Текст книги "Правила бессмысленного финансового поведения"

Частный дом с видом на Кремль

Кому-то не удается сохранить даже наручные часы в третьем поколении, а здесь целый частный дом, особняк в центре Москвы, где каждый метр – на вес золота. И в нем – внуки и правнуки.

Как это удалось? Какие гении «сохранения семейного имущества»!

Проще всего, если ты лепкой или кистью познаешь мир. Дом Веры Мухиной, дом архитектора Александра Кузнецова, дом архитектора Константина Мельникова. Всё это – в самом сердце Москвы.

Какой вкусный язык! «В мае 1915 года мой отец, Александр Васильевич Кузнецов, известный в Москве архитектор, купил этот дом у старой купчихи Е.А. Воскобоевой, собиравшейся уехать в Петербург на житье к сыну. Поводом для папиной покупки послужило желание поселиться где-то поблизости от гимназии Алферовой, куда поступила моя старшая сестра Эля, но в действительности главной причиной было его давнишнее, заветное желание создать дом, полностью отвечающий вкусу и потребностям его самого и всей нашей семьи» (Ирина Кузнецова)[14]14
  Неприметная Москва: Дом Кузнецова в Мансуровском переулке. // ТВЦ, 2014 г., 16 декабря. URL: http://www.tvc.ru/news/show/id/57220 (дата обращения: 24.06.2017)


[Закрыть].

И потомки там живут до сих пор.

Маленькие старые дома в поселке художников «Сокол» в Москве (ночью – 15 минут езды до Кремля) выставлялись на продажу за 190 млн руб.

Частный дом семейства Розановых напротив Кремля, на другом берегу Москвы-реки. Его десятилетиями сохраняли в семье юридическими тяжбами и судебной волокитой. Даже земля, золотая земля принадлежит семье.

А какие дачи под Петербургом! «Лисий нос». Там и сейчас живут потомки владельцев.

«У моего деда Ивана Морозова была булочная в собственном доме № 25 на Цветном бульваре в Москве… Я узнала, что мой прадед Максим Лазаревич Морозов сначала купил в Москве трактир в районе Таганки и переоборудовал его для фамильного дела в пекарню с булочной. Затем купил дом на Трубной улице, где открыл еще одну пекарню с булочной… Во дворе домовладения на Цветном бульваре дедушка построил капитальное здание школы, здесь был сад со скамеечками и цветниками» (Эмилия Воспанова (Морозова))[15]15
  Воспанова (Морозова) Э. Дела фамильные. Лебедянь – родина моих предков // Антураж, 2012, 31–32. URL: http://www.anturagstudio.ru/modules.php?name=Magazine&file=print&sid=638 (дата обращения: 24.06.2017)


[Закрыть].

«Я нашел тот самый дом, в котором до 1917 года жила моя прабабушка с сестрами и родителями (прабабушка была тогда маленькой девочкой). Дом выглядит весьма добротно, но современно. Он построен в 1885 году. Сейчас дом нежилой, в нем располагаются офисы и банк. Рядом – деревья, которые, возможно, растут еще с начала 20-го века и были свидетелями всех событий… А вокруг – только современные дома, многоэтажки. Получается, дом моих предков – это единственный сохранившийся дореволюционный дом на улице Малые Каменщики. В общем, я очень порадовался этой находке. И сразу подумалось, что было бы здорово вернуть этот дом семье и снова сделать его жилым. Ведь семью моей прабабушки оттуда выселили сразу после Революции 1917 года из-за “зажиточности” семьи» (Кирилл Репьев)[16]16
  Репьев К. Как узнать о своих предках // Крамола, 2016 г., 7 апреля. URL: http://www.kramola.info/vesti/rusy/kak-uznat-o-svoih-predkah (дата обращения: 24.06.2017)


[Закрыть].

А мораль? Да нет никакой морали!

Просто мечта, чтобы дома не отбирались и медленно переплывали из рук в руки, оставаясь в одной и то же семье поколение за поколением.

И чтобы для этого не нужно было особенной хитрости.

И чтобы это были большие, зажиточные, каменные дома, несущие семьи, как корабли, из века в век.

По всей России, с равной степенью удобства и спокойствия.

Как удачно выйти замуж и поплатиться за любовь ко всему новому

Она была староверкой, но сходила замуж три раза. Вторым браком – за Саввой Морозовым, третьим – за московским градоначальником. Спасла его от тюрьмы. Отстроила в Москве пышнейшие особняки, вложилась во МХАТ, родила четверых детей, ее салон расцветал первейшими именами, и, наконец, исполнилась ее мечта – она была торжественно записана дворянкой Резвой. После чего еще раз развелась.

Как пышно она цвела! Устроила усадьбу, почти Афины, с колоннами и портиками, центральным отоплением, ваннами и телефоном, знатными коровами и бесконечными пространствами. Пятьсот яблонь, триста вишен и множество парников.

Ее загородный телефон был первым в Москве. Этот-то телефон и погубил ее. В усадьбу ее «Горки», нынче Ленинские, въехал новый большой начальник, во флигеля – охрана, ибо ни у кого больше в окрестностях Москвы не было телефона и прямой связи с Кремлем.

А что же Зинаида Григорьевна? Лисица была выгнана, хотя еще весной 1918 года вроде бы всё утрясла, получив охранное свидетельство от Республики на принадлежащий ей «дом с художественно-исторической обстановкой». Но дом понадобился властям.

А дальше была жизнь в коммунальных внутренностях Москвы. Еще тридцать лет. До 1947 года. Десять лет жила продажей вещей. Наконец – мелкая пенсия от МХАТ. И четыре фамилии, притороченные к ней, как крылья: Зимина, Морозова, Рейнбот и, конечно, Резвая.

Способность обуздывать и усмирять никак не заснет в российской истории. И она же корчит странные гримасы. Дом был огромен, но Ленин умер в ничтожно малом будуаре Зинаиды Морозовой, у ее роскошного туалетного столика, у золоченого зеркала, поднимающего к самому потолку.

Она два года не дожила до того, как «Горки» открыли для всех.

Полковник Х.: как взять свое

Дом купчихи, дом дворянский, старый светлый дом был немедленно обращен – нет, не в новую веру, а в птичник, где за перегородками, у крупных, как булки, печей плодилось и размножалось новое племя, веруя, что коммуналки – это жизнь.

Но вера эта с течением лет подтекла, и когда в дом – серебристый, в два этажа – въехал после войны полковник (имя его пусть будет Х.), случился заговор. Омерта.

Наш Х. в дом больше не вмещался. Счет тем, кто был на первом этаже, шел на десятки. И даже подвал, о чем-то размышляющий, был полон доверху, до половинки мутного окна.

А год был нешуточный. 1967-й. «Аврора» стояла на парах. Желала выстрелить на память. В Москве искали тех, кто брал Зимний.

В письме полковник Х. был краток: «В подвале дома на углу бывшей Мещанской (проспект Мира) помещалась подпольная типография, напечатавшая брошюру Ленина «Др-др-др». Раскопаны литеры и части печатного станка».

Давно в Москве не было такого счастья. Комиссии прилетели, сияя. Народы подвала делились открытием. На первом этаже поили чаем. А второй, где ютился полковник Х., имел вид майской черешни.

И их расселили. В белоснежные бесконечные башни, где балконы стелются и кафель блестит серебром. В жилища, свои, никем не тронутые, где есть вода – своя, свой огонь, своя морозилка и свои антресоли – они тоже есть, потому что даны в ощущениях, что есть – всё.

Дом подкормили и взяли под охрану. Он был отмыт, вытерт полотенцем и нынче дышит, как барышня с сигаретой: вокруг одни авто.

В нем две белоснежные печи на два этажа, каждая на четыре комнаты, как столпы.

В нем смелая лестница, витая, как змея.

В нем кресла у печи, в нем медового цвета сундук, в нем дышится – не медом, а запахом потрескивающим, с легкостью показывающим солнце.

Он в самом деле есть – Музейный дом[17]17
  Музей «Садовое кольцо»


[Закрыть]. А кому он памятник? Купцам, коллежскому асессору, инженеру с Рижского вокзала, местному дворнику? Господину Мельгаузену? Рождественской ёлке? Призраку, девице из прежних жильцов, чтобы не беспокоила?

Нет спора – полковнику Х., словно сошедшему с картинки: «Партизан, на глазах неприятеля раскуривающий трубку».

Наши вещи Щукина и Морозова

Неловко идти мимо чужих вещей. Что в Пушкинском, что в Эрмитаже. Очи импрессионистов. Сотни. Хотя бы маркированы (в Эрмитаже): вот это забрано у Сергея Щукина, а это – у Ивана Морозова. Руки до них дошли в ноябре – декабре 1918 года.

«Принимая во внимание, что Художественная Галерея Щукина представляет собой исключительное собрание великих европейских мастеров, по преимуществу французских конца XIX и начала XX века, и по своей высокой художественной ценности имеет общегосударственное значение в деле народного просвещения, Совет Народных Комиссаров постановил: 1) Художественную Галерею Сергея Ивановича Щукина объявить государственной собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики…» (Декрет СНК от 5 ноября 1918 г.).

Дальше уже без всякого обоснования «общегосударственным значением». «Совет Народных Комиссаров постановил: Художественные собрания А.И. Морозова, И.С. Остроухова и В.А. Морозова объявить государственною собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики» (Декрет от 19декабря 1918 г.).

Может быть, всё дело в том, что мы живем среди чужих, навеки отнятых вещей, за которые никто не попросил прощения и не покаялся.

Всё вернуть: Коновалов и Ван Гог

Есть никому не известный гражданин Петр Коновалов, который мог бы войти в список Forbes. Звать его Pierre Konowaloff, и он – потомок двух знатнейших купеческих родов.

По отцу – правнук Александра Коновалова. Прадед – «министр-капиталист», министр торговли и промышленности Временного правительства в 1917 году. Министр, в свою очередь, – наследник текстильной династии, пианист, выпускник физмата Московского университета, прошедший фабрики Европы, политик, банкир, биржевик, депутат думы и проч., проч. Сидел в Петропавловке. Выпущен и оказался в Париже.

По матери Петр – правнук Ивана Морозова. Прадед – наследник текстильной династии, банкир и биржевик, но еще и знаменитый основатель, собиратель, владелец той самой необыкновенной, мирового класса коллекции импрессионистов и прочих «истов», безмерного собрания русской живописи, которой мы наслаждаемся на Волхонке в Москве и в Эрмитаже.

В 1918 году картины – и всё остальное – у Морозова отобрали. А семья очнулась в Чехии и побрела по свету дальше.

В 1953 году на свет появился Пьер Коновалов, француз, прямой наследник всего имущества «двух родов».

Земля, бывшие текстильные мануфактуры? Недоступны. Реституции в России не было. Коллекция из нескольких сотен картин Ренуара, Моне, Сезанна, Ван Гога и т. п. принадлежит государству. Недоступна.

Впрочем, в 1930-е годы часть картин продают за рубеж. Кто продает? То ли государство (СССР), то ли партия (решения Политбюро). Кому? Кому угодно, и частным коллекционерам тоже. Куда? В Европу, США. Зачем? Отчаянный сбор средств для индустриализации. Где эти картины сейчас? Что-то оказалось в публичных коллекциях. В США – по обычаю – частные собрания передают «в наследство» музеям и университетам – альма– матер.

Две отобранные у Морозова картины, проданные в 1933 году, оказались по наследству в Йельском университете – Ван Гог, «Ночное кафе», и в Метрополитен-музее – Сезанн, «Мадам Сезанн в оранжерее».

Каждая картина – это 120–150 млн долларов. Вся коллекция из сотен картин, включая оставшиеся в России, – больше 10 млрд долларов.

Что делать, если вы – прямой, признанный наследник? Как поступить, если у семьи отобрали картины безмерной ценности, потом продали в США в частные руки, там полотна осели в музеях. Ваше имущество – в США. Вы – француз, парижанин. Какой ваш следующий ход?

Конечно, судиться! Пытаться вернуть имущество в семью. С 2000-х годов Пьер Коновалов судится с Йельским университетом и Метрополитен-музеем.

Безуспешно. Почему?

По законам США, если государство реквизирует частное имущество во время революции и если это государство потом признано США (СССР был признан в 1933 году), то что бы потом ни случилось с этим имуществом и даже если оно оказалось в США, будучи проданным «государством-вором», то оно не подлежит возвращению его исконным владельцам, если не было нарушено международное право. И смешно сказать – не нарушено (юридические тонкости и судебные решения легко доступны в Сети).

Суды идут годами.

В конце концов Коновалову отказал Верховный Суд США (2016).

Бедное наше имущество! Нам принадлежащее, в поте лица своего добытое, подвластное всем ветрам и юриспруденциям, не способное – часто – пережить даже второе – четвертое поколения наших семей и находящееся под ударами всех возможных государств!

– Отдай! – ты говоришь. – Это законно – мое! Это отнято у моего прадеда!

– Не так всё однозначно, – слышится в ответ.

Что ж, нам остается только гадать, когда наступит еще один отъем и будет ли он бесповоротным. Или же пить чай, смотреть на луну с балкона и угрюмо спрашивать себя – доколе?

Потерянная усыпальница

В граде Серпухове, в ста километрах от Москвы – рай для монастырей. Через реку, почти друг против друга, стоят женский и мужской монастыри, почти семья, обмениваясь опытом и дарами природы. На бугре, где был старый град, бродят свадьбы.

Там ежатся купеческие дома и обломки церквей. Там приколот к ним узкий темноглазый Ленин и ампир 1950-х. Стынет желтейшая на свете, когда-то свирепая гауптвахта. Мокнут улицы, мокнут кубы из силикатного кирпича, забитые зеленью. Мокнут перьями старушечьи дома, в сонном, сосновом своем существовании. Они везде, как голуби.

Там поверх Нары, узкой, как прищур, поверх ее вод, поверх холмов, пустынных ив и птичьих перелесков стоят пустые, из красного кирпича, старинные заводские корпуса. Звались они когда-то «Товарищество мануфактур Н.Н. Коншина в Серпухове», и там работали одиннадцать тысяч человек. Пряли, ткали, набивали ситец, красили. С XVIII века. Парижская всемирная выставка. Совладельцы, два знаменитых Николая – Второв и Коншин – среди богатейших семей России в начале XX века (1-е и 11-е места). И оба – не уехали, просто растаяли в 1918 году. В 1930-е сыновья Коншина были арестованы. Один из них, Сергей, дожил до 1964 года. Взят в 1932-м после встречи с англичанином – бывшим управляющим, приехавшим в Москву в составе посольства. Почти 20 лет лагерей. После лагерей работал хормейстером. И оставил прямых наследников.

Неуемный Николай Коншин, растаявший в 1918-м. Именно он стал сеять хлопок в Туркестане. Выстроил электростанцию в Серпухове. Генконсул королевства Сербии и княжества Болгарии. Создал сбыт по всему миру. Местная больница, кирпичные дома и казармы для рабочих (там до сих пор живут). Чайные для рабочих. Три храма. И, наконец – собственная усыпальница в Высоцком монастыре в Серпухове, на высоком берегу Нары, знаменитого архитектора Романа Клейна. Была разрушена, ныне восстановлена ради красоты своей.

Заводы – дело рук человеческих. Они появляются в муках на свет, по образу отцов-основателей. Чудесные фабрики Коншина, из красного непревзойденного кирпича, под гордыми кличками «Красный текстильщик» и «Серпуховский текстиль», прожили после него еще 90 лет. И, наконец, погибли в 2000-х.

Какой урок в том, что строитель, фабрикант, создатель, с любовью строивший собственную усыпальницу для всей семьи на святой монастырской земле, – сгинул бесследно в 1918 году? Какой смысл в том, что большой род, с десятками детей и внуков, двести лет строивший собственную фабричную и торговую империю, растворился в небытии? Как случилось, что монастыри отстроились, а родовые фабрики уничтожены?

Улицы Серпухова – Ворошилова, Ленина, Пролетарская, Ленинского комсомола, Луначарского, Революции, Свердлова, Карла Маркса, Советская, Джона Рида. Толпа мастерских по производству надгробных памятников. Бывшие заводы, заполненные мелкими ремесленниками. Уникальные образцы тканей XIX века – как их сохранить?

Этот вид раскрытого, как раковина, кирпичного тела крупнейших, столетних фабрик, вот это закончившееся умение прясть, ткать, разрушенный индустриальный дом, который строила из поколения в поколение большая семья, – всё это создает для заезжего человека мучительное воспоминание о городе, в котором смешаны – в летней зелени – блистающие, пахнущие свежей краской, сияющие белизной монастыри, буденовки и почти черные тела умерших фабрик.

Доверие к государству: неважная история

Недоверие к государству, предчувствие отбора, отъема, изменения правил игры к худшему – риск, который четверть века заставлял уходить российские капиталы на Запад. Этот риск плюс налоги.

Мы двойственны. Мы сызмальства привыкли полагаться на государство. Но где-то там внутри, у сердцевины, всегда был червячок сомнения в том, что государство играет за тебя.

«Всё равно обманут» – вот наше уличное присловье. Или – «всё равно отнимут». Кто-то. «Они», имея в виду государство, властные структуры. Поэтому мы всё время строим времянки. Живем – в нашем имуществе – в короткую.

Самые пронзительные «имущественные» истории советского времени – тяжелейшие денежные реформы, с отбором «спекулятивных» денежных излишков; принудительные облигационные займы, по которым год за годом ухудшались условия и откладывались погашения, до полного умаления сумм и людей, когда-то занимавших. «Обнуление» сбережений на рубеже 1990-х.

Всё это продолжается.

Пирамида ГКО. Дефолт по госдолгу в национальной валюте, в государстве – эмиссионном центре, в условиях, когда 60 % госдолга держало само государство (ЦБ и Сбербанк) – почти неслыханное дело.

Пенсионная реформа, с ее длинными деньгами, которые немедленно стали короткими. Выдержала только чуть больше десяти лет. Несколько пересмотров – к худшему. Пенсионный дефолт 2018 года.

Фонды «будущих поколений» (Стабфонд, потом Фонд национального благосостояния). Выдержали чуть больше десяти лет. До будущих поколений дела не дошло, ФНБ стал разбираться по ручьям и ручейкам сейчас, сегодня, и где-то там, на горизонте, мы неизбежно увидим списание текущих из него миллиардов.

В этом проблема.

В отсутствии доверия.

В понимании того, что любая новая, самая благожелательная конструкция, вменяемая государством, – это времянка.

Что через десять лет всё станет по-другому.

В ветрености правил. В том, что государство всегда, «вечно», на нашей исторической памяти, подписывая контракт с обществом, затем вычеркивает из него пункт за пунктом и, начиная с благих намерений, неизменно заканчивает чем-то худшим.

Доверие к государству – как в бизнесе.

Доверие к тому, что государство всегда – в длинном историческом времени – будет играть в твою пользу.

Либо доверие есть, либо его нет.

Если оно есть, семьи будут богатеть, наращивать имущество из поколения в поколения. Учиться не разоряться, управлять своими активами.

Если его нет, наша имущественная жизнь – времянки, вывоз капиталов и детей, крайняя нестабильность и бедность во всем.

Пока у государства – неважная история.

И поэтому пока впереди – времянки. Надежда – только на себя.

Громкие деньги: гадость для соседей

Как ограбить вашу квартиру

Кто-то пишет о высотах духа, но ничем не хуже немудреные истории о том, как кому-то, где-то и когда-то удалось сохранить для своей семьи хлеб, тепло и молоко на долгие времена.

Или не сохранить.

Путеводитель по одной только петербургской квартире[18]18
  Квартира № 2 в доме № 24 по ул. Чайковского (Сергиевской) в Петербурге.


[Закрыть] был выпрошен у портье гостиницы, носившей когда-то гордое имя «Нева».

«Эту квартиру с 1914–1915 годов занимал… гофмейстер барон Адольф Адольфович Пилар фон Пильхау – член Государственного совета… предводитель дворянства в Лифляндии. Жена – Евгения Константиновна фон Пален, дочь министра юстиции… внучка (по матери) известного героя войны 1812 года К.Ф. Толя. Они имели сыновей Адольфа, Альфреда, Андрея и дочь Ольгу. Из революционного Петрограда семья в августе 1918 года выехала, дальнейшая их судьба неизвестна». По другим сведениям, семья всё-таки добралась до Прибалтики и там осела.

Идем дальше.

«В ноябре 1918 года в три свободные комнаты вселены рабочие Арсенала Низовцевы Василий и Дмитрий, Писанин Григорий. Передано им по описи имущества в этих комнатах – кровати, шкаф, самовар, ковер, стулья и др. В отдельную комнату в присутствии… члена домового комитета бедноты из освобождаемых комнат перенесли наиболее ценные вещи: до 40 мужских костюмов, мужскую шубу, отрезы ткани, много столового серебра и прочее. Опись составили неграмотно, невразумительно. Комнату с вещами заперли и опечатали… Потом в квартиру вселили еще милиционера Можейко и двух его братьев. В апреле 1919 года агентом жилищного отдела Совета 1-го Городского района Степановым изъяты и унесены (без описи, кратко перечислены) кольца золотые, несколько монет золотых в 10 и 5 рублей (сколько?), часы дамские позолоченные, деньги – 450 финских марок, ордена барона Пилара, серебряный колокольчик, старинные дуэльные пистолеты и порох. Степанов сдал изъятое в жилищный отдел… В отсутствие соседей Низовцевы и Писанин вскрыли или взломали деревянную дверь, похитили оставшиеся ценные вещи, скрылись и в квартиру более не возвращались… Следствие, по-видимому, не производилось»[19]19
  Здесь и ниже: Бройтман Л., Дубин А. Улица Чайковского. М: Центрполиграф, 2003. С. 293–294.


[Закрыть].

Разоренное гнездо.

Встрепенулись, как птицы.

Лишь бы выбраться.

Не дай Бог кому-нибудь из нас в будущем бросать всё свое имущество и свои дома, проклиная себя за то, что не угадал, что будет дальше, за то, что плохо распорядился своей семьей и тем, что нажито.

Не дай Бог обмануться надеждами, идеями и собственным воображением, попав под «черный передел».

И не дай Бог лишить семью хлеба, молока и тепла, отдать ее всем тяготам ночного путешествия, потому что наши привычки и легкость существования взяли верх над интуицией и способностью смотреть на пару лет вперед.

Вальяжный дом с квартирой № 2 и сейчас существует. В 1925 году в его тридцати двух барских квартирах проживали триста четыре человека, больше ста семей.