Текст книги "Белый рояль, чёрный туман"

Ираида Львовна тут же развернулась и дала все мыслимые и немыслимые гарантии, что в ближайшие сутки духу от «колченогого» в порядочном учреждении «новых русских» не останется. Записала адрес, телефон бухгалтерши, как оказалось, и на следующий день оплатила бригаде перевозчиков доставку свалившегося на голову сокровища.

– Вот это я понимаю – дар божий, – не уставала повторять организатор летней школы, безмерно радуясь, любовно поглаживая полированную поверхность блистательного «Бернштейна» в концертной гостиной рояльного корпуса. Гордость переполняла её творческую натуру за успешное снабжение инструментами, совершенно необходимыми для учёбы юных пианистов.

Сам профессор Добрышев засиживался за роялем, наслаждаясь звучанием ноктюрнов Шопена и пьес Чайковского. И уходил нехотя, вместе с ватагой пианистов, за полночь, счастливый, что они – те, кто не даст фортепианной музыке умереть.

Вета обычно приходила в рояльный корпус и встретить дочь, и ради прогулки, ну, и послушать, что у кого получается. На самом деле, это очень любопытно – слушать, как из пробных звуков, из первого прощупывания музыкальной ткани рождается законченное произведение. Вете представлялась, что так, наверное, модельщик от деревянной болванки отсекает лишнее и создаёт строгую модель, выверенную по чертежам. Отец рассказывал, какая это точная работа, какой должен быть нюх, какое чутьё пальцев и глаз-алмаз, чтобы – не больше и не меньше.

Можно представить спортсмена на тренировках, гимнаста или фигуриста, повторяющего свои «па» до изнеможения. Пианист до седьмого пота выигрывает пассажи и аккорды, пока не превратит корявый пассаж в «бисерный», а скачки октав в беззаботные, как прыжки через скакалку. Нанесение оттенков и музыкальных штрихов – это как приправа к пресной еде, они придают музыке искромётность или лиричность. Это как мазки художника, вдыхающего в полотно жизнь. Поэтому Вете не надоедало слушать пианистов, даже когда они повторяли один и тот же кусок произведения сто пятьдесят раз.

В этот вечер она зашла в зал, села в последнем ряду и слушала игру Добрышева. Кроме неё, в зале никого не было. Все убежали наверх: там Соня с Алей репетировали на двух «Эстониях» дуэт к прощальному концерту. Раздавались взрывы звонкого хохота девчонок и перекаты ребячьих баритонов.

Добрышев закончил играть и закрыл крышку рояля. Только сейчас он заметил Вету.

– А! Добрый вечер! Рад вас видеть! Я думал, я один, все убежали. Ну как вам здесь, нравится?

– Спасибо, Антон Сергеевич, всё замечательно. Главное, есть возможность Але свою программу обыграть. Ей ведь через неделю вступительные экзамены сдавать в училище, – Вета подошла к Добрышеву поближе.

– Ну да. Поступать к Владу будете? Программа хорошая, всё там сделано профессионально. Так что не волнуйтесь. Вы мне лучше скажите, почему не уговорите Владислава записаться на абонементные концерты? Я ему об этом напоминал ещё весной, не знаю, сейчас успеет ли.

– Антон Сергеевич, это мучительный вопрос: почему у Кречетова, победителя престижных зарубежных конкурсов, нет концертов на родине? Его никто здесь не знает.

– С концертами у всех плохо. Вы не могли не заметить, что в залах Москвы и на телевидении одни и те же лица. Всё больше приглашают звёзд из-за границы. А ещё – кто может оплатить аренду зала, тот и получает право выступить. Я вот тоже без концертов страдаю. Поэтому надо использовать любую возможность играть. Вот я вас и прошу: скажите и вы Владу, пусть он запишется на концерты по абонементу. Что ж поделаешь, что они практически не оплачиваются. Пусть его люди слышат, знают, надо же себя показывать, а сидеть и ждать… Теперь время не то, чтобы тебе что-то на блюдечке с голубой каёмочкой принесли.

Добрышев разволновался, на старчески бледных его щеках проступил румянец.

– Но как это будет выглядеть? Он же наш преподаватель, – удивилась предложению профессора мама ученицы.

– А кто, если не родители ученика, заинтересованы в успешности преподавателя? – возразил Добрышев. – Святое дело. Скажу честно, меня судьба Влада очень волнует. Он талантливый музыкант, прекрасный пианист, но что-то с ним происходит, – он стал ходить взад-вперёд по залу, заложив руки за спину, – сорвался на конкурсе. Не потому, что не готов был, а потому, что обстоятельства накануне не дали ему элементарно выспаться. Что значит спать на скамейке перед тем, как играть Первый концерт Чайковского? Для музыканта не выспаться – это хуже, чем недоучить.

Он на секунду задумался и продолжил:

– Знаете, у меня был случай, – профессор вдруг повеселел, – я помоложе был, и вот мне срочно надо было выучить программу, чтобы сыграть для иностранных гостей. Помнится, был там «Карнавал» Шумана и Шестая Соната Прокофьева. Я вам признаюсь, сонату учил не больше двух недель, она у меня в руках не уложилась. Но надо было играть. Не знаю, как произошло, но я выпустил несколько тактов, и никто ничего не заметил. А вот Владу не повезло… – Добрышев остановился в задумчивости. – Не спал ночь, контроль отключился.

Вета подумала, что сейчас самое время спросить о главном, о том, что её волновало:

– Антон Сергеевич, простите, но я слышала ваш разговор с Розалией Артуровной в фойе училища. Раз уж мы заговорили о Владиславе Александровиче. Для меня было шоком то, что она тогда о нём говорила. Неужели это правда?

– Ну что я вам скажу… Человек попал в жизненную передрягу и остался один. Пианист не может жить без рояля, без концертов, иначе он не пианист, вы же знаете, сколько времени занимают занятия. А жизнь проходит мимо. Труд пианиста – жертвоприношение. И когда ты не можешь играть публике, – это всё равно что лишиться кислорода или остаться без воды. Преподаванием можно деньги заработать, но это не то, совсем не то. Нельзя заменить преподаванием возможность концертировать… Влада я ой как понимаю. Отнимите у хирурга скальпель – что он без него? – Добрышев расхаживал по гостиной и рассуждал вслух. – Тут порочный круг. Чтобы играть концерты, нужно, чтобы в залах тебя ждала публика, а публика идёт на того, о ком везде и всюду говорят… а чтобы о тебе заговорили, нужны деньги, – да-да, они, проклятые… бешеные деньги. И бесконечные благотворительные концерты. Этим сложна и жестока наша профессия.

– И что делать? – Вета начинала понимать, что рыночная экономика схватила за горло и музыкальную культуру.

– Советы всегда давать сложно, – вздохнул Добрышев. – Конечно, Владу, как отличному исполнителю, нужны концерты. Но ещё надо как-то противостоять обстоятельствам. Посмотрите, как он замечательно ведёт занятия. Но он жаловался мне, что такие заработки его не устраивают. Нагрузка на уши, а слух у него капризный, у него начинаются приступы головной боли, он не спит ночами… Чем я могу помочь? Ничем. Вот недавно разговор у нас был по поводу курения. Это же не дело – ему двух пачек сигарет в день не хватает! Он раздражается, нервничает, да плюс переживания – вот вам бессонница. Я тоже много курил в молодости, несколько раз бросить пытался и опять начинал. Это такая зараза! А через сигаретный дым мир – как через… тюлевую занавеску. И мысли вязнут в мозгу, как в киселе. Это я понял только потом, когда курить всё-таки бросил.

– Мой муж тоже с училища курит и не может бросить, хоть и врач, – вставила Вета, слукавив: на самом деле Миша завязал с куревом, – темп и напряг столичной жизни вынудили.

– Знаете, я сам удивился, как это у меня получилось, – Добрышев довольно улыбнулся. – Кстати, было лето, утром проснулся и подумал: «Сегодня курить до двенадцати дня не буду». И не курил. Сидел за роялем, занимался. Когда на часы посмотрел, было уже полвторого. Я подумал: «Время прошло, и я не заметил, значит, не буду до вечера курить». И не курил. До самого вечера. А потом лёг спать, а наутро встал и подумал: «Я ж вчера целый день не курил. Неужели закурю?» И не закурил. И не курю уже двадцать лет, – закончил он и посмотрел на часы.

– Значит, всё у нас в голове, – высказала предположение Вета.

– Ну да. Так же и то, что беспокоит Розалию Артуровну. Думаете, я не замечаю? Я стараюсь Влада нагрузить, увлечь преподаванием. А он говорит: концерты появятся – брошу. И когда они появятся? – Добрышев развёл руками. – Заговорил я вас. Но вы про мою просьбу не забудьте. Ну что ж, сейчас пойдёмте, а то скоро в деревне петухам петь, а мы им тут конкуренцию создаём, – пошутил он.

Глава 10. След Лёнечки

На следующий день Вета, как обычно, обедала с Алей и Соней в столовке, отдыхая от бурной дискуссии на мастер-классе. Обсуждали исполнение Петей Костиным этюда-картины «Ярмарка» Рахманинова. Слушатели разделились на чистых виртуозов, для которых скорость и яркость – читай, громкость – решают всё, и ревнителей образности, которым важна картинка, нарисованная музыкальными средствами. Кречетов примирял спорящих, убеждая, что виртуозность в подобных произведениях пуста без образности, и наоборот.

– Напрасно мы спорим. Парень играл очень хорошо. В его исполнении слышна отработанность техники. Осталось совсем немного – оживить картину. Чтобы зашумела толпа на ярмарке и зазвенели колокола близлежащей церквушки. Это же праздник! А без технической свободы картинку нарисовать невозможно.

Сейчас в столовой подружки Соня и Аля дурачились, изображая двух спорящих преподавательниц, а Вета шикала, чтобы они не сильно привлекали внимание окружающих. Незаметно подошла Аделаида Витальевна.

– Здравствуйте! Вы ведь у Владика учитесь? – обратилась она почему-то к Вете.

– Да! – дуэтом ответили Аля с Соней. – У Владислава Александровича, – и с любопытством уставились на знаменитую маму.

Вета смутилась:

– Здравствуйте! Вы на девчонок не обращайте внимания. Они перегрелись чуток и не могут успокоиться. Да, Соня и Аля – ученицы… Владислава Александровича, – Вета не очень представляла, как ей надо себя вести и что подразумевает вопрос Аделаиды Витальевны.

– Я за вами давно наблюдаю. Они у вас двойняшки, что ли?

– Нет, что вы! Хотя этот вопрос не вы первая задаёте. Даже странно. Нет, девчонки и вправду чем-то похожи, хотя одна темноволосая, другая почти блондинка, и глаза у них разного цвета…

– Так значит, погодки? – Аделаида Витальевна продолжала наступать.

– Да нет же! Вернее, да! Они почти погодки, Аля на полтора года младше, но они не дочки…

– Как – не дочки? Внучки?! На бабушку вы не тянете! Сёстры? А! Наверное, племянницы? – допытывалась, перебивая молодую женщину, Аделаида Витальевна.

– Нет. Я не договорила. Дочка одна – Аля, – Аля подняла вверх руку в подтверждение сказанного, – а Соня, – Соня согласно покивала головой, – Алина подружка, но они вправду как сёстры, – наконец расставила всё по местам Вета.

– А я смотрю, до чего ж девчонки примечательные! – Аделаида Витальевна умилённо покачала головой, переводя взгляд с Али на Соню и обратно, потом обратилась к Вете: – А вы не хотите прогуляться? Погода хорошая, что ещё делать? Пойдёмте?

Если бы Вету спросили, хочется ли ей идти на прогулку с Аделаидой Витальевной, она бы не ответила утвердительно. Другое дело, что она придерживалась принципа «ничто не зря» или «все, что ни делается, все к лучшему». У неё мелькнула мысль: что-то же толкнуло маму Кречетова пригласить её на прогулку. И Вета согласилась из чистого любопытства, тем более что мастер-классы заканчивались, и когда ещё ей представится возможность пообщаться с мамой «педагога от Бога»!

Яркое послеполуденное солнце прижимало их к обочине дороги. Пятнами лежала тень от деревьев. Вета молчала и ловила редкие дуновения ветерка. Аделаида Витальевна шла, обмахиваясь веером, и без конца вытирала лицо платком.

«Обычная тётка, – думала Вета. – Даже жалко её. Что-то в жизни всё у неё не так. За сына, конечно, обидно».

Аделаида Витальевна будто прочитала мысли Веты:

– За Влада обидно. Остался он на обочине жизни, а другие, которые его мизинца не стоят, вперёд ушли.

Вета молчала. Разговаривать не хотелось.

– У него ведь жена пианистка, знаете? Я говорила ему – намаешься. Не из простого она семейства, там требования о-го-го какие к мужу будут! Не послушался. «Любит она меня!» – говорит. Любит! А что ж детей тогда не рожает? Знаете, как Влад хочет детей! Ему не двадцать уже. А жена молодая, ей бы погулять, да поездить, да себя показать. Они из-за этого и поссорились. Ей на гастроли лететь, а её тошнит по утрам. Ну, тут всё ясно, как белый день. Влад на седьмом небе от счастья! На конкурсе ему равных не было – такое на него вдохновение нашло! Возвращается жена, как раз перед последним туром, он её встречает, а она объявляет, что рожать не будет, – ребёнок не вписывается в её планы. И всё-таки выпила какую-то американскую таблетку, как он её ни уговаривал. У Влада тогда сознание помутилось. Будто с цепи сорвался, накричал на неё и ушёл, хлопнув дверью. «Если она не хочет моего ребёнка, значит, не любит меня!» Это он мне потом рассказал, когда уже время прошло. А тогда никто ничего не понял. Ведь она пришла на конкурс, была рядом с ним до самого выступления, в зале на первом ряду сидела…

Вете стало неловко, будто заглянула она за завесу чужой тайны.

– Аделаида Витальевна, зачем вы мне всё это рассказываете? Это же их личное дело. Думаю, Владиславу Александровичу неприятно было бы узнать о том, что вы мне рассказали.

– Эх, деточка! Приятно, неприятно! Она ему всю жизнь испортила. Он ведь ей верил. Даже сейчас, чуть что, ей звонит, интересуется, не надо ли чем помочь. А она – представляете? – играет ему программу перед гастролями! А при случае напомнит, что не мужик он, раз не умеет деньги зарабатывать.

«Повторяет судьбу своего папы», – грустно подумала Вета. А вслух сказала:

– Так надо жену на место поставить, заставить уважать себя. Хотя… Я видела Юлию несколько раз. Один раз мы с ней даже побеседовали, если можно так сказать. И впечатление она производила – как бы помягче выразиться…

– Вот-вот, вы же меня понимаете! А мне сына жалко! Знаете, какой он хороший! Ему лет четырнадцать было, он должен был играть в зале для особой публики по пригласительным билетам. Какой-то был вечер театральных деятелей. Мы приехали: нас дедушка Владика, мой отец, на служебной «Волге» отправил. Идём в гардеробную, там швейцар в парадной форме с фуражкой. Пальто с Владика снимает, и я ему свою шубу подаю. А он мне говорит: «Ваш пригласительный!» Я ему: «Какой пригласительный? Мой сын играет!» А он: «Всё равно, вход только по пригласительным!» И шубу мою не берёт. Тогда знаете что сделал Владик? Он забрал своё пальто с вешалки и сказал: «Пойдём, мама, отсюда, раз тебя со мной не пропускают. Пусть им этот швейцар сыграет!» И мы пошли к выходу. Так за нами не только швейцар, – сам директор концертного зала прибежал. Вот он какой, Владик. А теперь что? Разве это его уровень – по бывшим пионерлагерям уроки давать? Он в Карнеги-холле играл и в миланском Сала Верди! И вот на тебе – разбитое корыто.

– Аделаида Витальевна, я вас понимаю и очень сочувствую. Мы с мужем тоже переживаем, что судьба так испытывает…

– Так вы замужем…

– Ну да, вы же Алю видели.

– Конечно, но сама понимаешь, наличие ребёнка ещё не говорит о наличии мужа, – Аделаида Витальевна неожиданно перешла на «ты». – Тебя Вета зовут? Сколько лет тебе, дорогая?

– А почему вы спрашиваете?

– И что муж? – Аделаида Витальевна будто не слышала вопроса.

– Муж? Очень хороший, – Вете не нравились эти вопросы.

– У меня муж тоже замечательный человек был. Мне его так не хватает!

В этот критический момент беседы на очередном повороте, откуда ни возьмись, возник Кречетов. Он шагал им навстречу, окутывая себя клубами сигаретного дыма, размахивая руками.

– Мам! Я тебя везде ищу! – с ходу, не глядя на спутницу матери, начал сын. – Что ты опять наговорила Ираиде Львовне? Ты что, не понимаешь? Я на работе! На ра-бо-те! Не в санатории. Меня же на смех поднимут! Тебе не угодишь! Тёмный номер! Мама! Тебе что, солнца на улице мало? В номере прохладно! Что за дурацкие претензии! Кто тебе летом включит отопление, сама подумай! Здрассьте, я вас не заметил, – Кречетов кивнул Вете. Она в ответ растерянно пролепетала приветствие. – Мама, будет лучше, если ты уедешь. Я вызову тебе такси.

Сказав это, он развернулся и, не оборачиваясь, быстрыми шагами пошёл в сторону административного корпуса.

– Ну вот, опять я виновата, – с обидой поджала губы Аделаида Витальевна.

Невольная свидетельница семейного конфликта ничего не ответила.

Когда они подошли к корпусу, Кречетов курил на крыльце, у ног его стояла большая дорожная сумка.

– Такси сейчас подъедет, – сказал он. – Вещи я собрал. Вернусь в город – позвоню.

Ухоженное лицо Аделаиды Витальевны искривилось гримасой плача. Кречетов поморщился, выбросил окурок и, хлопнув дверью, ушёл в корпус.

Ушёл он к себе в номер. Не заходя на ужин. Закрыл дверь на ключ и, не разуваясь, бухнулся на кровать. «Осточертело это всё!»

Минут пятнадцать он лежал неподвижно, заложив руки за голову и тупо уставившись в потолок. «Что за манера: ездить за мной и портить мне отношения с людьми! Что теперь думает Ираида Львовна? Говорил же: мама, все капризы оставляем дома, это тебе не ведомственный дом отдыха! Нет, её не переделаешь!»

В дверь тихо постучали. Вставать не хотелось. Не хотелось никого видеть.

И Кречетов продолжал лежать. «Постучат и уйдут».

Пухленькая веснушчатая раздатчица из столовки Оленька постояла возле двери и, вздохнув, медленно пошла назад. Из пакета, который Оленька несла, по всему коридору разносился аппетитный запах свиных отбивных с жареным луком.

В номер Кречетова дразнящий аромат проник в тот момент, когда он вспомнил о бутылке вина, купленной почти неделю назад при неудачной попытке разыскать в этой тьмутаракани растворимый кофе. Вино, между прочим, грузинское, марочное.

Кречетов достал из чемодана бутылку, подержал на ладони, как бы взвешивая все «за» и «против», и подумал, что не везти же её обратно, а Тимофей хотел приехать, да планы поменял. А Лёнька завтра будет за рулём – ему нельзя. Конечно, можно было бы для компании пригласить эту Вету, не будь она мамой Али, так она даже пиво не пьёт. «Да, дружище, понесло тебя», – поймал он себя на мысли о симпатичной маме ученицы. Можно, конечно, спуститься вниз в столовую и забрать ужин вместе с раздатчицей. «Оленька не поймёт, испугается», – сказал один Кречетов другому.

«А пить одному – как-то уж совсем неприлично», – посетовал Кречетов-здравомыслящий.

«Да ладно! День сегодня такой, жалко только, что без закуски», – Кречетов-жаждущий не унимался.

Через некоторое время на крыльцо корпуса вышел хмельной Кречетов, довольный жизнью. В дверях он столкнулся с Ветой.

– О! – сказал повеселевший Владислав Александрович, не замечая удивления мамы ученицы. – Приятная встреча! Здравствуйте ещё раз! Откуда это вы идёте? – спросил он, увидев в её руках связку ключей.

– Да вот, Ираида Львовна попросила выгнать полуночников из репетиционного зала, – взмахнула ключами Вета, – а вы?.. Проводили маму? – она смутилась, поняв по раскрасневшимся щекам и блеску в глазах, чем вызвана повышенная весёлость собеседника.

– Она уехала! И хорошо, – бодро ответил Кречетов. – А это у вас ключи не от рояльного корпуса? Дайте-ка их мне. Пойду посижу, поиграю.

Молодая женщина озадачилась. Отдавать ему такому ключи было неосмотрительно: а вдруг обронит случайно, потом проблем не оберёшься. И она попыталась пойти на хитрость:

– Может быть, вам лучше отдохнуть? Такой нервный день, а завтра концерт!

– Хорошо, я немножко поиграю и пойду отдыхать. Давайте ключи, – Кречетов протянул раскрытую ладонь. – Давайте!

Других аргументов не нашлось, и Вета опустила в широкую ладонь ключи, заметив при этом, как предательски дрожат пальцы музыканта.

– Дело хозяйское.

«Педагог от Бога» кивнул утвердительно и вразвалочку пошёл к рояльному корпусу.

А Вета долго не могла заснуть. Думала, не встретился ли кто по дороге развесёлому «Богу». Не забудет ли он закрыть окна-двери. И вообще, что же такое с ним происходит? Але через несколько дней играть вступительный экзамен в училище. А преподаватель чудит!

Утро началось с переполоха. Не могли найти ключи от рояльного корпуса. Виолетта, как последняя, кому они выдавались на вахте, несла за них ответственность. И она пошла искать любителя ночной игры на рояле, который, понятное дело, после бессонной ночи катастрофически опаздывал на завтрак. Она постучала. Тишина. Постучала ещё раз. И снова в ответ – тишина. Нажала на ручку двери, и… – о неожиданность! – дверь открылась. Но странно тихо было в номере. Она перешагнула через порог, и первое, что увидела, – ключи от рояльного корпуса на журнальном столике возле дивана. Владислава Александровича Кречетова в номере не было, как и его вещей.

Принявший утреннюю смену охранник ничего не знал. Пришлось позвонить его напарнику, дежурившему ночью. Тот спросонья не понял, что от него хотят. Потом рассказал, что часа в три ночи приезжал прилично одетый представительный мужчина.

– На крутой машине приехал. Спрашивал, в каком номере Кречетов остановился. Я спросил документы, а тут вдруг он собственной персоной с чёрным чемоданом на колёсиках спускается по лестнице. Ну, я подумал, что мужчина этот за чемоданом приехал. Кстати, волосы у него были в хвост завязаны, я обратил внимание, и этот Кречетов назвал его Лёнькой… Леонидом, значит… – вспомнил охранник. – Потом они вышли на крыльцо, разговаривали, а я отошёл ненадолго. Вернулся, а на крыльце никого. И машины не видно. А мне что? Закрыл входную дверь и до утра телевизор смотрел. А что случилось-то?