Текст книги "Черный амулет. Историко-романтическое повествование"

– Иди за мной, – зовет Мидаспа в шатер жрица. Там усаживает у трехногого столика с принадлежностями для татуировки. Мидасп стаскивает рубаху, снимает с правого запястья крученый браслет. Он смотрит на строгое смуглое лицо Роксамат, на седые пряди, свисающие из-под перевязи на голове, на множество амулетов, что украшают грудь жрицы, и нерешительно спрашивает:

– Великая Мать, ты могла бы сделать на правой руке те знаки, что украшали камень моего отца? Знаешь ли ты их?

Роксамат улыбнулась.

– Знаю и сделаю, как ты хочешь. Положи руку вот здесь.

Долго делала свое дело Роксамат. Боль не мешала Мидаспу, он увлеченно смотрел, как рождается рисунок на тыльной стороне ладони. Вот знаки верхнего мира – трехрогое убегающее солнце и скачущий конь. Затем на коже появился… человек, метнувший копье. А когда Роксамат заканчивала выкалывать фигурку женщины-прародительницы, Мидасп ощутил, что вспотел от напряжения.

– Молодец, я не слышала твоего голоса все это время, – окончив работу, сказала жрица. – Добрую мысль послали тебе боги. – Она кивнула на татуировку. – Всегда помни об отце. Иди и позови Мастига, сын племени. К вечеру я дам всем краски воинов – будете пользоваться ими перед походами.

За пологом ждал Мидаспа Атавак. Обнял мальчика.

– Патак обещает устроить пир, вы все будете пить франаку* вместе с воинами. Потом, по обычаю, вождь подарит каждому акинак. Вы пройдете военным танцем. А затем дадите клятву роду. Скажу тебе приятное – Парсуг приготовил для тебя подарок – стрелы, я сам видел, как он их мастерил. Мой сын любит тебя!

– А где он сам? Что-то я не заметил его среди воинов?

Атавак развел руками.

– Сказал, что поедет на дальнее пастбище – выбирать нового коня. Его жеребец пал отчего-то этой ночью. Парсуг торопился, чтобы успеть к пиру.

– Если я стану вождем, – покачал головой Мидасп, – подарю Парсугу лучших жеребцов из своего табуна.

– Да хранят тебя боги!

Но не случилось пира. Едва солнце прочно утвердилось на небе, прискакали в становище Патака всадники. Это Сангибан, вождь всех арсиев, прислал своих гонцов. И они привезли гневные слова Сангибана.

Оскорбил Патак великого вождя самовольством своим. Кто, как не вождь племени, должен был объявить войну соседям? Зарвавшихся ардаров умеет одергивать Сангибан – не рукой, не словом, так мечом. И на это хватит сил у него. Таковы были слова Сангибана.

И многие в роду, прослышав про это, наполнились смятением. Ссора вождей – война меж родами. Песни и предания арсиев хранили память о подобных событиях. О том, что не было примирения бескровного, и потом еще долго мстили родичи убитых за гибель близких своих. Обычай кровной мести свят – все сарматы чтут его вторым после почитания матерей.

Все знают, как велика гордость Сангибана; даже стареющий, не хочет он ни в чем уступать никому. Рассказывали, что даже собственного сына как-то не пожалел Сангибан – послал гонцом в кочевья мертвых за волей предка Занака.

Знает и Патак. Только ничуть не боится гнева вождя. Потому и встретил гонцов радушно, угостил щедро.

– Я только позову своих братьев, и наши воины одолеют целое племя, – так сказал Патак. – Только я не хочу проливать кровь арсиев на радость дайвам. Неужто великий вождь преисполнился зависти? Что ж, я поделюсь с ним добычей. Мои люди пригонят ему пленных саургов, а то им тесно в наших загонах. Есть среди них достойные храбрецы, есть даже два оружейника – я поделюсь, и будет пир среди арсиев.

С этими словами, одарив на прощание, Патак отпустил гонцов. Уверен был ардар – Сангибан уймет свой гнев и откликнется на разумное предложение.

Так и случилось

Путь в кочевье Сангибана легче всего проделать мимо маленького поселка, что прилепился на возвышении берега Дану в половине конского бега77
  Под конским бегом здесь понимается расстояние примерно в 35 км.


[Закрыть] от становища рода Орсодака. Живущие в поселке сколотские потомки давно служат арсиям мастерством своих кузнецов и шорников. Степняки не обижают своих данников. Те построили прочный мост в узком течении Дану; по нему арсии всегда могут попасть на другой берег, где начинается кочевье Сангибана. По этому пути предстояло гнать пленников.

Патак отрядил воинов под началом Парсуга. И Мидасп напросился с ним. Нацепил на пояс меч Варкафута – покрасоваться перед великим вождем, пусть знает, какие воины растут среди потомков Орсодака. Саурги, связанные арканами за шеи, шли довольно быстро для измученных пленом людей. На их понурые лица никто не обращал внимания. Но один из пленников – высокий горбоносый юноша – не сводил глаз с Мидаспа, и особенно с меча его. Заметив это, Мидасп подумал, что пленник близко знавал Варкафута, и не ошибся. Спрошенный им крайний из саургов подтвердил: горбоносый – сын Варкафута.

И растерялся отчего-то Мидасп. Подъехал к Парсугу, указал на юношу.

– Давай отпустим его, я убил его отца.

И Парсуг сказал тогда слова, показавшиеся Мидаспу мудрыми:

– Враг, отпущенный тобой на свободу, – враг вдвойне. Он сделает все, чтобы убить тебя. И пока судьба его не только в руках богов, но и в твоих – будь осторожнее. Мы подарим его Сангибану – ему приятен будет раб – сын поверженного вождя, – и Парсуг засмеялся.

Когда показался поселок и послышался собачий лай, Парсуг велел стать на отдых. Воины раскрыли свои переметные сумы, достали лепешки, вареное мясо. Дали еды и пленникам. Но только уселись они на землю, как трое из саургов выхватили спрятанные дотоле на теле ножи, мгновенно освободились от арканов и бросились к реке. Словно силы прибавилось у саургов. Сбили крайних охранников, ранив ближнего. И уже были у самой воды, как одного настигла меткая стрела Парсуга. Зато двоих укрыл Дану волной.

Стали арсии бить из луков под вой остальных саургов, прижатых воинами к земле. Пять стрел утопил и Мидасп, пуская их наугад в темную воду. Один из убежавших не всплыл, зато другой вылез на берег далеко вниз по течению. Ловок был беглец в нырянии, это спасло его. Выскочил на берег и, крича что-то, бросился в необозримые камышовые заросли. Как теперь отыщешь его? Это был сын Варкафута.

Отправили раненого назад с провожатым, злые двинулись дальше арсии. Всех пленников крепко связали, обыскав прежде. Не уйти теперь никому. Одного убитого бросили в воду – пусть порадуются дочери вод.

Перешли по мосту реку. Долго вглядывался Мидасп в прибрежные заросли. Ветер – свободная сила – шевелил камыш, гонял крикливых птиц, вылетавших из своих затаенных гнезд. Нигде не было видно саурга. Может быть, укрывшись в зарослях, провожал он ненавидящим взглядом фигуры врагов? А может, доверившись воде и своему умению пловца, удалялся вниз по реке прочь от погони? Что ж, боги оказались милостивы к саургу.

Теперь есть у Мидаспа кровный враг в степи. Он не простит ничего.

Глава V

Уже две весны тому, как стали земли саургов кочевьями арсиев. Побежденные соседи не желали испытывать судьбу – снялись с родных мест и ушли вверх по реке. И следы их потерялись в степи.

Богаты земли саургов. Раздолье охотникам среди изобилия степных зверей и птиц. Бьют сайгаков, лис и зайцев арсии, ставят силки на куропаток и перепелов, собирают птичьи яйца. Берут дань с непуганых табунов короткогривых коней-дикарей. Открылись щедрые кабаньи места – и свирепых вепрей, размером с хорошего жеребенка, добывают арсии.

Былые данники саургов – бородатые земледельцы, что жили по обрывам рек у клочков лесов, сразу поняли, чего от них хотят новые хозяева. Стали слать подарки Патаку и его воинам. А один из старейших поселян – Хавк – даже отдал свою дочь за Апарнадара – брата вождя.

А еще случилось главное, за что Патак вечно будет благодарен богам – жена Агар принесла ему долгожданного сына. За это семь коров принес в жертву Патак владыкам мира – неслыханная щедрость, и рассказывали о ней во всех становищах племени.

Изменился за это время и Мидасп. Повзрослел. Огрубело лицо, голос, руки налились силой. Живые глаза блеском своим выдавали непоседливый нрав. Ходил Мидасп быстро, но мягко; ловко взлетал на коня, легонько коснувшись холки его рукой. Все увидели в нем взрослого мужчину раньше, чем он сам понял это. Еще било из него порой озорство, и с хитрой улыбкой подсовывал Мидасп колючку под потник чьего-нибудь скакуна, но все чаще высказывал он суждения зрелого человека.

Он уже примеривал доспех Варкафута. На то было право у Мидаспа – оружием владел он ловчее своих сверстников. На последних состязаниях опередил в стрельбе из лука даже Парсуга и Гаоса – лучших стрелков рода; и длинный меч вождя саургов уже не тянул его руку вниз.

В конце весны Патак дал Мидаспу удел. Теперь там паслось стадо, принадлежавшее Мидаспу, и табун из сотни лошадей; добрую часть их хозяин сам отловил в степи с табунщиками. А еще Патак взял Мидаспа в свою дружину, сделал десятником, дав под начало сверстников его и друзей.

А когда ловил Мидасп игривые взгляды дочерей рода, смятением и необъяснимым чувством наполнялась душа.

– Покатай меня на своем крепыше! – то ли просила, то ли дразнила Равага и, смеясь, показывала крепкие белые зубы. Как хороша дочь Патака. Однажды увел ее в степь Мидасп, там позвала девушка послушных ей духов, и те околдовали молодого воина. Высокая молодая трава приняла юных. Ласки Раваги поразили Мидаспа, от взгляда темных глаз ушла напускная суровость… Какой-то пастух, проезжая мимо, вспугнул их. Дурной знак – неужели не хватило места человеку в такой огромной степи?

Пастух, видно, рассказал Патаку об увиденном. Ардар позвал Мидаспа.

– У нас красивые девушки! – восклицал он. – Но боги не разрешат испортить родственную кровь. Ты молод, а в других становищах немало красавиц. Я помогу тебе, не унывай.

О ком унывать? О женщинах? Смешные слова говорит Патак. Женщина – та же добыча, захватил, и она твоя. И зачем думать об этом. У настоящих воинов все свершается само собой.

Но ардар знал, где и зачем искать жену Мидаспу. Еще помнит былую обиду Сангибан – вождь арсиев. Негоже злиться так долго. Есть в его роду Мастира. Умна, а главное – наследница великой жрицы Арьяпат, ее правнучка. И судьба девушки уже определена – станет она служить Могучей Ардви. Жрица – это счастье людей, залог их размеренной благодатной жизни. И древний обычай позволяет ей самой привести в род мужа. Пусть им и станет Мидасп. Разве не рад будет вождь такому воину? Жаль, конечно, что Мидасп уйдет в род Сангибана, но ведь сын растет у Патака. Надежда и смысл теперешней жизни вождя. Пусть же никто не перейдет дорогу, стремясь к власти над родом.

Матери Мидаспа так рассказал ардар:

– Хочу, чтобы Мидасп связал оба наших рода. Сангибан стареет и, может быть, захотят боги и фраваши видеть твоего сына во главе племени. Я готовлю ему славную участь.

Замирает от сладких мечтаний душа матери. В мыслях ее встает на совете племени Мидасп, так похожий на своего отца…

Уже лето бушует в степи, а в кочевье Патака до сих пор не прибыло ни единого каравана с Боспора. Дозорные на просторе проглядели глаза, ожидая боспорян на караванных путях. Все напрасно. И скоро дурные вести долетели до ушей вождя – меоты и сираки перестали пропускать караванщиков в аорссские земли. Торжища в Данае оскудели. Стало известно, что грабят сираки всех купцов, идущих со стороны Гирканского моря в Боспор. И поняли степняки: быть скорой войне.

Патак загодя собрал братьев своих с их отрядами. И когда призвал всех друзей в большой поход на неприятеля великий вождь союза аорсов Радамсад, уже имел род Орсодака тысячу всадников.

Поход! Первая добыча ждет юных! Бывалых – новая слава. По уговору с Радамсадом, все войска должны были встретиться у Священных Могил88
  Здесь имеются в виду сарматские погребения знати первых веков до н. э. – I в. н. э., сконцентрированные в низовьях Дона (Новочеркасск)


[Закрыть] в нижнем течении Дану. И загудела потревоженная тысячами копыт степь, потянулись из глубин ее племена союза аорсов, бряцая оружием, распевая воинственные песни. Славный будет поход. И путь до недругов не станет долгим. Подвижные отряды лучших воинов, не обремененные длинными обозами и пешими войсками, не затянут перехода.

…Временный лагерь установили арсии в кочевье Сангибана, близ становища вождя. Хотел тот осмотреть силу племени. И остался доволен сильнорукий Сангибан, и разрешил воинам пировать один день. Сам же собрал ардаров на совет, чтобы испытать военную хитрость каждого.

Мидасп с друзьями, расположившись у костра, предаются спорам о предстоящем.

– Когда я вернусть, мой Тур-тур будет украшен скальпами меотов! – подзадоривает Мидасп. – А добычи хватит и моим внукам.

– Смотри, проткнет тебя копьем какой-нибудь меот. Я слышал, у них длинные копья, – ехидно отвечал Армак и подмигивал остальным.

– Сам смотри! Забыл, как вчера свалился с коня? – осадил его Мидасп. – Ветром сдуло, что ли?

От хохота друзей зарделся Армак, махнул рукой. Что делать, если вдруг лопнул ремень подпруги? Проверяй лучше снаряжение свое. В бою окажется гибельной такая небрежность. Парсуг, что присматривал за юными, недаром чуть не поколотил Армака тогда.

– Эй, – толкает Мидаспа Мастиг, – глянь-ка!

Оборачивается Мидасп и видит, как приближается к ним верхом незнакомая девушка в малиновом платье, щедро расшитом бисером. Остановила рядом коня, поманила Мидаспа рукой, удивила несказанно.

– Кто ты? Зачем я нужен тебе?

– Я – Мастира, дочь старейшины Намгена, – с достоинством отметила гостья. Улыбнулась и протянула Мидаспу малую глиняную чашу.

– Выпей, молодой воин, это заговорное питье. Я – правнучка великой Арьяпат и помогу тебе стать неуязвимым до конца лета.

«Так вот что за Мастира, про которую так долго и сладко говорила мать, – подумалось Мидаспу, – красива и горда темноглазая…»

– А почему его? Меня полюби тоже! – подскочил тут Мастиг, ухватил всадницу за сапожок. Едва успел отскочить – плеть девушки только зацепила плечо шутника.

– Ух, какая! – изумился Армак. – Прямо ардар!

– Хватит! – одернул его Мидасп и принял чашу из рук Мастиры.

– Ну, сейчас она его околдует, – затянул Мастиг, держась в стороне, – все меоты разбегутся, только увидят его!

Мидасп смерил его озорным взглядом, потом подмигнул дочери Намгена.

– Если я останусь невредимым, а все мои товарищи падут, как я вернусь?

Сделал глоток и передал чашу Мастигу.

– Отпейте все! Мастира обещает нам неуязвимость!

Сузились глаза всадницы. Фыркнула она, как рассерженная кобылица. Рванула уздечку и умчалась прочь.

– Вот и возьми такую в жены, – сказал Мастиг, – сразу наденет седло и будет кормить плеткой.

Все засмеялись.

…У Священных Могил конные разъезды. Стерегут чужаков, замышляющих недобрые дела.

– Смотри, – указывает Мидаспу Парсуг на равнину, покрытую великим множеством курганов, – здесь погребены самые удалые и мудрые из племен нашего союза. И Арсий, предок наш, и отец твой – Фрасаук. Видишь вон тот курган со столбом белым до половины? Сюда арсии приходят всякий раз перед большим походом и после него возвращаются сюда же, чтобы предки порадовались за нашу добычу и приняли благодарственные жертвы. Знаешь, сколько сираков-лазутчиков поймано здесь? Хотели ограбить предков наших, осквернить их могилы. Но стражи бдительны. Головы тех гостей давно торчат на столбах.

…В ночь перед последним переходом Патак вдруг позвал к себе в походную кибитку Мидаспа.

– Ты поклонился Арсию и отцу своему?

– Вместе со всеми воинами, ардар. Мы принесли им в жертву белых баранов. А отцу я еще оставил четыре стрелы у подножия кургана.

– Хорошо… И то, что не вижу трепета в твоей душе, добрый знак, – Патак усмехнулся. – А… Мастиру ты видел?

– Видел, – удивленно ответил Мидасп, – и пил из ее чаши, и с десятком моим поделился питьем.

– С кем? – вытаращил глаза Патак и затрясся в дребезжащем смехе, странном для могучего тела. – Толпа околдованных женихов! Ну и Мастира! А что, хорошую жену подыскал я тебе? Будущая жрица, умная, своевольная. Покоришь, как дикого коня, – тем слаще будет владеть ею! Взять жрицу – честь для любого.

– Но я не думаю о жене… – растерялся Мидасп, нахмурился.

– И правильно, – кивнул Патак, – Воин должен думать только о предстоящем сражении и добыче. Я за тебя уже подумал. И твоя мать хочет того же…

Долго не мог заснуть Мидасп. Смотрел в высокое звездное небо, но мысли его были на земле. Зачем жениться? И что за высокая честь? Честь воина – мужество и доблесть, а не знатная жена. И что это Патак решает за него? Неужели еще не привык видеть в Мидаспе самостоятельного мужчину? Что ж, придется снова доказать это.

Через два дня перехода вышли к меотским землям. Радамсад разделил силы – арсии направились вдоль берега Меотийского моря, имея его справа. Слева, со стороны сиракских кочевий, двинулись более многочисленные отряды аорсов и аланорсов.

Дозорные донесли, что впереди насыпали меоты вал, поставили на него редкие засеки и пустили стражу вдоль укреплений там, где обычно ходили караваны. Много земледельцев, привычных к нудному труду, живет в этих краях, есть кому сооружать земляную защиту. Только удержит ли она свирепых степняков?

Едва оторвалось от края земли красное утреннее солнце, как, набирая разбег, ринулись вперед конные сотни арсиев. Скоро выскочили прямо к валу, торчавшему углом, словно зазывая в огромную петлю.

«Постарались меоты, как велик их страх перед нами!» – подумалось Мидаспу, а глаза уже отметили удобное для проходов место, свободное от засек. И еще увидел он, как из травы, словно перепела, вспугнутые охотником, выскочили на вал немногочисленные стражи. Где-то завыла труба-рожок, показался из-за укреплений отряд конников с сотню числом. На длинных, торчавших вверх копьях болтались яркие лоскутья.

Ударили арсии. Невидимые в полете, устремились к недалеким жертвам своим хищноголовые стрелы. Многие из них несут смерть даже от царапины, ибо воины успели смазать ядом летучее железо.

Разметали меотских всадников. Спасающиеся бегством сами указали путь арсиям. Проскочили те вал, оставив зарубленных пеших копейщиков-ситтакенов, понеслись вглубь меотских владений. Там, куда уже достает глаз, блестит светлая, уходящая в голубизну даль – Меотское море. А еще видны дымы очагов только что проснувшихся жилищ. Теперь там суматоха, страх – поздно, уже не остановить степняков.

– Бей! – завис в воздухе долгий рев. Черные всадники словно извергаются из земли, сшибая возникающие на пути жалкие отрядики.

Хитер Сангибан – вождь арсиев. Знал, какую сторону выпросить у Радамсада. Это там, к восходу солнца, мерят степь многочисленные конные войска меотов и сираков. Здесь же, убаюканные мыслями о близости моря, о надежной земляной защите и стенах городков с бдительными стражами, живут своей спокойной жизнью земледельцы и скотоводы, рыбаки и охотники. Кончено спокойствие…

Плетеную изгородь поселка снесли крепкие кони степняков. Теперь хватай, кого сможешь! Что возьмешь – твое!

Сквозь дым и пыль, заклубившиеся вокруг, протягивались тонкие руки арканов, ловя людей, выбегавших из глинобитных хижин, наполовину вросших в землю. Огонь накинулся на камышовые крыши, играл отблесками на начищенных шлемах сотников.

Мидасп погнался за выскочившим наружу меотом, настиг, сшиб конем, оглушил несильным ударом плашмя.

– Вяжите его! – крикнул подскакавшим Армаку и Занату.

Кто-то из-за стены жилища пустил стрелу. Плохой стрелок, или страх сделал слабыми глаза и руки – улетела зря остроголовая. И убежать не успел, и снова натянуть лук не смог – пал под гибельным ударом.

Быстро и неотвратимо пустело селение. Арсии шарили по жилищам, выбрасывая наружу жалкий скарб, запасы пищи; набивали мешки и сумы. Собирали оружие меотов. Что не унести – пусть горит.

Кричавших от страха и угрюмо молчавших поселян – всех, кто уцелел, вязали арканами за шеи; потянулись длинные цепи пленников за окраину.

Вопили сотники, отряжая людей. Парсуг крикнул, что впереди еще углядели стены на холме, – не торопись, мол, Мидасп, набивать суму, оставь место. Говорят, даже золотые вещи можно теперь найти в меотских жилищах.

Сангибану поставили походную ставку недалеко от разгромленного поселка. Зачем вождю эта суета – воины сами принесут добычу и знатных пленников приведут. Отсюда же мудрым и верным словом направит Сангибан набег дальше и вовремя повернет обратно разгоряченных соплеменников. Ибо был уговор: уйдет солнце на вторую половину дня – нужно возвращаться, пока сираки не собрали большие силы и не перекрыли пути назад.

И к новой добыче понеслись арсии, а в это время остальные силы племен орды разбрелись по широкой прибрежной полосе, вплоть до Оленьей речки99
  Здесь р. Кубань. Название «Оленья речка» встречаеся в античных источниках.


[Закрыть], грабя и хватая. Арсиев же встретил новый поселок невысокой изгородью на крутом валу. Улюлюкающие сотни совсем затоптали посевы, раскинувшиеся возле стен, переловили скот, что пасся в недалеких низинах.

Тут распахнулись ворота в изгороди, и выступили из них, надеясь на милость богов своих, ситтакены, населявшие место. Старейшины в белых одеждах несли дары ужасным пришельцам, вели дочерей. Одного из них привели к Патаку. Слезящимися глазами смотрел высокий старик в лицо вождя степняков.

– Ты не знаешь меня? – спросил Патак и назвал свое имя.

– Теперь знаю, – спокойно отвечал тот, – и прошу, не разрушай наших домов, не лишай род наш жизненной силы. У нас и так много стариков.

Патак усмехнулся, оглядел разрисованные кругами и крестами одежды старейшины.

– Если бы вы поменьше слушали сираков, что учат вас жить, мы не пришли бы врагами. Тебя я отпущу, и других ваших, раздавленных тяжестью лет, тоже. А тех, что способны держать копье, как могу отпустить я? И потом… моя милость – плохая добыча для воинов. Пусть же порезвятся, чтобы не был напрасным их путь сюда.

…Мидасп довольно оглядывал взятых пленников, плотно набитые мешки – добычу своего десятка. Набег удался! Первый набег, отмеченный такой щедростью божеств! Хвала Вртрагне и всем предкам арсиев, пославшим удачу.

Он не ощущал жалости. Жалость – презренное для воина чувство. Оно ослабляет руки, лишает зоркости глаза, подтачивает мужество. Прочь, как больную собаку, гонят ее потомки Орсодака. Страдания и позор врагов угодны великим сарматским богам.

Легкая добыча затуманила головы многим. И Гатаорс – двоюродный брат Патака – махнул рукой на уговоренное возвращение. Какая беда? Впереди беззащитные селения. Трусливые меоты разбегаются сразу, только услышав боевой клич арсиев! И взяли потомки Орсодака еще два поселка, и все, что было в них ценного, радовавшего глаз и душу степняка, и новых пленников добыли…

И только к вечеру потянулись, утяжеленные добычей отряды арсиев до границ меотских владений, к условленному месту. Оказалось, что аорсы давно ушли назад, верно рассчитав небыстрое свое возвращение.

– Дождитесь оставшихся! – передал волю Радамсада гонец его.

– Патак пусть ждет всех оставшихся! – так велел Сангибан, забрал все обозы с собой и двинулся за аорсами.

Багровый от злобы, Патак расположил свои сотни на невысоком холме, разослал дозорных и даже не поставил походного шатра.

– Где эти псы! Нищие! – клял он отставших. Были ими аланорсы, которых обуяли жадность и азарт разгрома. Их конница появилась уже в сумерках. Один из ардаров отозвал Патака в сторону. Оживленно говорили они, и аланорс все время показывал вдаль, шарил ею, будто раздвигал невидимые заросли. Там остались еще две сотни аланорсов, но ждать их не стали. Повернули морды коней вслед за ушедшими соплеменниками.

…Ушло в душный сумрак далекое, распластанное, словно шкура огромного белого барана, тело Меотского моря. Совсем не различались краски степи, когда арсии увидели, наконец, вдалеке огни походного лагеря.

«Ждут», – облегченно подумали многие.

Предчувствуя скорый отдых, заторопили коней. Но всеми ли испытаниями поделился с людьми неугомонный Вртрагна – Ветер? И вот уже тихий ропот родился в задних рядах всадников. Тревожно бухнул барабан. И оглянулись все, и увидели в наступающей сзади густеющей темноте непрерывно движущееся пятно. Еще можно различить в нем конную лаву.

Сираки!

Заманчиво горят в безлунной ночи огни отдыхающих отрядов. Сираки не видели арсиев, поглощенные иной целью – догнать грабителей и врагов. Два конных отряда, кажется, полтысячи всадников всего, прикрывшись темнотой и веря во внезапность своего появления, спешат отомстить.

Мидасп вытянул шею. Исчезли приятная расслабленность тела и спокойствие души. Значит, не дано окончить набег беспечным возвращением. Вот они – враги. Он оглянулся, услышал позади голос Патака:

– Отвлечем внимание сираков! Тарсий, пошли гонцов к Радамсаду – пусть поднимает людей. Да торопись!

Тут зароптали иные:

– Нас мало, сираки раздавят! Лучше догоним остальных, успеем, отобъемся вместе!

– Нет, не успеем, – отвечали другие, – перед нами овраг, потеряем время, рассеемся!

А уж пробили барабаны, в дальней сотне закричал рожок, словно призывая врагов оглянуться.

А Мидасп сразу понял, что делать ему.

– Эй, Мастиг! Занат! Все за мной!

Плети прошлись по бокам коней. Мимо удивленных соплеменников помчался вперед десяток Мидаспа – добывать славу отчаянных храбрецов.

– Остановить их! – завопил Патак.

Куда там! Махнул мечом Патак – вперед, вперед! И сорвались сотни, вслед за юными, вдоль склона оврага заторопили коней.

На горе ли арсиям, на удачу – расползлись в небесах облака, мягкий свет переменил мир. И не таким большим оказался овраг – вот уж позади его разверстая пасть – провал с крутыми глинистыми склонами. Ровная степь впереди встречает всадников Мидаспа. А еще взгляды врагов встречают их. С воем и гиканьем понеслись в лоб сираки, послали первые стрелы. Отвели боги меткость сираков, добрый знак!

И ушло глубоко-глубоко в душе Мидаспа все, что было доныне, все, казавшееся детством, игрой, шумливой забавой. Плотно надвинут кожаный шлем, панцирь словно прирос к телу. Мелькнула вдруг мысль-видение – будто бы отец скачет в бой, бьется о грудь черный камень – хранитель жизни и силы воина.

И Мидасп поднимает меч Варкафута, плотнее сжимает коленями конские бока, и первый, подскочивший как-то сбоку сирак получает сокрушительный удар по шлему.

– Пата-а-ак! – зазвучал клич, стал мощнее, громче в тысячу раз – это подоспели арсии.

Сирак падает в траву, под копыта коней своих соплеменников, и новый противник налетает на Мидаспа. Не видно вражьего лица – только черные тени на нем, спрятанном под бронзу глубокого шлема. С железным скрежетом сшиблись мечи, и закрутились всадники, пугая друг друга злобными выкриками.

Силен напавший – Мидасп едва успевает отбивать частые его удары. Скаля зубы, кусаются кони сражающихся, толкаются и мешают верховым. Патак, пробив путь себе, пришел на помощь. Потеснил сирака, отвлек и подставил под разящий удар Мидаспа

– Что, славы ищешь? – крикнул Патак. – Давай помогу, сын Фрасаука! Уж больно ты горяч!

– Сзади! – воскликнул Мидасп, заметив опасность.

Обернулся Патак, ловко принял щитом острие копья, вырвал увязшее оружие из рук сирака, зарубил неудачливого.

– Бей! – донесся далекий рев. То аорсы спешили к союзникам своим. Вовремя доскакали гонцы, пришла подмога…

Стали одолевать сираков. Конница их разбилась на мелкие кучки. Небольшой отряд, явившийся было из серебрящейся в лунном свете рощицы, повернул назад, изчез в темной глубине степи.

Оттеснили подоспевших меотских копейщиков и пращников. Успели те, правда, сшибить наземь некоторых из аорсов, но не устоять против свирепых всадников. Пали многие под длинными мечами, других нашли стрелы, иные ломали шеи, катясь по склонам оврага в спасительную его глубину.

Вырвавшиеся конные сираки помчались прочь, к холмам, к давно изведанным тропам и удобным местам. Кто доскакал, кто не успел. Гиканье, вопли раненых, раздирающее душу ржание скакунов, ломающих ноги при падении – все перемешалось…

Где-то погнались за сираками. И Мидасп рванулся, почуяв верный миг. А тут уж и лунный свет поблек, приходила пора рождения нового дня.

Патак кричал, чтоб не увлекались погоней. И прав был: кто знает, не спешит ли подкрепление к сиракским наспех собранным отрядам? Только разве услыхал Мидасп слова его? Догоняет он всадника и почти ощущает ту надежду на спасение, что внушает сираку недалекая совсем роща.

– Остановись, или я убью тебя!

Маленькая тонкая фигурка врага качнулась назад, и полетел в Мидаспа железный топорик, задел длинной рукоятью плечо. Смерть миновала Мидаспа, да будут благословенны предки и сила амулета.

– Ах вот ты как!

Мидасп бросает меч, и тот повисает на темляке, тянет руку непривычной тяжестью. Тащит лук и стрелу Мидасп из-за спины, няпрягает тетиву. Не в сирака, в коня его метит. В высокую траву словно нырнул конь, сбрасывая седока, заржал жалобно, захрипел; сирак перелетел через голову, ударился оземь. Он сильно ушибся и едва поднялся, когда подоспел Мидасп, уловил арканом.

Но что это? Шапка упала с головы пленника, и растрепанные длинные волосы оттенили девичье лицо!

Он растерянно смотрел на нее. Что за противника послали Мидаспу? Там, в опустошенных меотских поселках, женщины были лишь беззащитной добычей воинов, утолявших мужскую жажду со звериной торопливостью победителей. Жалкие фигуры в изодранных одеждах, измученные женские лица явились вдруг Мидаспу и тут же пропали. Он смотрел на пленницу свою в одежде воина, и боевой пыл его угасал, рассеивался. А Атавак рассказывал, что время женщин-воительниц прошло… Так вот же она!

– Мидасп! – послышались рядом знакомые голоса. То Мастиг и Итакса догнали своего десятника.

– Живой! – воскликнул Мастиг и тут же вытаращил глаза.

– Живая! – Мидасп не удержал улыбки. – Смотри, какие красивые дочери у сираков!

К Священным Могилам вернулись арсии вместе с ордой Радамсада. Медленно двигались конники, гоня перед собой толпу измученных переходом меотов. Был миг – зажглась в душах пленников надежда, что отобьют их сираки, но, видно, прогневали меоты своих богов. Сираков отогнали, а теперь вокруг далекая чужая степь, опаленная горячим солнцем середины лета.

Последними вернулись аланорсы. Они не пели победных песен, задние отряды их попали в хитрую засаду сиракской конницы. И на скрипучих повозках-вартанах везли аланорсы убитых юношей и мужей своего племени. И у Священных Могил не задержались, лишь погребли соплеменников под небольшими насыпями, оставив с мертвецами оружие и напутственную еду, принесли коней в жертву Солнцу и, простившись с союзниками, отбыли в свои кочевья. Там, на родовых кладбищах, насыпят они новые курганы в память о погибших, и долго еще будут гадать жрицы – почему боги были немилостивы к воинам…

А остальные устроили у Могил буйное празднество. С трепетом смотрели меоты, как в воинственной пляске кружились сарматские воины и вожди. Благо, давно уже не приносят степняки кровавых человеческих жертв своим предкам и божествам: рабы это тоже богатство кочевников.

Мидасп, отойдя от пляски, принялся угощать пленницу свою – единственную из сираков, кого удалось взять живым.