Текст книги "Пробуждение дракона. Голос одиночества"

Положение спас Пол. Он представился, а потом вежливо заметил – сначала на безупречном мандаринском, а потом и по-кантонски, – что это прекрасно, когда брату и сестре есть чему поучиться друг у друга, даже в столь почтенном возрасте. А потом, как бы между прочим, предложил свои услуги в качестве переводчика.

Да Лун смерил высокого иностранца долгим подозрительным взглядом. Неожиданно лицо его просветлело. Он улыбнулся, поблагодарил их всех за визит, отметив, какая радость для него, да и для всего его семейства, видеть Кристину в этом доме. Выразил надежду, что путешествие было не слишком утомительным и их встречей управляют счастливые звезды. Извинился, что не смог встретить их в аэропорту сам, и порадовался, что Инь-Инь удалось без промедления доставить столь дорогих гостей к нему домой. Потому что, как гласит китайская поговорка, никто не блуждает так долго, как тот, кто думает, что знает дорогу.

Из всего сказанного Кристина поняла только отдельные слова. Но и после того, как Пол перевел, не сразу смогла уловить смысл витиеватого китайского приветствия.

Да Лун пригласил их в дом. В просторных, скудно меблированных комнатах царил полумрак. На окнах для защиты от солнца висели куски темной ткани. У самой двери стоял стол с четырьмя стульями. На нем, среди чашек и вазочек с печеньем и конфетами, дымился чайник. В другом углу темнел диван, напротив него большой телевизор, ночной столик и кровать. Было тепло, но не жарко, пахло больницей. На кровати лежала женщина – жена Большого Дракона.

Да Лун, по-видимому, не имел намерений показывать им свое жилье. Просто пригласил сесть, а Инь-Инь разлила по чашкам чай и предложила печенье. Да Лун достал откуда-то коробку с конфетами и протянул Кристине:

– Б…бери… Твои любимые.

Пол перевел. Кристина с удивлением смотрела на бело-голубые прямоугольнички с изображением зайца. В них оказались пралине из горького черного шоколада, начиненные темной несладкой нугой, вполне сносной на вкус. Да Лун заметил смущение сестры:

– «Б…белый кролик». Р…раньше ты любила их, п…помнишь?

Кристина не поняла ни слова, это было ужасно. Она вопросительно посмотрела на Пола, тот повторил слова Да Луна по-кантонски.

Кристина покачала головой. Брат уставился на Пола, как будто усомнившись в правильности перевода.

– «Б…белый кролик»… – повторил он еще раз.

Нет, она не помнила. Никаких белых кроликов. Только огромного бескрылого ворона, который вдруг вскочил на подоконник, да так и не смог взлететь.

В этот момент из противоположного угла послышались хрюкающие звуки, перешедшие в жалобный скулеж. Инь-Инь подошла к кровати, протерла влажным полотенцем лоб больной, поднесла стакан воды, подняла женщине голову, помогла отпить. Потом присела рядом на корточки и взяла ее за руку.

На ночном столике рядом стоял CD-плеер. Инь-Инь вставила диск и нажала кнопку. Вскоре комнату наполнили звуки фортепианно-скрипичного дуэта.

– Минь Фан, моя жена, – кивнул Да Лун в сторону женщины.

Та, казалось, расслышала свое имя. И слово «тай-тай» – жена.

– Что с ней? – спросила Кристина, старательно выговаривая каждое слово.

Но Да Лун снова перевел глаза на Пола:

– Б…больна. М…музыка ее успокаивает.

– Чем больна?

– В…врачи точно не знают. П…подозревали эпилепсию, п…потом инсульт. Г…говорят, никакой надежды, н…но я не верю… з…здешним врачам, – добавил он после паузы.

Кристина и Пол переглянулись. Она ждала продолжения, потому что уже поняла, к чему клонит Да Лун. Но он молчал.

– И в этом причина вашего приглашения? – тихо спросила она, и брат кивнул, не поднимая на нее глаз. – Ты решил, что твоя мэй-мэй, маленький босоногий доктор, сможет ей помочь? – (Он снова кивнул.) – Да Лун… – слова застревали у Кристины в горле, – видишь ли… я не врач.

– Не врач? – пробурчал Да Лун, все еще не поднимая головы.

Он как будто не был даже разочарован, а только еще ниже опустил плечи, словно в ожидании следующего удара.

– Нет, Да Лун… Нам с мамой тяжело пришлось в Гонконге первое время…

Черт, что, в конце концов, она пыталась ему объяснить? Что детские мечты не всегда сбываются? Что жизнь порой тоже вносит свои коррективы?

– Видишь ли… у меня не было возможности выучиться на врача… Сейчас у меня туристическое бюро.

– Т…туристическое б…бюро? – переспросил Да Лун. – Т…ты не любишь к…конфеты с белым кроликом на обертке, у т…тебя т…туристическое б…бюро… – пробурчал он, обращаясь скорее к самому себе.

Кристина все еще не решалась взять его за руку.

– Как давно болеет твоя жена? – спросила она.

Но Да Лун будто погрузился в транс. Он сидел, ритмично покачиваясь всем туловищем, и не сводил глаз с пальцев Кристины.

– Не так долго, – ответила за отца Инь-Инь. – Лежит чуть больше двух месяцев. Мама всегда была очень здоровой женщиной, не помню, чтобы она когда-нибудь болела. Даже не простужалась. И вдруг такое.

– В…все началось с д…дрожи, – подхватил Да Лун. – А п…потом она стала спотыкаться, как будто не могла держать равновесие. Я п…предупреждал ее… но она не слушала… Г…говорила, что все хорошо… А через два дня я уже не мог понять, что она говорит. В…вечером не смогла удержать палочки для еды, и миска с рисом выскользнула у нее из рук на пол. Утром я отвез ее в город, к врачу. Но там ей вдруг снова с…сделалось хорошо. Ни д…дрожи в руках, ни давления. П…пульс, язык – все в норме. С…судороги начались, как только мы вернулись домой. Ее трясло. Она к…кричала от боли. П…падала, каталась по земле… А я с…стоял рядом и ничего не мог с…сделать.

Да Лун замолчал. Он произнес свой монолог довольно быстро и внятно. Пол едва успевал за ним переводить. Инь-Инь подлила чая.

– Ее п…парализовало, – продолжил Да Лун. – Я тут же вызвал такси и отвез ее в Иу, в клинику. Там она пробыла три недели. Чем только не пичкали ее доктора, какие только обследования не проводили – ее состояние все ухудшалось. Теперь она не может ни слова сказать, ни пальцем пошевелить. Она ослепла. Врачи говорят, что и оглохла, но это не так. Наконец в больнице сказали, что больше ничего не могут для нее сделать. Она лежачая, у них нет возможности держать ее в клинике. Мне пришлось забрать ее домой. Они привезли ее сюда на «скорой» и уложили на кровать. Они ее бросили. Можешь себе представить, мэй-мэй? Бросить живого человека, который еще дышит? Я – нет, я так и сказал им. Я ее не брошу. Они назвали меня сумасшедшим. Сказали, что им очень жаль, но я должен смотреть правде в глаза. Результаты обследований только подтверждают ее полную безнадежность. Никакой надежды, слышишь, сестра? Но я не сдамся. Любящее сердце не принимает смерти. Она жива, слышишь, сестра! Минь Фан ест, пьет… Кто знает, что она еще делает? Они понятия не имеют, чем она болеет, как же они могут утверждать, что она безнадежна? Это же б…бред какой-то! П…понимаешь, сестра? – Даже замолчав, Да Лун не мог успокоиться и, задыхаясь, все еще рубил ладонью воздух. Потом перегнулся через стол, словно решился поведать Кристине самое главное. – Я… я уверяю тебя, сестра. Их т…тесты – сплошной обман. Я думал, ты стала врачом. Какой я дурак! Я не сомневался, что ты работаешь в современной клинике в Гонконге. Я так надеялся, что т…ты сможешь ей помочь.

– К сожалению, нет, – вздохнула Кристина. – Неужели здесь совсем нет хороших врачей?

Встретив взгляд брата, она поняла: вопрос был глупым.

– Вы были в Шанхае? – вмешался в разговор Пол. – Там точно есть квалифицированные неврологи.

– К…конечно, но у нас нет на них денег. И потом, все меняется так быстро. С каждым днем ей все хуже. Как я могу везти ее в Шанхай в таком состоянии? Но даже если мне удастся ее туда доставить, где гарантия, что ее возьмут в клинику? Здешние врачи точно не дадут направление. Безнадежный случай, говорят они.

Из угла снова донеслось всхлипывание. Да Лун быстро поднялся, Пол и Кристина следом за ним.

Минь Фан являла собой жалкое зрелище. Она лежала на спине, устремив взгляд в потолок. Ее лицо исказила застывшая гримаса, рот был полуоткрыт. Скрюченные пальцы напомнили Кристине огромные птичьи лапы. Кристина силилась представить эту женщину здоровой. Как она выглядела еще несколько недель тому назад? Была ли миловидной или некрасивой? Неуклюжей или изящной? Худой или полной? Болезнь превратила ее в бесформенный кусок человеческой плоти. Да Лун присел на кровать. Больная что-то забормотала. Да Лун выключил музыку, приставил ухо к ее губам и замер. Некоторое время он вслушивался в звуки из другого мира, как будто надеялся растолковать их, если только проявит достаточно терпения.

– Она хочет что-то сказать, но я не понимаю что. – Да Лун повернулся к сестре. – Я прожил с ней больше сорока лет, а теперь не понимаю ее. Собственную жену. Как такое может быть?

Отчаяние в его голосе было невыносимым. Кристина схватила Пола за руку.

Из-под одеяла донесся неприятный запах.

– Я должен поухаживать за ней, – пробормотал Да Лун, потирая руками лицо. – Прогуляйтесь, это не займет много времени. Инь-Инь покажет вам деревню.

На улице Пол и Инь-Инь сразу направились к той песчаной площадке, на которой еще пару часов назад их высадили из машины. Кристина шла за ними на некотором отдалении. Сейчас она совсем не была расположена к беседе и чувствовала такую усталость, что с удовольствием прилегла бы вздремнуть. Она думала, как помочь брату, но ничего стоящего не приходило в голову. Врачом она не была и не имела знакомых среди неврологов в Гонконге, у которых могла бы спросить совета. Деньгами на дорогих врачей также не располагала. Могла бы разве навести справки в Интернете, но о чем? О внезапном параличе? О нарушениях речи? Судорогах? Кристина не так много понимала в медицине, но отец одной ее подруги несколько лет назад пережил апоплексический удар и страдал от таких же симптомов. Что, если существуют лекарства, которые могли бы облегчить состояние Минь Фан? Если, конечно, не поздно принимать какие-либо меры. Положа руку на сердце, Кристина слабо верила в возможность вдохнуть жизнь в этот неподвижный и бесчувственный кусок плоти. «Любящее сердце не сдается. Оно не принимает смерть». Звучит красиво, но на этот раз правы, похоже, оказались врачи.

За размышлениями Кристина совсем упустила из виду Инь-Инь и Пола. Она обнаружила, что оказалась на перекрестке, и неуверенно свернула в переулок, который, как выяснилось, заканчивался тупиком. Дома отбрасывали густые тени. В одном вовсю гремел телевизор, в другом звенела посуда. Возле одной двери в инвалидном кресле сидела седовласая женщина, вся в черном. Из ее полуоткрытого рта свисала струйка слюны и стекала на блюдце, которое женщина держала на коленях. Судорожно сжатые пальцы делали левую руку похожей на воронью лапу. По безжизненно висевшей правой руке время от времени пробегала дрожь. Женщина заслышала шаги и медленно повернула голову, но Кристина развернулась прежде, чем их взгляды успели встретиться, и побежала туда, где оставила Пола и Инь-Инь. Те уже высматривали ее по переулкам. Кристина рассказала о женщине.

– Это госпожа Ма, – объяснила Инь-Инь, – бывшая мамина подруга. Удар случился с ней несколькими днями позже, чем с мамой, но у нее дела как будто получше. Насколько мне известно, у нее всего лишь нарушение речи да частичный паралич. По сравнению с мамой она просто счастливица.

Они пересекли усыпанную песком площадь и вышли в тенистую аллею, которая вскоре вывела их на поле. Вслед за племянницей и Полом Кристина взобралась на вершину холма и оглядела окрестности. Скоростная трасса делила долину на две части, но поля казались запущенными. Должно быть, крестьяне давно прекратили их обрабатывать. Вдали в серебристо-голубой дымке угадывались очертания фабричных труб и многоэтажных зданий. Путники спрятались от жары в тень пинии.

– Я хотела, чтобы вы увидели это, – сказала Инь-Инь. – Здесь я любила играть маленькой девочкой. Тогда в деревне было много детей, даже школа работала. И каждый день после уроков мы забирались на эту горку, гуляли в поле, лесу, доходили до болотца. На том краю долины был пруд, где водилась рыба. Там я училась плавать. А потом построили первые фабрики, автобан. Молодежь подалась в города – Иу, Шанхай, Сямынь, Шэньчжэнь. Вы видели, кто остался. Через пару лет деревню уничтожат. Это решено.

– Что, совсем уничтожат? – удивилась Кристина.

– Да. Старики, кто останется жив к тому времени, получат квартиры на окраине Иу. Три недели назад я вот так же стояла здесь с моим братом. Он сказал, что так будет лучше. Здесь не о чем жалеть, кроме наших детских воспоминаний. Люди живут в лачугах без кондиционеров. Летом мучаются от жары, зимой страдают от влажности и холода. В городе у них будет, по крайней мере, более-менее сносное жилье. Не говоря о больницах и магазинах под боком. Китай стремительно развивается, говорил брат. Уничтожение этой деревни станет лучшим тому примером. Возможно, он прав.

– А как зовут твоего брата?

– У Сяо Ху. Но мы называем его просто Сяо Ху – Маленький Тигр, хотя он на четыре года старше меня. Он родился в год Тигра.

– И вы с ним ладите? – поинтересовался Пол.

– Вполне. Хотя мы и очень разные. Иногда люди не верят, что мы брат и сестра.

– В каком смысле «разные»? – не понял Пол.

– Он всегда был лучшим учеником, очень прилежным и честолюбивым. Однажды выстроил на реке дамбу, пока я играла и любовалась рыбками. Я по возможности избегаю споров, он же с наслаждением бросается в любую перепалку. В отличие от него, меня совершенно не интересует политика. Сколько себя помню, всегда хотела заниматься музыкой. А брат уже член коммунистической партии. Можно сказать, оба мы добились чего хотели. Только он преуспел в партии гораздо больше, чем я по части музыки. Брат постоянно упрекает меня, что я недостаточно честолюбива. Но я очень уважаю Сяо Ху, потому что он хороший брат и порядочный человек.

– И почему сегодня он не с нами?

Инь-Инь опустила глаза и поковыряла песок носком туфли:

– Они с отцом не так хорошо ладят.

– Почему? – спросила Кристина.

– Сама не знаю, – вздохнула Инь-Инь. – Раньше все было по-другому. Я даже ревновала отца к нему. Еще бы, ведь он первенец! И сын. Папа всегда уделял Сяо Ху много времени, даже делал с ним домашние задания. Со мной ни разу… Сяо Ху должен был стать первым учеником в классе и стал им. Папа всегда им гордился. «Мой Маленький Тигр станет большим человеком», – говорил он.

– И когда все изменилось?

– В прошлом году, буквально в одну ночь. Отец и брат сильно поспорили, так что несколько месяцев после этого не разговаривали друг с другом. После этого Сяо Ху перестал ездить к родителям. Мама тогда очень расстроилась. Она попыталась вмешаться, и отец и сыном снова стали разговаривать. Да только не так, как раньше. Брат все еще избегает отца. У меня даже такое чувство, что он его боится.

– Почему? Из-за чего они вообще поссорились? – спросила Кристина.

– Сама не знаю. Я была тогда в Шанхае, а потом они ничего не хотели мне говорить.

– Что, ни малейшего намека?

– Нет. Вдобавок ко всему, две недели назад они чуть в волосы друг другу не вцепились из-за мамы. Брат взял сторону врачей. Он считает, что в ее случае надежды на будущее возлагать бессмысленно. Настаивал, чтобы отец устроил ее в какой-нибудь пансион или дом инвалидов. С его связями в партии такое вполне возможно. Только папа не хотел и слышать об этом. И так как Сяо Ху никак не мог успокоиться, вышвырнул его вон из дома. С тех пор они снова не общаются.

– И на чьей стороне ты?

Инь-Инь остановила на тете непонимающий взгляд:

– Разумеется, на стороне отца.

– То есть ты веришь, что мать еще можно вылечить? – спросил Пол.

– Этого я не знаю, я не медик. Но если отец считает, что ее нужно оставить дома, мы должны уважать его решение и помогать чем можем. Я его дочь. Его желания – это мои желания. Вот сдам экзамен в консерватории и вернусь в деревню, по крайней мере на три месяца. – Инь-Инь взглянула на часы. – Думаю, больше нам смотреть здесь нечего. Пора возвращаться.

Да Лун курил на скамейке возле дома. Пол присел рядом. Огромная серая крыса пробежала по двору. Да Лун проводил ее взглядом, пока она не исчезла за поленницей.

– С тех пор как кошек не стало, крысы снова расплодились, – равнодушно заметил он.

– А что случилось с кошками? – удивился Пол.

– Сам не знаю. В деревне их было с десяток, и все перемерли в прошлом месяце. Наш кот упал в колодец и утонул. Остальные мучились судорогами и пускали изо рта пену. Наверное, бешенство или какой-нибудь другой вирус. Сосед звонил в полицию, но там сказали, что это не по их части. Нужно обращаться в отдел здравоохранения. Там тоже не стали этим заниматься. Это же кошки. Кому они нужны?

Все вошли в дом. Да Лун накрыл стол. Все сели и ни слова не говоря принялись за куриную лапшу и пельмени. Кристине было неприятно это молчание. Неужели после сорока с лишним лет разлуки им с братом совсем нечего сказать друг другу? Она решила начать первой, описать свою жизнь в Гонконге. Рассказала о первых месяцах изгнания, о девяти с половиной квадратных метрах в общежитии на Лоуэр-Нгау-Тау-Кок-Эстэйт, о маминой работе на фабрике. О невыплаканных слезах, невысказанных словах она умолчала. Как и о человеке в голубых шортах, на которых так бросалось в глаза каждое пятнышко, особенно белое.

Брат слушал, чавкал, с шумом втягивая суп. Он не задавал никаких вопросов. Кристина не была уверена, слышит ли он ее вообще. Она рассказала об учебе в Академии туризма в Ванкувере, о замужестве, сыне Джоше, разводе. Да Лун продолжал есть. Время от времени он выплевывал на стол хрящи или отворачивался, чтобы громко высморкаться. Кристина скосила на него глаза. Маленький сморщенный старичок, с головой погруженный в свою жалкую жизнь. У нее возникло чувство, что она теряет брата во второй раз. Им нечего было делить: ни общих воспоминаний, ни дома, ни родителей. Даже язык разный. Никакого «тогда» больше не существовало. Только не с ним. Оставалось «теперь», но и его Кристина с большим удовольствием вычеркнула бы из своей жизни.

Она все еще надеялась. Ждала, что он начнет рассказывать о себе, задавать вопросы, проявит хоть какой-нибудь интерес. Но Да Лун только зевал, молчал или ковырял в зубах деревянной ложкой.

Кристина задумалась, о чем она могла бы его расспросить. Как они познакомились с Минь Фан? Каким образом он вырвался из деревни? Где и чему учился? Не воспримет ли он ее любопытство как попытку вторжения в свою личную жизнь? В письме он был другим. Куда девался тот доверительный тон? Или это был не более чем трюк с целью ее разжалобить? Кроме того, Кристина не видела никакой возможности помочь больной женщине, а значит, ее пребывание здесь лишалось всякого смысла. Не пора ли прощаться? Затянувшееся молчание порядком раздражало ее.

– Почему ты раньше не пытался найти нас с мамой?

Странный вопрос. А почему ты не пыталась? Кристина ожидала именно такого ответа. Но Да Лун уклончиво покачал головой:

– А… трудные были времена… Опасно было иметь родственников за границей, тем более в Гонконге. Многие угодили в тюрьму или в трудовые лагеря только из-за того, что кому-то из их родни вздумалось уплыть в Гонконг. Мы-то здесь при чем! Разве же их можно было удержать? Тем не менее… Меня запросто могли объявить врагом народа или контрреволюционером. Когда мне сообщили, что вы сбежали, я написал пятистраничное письмо в партком, в котором называл вас предателями, классовыми врагами и буржуазным сбродом. Отказался от тебя и мамы.

– Но с тех пор прошло так много лет…

В конце концов, что давало ей право упрекать его?

– Это так. – Он замолчал. То ли потому, что этот разговор был ему неприятен, то ли просто подыскивал подходящее объяснение. – Мы были слишком заняты своей жизнью, – наконец заговорил Да Лун. – Из Сычуани мы переехали на побережье, оттуда в эту деревню. Детям пришлось во второй раз менять школу, привыкать к новой обстановке. Минь Фан давала небольшие концерты, время пролетало незаметно… Ты же знаешь, как это бывает. И потом, я понятия не имел, где тебя искать. Думал, после Гонконга вы подались в Америку или Австралию…

Он оглянулся на сестру, потом на Пола, словно усомнившись в том, что она его поняла. В его глазах стоял вопрос, который Кристина так боялась услышать: «А вы? Вы хоть раз пытались меня найти?»

– У нас все было так же, – ответила Кристина. – Мы были уверены, что ты не пережил Культурную революцию. Мама пыталась было навести справки, но сразу поняла, что это бесполезно.

Пол перевел, и тут взгляды брата и сестры впервые встретились. Кристина не сказала Да Луну всей правды, как и он ей. В этом она почти не сомневалась. И теперь они искали в глазах друг друга оправдания и поддержки. «Вот так, – думала Кристина, – появляются тайны, которые наследуются из поколения в поколение. Так рождаются семейные демоны: из полуправды, невысказанных упреков, неизжитой печали. А потом они вырастают и превращаются в могущественных великанов. Тогда – это тогда, теперь – это теперь».

На самом деле после бегства из Китая они с матерью ни разу не говорили о Да Луне. Даже после того, как Кристина нашла под подушкой матери его фото. Почему? Почему мать ни разу не попыталась разыскать сына? Зачем с самого начала убедила себя в том, что он мертв? Или тому были особые причины, о которых Кристина не знала? Как можно больше сорока лет замалчивать существование близкого человека? Мать просто боялась вспоминать о нем, слишком невыносимой была боль утраты. «Утраты?» – мысленно повторила про себя Кристина. Может, это была все-таки какая-то другая боль? Ведь и сама Кристина ни разу не проявила ни малейшего любопытства в отношении Да Луна, когда всеми силами пыталась вписаться в новую жизнь. В жизнь без брата.

До сих пор эти мысли словно дремали в ее душе, а сейчас поднялись, чтобы ее мучить. Что было между матерью и Да Луном такого, о чем Кристина не знала? Сейчас самое время спросить об этом. Без всякой надежды, впрочем, получить ответ. Или нет, сначала она переговорит об этом с матерью.

Пол нарушил молчание, переведя разговор на музыку, которая продолжала звучать на заднем плане. Кристину это не интересовало, но голос Пола подействовал на нее успокаивающе. «Это Моцарт, соната для скрипки», – отвечал Да Лун. Он считал, что эта вещь очень нравится его жене, и пусть врачи говорят что хотят. Пол похвалил исполнение Инь-Инь. Беседа перешла на скрипичные концерты Брамса, на Баха и Мендельсона. Кристине эти имена ни о чем не говорили, Пол же, в свою очередь, ничего не знал о китайских композиторах. Тут Да Лун поднялся, достал свою губную гармонику и заиграл что-то, прикрыв глаза и покачиваясь в такт мелодии. Когда он закончил, Пол зааплодировал. И тут Да Лун и Инь-Инь впервые рассмеялись. Кристина – нет. Она ведь совсем не понимала по-мандарински, а утруждать Пола ради нескольких пустых слов не хотела. Мысли ускользали от нее, как бывает за мгновение до сна. Словно непроницаемая стена вдруг отделила ее от этих людей, с которыми она сидела за одним столом. Кристине не терпелось вернуться в отель, она считала минуты до приезда такси.

Только в машине она заметила, как измотали ее последние часы. Голова болела. Плечи словно налились свинцом, так что робкие попытки Пола снять напряжение при помощи массажа причинили боль. Она ждала, что он хоть что-нибудь скажет, задаст пару вопросов, которые помогут навести порядок в мыслях. Но Пол молчал.

Спустя несколько минут они выехали на окраину города Иу и дальше продвигались с черепашьей скоростью: дорога оказалась запружена грузовиками. В обоих направлениях выстроились бесконечные караваны огромных разноцветных фур.

– С миру по нитке, – услышала Кристина над ухом голос Пола.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем речь. Умение разрядить самую напряженную обстановку – вот что она ценила в нем больше всего.

– С миру по нитке… – задумчиво повторила Кристина. – А я не знаю, что и думать.

– А я и не хочу знать.

– О чем? – не поняла Кристина.

– Что тебе думать.

– Ах, Пол… – вздохнула она.

– Как ты?

Кристина прикрыла глаза. Она не знала, что ответить. До встречи с Полом никто не интересовался тем, как она себя чувствует, и она полагала, что подобные вопросы люди задают друг другу от нечего делать. Тому, у кого туристическое бюро, престарелая мать на руках и кто вечером в изнеможении засыпает перед включенным телевизором, эта глупая рефлексия ни к чему. Но Пол, похоже, придерживался на этот счет другого мнения и не удовлетворился бы пустой отговоркой.

– Как я себя чувствую? – повторила она. – Меня как будто чем-то оглушили, понимаешь?

Пол кивнул.

Кристина вспомнила Минь Фан, и по спине снова пробежал неприятный холодок.

– Мерзнешь?

– Нет. Все думаю о его жене… Жуть! Похоже, ей уже ничем не поможешь. Ты согласен?

– Да, но я хорошо понимаю твоего брата. Любящее сердце никогда не сдается, здесь он прав.

Кристина подумала было возразить, но промолчала.

– Мне он понравился, – сказал Пол. – А тебе?

Кристина ответила не сразу:

– Не знаю… Во всяком случае, мне его жалко. Иногда мне кажется, что это ты ездил навещать старого друга, а я тебя сопровождала, не наоборот.

– Почему? – Пол как будто удивился.

– Он почти не смотрел на меня, разве ты этого не заметил?

– Все правильно. Но так бывает часто, когда люди разговаривают через переводчика.

– Не могу припомнить, чтобы он о чем-нибудь вообще меня спрашивал. А ты?

– Нет.

– Он даже не поинтересовался, как живет мама.

– У него сейчас другие заботы.

– Это так, тем не менее он совершенно мне чужой. Не могу сказать, что сегодня я снова обрела брата… Это очень плохо, да?

Пол наклонился к ней и улыбнулся:

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Что это совсем не плохо. Чтобы успокоить совесть.

– Разве она тебя так мучает?

– Немного, – призналась Кристина.

Пол кивнул:

– Так было бы и со мной на твоем месте.

– Почему? – встрепенулась Кристина. – Разве я в чем-то виновата?

– Нет, конечно нет. Но, видишь ли, у нашей совести своя логика. Ей нет дела до объективных причин. Твоя мать сбежала в Гонконг с тобой, а не с ним. Ни у кого из вас не было выбора. С тобой жизнь обошлась милосерднее. И в этом нет ни твоей, ни его вины.

– Тогда что?

Пол пожал плечами:

– Судьба, наверное… Думаешь, твоя мать действительно искала его?

– Не думаю. По крайней мере, мне она ничего об этом не говорила.

– Странно, ты не находишь?

– Да, очень.

– Что же удерживало ее от этого? – (Ответа на этот вопрос у Кристины не было.) – Неужели ты никогда ее не спрашивала?

– Нет.

– Почему?

– Ни малейшего понятия. Мы никогда не говорили ни об отце, ни о брате. Я еще в самолете пыталась объяснить тебе, что китайцы не задают так много вопросов. Но я полагала, что мать и сама рассказала бы мне, если бы хоть что-то знала.

Кристине сделалось не по себе. Словно вместе с матерью она участвовала в каком-то некрасивом деле. Но в каком – этого Кристина сказать не могла.

Ровно через сорок пять минут такси остановилось возле отеля «Великая империя» – гордости города, если верить Инь-Инь. На въезде теснились «мерседесы» и «ауди-лимузины». У подъезда припарковался эксклюзивный «гелендваген». Услужливый портье принял у них чемоданы, двое юношей придерживали двери, пропуская новых постояльцев. В холле первым делом бросилась в глаза роскошная люстра, каких Кристине не приходилось видеть даже в Гонконге. В мраморном полу под толстым стеклом мерцало восемь золотых плиток.

Однако за порогом холла обстановка сразу изменилась. Кристина и Пол будто оказались за кулисами театра. Ковер на полу был потерт, местами усеян окурками и замызган пятнами от спиртного. Несвежие обои кое-где отходили от стен.

В номере в нос ударил запах моющих средств. Заметив пятна на покрывале, Кристина откинула его в сторону, усомнившись в чистоте простыни.

– Это всего лишь на одну ночь, – успокоил Пол.

Она раздвинула шторы. Снаружи оконные стекла запорошила серая пыль. Сквозь нее открывался вид на город – унылые здания вперемежку с фабричными трубами, из которых поднимался густой черный дым. Кристина снова задернула шторы.

Они слишком устали, чтобы спускаться в ресторан. Пол заказал поджаренную лапшу, рис и баклажаны с фаршем – королевский ужин, которым они собирались насладиться перед телевизором. Но еда оказалась такой сытной и так сочилась жиром, что после нескольких кусков оба отставили тарелки и устроились отдохнуть на кровати под мыльную оперу из эпохи династии Цин, переключая время от времени то на шоу акробатов, то на конкурсы безголосых певцов-любителей, периодически перемежающиеся биржевыми сводками.

– Я хочу спать с тобой, – сказала вдруг Кристина и выключила телевизор.

Это прозвучало почти как приказ.

Пол с головой зарылся в одеяло.

– Ты уверена?

– Да, – прошептала она.

Пол пробежал пальцами вдоль ее позвоночника и несколько раз поцеловал в ухо, так осторожно, будто впервые касался ее тела. То, что ему удалось разбудить, было больше, чем просто желание. Кристине вдруг захотелось слиться с ним, чтобы никогда уже больше не разъединяться. Полу ничего не надо было для этого делать, просто оставаться рядом. Слышать биение ее сердца. Чувствовать, как весь мир замыкается в пределах ее тела.