстанцев. Под давлением общественного мнения царь Александр II разрешил офицерам выходить во временную отставку и в качестве волонтёров вступать в сербскую армию. Сотни русских офицеров взяли отпуск и уехали на Балканы. Вскоре добровольческое движение охватило всю Россию.

Правительственные учреждения и славянские комитеты получали тысячи заявлений от людей различного социального происхождения с просьбой отправить их добровольцами на Балканский фронт. Астраханский губернатор в августе 1876 года сообщал в Петербург: «В последнее время ко мне каждый день являются в значительном числе различного сословия лица с просьбой дать им материальные средства идти в Сербию на войну за единоверных славян, а 16 и 17 августа канцелярия моя была буквально с подобными требованиями осаждаема людьми разных сословий… В толпе находились и женщины, желающие также отправиться в Сербию в качестве сестёр милосердия».

Славянские комитеты, которые имели крупные денежные средства от добровольных пожертвований, взяли на себя организацию отправки добровольцев на Балканы. Были созданы специальные «вербовочные присутствия». Крупными центрами вербовки стали Москва, Петербург, Одесса, Нижний Новгород, Орёл, Екатеринодар, Новочеркасск, Владикавказ и т. д. Славянские комитеты старались в первую очередь послать офицеров, как специально вышедших в отставку, так и отставных. Им выдавали подъёмные и оплачивали железную дорогу до границы. В Белграде они получили оружие и обмундирование. Таким образом, в Сербию было отправлено 700–800 русских офицеров, в основном людей храбрых и опытных. Турецкий офицер, вернувшийся в Константинополь с фронта, писал: «Таких воинов я не видывал, они всегда впереди своих солдат с обнажённой шашкой, нередко с непокрытой головой, бросаются в свалку, нанося жестокие удары направо и налево. Один восторженный вид их должен воодушевлять солдат. О, если бы у нас были такие офицеры!»

Важное значение имела организация медицинской помощи. В декабре 1875 года в Черногорию выехал один из первых санитарных отрядов Российского общества Красного Креста. Русские медики организовали госпиталь в Цетинье и лазарет в Грахове. Группа врачей находила в Дубровнике, принимая беженцев. В 1876 году в Черногории открыли новые пункты медицинской помощи. Руководил ими профессор Медико-хирургической академии Н. В. Склифосовский. В Сербии сначала работал санитарный отряд, который возглавлял известный врач С. П. Боткин. Затем туда стали прибывать новые санотряды из различных городов России. В госпиталях Белграда помогали людям врачи Киевского и Московского санитарных отрядов, в Делиграде – медики из Новгорода, в Крагуеваце – из Рязани, в Ягодине – из Харькова. Большую помощь оказал санитарный отряд Дерптского университета. Российское общество Красного Креста направило в Сербию 115 врачей, 4 провизора, 118 сестёр милосердия, 41 студента и 78 фельдшеров. Общество Красного Креста затратило на помощь раненым и больным Сербии и Черногории около 700 тыс. рублей.

В России прогрессивные круги обосновывали освободительные цели войны, консерваторы говорили о захвате Константинополя, проливов и создание славянской федерации во главе с монархической Россией (идеи мессианства и панславизма). На этот спор наложился традиционный русский спор между славянофилами и западниками. Славянофилы, в лице писателя Ф. М. Достоевского, видели в войне выполнение особой исторической миссии русского народа, заключавшейся в сплочении вокруг России славянских народов на основе православия. Достоевский в своём дневнике в 1876 году писал: «Да, Золотой Рог и Константинополь – всё это будет наше… это случится само собою, именно потому, что время пришло, а если не пришло ещё и теперь, то действительно время уже близко, все к тому признаки. Это выход естественный, это, так сказать, слово самой природы. Если не случилось этого раньше, то именно потому, что не созрело ещё время».

В 1877 году великий русский писатель подтвердил своё мнение: «Константинополь должен быть наш, рано ли, поздно ли… Не один только великолепный порт, не одна только дорога в моря и океаны связывают Россию столь тесно с решением судеб рокового вопроса, и даже не объединение и возрождение славян… Задача наша глубже, безмерно глубже. Мы, Россия, действительно необходимы и неминуемы и для всего восточного христианства, и для всей судьбы будущего православия на земле, для единения его. Так всегда понимали это наш народ и государи его… Одним словом, этот страшный Восточный вопрос – это чуть не вся судьба наша в будущем. В нём заключаются как бы все наши задачи и, главное, единственный выход наш в полноту истории. В нём и окончательное столкновение наше с Европой, и окончательное единение с нею, но уже на новых, могучих, плодотворных началах. О, где понять теперь Европе всю ту роковую жизненную важность для нас самих в решении этого вопроса! Одним словом, чем бы ни кончились теперешние, столь необходимые, может быть, дипломатические соглашения и переговоры в Европе, но рано ли, поздно ли, а Константинополь должен быть наш, и хотя бы лишь в будущем только столетии! Это нам, русским, надо всегда иметь в виду, всем неуклонно».

Западники, в лице И. С. Тургенева, отрицали значение мессианского, религиозного аспекта и считали, что целью войны является не защита православия, а освобождение болгар. Тургенев писал: «Болгарские безобразия оскорбили во мне гуманные чувства: они только и живут во мне – и коли этому нельзя помочь иначе как войною, – ну, так война!» Таким образом, в целом общественное мнение России выступало за освободительную войну против Турции.

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. стала одним из важнейших событий второй половины XIX столетия. Она оказала большое влияние на исторические судьбы многих народов, на внешнюю политику великих держав, на будущее Турции, балканских стран, Австро-Венгрии и России. Во многом эта война стала прологом будущей мировой войны. Незавершённость войны превратила Балканы в «пороховой погреб» Европы. Россия не смогла решить исторические задачи по получению проливов и Царьграда-Константинополя, что показало слабость политики России Романовых. С другой стороны, в результате победы русского оружия освободилась от многовекового османского ига Болгария, получили полную национальную независимость Румыния, Сербия и Черногория. Россия вернула южную часть Бессарабии, потерянную после Крымской войны, присоединила Карсскую область, населённую армянами и грузинами, и заняла стратегически важную Батумскую область.

27 июня 1865 года (по новому стилю) – войска генерала Черняева начали решающий штурм Ташкента. Спустя два дня город был окончательно взят, что во многом определило дальнейшую судьбу всего региона и ускорило завоевание Средней Азии.

Примечательно, что на тот момент руководство Российской империи вовсе не ставило перед собой задачу дальнейшей экспансии на юг, а в общем-то, даже наоборот. Буквально только что – в феврале 1865 года – путём соединения Сырдарьинской и Новококандской оборонительных линий в составе Оренбургского генерал-губернаторства была образована Туркестанская область. Её первым военным губернатором стал генерал-майор Михаил Черняев.

Главной задачей было укрепление новой внешней границы. Министерство иностранных дел считало, что по возможности следует избегать конфронтации с Кокандским ханством (а Ташкент тогда входил в его состав): «вооружённое вмешательство может быть допущено только с целью предупредить нарушение наших границ и торговых интересов, но и тогда мы не должны делать новых поземельных приобретений». Наиболее предпочтительным вариантом считалось объявление Ташкентом независимости от ханства, и в то же время нельзя было допустить его захват Бухарским эмиратом, пишет в «Истории завоевания Средней Азии» генерал-лейтенант Михаил Терентьев, один из участников тех военных походов.

В то же время Оренбургский генерал-губернатор Николай Крыжановский дал Черняеву немного другие инструкции: дескать, укреплять границу надо, однако не стоит забывать, что «прочная оборона нередко достигается смелым наступлением». Впрочем, что касается Ташкента, то Крыжановский просил ничего не предпринимать до осени, пока он сам не прибудет в недавно образованную область.

Весной межу Бухарой и Кокандским ханством возобновились столкновения, и Черняев решил воспользоваться этим предлогом, чтобы ускорить события. Делиться славой с Крыжановским он, видимо, не хотел, и в конце апреля отряд под его командованием двинулся в направлении Ташкента «для наблюдения за действиями бухарского эмира».

Первым делом была взята крепость Ниязбек, где располагались гидравлические сооружения ташкентского водопровода. В начале мая отряд Черняева встал лагерем в восьми верстах от Ташкента.

Спустя несколько дней произошло крупное сражение с главными силами Кокандского ханства во главе с муллой Алимкулом. Несмотря на численный перевес противника, русское войско уверенно обратило его в бегство, сам Алимкул был смертельно ранен, а среди защитников Ташкента начались брожения. В итоге верх взяли сторонники союза с Бухарским эмиратом (в основном – духовенство и военные), к эмиру отправили гонца с предложением верноподданства. Узнав об этом, Черняев решил усилить блокаду города, перекрыв основные подходы к нему.

Однако вскоре стало известно, что эмир двинул войско к Ташкенту, и русский отряд мог быть зажат меж двух огней. Чтобы избежать этого, Черняев решился на штурм города. При этом в его распоряжении было чуть менее двух тысяч солдат и 12 орудий, а в городе, по оценкам Терентьева, было до 80 тысяч вооружённых жителей и 63 орудия, которых защищала крепостная стена длиною 24 версты. В то же время протяжённость укреплений была и минусом для защитников, ведь гарнизон был рассредоточен. В итоге решено было ударить с юго-запада – по Камеланским воротам. К слову, именно в этой части города жили в основном сторонники союза с Бухарой, поэтому овладение ею могло быстро склонить остальное население, среди которого была сильна и русская партия, к сдаче Ташкента.

Расчёт в целом оказался верным. Камеланские ворота благодаря фактору внезапности были быстро взяты под покровом ночи, после чего русские войска двинулись вдоль крепостной стены, опрокидывая неприятеля. Завязались упорные городские бои, только что вроде бы очищенные улицы немедленно вновь занимались защитниками города, как только русские солдаты уходили дальше.

Ближе к утру Черняев принял решение оградить свой отряд у Камеланских ворот от остальной части города сплошной стеной огня. Нужна была передышка и хотя бы краткий сон – взять весь Ташкент одним приступом было невозможно из-за малочисленности отряда. Этот приём также сработал – контрнаступление противника было сорвано, пытавшийся прорваться сквозь огонь неприятель был хорошо виден в ночи, из-за чего попадал под прицельный огонь.

Наутро бои развернулись с новой силой, но вместе с тем к Черняеву стали являться делегации аксакалов и торговцев, заявлявшие о лояльности российскому императору и просившие прекратить огонь. Окончательно всё успокоилось на вторые сутки боёв – город сдался на милость победителя.

Совсем иначе сложилась судьба российской армии на Дальнем Востоке. Мукденское сражение Русско-японской войны 1904–1905 годов часто сравнивают с битвой при Седане (1 сентября 1870 г.). В ходе Франко-прусской войны под небольшим городком Седан германская армия фельдмаршала фон Мольтке-старшего одержала грандиозную победу над французским войсками.

Мукден действительно стал для Российской империи дальневосточным Седаном: русская армия понесла огромные потери и фактически утратила контроль над Маньчжурией, в прошлом осталось политическое доминирование России на Дальнем Востоке, а титул императора Востока, на который ещё в 1904 году претендовал царь Николай II, стал для него навечно недосягаемым.

Бездарное руководство войсками под Ляояном, стоившее русским фактически уже предрешённой победы, вызвало совершенно разную реакцию в русской Маньчжурской армии и в Петербурге.

Большинство офицеров, сколько-нибудь детально ознакомленных с ходом Ляоянской битвы, искренне негодовало на штаб армии и главнокомандующего Алексея Куропаткина. Сам генерал Куропаткин, впрочем, пытался доказать всем, что общий итог сражения под Ляояном положителен для русских, что японцы не разгромили его армию, а только лишь «потеснили».

В армейской среде эта точка зрения с презрением отвергалась. Генерал Линевич, один из старейших офицеров Маньчжурской армии, писал в эти дни о Ляояне так: «Моё сердце трепещет, оно болит, глядя на это сражение. При Ляояне Скобелев выиграл бы битву, либо потерял армию, ему неведомы были паллиативы. Я соболезную Куропаткину, но во всех сражениях с японцами наше командование не проявило необходимой твёрдости, подчас мы отступали, даже не попытавшись оценить реальную силу противника».

Совершенно иначе Ляоянская трагедия была оценена в Петербурге. Проправительственные газеты принялись приукрашивать неудобные факты. Своего рода апофеозом пропагандистской лжи стала статья в «Русском инвалиде», где бодро сообщалось, что на самом деле под Ляояном поражение стратегического характера потерпел не генерал Куропаткин, а японский главнокомандующий маршал Ояма.

Отличавшийся деликатностью и одновременно редкой стратегической близорукостью царь Николай II не только не снял по итогам Ляояна генерала Куропаткина с должности главковерха, но фактически поощрил его своей телеграммой. «Отход целой армии в таких сложных обстоятельствах и по таким ужасным дорогам, – писал русский самодержец, – является превосходно осуществлённой операцией, проведённой несмотря на невероятные сложности. Благодарю Вас и ваши превосходные войска за их героические труды и постоянную самоотверженность».

Прямая поддержка царя, оказанная одному из самых бездарных военачальников за всю русскую военную историю, отнюдь не способствовала ни подъёму боевого духа Маньчжурской армии, ни началу столь необходимой русскому воинству «работы над ошибками».

По итогам Ляоянской битвы никаких действительно важных структурных изменений в Маньчжурской армии не произвели. Кадровый состав высшего офицерства практически не изменился. Работа разведки и военных картографов осталась на прежнем, более чем низком уровне. Казацкие конные части, которые при грамотном использовании могли парализовать тылы японской армии, по-прежнему вводились в бой шаблонно, в соответствии с русской армейской традицией – как кавалерийские придатки к пехотным корпусам. Казаки ощущали себя чуждыми в среде русских пехотинцев – вчерашних крестьян, всегда враждебно относящихся к «нагаечникам». Ограниченные в проявлении воинской инициативы решениями штабов, казаки не могли, да и не хотели проявлять на полях Маньчжурии свой национальный воинский пыл.

Из корпусов и полков в штаб Куропаткина приходили тревожные сигналы: резко увеличилось число самострелов, моральный дух ещё вчера вполне надёжных частей падал. Уровень пьянства и распространения венерических болезней взлетел на небывалую высоту (по последнему поводу Куропаткин вынужден был издать специальный приказ, требовавший воздержания).

Организация медицинского обслуживания в армии нисколько не улучшилась. В госпиталях врачи и медсёстры вынуждены были ночевать в палатах, среди тяжелораненых. За целый год войны русская армия не получила ни одной специализированной повозки для эвакуации раненых с поля боя. Продолжали пользоваться маленькими китайскими повозками, на которых чудовищно трясло. Представитель армии США при штабе Куропаткина полковник Харвард впоследствии вспоминал: «Эти повозки были настоящим инструментом медленной казни для раненых солдат – часто по прибытии обнаруживалось, что раненые уже мертвы».

Покажется удивительным, но бездарный проигрыш у Ляояна не уменьшил, а, пожалуй, даже усилил личные амбиции главковерха Куропаткина, прежде всего финансовые. Военное министерство выплачивало генералу Куропаткину как главнокомандующему Маньчжурской армией 50 тысяч рублей в месяц. Неожиданно генерал вспомнил, что в ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 годов командующий великий князь Николай Николаевич получал 100 тысяч рублей в месяц (плюс содержание тридцати лошадей), и потребовал столько же.

Резко взыгравшие аппетиты Куропаткина хотел умерить министр финансов Коковцев. «Я пытался сказать, что главнокомандующий должен подать пример, принимая умеренную зарплату, – вспоминал министр, – поскольку его ставка служит отправной точкой для установления выплат другим офицерам. Я особенно просил его не настаивать на таком большом количестве лошадей для личных нужд, потому что столько лошадей никому не нужно. А деньги на «лошадиный прокорм» на несуществующих лошадей не будут смотреться достойно и будут только совращать подчинённых. Мои аргументы, увы, не возымели на генерала ни малейшего действия».

Стратегическую обстановку на Дальнем Востоке осенью 1904 года с русской стороны фронта можно охарактеризовать предельно кратко: Транссиб, несмотря на всю неразвитость инфраструктуры, работал великолепно, Порт-Артур медленно угасал, Куропаткин бездействовал.

Из состояния стратегической нирваны русского главковерха вывел император Николай II, весьма определённо потребовавший наконец оказать помощь гибнущему Порт-Артуру. Царский наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев в свою очередь настаивал на активизации военных действий – чтобы не допустить прорыва японцев к Мукдену.

Куропаткину в конечном итоге пришлось уступить этим требованиям, и он вознамерился перейти в наступление. Мыслил Куропаткин сугубо географически, поэтому задачей Маньчжурской армии в предстоящем наступлении провозглашалось не уничтожение (или хотя бы поражение) армий маршала Оямы, а овладение только что оставленным правым берегом реки Тайцзихэ.

Куропаткин обладал значительным превосходством над японцами в живой силе: русские могли выставить 261 батальон против 170 батальонов Оямы.

«Большие батальоны всегда правы», – сообщил когда-то миру Наполеон Бонапарт. Куропаткин сумел доказать у Шахэ, что русские и в части «больших батальонов» идут своим особым путём, а, следовательно, на их «большие батальоны» замечательная максима Наполеона не распространяется.

Сражение на реке Шахэ началось днём 22 сентября (5 октября) 1904 года почти торжественно – русские войска выступили на фронте примерно в 45 километров с развевающимися знамёнами и под игру военных оркестров.

Генерал Куропаткин и на этот раз остался верен себе. Перед началом наступления начальник атакующего Восточного отряда русских генерал Штакельберг получил приказ, в котором его предупреждали, что надо действовать осторожно во избежание неудачи, что следует вводить в бой силы, значительно превосходящие противника, в противном случае – не вводить. В конце приказа Куропаткин выражал анекдотичную (или издевательскую?) уверенность, что Штакельберг сможет потеснить японцев и вовсе без боя.

Как происходило русское наступление «a-la Kuropatkin», подробно описал английский военный представитель в штабе японской армии полковник Иен Гамильтон. «В пяти милях к северу наступает противник. Так далеко, насколько я могу увидеть, земля полнится русскими. <…> Эти тёмные массы начали медленное и торжественное развёртывание, которое заставило моё сердце ёкнуть от общего ощущения неумолимой силы, от чувства неминуемости удара. Однако неожиданно эта длинная колонна остановилась. Странная нерешительность! Они оставались стоящими без движения десять минут, двадцать минут, и тут я понял, что русские готовятся окопаться вне пределов огня японцев. И в этот момент все опасения покинули меня. Меня охватило полное спокойствие и ясная убеждённость в том, что русские своими неловкими действиями навсегда расстались с тем моральным подъёмом, который является величайшим достоянием атакующей стороны».

Русское наступление было безобразно подготовлено и с оперативно-тактической, и со стратегической точки зрения.

Начальник Восточного отряда генерал Штакельберг, корпус которого по оперативному плану наносил главный удар, не смог выполнить свою задачу по причине непрофессиональной прокладки маршрута наступления. «Карты в моих руках не показывают ничего, кроме белых пустот и двух дорог, идущих с востока на запад, – раздражённо докладывал Штакельберг в штаб Куропаткина. – На карте земля плоская, как блин, но в реальности это весьма высокие холмы, которые с величайшим трудом преодолеваются полковой артиллерией. Если в штабе есть более совершенные карты, пришлите их мне».

Русские владели местностью между Мукденом и Ляояном многие месяцы, даже годы, отчего же военная картографическая оценка этих территорий не была сделана заранее?

Очевидный непрофессионализм штаба Маньчжурской армии привёл к тому, что даже к седьмому дню наступательной операции русские войска не имели осязаемого успеха ни на одном участке 45-километрового фронта.

Между тем японская военная машина быстро завершала подготовку к контрнаступлению. Уже вечером 12 октября 1904 года силы главной русской атакующей колонны Штакельберга были окончательно остановлены. А через день японцы нанесли мощный контрудар в центре и на западе русского расположения войск. Здесь против русского 17-го корпуса (25 тысяч штыков) маршал Ояма сумел сконцентрировать три дивизии общей численностью 32 тысячи человек.

Полк генерала Юхнова (219-й) в полной мере испытал на себе всю мощь концентрированного японского удара. По нему согласованно били 66 орудий и несколько тысяч винтовок. Позиции полка при таком соотношении сил оказались, разумеется, прорванными. На поле битвы осталось лежать 832 русских солдата и 22 офицера. Потеряв в последующие три дня в бессмысленных контратаках ещё около двух тысяч человек, 219-й Юхновский полк фактически перестал существовать.

Итог наступательной операции на реке Шахэ оказался очень неприятен для русских. Начав операцию с тремя полными корпусами в резерве, командующий Куропаткин завершил её, не имея резервов вовсе. Абсолютно безрезультатное наступление стоило русским очень больших потерь: армия потеряла 41 351 солдата, из них – 10 959 убитыми.

Потери японцев были существенно меньше: 3951 убитый и 16 394 раненых. Маршал Ояма и его генералы ни на один день не утратили инициативы на поле боя, а войска не потеряли ни одного действительно важного оперативного рубежа. Японские солдаты ещё более укрепились в мысли о бесспорном превосходстве своего оружия и командиров над русскими.

Успехами в Русско-японской войне военная машина Японии в огромной мере обязана хорошо усвоенным урокам, которые генералы микадо получили в германской военной школе. Русский военный теоретик генерал Александр Свечин в одном из своих трудов саркастически заметил, что «русская армия очень хорошо “переваривала” немецких офицеров, но очень плохо делала это в отношении немецких военных идей».

Японцы в конце XIX века, во время реформ эпохи Мэйдзи, сделали прямо противоположное: они не стали, подобно Петру I, приглашать в свою армию сонмы немецких по происхождению офицеров, но методично обучали свой генералитет в военных учебных заведениях Германии и последовательно реформировали свою армию на основе передовых достижений германской военной мысли. Впрочем, когда это было действительно необходимо, генералы микадо охотно приглашали крупных немецких военных специалистов для работы в Японии.

В 1885 году в Токио в качестве преподавателя военной академии и советника при генеральном штабе Императорской армии Японии прибыл профессор Берлинской военной академии Якоб Меккель (имеющий в то время звание майора). С его прибытием в Страну восходящего солнца немецкая военная система стала основной структурной матрицей, по которой японцы стали модернизировать свою армию. Именно генерал-майору Меккелю принадлежит план глобальной реорганизации полуфеодальной японской армии в современную военную систему, ориентированную на победу не силой «больших батальонов», а высочайшей организацией работы разведки и армейской связи, маневренностью войск, наступательной нешаблонной стратегией.

Генерал-майор Меккель составил для японской армии все основные уставы и инструкции. В столице Японии он основал военную академию для подготовки офицеров Генштаба Японии. Видимо, не случайно этому выдающемуся немецкому стратегу благодарные японцы воздвигли в Токио памятник.

Итогом хорошего усвоения японскими офицерами передовых достижений немецкой военной мысли стали их неизменно победоносные сражения с русскими войсками в Маньчжурии. Здесь японцы побеждали с удивительным постоянством и при любом соотношении противостоящих сил и средств: они били «куропаткинских орлов» и при своём численном превосходстве, и при равных силах, и даже при явном меньшинстве.

Влиятельная лондонская «Таймс» неоднократно в течение войны отмечала превосходную организацию тыла и фронта японской армии. «Одним из наиболее примечательных явлений на полях сражений в Маньчжурии, – отмечается в одной из передовиц “Таймс”, – стало превосходное умение японцев послать в наступление, направлять и поддерживать 400 000 солдат. По-умному оставаясь глубоко в тылу армии, но будучи связанным с каждой колонной посредством телеграфа и телефона, Ояма, Кодама и их штаб находились вне сиюминутных эмоций поля сражений и были способны определять курс всей битвы с холодной точностью и столь желательным спокойствием».

Генерал Куропаткин, к сожалению, исповедовал совершенно иной стиль управления войсками. Он неделями не слезал с коня, инспектируя передовые порядки войск, при этом управление огромной армией осуществлялось большей частью с помощью посыльных. О качестве стратегической мысли главковерха и даже об оперативно-тактической эффективности принимаемых им решений при таком стиле командования нет смысла даже рассуждать.

К началу сражения при Мукдене русские располагали в Маньчжурии огромной армией. С прибытием из России в феврале 1905 года 16-го армейского корпуса общая численность 1-й, 2-й и 3-й русских Маньчжурских армий составила более 300 тысяч человек, в том числе 276 600 штыков, 15 700 сабель и 7700 солдат инженерных войск.

Значительно усилилась артиллерия. Двадцать пять русских дивизий располагали 22 артиллерийскими бригадами, в которых имелось 1386 орудий (из них 1070 полевых, 132 осадных и 76 горных пушек). Кроме того, имелось 48 конных пушек, 60 полевых мортир и 56 пулемётов. Был создан значительный артиллерийский запас, в среднем на одно орудие имелось более 700 снарядов.

Противостоящие японские вооружённые силы комплектовались из 10 армейских дивизий (по германскому образцу штатная численность японской дивизии превосходила почти в два раза численность русской) и двух отдельных кавалерийских бригад. Общая численность японских войск составляла около 270 тысяч человек, которые имели 1062 орудия и 200 пулемётов.

К началу Мукденской операции русские войска имели хорошо подготовленную в инженерном отношении линию обороны, состоявшую из Шахэйской, Мукденской и Телинской позиций. Русские войска занимали только первую из них – Шахэйскую, состоявшую из передовой и главной полосы обороны. Это были развитые укрепления из полевых редутов, люнетов и фортов, соединённых между собой траншеями, защищённых с фронта проволочными заграждениями, засеками, волчьими ямами и тщательно замаскированными фугасами.

Главной особенностью порочной оборонительной тактики генерала Куропаткина было стремление быть сильным одновременно везде. Под Мукденом это выразилось в стремлении к реализации заведомо неосуществимой идеи: созданию сплошной укреплённой линии, которая бы перекрывала все возможные направления натиска противника. Куропаткин сумел равномерно вытянуть все три Маньчжурские армии в одну сплошную линию обороны протяжённостью свыше 100 километров. При этом глубина оперативного построения составляла всего 15 километров, а русские силы оказывались недостаточными и для действительно устойчивой обороны, и для эффективного наступления. В отличие от Оямы и Куроки, Куропаткин не учился по конспектам генерала Меккеля и поэтому, видимо, с трудом мог представить, что же скрывается под понятием «оперативный манёвр».

Главковерх русских Маньчжурских армий генерал Алексей Николаевич Куропаткин 24 февраля 1905 года отдал приказ о наступлении. Его стратегический план не отличался особыми изысками: предполагалось выполнить то же самое, чего не удалось достичь в ходе Шахэйского сражения. То, что осмысливалось Куропаткиным как второстепенная операция, на деле стало крупнейшим сражением Русско-японской войны и даже более – крупнейшим в мировой истории сражением (до периода Первой мировой войны). Русский план предполагал, по сути, только фронтальное оттеснение японцев от Шахэйской линии обороны.