Текст книги "Мировой ядерный клуб. Как спасти мир"

– Подожди, давай еще раз посмотрим на все это.

– Почему? – удивилась она.

Эйнштейн помолчал, вздохнул и грустно ответил:

– Думаю, что мы больше этого не увидим.

Эти слова оказались пророческими. Уже находясь в Америке, он посетил в Нью-Йорке германского консула. Во время официального визита консул заявил, что Эйнштейну ничто не угрожает в Германии и что новое правительство «действует в духе справедливости». Эйнштейн ответил, что он не вернется в Германию, пока там сохраняется нацистский режим. Когда официальная беседа закончилась, консул тихо сказал Эйнштейну: «Теперь мы можем говорить как человек с человеком, и я могу сказать, что Вы поступаете так, как следует». Этот совет требовал определенного мужества…

Вскоре пришло известие, что в домике ученого в Капуте полиция произвела обыск, и все его имущество было конфисковано, включая оставшуюся часть научного архива и рукописи.

Эйнштейн с семьей возвратился в Соединенные Штаты, чтобы остаться там навсегда. Ученый помог эмигрировать многим своим друзьям, в том числе выхлопотал разрешение на въезд в Америку и архитектору Конраду Ваксману. Эта страна в те годы стала спасительным убежищем для многих евреев.

Никогда больше Эйнштейн не ступил на землю Германии – страны, где он родился, учился, которую он прославил своим гением и которая сейчас им гордится.

А что же домик в Капуте? Он пережил, как это нередко бывает, своего владельца и архитектора. В 1978 году была проведена его реставрация под руководством академика архитектуры К. Ваксмана. Будучи гражданином США, он сохранял связи с Германией и в настоящее время весь его научный архив находится в Берлинской Академии искусств.

Весной 2005 года маленький домик великого ученого, лауреата Нобелевской премии после реставрации и обновления некоторых экспонатов, которые чудом сохранились до наших дней, был открыт для посетителей.

Глава 6
ЧТО ПОМЕШАЛО НАЦИСТАМ СОЗДАТЬ ТЕРМОЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ

О том, как в фашистской Германии ученые физики форсировали процесс создания термоядерного оружия написано много реального и вымышленного, необходимо объективно подойти к освещению создавшейся ситуации в данном вопросе…

Когда на заседании Международного трибунала в Нюрнберге коснулись вопроса, связанного с проводившимися в фашистской Германии работами по созданию ядерного оружия, по залу пронеся стон. Все присутствующие очень зримо, особенно после Хиросимы, представили себе, что сделали бы нацисты, окажись в их распоряжении атомные бомбы: они обрушили бы их на десятки городов и превратили бы всю Европу в выжженную пустыню. К счастью, этого не случилось…

В 20—30-е годы XX столетия германская физика вообще и ядерная физика в частности прочно занимала лидирующее положение в мире. Немецкие ученые добились очень многого в теоретическом плане и вплотную подошли к тому рубежу, за которым начинается практическое применение теоретических выкладок. В университетах Германии выросла и работала интеллектуальная элита, определявшая развитие основных направлений физики того времени.

В 1938 г. Ган и Штрассман открыли новое явление: деление атомного ядра урана. Значение открытия было понято сразу. Мейтнер и ее племянник Фриш увидели в процессе деления новый источник энергии. Энтузиазм физиков был очень велик, и в Германии без промедления начались работы по освоению нового эффекта.

С началом Второй мировой войны немецкие ученые, работавшие в области ядерной физики, были объединены в группу, известную как Uranverein – «Урановый клуб». Руководил проектом один из выдающихся физиков – Вальтер Герлах, а Вернер Гейзенберг – молодой блестящий ученый, нобелевский лауреат – стал его главным теоретиком. Целью разработчиков было создание ядерного реактора (тем же самым занимался итальянец Энрико Ферми в Колумбийском университете). К лету 1941 г. «Урановый клуб» далеко опередил конкурентов, работавших в стане союзников. «Перед нами прямая дорога к созданию атомной бомбы!»– эта мысль уже родилась в голове Гейзенберга. Позднее он сам подтвердит это письменно, в своих воспоминаниях.

Вернер Гейзенберг принадлежал к тому типу немецких интеллектуалов, которых принято называть честными националистами. Он не был в восторге от Гитлера, однако приветствовал возрождение униженной Версальским договором державы и успехи немецкого оружия, не без оснований полагая, что альтернативой может быть только тотальная большевизация всей Европы. «Германия превыше всего!»– это утверждение профессор-ядерщик полностью разделял, хотя и дистанцировался от национал-социализма. «Я не нацист, я – немец!»– подобное независимое высказывание Гейзенберга не могло не иметь в то время соответствующих последствий.

Национал-социалисты, придя к власти, не особенно интересовались наукой, но, как всегда бывает в таких обстоятельствах, среди самих ученых нашлись люди, пожелавшие творчески развить предначертания власти. Инициаторами кампании за «арийскую» физику были Филипп Ленард и Йоханнес Штарк – нобелевские лауреаты соответственно 1905 и 1919 гг. В июле 1937 г. Штарк опубликовал в официальном органе СС газете «Черный корпус» разгромную статью о «белых евреях» в науке, в числе которых он назвал и Гейзенберга. Последнего он обвинил в том, что тот не вступил в национал-социалистическую партию, отказался подписать составленный Штарком манифест ученых в поддержку Гитлера и пропагандировал теорию относительности Эйнштейна.

Обеспокоенный Гейзенберг попросил свою мать поговорить с ее подругой – матерью Генриха Гиммлера. Кроме того, он написал письмо лично рейхсфюреру СС, требуя оградить его от нападок. Всесильный Генрих размышлял до ноября, а потом поручил шефу гестапо Рейнхарду Гейдриху разобраться. Гейзенберга несколько раз вызывали в берлинскую штаб-квартиру гестапо на Принцальбрехтштрассе, где он должен был доказывать лояльность режиму. К счастью для светила немецкой физики к нему не применяли методов, с помощью которых компетентные органы могут заставить человека признаться в чем угодно. В итоге, спустя год после своего обращения к Гиммлеру, Гейзенберг получил от рейхсфюрера письмо с уведомлением о снятии с него всех подозрений в неблагонадежности.

После этого престижные назначения посыпались как из рога изобилия: Гейзенберг возглавил Институт физики Общества кайзера Вильгельма – крупнейшего научно-исследовательского учреждения Германии и стал профессором Берлинского университета.

Естественно, посещения гестапо не прошли для Вернера Гейзенберга бесследно, но ни в коей мере не пошатнули его патриотизма, тем более, что, в конце концов, все разрешилось более чем благополучно.

Летом 1941 г. Вернера Гейзенберга крайне встревожила заметка в шведской газете Stockholms Tidningen, гласившая: «По сообщениям из Лондона, в Соединенных Штатах проводятся эксперименты по созданию новой бомбы. В качестве материала в бомбе используется уран. При помощи энергии, содержащейся в этом химическом элементе, можно получить взрыв невиданной силы. Бомба весом пять килограммов оставит кратер глубиной один и радиусом сорок километров. Все сооружения на расстоянии ста пятидесяти километров будут разрушены».

Газету Гейзенбергу принес его ближайший коллега и единомышленник физик Карл Фридрих фон Вайцзеккер, сын статс-секретаря немецкого Министерства иностранных дел Эрнста фон Вайцзеккера и старший брат Рихарда фон Вайцзеккера – будущего президента ФРГ, а пока еще только офицера, воюющего на Восточном фронте. Беспокойство, овладевшее Гейзенбергом, было столь велико, что он решил немедленно отправиться в Копенгаген, к своему бывшему учителю Нильсу Бору. Однако отправиться в оккупированную Данию Вернер Гейзенберг и Карл Вайцзекер смогли только в сентябре – у физиков «Уранового клуба», находившихся на переднем крае науки, хлопот было невпроворот.

Официально визит имел своей целью уговорить Нильса Бора и сотрудников его института принять участие в немецко-датской конференции астрофизиков в Копенгагене. Но куда более важным было другое: встревоженные статьей в шведской газете германские ученые не прочь были выяснить, как обстоят атомные дела союзников и не придумал ли Бор какого-то нового, доселе неведомого способа быстро и просто создать ядерную бомбу. Именно поэтому Гейзенберг по возвращении из Дании отправился в гестапо – докладывать об итогах поездки.

Датчанин встретил своего бывшего ученика достаточно холодно, от участия в конференции отказался наотрез, однако пригласил Гейзенберга на обед – с тем условием, что о политике не будет сказано ни слова.

Гейзенберг утверждает, что спросил Бора, имеют ли физики моральное право работать над проблемами атомной энергии в военное время. «Бор, – писал Гейзенберг в 1948 г., – ответил мне вопросом на вопрос: верю ли я в возможность военного использования атомной энергии, и я ответил „да“. Затем я повторил свой вопрос, и Бор, к моему изумлению, сказал, что военное применение физики в любой стране неизбежно, а потому вполне оправданно». Однако доподлинно неизвестно, о чем же они все-таки говорили…

Во всяком случае, Гейзенберг понял, что сообщение Stockholms Tidninden было заурядной газетной уткой, особенно если проанализировать приведенные в статье цифры. Однако уткой, вскормленной чем-то вполне реальным, ведь подавляющее число бежавших от фашизма физиков обосновалось именно в Штатах. Америка – богатая страна, и бомбы на ее города не падают. Поэтому она очень даже может опередить Германию. Значит, надо спешить!

В принципе схема достижения цели уже ясна: атомный реактор – бомба. Конечно, остается масса технических деталей, но это уже вопрос времени и привлеченных к атомному проекту сил и средств. Вернер Гейзенберг был готов дать Германии такое оружие, перед которым не устоит никто и ничто.

Зимой 1941 г., после разгрома немецкой армии под Москвой, стало ясно, что блицкриг умер. Перед рейхом во весь рост встал призрак долгой и изнурительной войны на два фронта, перспектива победы в которой выглядела весьма проблематично. С этого самого момента в Германии начинаются усиленные работы над созданием Wunderwaffe – чудо-оружия. Причем рассматривались все предложения, которые хотя бы мало-мальски подходили под эту категорию.

Над чем только не ломали голову военные инженеры, подгоняемые генералами! Сверхтяжелые танки и танки радиоуправляемые. Планирующие бомбы. Многоствольные минометы. Ракеты. Реактивные истребители. «Шнорхели» для работы дизелей субмарин в подводном положении и подводные лодки Вальтера с энергетической установкой на перекиси водорода. Самонаводящиеся акустические торпеды и торпеды, управляемые человеком. (Правда, в отличие от японцев, немцы отнюдь не торопились умирать, поэтому их «биберы» представляли собой своеобразную этажерку: к верхней торпеде, на которой сидел прикрытый прозрачным колпаком водитель, подвешивалась нижняя, боевая.) Были и вовсе экзотические проекты вроде электромагнитных пушек для метания тяжеленных снарядов через Ла-Манш или пресловутых Х-лучей, якобы способных останавливать в воздухе моторы вражеских аэропланов и тем самым прикрыть территорию Германии от опустошительных воздушных налетов.

Что-то из этого обширного списка применялось в деле с той или иной степенью эффективности. Что-то не вышло из стадии опытных образцов. А что-то так и осталось прожектами на бумаге – на все не хватало ни времени, ни возможностей.

Наиболее известным образчиком Wunderwaffe стали ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2. Если первые по скорости и высоте полета почти ничем не отличались от обычных самолетов (англичане довольно скоро отыскали противоядие и сбивали ФАУ-1 истребителями и зенитками), то вторые падали на головы обитателей Британских островов как гром среди ясного неба – неожиданно и неотвратимо. И все-таки это оружие скорее можно было отнести к разряду психологического. С военной же точки зрения куда более эффективными оказались легкие ручные фаустпатроны, которые успешно поджигали и советские «тридцатьчетверки», и американские «шерманы». А баллистические ракеты всего лишь развалили десяток-другой строений на английской земле и пошатнули веру гордых островитян в собственную недосягаемость. Тысяча килограммов взрывчатки в головной части ФАУ-2 – величина, конечно, впечатляющая, но отнюдь не ошеломляющая. Вот если бы к какой-нибудь из этих ракет была привинчена атомная бомба…

Однако в длинном перечне «чудо-оружия» места для нее не нашлось.

Германское военное руководство почему-то решило, что ядерное оружие хотя и осуществимо в принципе, но актуальным не является, поскольку не может быть создано и использовано до конца войны и, следовательно, не может определить ее исход. Решение о бесперспективности попыток повлиять на ход войны с помощью ядерного оружия, принятое германским военным руководством в 1942 г., было окончательным. Никто – ни среди военных, ни в германской промышленности, ни в нацистском правительстве, ни даже сами ученые – не верил, что атомная бомба может быть создана и использована во Второй мировой войне. Это решение никогда не подвергалось серьезному пересмотру. И это при том, что работы в области ядерной энергетики продолжались с целью создания реактора как источника энергии для подводных лодок.

Германия распыляла усилия по очень многим направлениям, зачастую не имевшим принципиального значения или попросту эфемерным, – вместо того, чтобы сосредоточиться на «Урановом проекте», сулящем невиданное. Утопающий хватается за соломинку, а Гитлер был азартным игроком…

На совещании в Берлине 4 июня 1942 г. имперский министр вооружений Альберт Шпеер заслушал ученых и разработчиков Wunderwaffe с целью определения приоритетных направлений в этой области.

Вернер Гейзенберг хорошо подготовился к выступлению. При нем имелась кожаная коричневая папка, набитая исписанными листами бумаги: цифры, цифры и еще раз цифры. Не математические уравнения, отнюдь, но расчеты сроков завершения отдельных этапов работы, сметы и прикидки требуемого количества инженеров, техников и рабочих. (Этот документ, как и многие другие из архива Гейзенберга, так и не ставшего отцом атомной бомбы, не сохранился, – остались лишь свидетельства того, что эти бумаги действительно существовали.) Альберт Шпеер – человек дела. Убедить его могут только бесстрастные цифры, подкрепленные уверенностью в успехе замысла. Такая уверенность у профессора Вернера Гейзенберга была, а сроки завершения проекта зависели от двух условий. Во-первых, от количества выделенных средств. Во-вторых, оттого, насколько серьезно воспримут высшие чины рейха идею. И свою задачу ученый видел именно в том, чтоб убедить весьма далеких от науки военных и промышленников в абсолютной реальности задуманного.

Но Гейзенберг не сказал того, что должен был сказать, что собирался сказать и что хотел сказать. Доклад профессора Берлинского университета и главного теоретика «Уранового клуба» получился весьма бледным и невыразительным, особенно по сравнению с выступлением его тезки Вернера фон Брауна. Шпеер поинтересовался: «А когда конкретно можно ожидать создания бомбы, готовой к тому, чтобы быть подвешенной к тяжелому бомбардировщику?» Гейзенберг стушевался и наперекор своим же собственным, высказанным ранее оценкам, пробормотал: «Я полагаю… э-э-э… что при условии бесперебойного снабжения и финансирования, потребуется… скажем… несколько лет напряженной работы и… в любом случае на итоги нынешней войны бомба повлиять не сможет…».

После того как Шпеер принял решение отказаться от планов создания атомной бомбы и сосредоточить ресурсы на другом «чудо-оружии»– ракетном проекте Вернера фон Брауна, вожди рейха к этому вопросу более не возвращались. Не возвращались, несмотря даже на то, что в Германию стала просачиваться информация о ведущихся в США работах над атомной бомбой.

Германия не перевела процесс создания ядерного оружия на промышленные рельсы – в отличие от Соединенных Штатов. Здесь на Манхэттенский проект выделили 20 % всех ассигнований, отпущенных на научные исследования, а в работе над ним задействовали 150 тысяч человек. Германия тоже могла сделать подобный шаг – над ракетами ФАУ, например, трудилось 100 тысяч человек, от ведущих специалистов до слесарей-сборщиков. Однако не сделала. Несколько десятков теоретиков «Уранового клуба» не идут ни в какое сравнение с этой гигантской цифрой. Однако Германия подобного шага не сделала…

Почему?

Конечно, гонения на неарийцев вызвал утечку мозгов и нанесли серьезный ущерб немецкой науке, однако уже имевшихся наработок в области физики атомного ядра было вполне достаточно для перехода от теории к практике, а Гейзенберг и Герлах стоили Ферми и Оппенгеймера. После войны высказывались предположения, что Вернер Гейзенберг не хотел давать в руки нацистов столь страшное оружие и сознательно тормозил ход работ над бомбой, но подтверждений этому нет. Гейзенберг был патриотом своей страны, а этические соображения крайне редко довлеют над учеными, разрабатывающими новые образцы самого смертоносного оружия – примеров тому множество. Молчаливое же согласие (именно молчаливое, а не подтвержденное самим физиком!) Вернера Гейзенберга с высказываниями о его саботаже атомного проекта объясняется просто: после Нюрнбергского трибунала любой мало-мальски известной личности хотелось если не выглядеть борцом с фашизмом, то хотя бы отдалиться от преступного режима на возможно большее расстояние.

Рассказы же о подвигах советских разведчиков, подставивших ведущих немецких физиков под удар гестапо, не выдерживают серьезной критики. В экстремальных ситуациях диктаторы не обращают внимания на мелочи вроде независимых суждений ученых или сомнительных фактов в их биографиях. Подтверждением тому служит оставшееся безнаказанным резкое высказывание обвиненного в низкопоклонстве перед буржуазной наукой Курчатова: «Вам нужна идеологи или бомба?»

Нет, от создания ядерного оружия отказалось само руководство фашистской Германии, упустив таким образом единственную реальную для Третьего рейха возможность выиграть Вторую мировую войну. Спасительная для всего человечества слепота?

И еще одна подробность. Бойцы норвежского Сопротивления провели успешную диверсию против германского завода по производству тяжелой воды, находившегося на территории оккупированной Норвегии. Как удалось партизанам, вооруженным чуть ли не охотничьими ружьями, обмануть бдительность многочисленной охраны и взорвать столь важный объект? Ни на одном из военных заводов Третьего рейха, ни на одной базе подводных лодок, ни на одной стартовой площадке ракет ФАУ диверсий не было.

Так кто же наложил запрет и не дал Гитлеру дотянуться до рукояти самого страшного меча из всех, созданных человечеством?

О том, что ученые Германии форсировали создание смертоносного оружия – атомной бомбы стало известно в США, необходимо было предпринять срочные меры. Во-первых, немедленно приступить к созданию своего термоядерного оружия, во-вторых, сорвать планы фашистской Германии в проведении практической работы по созданию атомной бомбы.

Глава 7
РОБЕРТ ОППЕНГЕЙМЕР
МАНХЭТТЕНСКИЙ ПРОЕКТ ПО СОЗДАНИЮ АМЕРИКАНСКОЙ АТОМНОЙ БОМБЫ

Кто взял на себя ответственность в США по созданию смертоносного ядерного оружия и какова его судьба?

– Извините за беспокойство, сэр. Сейчас с вами будет говорить президент Соединенных Штатов… – Срывавшийся от волнения голос секретаря звучал непривычно торжественно. – Соединяю вас, сэр…

Сухощавый, не погодам поседевший мужчина лет 40 поднял телефонную трубку. И тотчас же ее мембрана зазвенела ликующим голосом Трумэна:

– Поздравляю вас, Роберт! Все прошло о'кей. Сегодня, 6 августа 1945 г., Америка доказала, что она сильнее всех в мире. Страна никогда не забудет ваших заслуг в этом деле. Боже, храни Америку!

– Благодарю вас, мистер президент. Наша команда сделала все что могла, и я с удовольствием передам своим коллегам ваши теплые слова. Еще раз благодарю вас…

Закончив разговор, ученый подошел к окну и молча уставился на распростертое над Лос-Аламосом безмятежное августовское небо. Думать ни о чем не хотелось. И все же неожиданно вспомнилось первое атомное испытание, проведенное меньше месяца назад на полигоне Аламогордо в Нью-Мексико. Тогда он, Джулиус Роберт Оппенгеймер, вдруг ощутил себя всемогущим. Даже примерил к себе стихи из любимой индийской «Бахагавад-гаты»:

 
Если сияние тысяч Солнц
Одновременно зажжется в небе,
Это будет великолепие
Моего Могущества.
Я приду Смертью,
Разрушителем миров.
 

Роберт нервно захрустел пальцами. Нет, он не хотел разрушать мир, не думал, что созданное им атомное солнце сожжет тела и души тысяч простых японцев. Ведь война уже практически закончилась, и огромная Квантунская армия «божественного» микадо сдалась изрядно потрепавшему ее советскому маршалу Малиновскому. Так неужели его, Оппенгеймера, творение было трагической ошибкой, превратилось в смертельную угрозу для всего человечества, а его имя станет проклятием в устах потомков? Зачем надо было сбрасывать атомные бомбы на мирные города?

Ученый до боли сжал виски: «Во имя спасения собственной души смогу, да и захочу ли я полностью отвергнуть содеянное?» Увы, на этот вопрос он не смог ответить ни в этот день, ни до самого конца своей наполненной неоднозначными событиями жизни. Жизни обычного нью-йоркского мальчишки, начавшейся 22 апреля 1904 г.

Своего новорожденного сына Оппенгеймеры назвали Юлиусом. Но вскорости это имя было ими же и забыто: эти еврейские эмигранты из Германии переименовали его в американца Джулиуса. В школе Джулиус Роберт был одним из первых – преуспевал в точных науках и литературе, обожал химию. А потом буквально ошеломил окружающих: всего за три года блестяще закончил престижнейший Гарвардский университет. Однако химиком, к чему призывал полученный им диплом с отличием, Оппенгеймер так и не стал. Ни аспирантура у великого Резерфорда, ни стажировка у «первого электронщика» Дж. Томпсона не изменили его решения: юношу неожиданно увлекла теоретическая физика.

«И счастлив тот, чей путь судьба однажды верно обозначит…». В Геттингене, под руководством будущего нобелевского лауреата М. Борна, Роберт блестяще защищает докторскую диссертацию, вместе со своим учителем разрабатывает сверхноваторскую теорию взаимодействия свободных электронов с атомами, создает теорию двухатомных молекул – и возвращается в США уже известным ученым. Двадцатипятилетнему физику делают лестные предложения лучшие университеты запада и востока страны, но Оппенгеймер принимает решение в пользу менее оплачиваемых, но более перспективных должностей в Технологическом институте и Калифорнийском университете, где создает новые лаборатории и читает первый в американских вузах курс квантовой механики. И одновременно делает первые расчеты теории нейтронной звезды, обосновывает наличие пока еще никем не открытых «черных дыр» в Галактике. При всем этом молодой физик не остается аполитичным: женитьба на «красной идеалистке» Джин Тэтлок вполне соответствовала его собственным взглядам. Роберт явно симпатизирует испанским республиканцам, делает пожертвования некоторым коммунистическим организациям. Правда, оставаясь верным левым убеждениям, «штатным» коммунистом он так и не стал, чему была несказанно рада Китти Харрисон, его вторая жена. Шел 1939 год. В Европе уже началась Вторая мировая война. Гитлер не скрывал ни своих планов по достижению мирового господства, ни того, что намерен добиваться этого любой ценой. Осенью того же года по личному требованию фюрера В. Гейзенберг, О. Ган, К.-Ф. Вайцзеккер и ряд других крупнейших немецких физиков объединяются в «Урановое общество» и к лету 1942 г. экспериментально доказывают осуществимость контролируемой ядерной реакции. США, Англия и СССР лучшие других понимали значимость этого факта для стран антигитлеровской коалиции и всего мира: ведь в руках нацистов уже были захваченный в Бельгии урановый концентрат и завод тяжелой воды в Норвегии. К тому же в немецком Ораниенбауме фирма «Аэругезельшафт» уже начала производить металлический уран.

Первым забили тревогу англичане: кабинет министров страны срочно финансирует предложенный немецкими учеными-эмигрантами проект «Трубный сплав» по скорейшему созданию английского ядерного оружия. Почти в это же время на рабочий стол президента Соединенных Штатов легло письмо А. Эйнштейна и Л. Сцилларда о том, что имеющийся у нацистской Германии уран действительно может стать исходным материалом для изготовления оружия массового уничтожения. Поддержанный Великобританией, Рузвельт тотчас же санкционирует создание собственного атомного оружия, берет это дело под личный контроль и поручает директору радиационной лаборатории Калифорнийского университета Э. Лоренцу немедленно приступить к созданию американского атомного проекта. И, хотя Лоренц долго не решается включить придерживающегося левых взглядов Оппенгеймера в число будущих атомщиков, Роберт старательно рассеивает эти сомнения и вскоре назначается научным руководителем сверхсекретного проекта «Манхэттен». В расположенный на пустынном плато штата Нью-Мексико крохотный Лос-Аламос съезжаются лучшие физики XX в., американцы и эмигранты, – Ферми, Сцилард, Лоуренс, фон Нойман, Бор, Понтекорво – более десятка настоящих и будущих «нобелевцев». Демонстрируя Белому дому свою лояльность, Оппенгеимер ставит во главе теоретиков проекта известного своими антикоммунистическими убеждениями талантливого профессора Эдварда Теллера. В Лос-Аламос из Англии был приглашен и чудом эмигрировавший из нацистской Германии известный физик Клаус Фукс. (О том, что Фукс был связан с коммунистами, Оппенгеимер предпочел умолчать.) К марту 1943 г. недавний пансион для мальчиков превратился в строго охраняемый и сверхзасекреченный научный центр, пределы которого запрещалось покидать каждому из 40 тысяч его сотрудников. Охрана была приставлена и к самому Оппенгеймеру. Работа над атомной бомбой шла днем и ночью.

Вопросом создания ядерного оружия занялся и Советский Союз, с 1941 по 1945 гг. получавший необходимые данные от завербованного НКВД британского дипломата Маклина, а также и от ненавидевшего нацистов Фукса, сотрудничавшего с советской резидентурой в Лондоне, а потом и во время работы в американском Лос-Аламосе – через советских резидентов Зарубиных.

В то же время, возникшее в Лос-Аламосе открытое противостояние между Оппенгеимером и Теллером привело к тому, что последний был фактически отстранен от работы. Оскорбленный Теллер начал срочно собирать компромат на своего недавнего начальника, а в это время к Оппенгеймеру и его коллегам настойчиво искали пути очередные советские резиденты. Особенно привлекал их тот факт, что, будучи ярым противником нацизма, Оппенгеимер всячески старался избежать монополии одной (даже своей) страны на атомное оружие. Спустя некоторое время один из руководителей советской военной разведки генерал Судоплатов и его коллега по военно-технической разведке генерал Квасников напишут, что «в традиционном смысле Оппенгеймер, Ферми и Сцилард не были нашими агентами. Агентами назвать их было нельзя». Однако тот же Судоплатов в своих мемуарах совсем не случайно отметил, что сотрудники ЦРУ, работавшие весной 1942 г. с попавшими в их руки секретными архивами ЦК КПСС, неожиданно обнаружили материалы Коминтерна о связях Оппенгеймера с членами законспирированной ячейки Компартии США. Сопоставив все эти факты, окончательный вывод сегодня сделать нетрудно…

Что же до происков Теллера, то они оказались небезуспешными. В 1943 г. с его подачи армейская контрразведка США рекомендует отстранить Оппенгеймера от руководства, настойчиво упоминая о своих подозрениях в связях ученого с левыми кругами. Однако в августе Оппенгеймер выбивает у Теллера почву из-под ног: неожиданно сам сообщает представителю ФБР имена лиц, которые, по его мнению, могли быть коммунистическими агентами в его лаборатории. В это же время английские ВВС и норвежские подпольщики уничтожают немецкие запас тяжелой воды, что сразу же вывело нацистскую Германию из гонки за обладание атомной бомбой. И все же США и Великобритания работу над созданием атомного оружия продолжили. В марте 1944 г. Вашингтон уже начинает планировать первое испытание американской атомной бомбы (проект «Тринити»).

Атомная эра человечества началась уже после победы над нацистами, когда 16 июля 1945 г. на полигоне Аламогордо в Нью-Мексико состоялось первое в истории испытание атомного оружия. На участке диаметром 1,6 км было уничтожено все – живое и неживое. Но США готовили гораздо более страшное действо: чтобы доказать миру свое превосходство, Гарри Трумэн сменивший неожиданно скончавшегося Рузвельта, с согласия Англии, а также своих политиков и ученых, включая самого Оппенгеймера, отдает приказ бомбить и без того уже разгромленную Японию, 6 августа сброшенная с бомбардировщика «Энола Гей» единственная атомная бомба с издевательским для своего предназначения названием «Малыш» сжигает 200 тыс. мирных жителей Хиросимы. Через три дня такая же участь постигает жителей Нагасаки. На фоне этого огненного кошмара последовавшая 15 августа окончательная капитуляция Японии прошла почти незамеченной.

Невзирая на поздравления Трумэна, потрясенный масштабами трагедии Оппенгеймер уходит со своего поста. «Я чувствую кровь на наших руках», – через год скажет он Трумэну при встрече. «Не беспокойтесь, все пойдут в душ», – улыбнется Трумэн и наградит ученого «за выдающиеся заслуги перед Соединенными Штатами». Увы, Оппенгеймер не только примет эту награду, но и согласится занять пост директора Института физических исследований в Принстоне, куда возьмет с собой и Фукса, а заодно возглавит генеральный консультативный комитет Комиссии по атомной энергии США (КАЭ). В то же время Оппенгеймер выступает против создания американской водородной бомбы: ученый понимает, что в случае новой войны уже не будет победителей и побежденных – будут только бесчисленные жертвы…

Сообщение о том, что 29 августа 1949 г. СССР взорвал свою собственную атомную бомбу, стало для США настоящим шоком. ФБР, не без основания предположившее, что это произошло из-за утечки американских ядерных секретов, начинает срочное расследование. Вдело включается сенатская комиссия во гласе в Маккартни. После антиоппенгеймеровского выступления журнала «Форчун» председатель КАЭ Л. Штраус изымает секретные документы из принстонского досье Оппенгеймера. Почувствовав удобный момент, Теллер напоминает ФБР о нежелании Оппенгеймера создавать американское водородное оружие, а заодно и о его прежних связях с коммунистами. День, когда в 1950 г. президент США все же дал согласие на финансирование проекта водородной бомбы, стал для Теллера победным. Теперь судьба Оппенгеймера была предрешена. В 1954 г. ФБР характеризует Белому дому доклад, в котором представляет ученого как агента иностранной разведки. Президент Д. Эйзенхаур приказывает ограничить доступ Оппенгеймера к секретной информации, а КАЭ начинает рассматривать выдвинутые против Оппенгеймера обвинения. Закрытое слушание «дела» продолжалось три недели. Было вызвано 40 свидетелей, представлено 3000 страниц материалов следствия. В течение трех дней Оппенгеймера подвергали жесткому перекрестному допросу. Хотя сам ученый делал все, чтобы помочь следствию, его адвокатов к делу не подпускали. Все крупнейшие физики и столпы американского истеблишмента свидетельствовали об абсолютной честности и лояльности Оппенгеимера. Исключение составил только Теллер: «Было бы мудро не давать Оппенгеймеру сертификата благонадежности». И специальный комитет КАЭ с ним согласился, хотя при этом так и не признал Оппенгеимера виновным в «реальной выдаче секретов иностранным государствам».