Текст книги "Пробуждение дракона. Голос одиночества"

Да Лун очнулся первым:

– Г…где ты научился так хорошо говорить по-китайски?

– Я живу в Гонконге больше тридцати лет. – Пол повернулся к нему. – Там я выучил кантонский. А мандаринский любил с детства. В восьмидесятые-девяностые годы много ездил по Китаю. Отсюда мой мандаринский.

– И что ты делал в Китае?

Пол задумался. Как поведет себя Да Лун, когда узнает, что перед ним бывший журналист? До сих пор китайцы реагировали на это по-разному. Одним давняя профессия Пола внушала уважение, у других вызывала подозрение, в третьих будила любопытство. И то, и другое, и третье сейчас было крайне неуместным, но Пол не мог солгать Большому Дракону.

– Я работал корреспондентом в нескольких британских и американских газетах. – Похоже, опасения оказались напрасными, Да Лун не изменился в лице. Пол продолжил: – Позже был переводчиком и консультировал европейские компании, которые инвестировали в производство в Китае.

– А теперь?

– Ты хочешь знать, чем я занимаюсь или на что я живу?

– Разве это не одно и то же?

– Для меня – нет.

– Тогда ты, наверное, очень богат.

– С чего ты взял?

– Только для богатых людей это не одно и то же.

Пол хотел возразить Да Луну, но тут вспомнил, где находится. Все относительно, для жителей этой деревни он действительно был очень обеспеченным человеком.

– Я живу на проценты от своих сбережений, очень скромно по гонконгским меркам. Там меня никто не назовет богачом. Да и в Китае тоже.

– И чем ты занимаешься?

Давненько Полу не задавали подобных вопросов.

– Чем я занимаюсь? – «С чего начать?» – У меня был сын… Он умер. С тех пор… – Пол задумался, подбирая слова, – с тех пор… я почти ничем не занимаюсь.

Да Лун внимательно разглядывал его лицо. В его взгляде не было ни подозрительности, ни недоверия. Скорее, удивление и любопытство. Может, даже уважение. Пол не так хорошо знал этого человека, чтобы судить. Мышцы его лица расслабились. Левое веко больше не дергалось. Губы разжались.

– Если человек еще не стал самим собой, он станет таковым в трудную минуту жизни, – меланхолично заметил Да Лун.

– Кто это сказал?

– Конфуций.

Пол прикрыл глаза, откидываясь на черную подушку из искусственной кожи. В голове эхом отдавались слова китайского мудреца. Если в них есть хоть доля правды – кто он такой? Человек, который не имеет силы отпустить свое прошлое? Человек, которого затягивает трясина жалости к самому себе? Человек, не знающий меры в своей скорби?

Собственно, он не знал меры ни в чем: ни в скорби, ни в страхе, ни в ярости, ни в любви. Но было ли здесь чему удивляться? Мать Пола покончила с собой, когда ему было девятнадцать лет, после чего он навсегда ушел из дому. Он покинул страну, гражданином которой считался согласно паспорту, переехал на другой континент и вернулся лишь однажды, на похороны отца. В последний раз он потерял место репортера, когда вылил на голову шефу – главному редактору журнала «Форин корреспондентс клаб» – остатки пива из своего бокала. Дело было на каком-то торжественном приеме, Пол уже не помнил, из-за чего они повздорили. С тех пор он не писал ни для газет, ни для журналов. После рождения сына Пол решил стать примерным отцом. Полностью посвятил себя ребенку, пока жена делала карьеру в банке.

Он всегда был мучим любовным голодом, какие здесь могут быть компромиссы?

С другой стороны, разве он удалился на Ламму от жизни? Каким еще образом он мог бы реализовать себя после смерти Джастина? Он сам выбрал уединение, чтобы быть ближе к себе, смело глядеть в глаза собственной правде. Что может быть ближе к жизни, чем это?

– Я много размышлял над этим, – ответил Пол Да Луну. – Возможно, Конфуций прав.

– В таком случае ты действительно богач, – произнес Да Лун и продолжил, встретив недоумение в глазах Пола: – Богат тот, кому посчастливилось жить собственной жизнью, разве не так?

Китаец ухмыльнулся, встал и ушел на кухню, откуда вернулся с чайником, двумя чашками и миской жареных арбузных семечек.

– А ты богат? – поинтересовался Пол.

– Я? – переспросил Да Лун. – Я инженер. Выучился в институте после Культурной революции, работал в Сычуани на военном заводе, а потом на частном предприятии в Иу. Год назад преждевременно вышел на пенсию.

– И что?

– И ничего.

– А если подробнее?

– Подробнее будет как-нибудь в другой раз. – Ответ Да Луна прозвучал категорично, но вполне дружелюбно.

Пол подумал было расспросить Да Луна об отношениях с сестрой и матерью, но потом решил, что тайны семьи У его не касаются. Да Лун сам обо всем расскажет, если захочет.

И тут Пол снова вспомнил о мастере Воне.

– Веришь ли ты в астрологию? – спросил он.

– С чего это ты вдруг? – удивился тот.

– Так просто…

– Просто? – В глазах Большого Дракона застыл вопрос.

– Подробнее будет как-нибудь в другой раз, – повторил Пол слова Да Луна.

Тот улыбнулся.

– Если два человека имеют одинаковое чувство юмора, дом их дружбы стоит на прочном фундаменте, – процитировал китаец.

– Конфуций?

– Нет. Да Лун. – (Пол впервые видел его смеющимся.) – На земле и на небе есть много вещей, которых мы объяснить не можем и которые тем не менее существуют. Даже не знаю, относится ли к ним астрология. – Он коротко взглянул на часы и поднялся. – Пора готовить настойку для Минь Фан.

Пол последовал за ним на тесную кухню. Да Лун взял старые ручные весы, достал из фарфоровой баночки высушенную траву и тщательно отмерил пять граммов. Потом на столе появились другие баночки – с какими-то кореньями, грибами, цветами и сухими животными останками, – и процедура повторилась. Да Лун смешал ингредиенты в горшочке, залил водой и поставил на огонь. Вскоре над горшочком заклубился пар и ноздри Полу ожег неприятный запах.

– Это снадобье порекомендовал один китайский врач, – объяснил Да Лун. – Я должен трижды в день протирать им тело Минь Фан, чтобы расслабить мышцы.

Да Лун остудил жидкость, несколько раз перелив ее из горшочка в миску и обратно. Потом направился к кровати больной, высоко засучил штанины ее пижамы, промокнул в отваре край полотенца и принялся медленными, ритмичными движениями натирать ее ноги. Через несколько минут очередь дошла и до рук. Окончив процедуру, Да Лун расчесал волосы Минь Фан массажной щеткой и подрезал ей ногти. Все это время он молчал и как будто забыл о существовании Пола. Но тут желудок больной взбунтовался. Послышались характерные звуки, и вскоре комната наполнилась другим запахом, перебивающим даже едкую вонь настойки. Да Лун коротко вздохнул. По простыне расплывалось бурое пятно.

– Тебе помочь? – неуверенно спросил Пол.

Да Лун поджал губы и решительно покачал головой. Пол понял, что он хочет остаться наедине с женой, и тут же попрощался, пообещав вернуться завтра к одиннадцати.

В такси он думал о Джастине, Да Луне и его сестре. «Во что ты веришь?» – спрашивала его когда-то Кристина. Сейчас он мог бы ответить и ей, и Джастину, что верит в людей. В некоторых, по крайней мере.

* * *

В Иу он спешно пообедал в ресторане «Хунань», напротив отеля. Кусочки свинины со шкуркой в жирном остро-сладком соусе – любимое блюдо председателя Мао. Выпил пива и через полчаса уже сидел за компьютером в своем номере. Ночь пролетела незаметно. На название рыбацкого поселка в Японии «Гугл» выдал 221 184 ссылки. Одну за другой, Пол пробовал эти путеводные нити Всемирной сети, все глубже окунаясь в океан цифр, фотографий, таблиц. Делал записи, сопоставлял данные статистики, обследовал архивы, изучал чужие статьи. Под конец написал два письма: Кристине и Дэвиду Чжану.

После коррупционного скандала в прошлом году его друг был назначен руководителем комиссии по расследованию убийств в Шэньчжэне и теперь так много работал, что они почти не виделись. В последний раз Чжан навестил Пола на Ламме несколько недель назад. Они занимались готовкой, ужинали и, прощаясь, в очередной раз решили встречаться чаще. Полу нужно было срочно связаться с Дэвидом, самое позднее послезавтра утром он даст о себе знать хотя бы с помощью эсэмэски. На Дэвида по-прежнему можно было положиться.

Пол уже звонил одному знакомому профессору из Майнца и другому из Сан-Диего. Того, что он прочитал, увидел и услышал за последние сутки, было более чем достаточно, чтобы оспорить диагноз «инсульт», поставленный женщинам из деревни Да Луна. Но если не инсульт, что тогда? Преступное намерение? Неосторожность? Непрофессионализм? Пол лег в шестом часу. Погасил свет и погрузился в глубокий сон без сновидений.

* * *

Беспокойство снова овладело Да Луном. Он суетился, все время убегал куда-то, не в силах усидеть на месте. Запинался еще больше, чем при встрече с Кристиной. Левый глаз снова задергался. Пол попробовал отвлечь его несколькими вопросами, но получил уклончивые, односложные ответы. Теперь оба сидели на диване и пили чай с жареными тыквенными семечками в ожидании врачей. Настроение Да Луна уже передалось Полу. Слишком хорошо он помнил этот страх, смешанный с горечью отчаяния и неиссякаемой верой в чудо. Как будто все происходило вчера.

Доктор Чжоу явился ровно в половине двенадцатого. Одно только присутствие в доме этого высокого, худого мужчины в очках без оправы внушало спокойствие. На вид ему было чуть меньше сорока. Уже приветствием – коротким и деловитым – он дал понять, какую немалую услугу оказывает семейству У своим визитом, и выразил надежду, что его великодушие будет оценено по достоинству.

Он терпеливо выслушал рассказ Да Луна о начале и течении болезни. Потом достал из сумки фонарик, зеркальце и маленький молоточек и подсел на кровать к больной. Да Лун и Пол встали рядом.

– Ну как наши дела? – спросил доктор Минь Фан, как видно не рассчитывая на ответ. – Можете сказать мне, как вас зовут? – Он ощупал ей затылок, потом поднял левое веко и посветил в глаз фонариком. – Болит что-нибудь?

Доктор осторожно открыл рот Минь Фан деревянной палочкой, повернул ее голову сначала в одну, потом в другую сторону. Приподнял ее на несколько мгновений над кроватью, как будто хотел оценить вес, взял ее руку, потом другую, согнул, так что пальцы Минь Фан коснулись груди, и снова положил на одеяло.

Да Лун внимательно следил за каждым его движением. Пол знал, что происходит сейчас с Большим Драконом. Любящее сердце восприимчиво к малейшему проблеску надежды. Его так легко соблазнить видимостью чуда.

– Э-эй, вы меня слышите! – продолжал взывать доктор.

Он обошел кровать и постучал молоточком по коленям больной. Потом озабоченно наморщил лоб и спросил документы из больницы. Да Лун принес большой коричневый конверт. Чжоу открыл его, достал результаты обследований и компьютерную томограмму. Один за другим, внимательно просмотрел снимки на свет и отложил в сторону. Потом прочитал заключение и список лекарств. И долго сидел, склонившись над таблицами с анализами крови, спинномозговой жидкости и энцефалограммами. Потом снова убрал бумаги в конверт.

Да Лун замер в ожидании приговора.

– Ваша жена страдает от дегенеративного заболевания мозга, – объявил Чжоу. – К сожалению, это необратимо.

К сожалению, вынужден вам сообщить…

Да Лун молчал. По его лицу Пол видел, что он просто не в состоянии задавать вопросы. Стало быть, пришло время вмешаться.

– На основании чего вы сделали такое заключение?

– Диагноз «инсульт» не подтверждается результатами обследований. По крайней мере, теми, что я здесь вижу. На снимках нет и намека на опухоль. Симптомы и течение болезни однозначно свидетельствуют в пользу моего вывода. А среди родственников этой женщины никто не страдал заболеваниями мозга? – (Да Лун отрицательно покачал головой и опустился на стул.) – Окончательный ответ может дать ядерная томография, – продолжал Чжоу. – Ее можно сделать только в Шанхае. Но это дорого и, по правде сказать, не так уж необходимо. Результат лишь подтвердит мои выводы. Исцеление исключено, повреждения мозга необратимы. Никакая операция, никакое лекарство не вернут ее к жизни.

– А что, если вы ошибаетесь? – запинаясь, спросил Пол.

– Исключено.

Уверенность Чжоу начинала его раздражать. Доктора, которые лечили его сына в Гонконге, особенно онколог Ли, были другими. Они видели в человеке великую тайну, к которой следует приближаться не иначе как со смирением и трепетом. Они осознавали ограниченность своих возможностей и то, что каждый ответ несет в себе множество новых вопросов. Но Чжоу, похоже, был далек от подобных сомнений.

– Прогноз неопределенный, – продолжал доктор. – В таком состоянии она может прожить много лет, а может и скончаться через две недели.

– Неужели нет никаких лекарств…

– Нет, – оборвал Пола невролог. – Вы можете давать ей что-нибудь против спазмов и боли, это вы делаете. Разумеется, встает вопрос, в состоянии ли вы ухаживать за ней здесь должным образом. Но это уж вам решать, как вы понимаете.

– Воспринимает ли она происходящее?

– Нет.

– Следует ли нам ожидать ухудшения ее состояния?

– По части неврологии вряд ли, но опасностей много. Легочные инфекции, дерматиты… Нельзя допускать ни малейшей ранки на ее коже. Больше мне вам сказать нечего.

Похоже, тема была исчерпана. Пол посмотрел на Да Луна. Тот застыл на месте, глядя куда-то в пустоту.

Чжоу упаковал вещи, отклонил приглашение на обед и спешно простился. Он не стал тратить времени на сожаления и утешения. По всему было видно, как доктору не терпелось вернуться в Шанхай.

Уже прощаясь с Да Луном во дворе, Пол вдруг сказал, что кое-что забыл в доме. Он вернулся в комнату, где лежала больная, снял с массажной щетки на ночном столике клубок черных с проседью волос, сунул в конверт, который специально для этого прихватил из отеля, и запихнул в рюкзак.

Полу не хотелось оставлять Да Луна одного, но он должен был вернуться в Шанхай не позже пяти вечера. Чжоу предложил его подвезти. Пол почти не сомневался, что разлука с Да Луном будет недолгой, особенно если его подозрения подтвердятся. Поэтому коротко попрощался, пообещав перезвонить из Шанхая до отлета в Гонконг.

Доктор Чжоу пригласил Пола в свою черную «ауди» – любимую модель партийных чиновников. Она была такая новая, что в салоне еще пахло резиной, клеем и пластиком. Чжоу ловко вел ее по петляющим узким улочкам и лавировал между трейлерами и фурами, как профессиональный гонщик.

Пол так и ерзал на сиденье, вцепившись в дверную ручку.

– Прекрасная «ауди», – похвалил он. – Сколько лошадиных сил?

Таким образом он надеялся расположить доктора к разговору. Ничто не интересовало Пола меньше, чем объем двигателя и лошадиные силы.

– Без понятия. Это машина моей жены.

– А она тоже врач?

– Нет. Агент по недвижимости. Врачи не могут позволить себе «ауди», в основном ездят на «пассатах».

– В какой больнице вы работаете?

– «Жуйцзинь».

– Вы друг сына господина У?

– Да, он купил у моей жены уже две квартиры. Мы часто видимся.

– Я думал, он занимается страхованием.

– И это тоже. Он хорошо заработал на бирже, деньги инвестировал в недвижимость.

– А он вам не рассказывал, что в деревне заболели еще две пожилые женщины и симптомы точь-в-точь как у жены господина У?

– Нет.

Судя по голосу, к больным из деревни доктор Чжоу уже утратил всякий интерес.

– Странно, вы не находите?

– Я их не видел. Честно говоря, эпидемии в таких случаях маловероятны.

– А в чем причина подобных заболеваний мозга?

Доктор пожал плечами:

– Трудно сказать. Возможна генетическая предрасположенность, о которой Да Лун просто не знает. Если бы мы были в Англии, а госпожа У работала бы на скотобойне или ела много мяса, я первым делом заподозрил бы коровье бешенство. Но губчатого энцефалита в Китае нет.

– А кошки не могу быть переносчиками этой заразы? – (Доктор покачал головой.) – А рыбы?

На этот раз Чжоу громко рассмеялся:

– Как могут рыбы быть переносчиками коровьего бешенства? Почему оно так называется, как вы думаете?

– А это точно коровье бешенство? Что, если она чем-нибудь отравилась?

– Вы друг семьи или детектив?

Это вопрос Пол пропустил мимо ушей.

– Так да или нет?

– Я не токсиколог. Разумеется, имеются яды похожего действия. Но с какой стати этому пожилому господину травить свою жену?

Пол бросил взгляд на приборную панель. Если только они не застрянут в пробке, в назначенный час он будет в лаборатории у Дэвида Чжана. И тогда самое большее через двое суток получит ответы на все интересующие его вопросы.

VIII

Заседание партии соратников смерти подходило к концу. Да Лун едва мог усидеть на месте. На сцене группа молодых девушек в зеленой форме исполняла танец лояльности в честь Великого Председателя. Потом вышел мужчина, взял микрофон и заговорил громким, хорошо поставленным голосом. Такие голоса требуют, призывают, грозят. Их обладатели не знают ни сомнения, ни жалости. Их звуки подобны звонким ударам плети. Когда мужчина замолкал, в зале повисала напряженная тишина, грозящая в любую секунду разразиться всеобщим взрывом возбуждения.

Да Луна окружали сотни юношей и девушек. Все они сидели – кто на корточках, кто прямо на полу – и жадно внимали каждому слову оратора. Как только отзвучала последняя фраза, зал разразился овациями. В воздух полетели красные книжечки, и возмущенные слушатели устремились на улицы.

Они кричали, выбрасывая вверх кулаки. Тут же образовались группы, по пять-шесть крепких парней каждая, выявились предводители. Теперь они прочешут этот город вдоль и поперек. Никто не уйдет от расплаты!

Они вышли на войну против всего мира. Им ненавистен старый образ мыслей. Старая культура. Обычаи. Привычки.

Они знают свое дело. Врагов революции и Великого Кормчего они настигнут везде. В школах. На фабриках. В университетах. В квартирах соседей. В собственной семье. В самих себе.

Мужчина на трибуне цитировал председателя Мао.

– Революция, – говорил он, – это не ужин в дружеском кругу, не статейка в газете или картинка на листке рисовой бумаги. Революция – удар кулака. Это сила, сталкивающая классы.

В революции нет места сомневающимся. Всех она делит на две группы: победителей и побежденных. И Да Лун хочет принадлежать к числу первых. Поскольку видел, что бывает с последними.

Вместе со своей группой он вышел на главную улицу, миновал штаб-квартиру городского комитета и через несколько минут стоял у дверей того самого дома. Он ничем не отличался от других: штукатурка на фасаде облупилась, под окнами сохло белье на веревках. На общей кухне пожилая женщина шинковала лук. При виде гвардейцев она замерла от страха.

Да Лун задержался внизу, в то время как остальная группа устремилась вверх по лестнице. Он слышал, как скрипят деревянные ступени под их тяжелыми сапогами. Потом на втором этаже в дверь забарабанили кулаки. Но гвардейцы поднимались выше. Да Лун прекрасно знал, что произойдет там, наверху. Он не раз участвовал в подобных акциях. Это называлось «преследовать врага в его логове». Они опрокинут полки с книгами, разобьют радиоприемник. Обыщут каждый уголок под кроватями и в шкафах, если потребуется, но то, что им нужно, – домашний алтарь или рукописные комментарии к трудам Конфуция – они найдут. Они допросят жену и детей, но ни на секунду не поверят их бессовестной лжи. Потом будут бить и жену и мужа, пока те не признаются во всех совершенных преступлениях. Пока не скажут все то, что от них требуется.

Они протащат его за собой по лестнице, за волосы, если потребуется. Классовый враг должен предстать перед народным трибуналом.

На первом этаже было прохладно. В полумраке Да Лун различал прислоненные к стене велосипеды, тачку с остатками угля под лестницей, дверь во двор в самом конце коридора. Она стояла приоткрытой. Да Лун прошмыгнул к ней крадучись и остановился в проеме. Там, наверху, все еще кричали. Голоса наполняли дом, двор, разрывали голову. При этом они странным образом успокаивали Да Луна, напоминая ему, что он не один.

Потом все стихло. С каждой секундой мир все глубже проваливался в страшную гробовую тишину. В лицо Да Луну пахнул легкий ветерок, а потом послышался глухой удар. Во дворе, прямо у его ног, лежало неестественно скрюченное человеческое тело. Изо рта на камни текла струйка густой крови. Это был мужчина, его отец – один из двенадцати погибших в тот день врагов революции. Двоих забили насмерть. Четверо выпрыгнули из окна или сорвались с крыши. Один повесился. Один утопился. Еще один попал под колеса автобуса при попытке бегства. Еще один сгорел вместе с библиотекой, из которой хотел вынести стопку книг. Еще один сломал позвоночник, когда после десятичасового стояния с дощечкой на шее «Я – неисправимый контрреволюционер» потерял равновесие и рухнул с помоста.

Но воспоминания того дня беспокоили Да Луна недолго. Есть вещи поважнее семьи. Например, партия. Или кровавые стычки между конкурирующими группировками красных гвардейцев. Время требует жертвы от каждого. Думать в такой ситуации об отце – пережиток буржуазного прошлого. Революция – не статейка в газете и не картинка на рисовой бумаге.

«Суровые времена создают суровых людей», – говорил премьер-министр Чжоу Эньлай. А может, как раз наоборот? Суровые люди создают суровые времена?

Много лет спустя вместе с женой Минь Фан он будет сидеть в тростниковой хижине в горах Сычуаня и смотреть на снег за окном. И Минь Фан, несмотря на темноту и холод, будет читать ему стихи и петь песни. Одна глава из «Дао дэ цзин» Лао-цзы особенно врежется в память Да Луну.

 
Новорожденный младенец нежен и слаб.
Труп мертвеца крепок и не гибок.
Только что распустившееся растение нежно и слабо.
Засохшее растение твердо и не гибко.
Отсюда ясно, что нежное и слабое живет.
Сильное войско не победоносно.
Нельзя поломать связку прутьев.
Сильное находится внизу, а слабое – наверху.[5]5
  Перевод Д. П. Конисси.


[Закрыть]
 

Еще один перл из тысячелетней сокровищницы китайской мудрости. Да Лун повторяет про себя эти строки и вспоминает голоса во дворе. Внезапно пахнувший в лицо легкий ветерок – холодное дыхание смерти.

Покажи ему кто-нибудь это стихотворение раньше, найди его Да Лун в какой-нибудь потрепанной книге в родительской библиотеке или в школе, то не понял бы, что с ним делать. Старая культура – старый образ мысли. Он разорвал бы эту книгу и выдал бы ее владельца властям.

Суровые времена создают суровых людей. Но сильное и суровое нежизнеспособно. Живет только нежное и слабое. И теперь они – соратники смерти.

* * *

Через полгода после смерти отца Да Лун был направлен в провинцию Сычуань, в отдаленную горную деревушку. Партия решила, что только труд и суровая крестьянская жизнь могут перевоспитать молодых городских интеллигентов: всех этих гимназистов, академиков и прочих профессорских сынков. Да Лун был для этого слишком молод, всего четырнадцать лет. Но он вызвался добровольно. И ему, как доказавшему на деле преданность революции, позволили встать в ряды бойцов армии Мао.

Историкам остается только догадываться, какую цель преследовал Мао Цзэдун этим приказом. Быть может, таким образом он хотел распустить набирающую силу Красную гвардию, которая все больше уходила из-под его контроля. Но для Да Луна ответ на этот вопрос был очевиден: Великий Председатель предпринял последнюю попытку осуществить свою мечту о «новом человеке» – лучшем и более чистом, чем люди старого мира. И Да Луну выпало счастье принадлежать к поколению избранных.

Вместе с восемью своими товарищами Да Лун пришел в деревню, расположенную в двух днях ходьбы до ближайшего города. Первое, что он увидел, были два устремленных в небо белых дымовых столба да десятка два глиняных и тростниковых хижин, разбросанных по берегам реки посреди зеленого, изрезанного ущельями горного ландшафта. За ними террасами поднимались по склонам поля.

Да Луну выделили домик на краю деревни. Ни водопровода, ни электричества в нем, конечно, не имелось. Из перемазанных глиной стен кое-где торчали пучки соломы. Кровати представляли собой две вмурованные в стены полки, под которыми можно было развести огонь, чтобы не замерзнуть насмерть холодной ночью.

Крестьяне выращивали рис, кукурузу и овощи, этим и жили. Да Луна удивило, что помощников из города они приняли без восторга. Секретарь местной партийной ячейки – низенький, крепкий человек с похожими на лопаты руками – благополучно пережил многочисленные политические чистки и управлял деревней, как собственной маленькой империей. Молодых горожан, изнеженных интеллигентских выкормышей, он презирал от всего сердца и никогда не упускал случая напомнить, кому председатель Мао обязан победой в гражданской войне. Крестьянам. Не студентам, не учителям, не торговцам и не рабочим. Таким крестьянам, как он.

Больше всех он ненавидел Да Луна, писаку, типичного городского чистоплюя. Слабый, с неловкими руками, тот совершенно не был приспособлен к тяжелой работе на земле. А рвение Да Луна во время ежедневных политических занятий только раздражало секретаря. Этот слабак мнил себя героем революции, хотя не мог толком выполнить ни одно поручение. Секретарь не упускал случая показать всей деревне его никчемность. Он заставлял Да Луна носить самые тяжелые корзины, направлял его на самые отдаленные и запущенные поля, посылал копать самые глубокие котлованы. Не раз Да Лун, надорвавшись, падал без чувств, и тогда товарищи на руках относили его в хижину. Но и там, отлеживаясь на соломе, Да Лун продолжал верить в «революционный дух» китайского крестьянства.

Остальные члены бригады, заметив такое отношение начальства к Да Луну, стали его избегать. Новая жизнь, а привычки старые.

Однажды, спустя две недели после китайского Нового года, секретарь ворвался в хижину Да Луна и переворошил солому на его ложе.

– Где красная книжка с речами председателя Мао? – закричал он.

– В моей куртке, – ответил Да Лун, вскакивая с полки.

В куртке? Как бы не так! Секретарь выхватил перепачканную книжонку из своей сумки и замахал ею под носом юноши. В куртке?! Почти на каждой странице – жирные пятна, буро-зеленые разводы высохшего ила. И даже первоначальный цвет обложки было трудно определить из-за налипшей грязи. Он нашел ее на берегу реки, в грязи. В грязи! Секретарь с наслаждением перелистывал отсыревшие страницы. Сзади на обложке чернели два размытых иероглифа: Да Лун.

– Должно быть, она выпала из кармана, – заикаясь, оправдывался Да Лун.

Другого объяснения этому не могло быть.

– Меня не проведешь, чертов вредитель! – Секретарь подошел к нему вплотную. Да Лун чувствовал на лице его теплое, зловонное дыхание, смешанное с едким запахом табака. – Это тебе так не пройдет, – пригрозил секретарь, развернулся и вышел за дверь.

Уже спустя два часа Да Лун сидел в парткоме. Кроме секретаря и двух его заместителей, в кабинете присутствовали партийные чиновники из района, которые ездили по деревням с ревизией и по случаю оказались здесь. Они передавали друг другу перепачканную книжонку, и каждый, кому она попадала в руки, мрачнел лицом. Жалкое состояние сборника было красноречивым свидетельством пренебрежения к самому вождю. Есть ли Да Луну что сказать в свое оправдание?

Да Лун молчал, чиновник повторил вопрос.

Да Лун открыл рот, но язык его не слушался. Он несколько раз набирал в грудь воздуха и выдыхал, не в состоянии произнести ни одного внятного звука.

Всему виной его неосмотрительность, оплошность. Непростительная – кто спорит? – но без всякого умысла. Тем не менее он готов понести заслуженное наказание. Кто он такой, чтобы идти против воли партии? В этот момент на память Да Луну пришел отец – и словно черные крылья вдруг затенили его мысли. О чем думал он, когда деревянная лестница скрипела под тяжелыми шагами гвардейцев? Очевидно, он не ожидал их появления, иначе давно уничтожил бы бумаги, спрятанные под половицей на кухне. Понял ли он, кто его предал? Какая мысль мелькнула в его голове за секунду перед прыжком?

Да Лун долго молчал, прежде чем снова обрел дар речи. Но что с ним случилось? Он не узнавал собственного голоса. Каждое слово давалось с невероятным трудом. Да Лун по нескольку раз повторял один и тот же звук, запинался, начинал снова, словно брал разбег, прежде чем произнести фразу.

Секретарь партячейки вытаращил глаза: что это – симуляция или болван действительно стал заикой? Чиновники продолжили допрос, но улучшения не наступало. Тогда они решили ограничиться внушением – самым пространным и велеречивым, на которое только были способны.

Чиновники уехали – заикание осталось. Оно окончательно сделало из Да Луна изгоя. Теперь он все чаще работал на поле один, порой за весь день не обменявшись ни с кем ни словом.

Несколько месяцев спустя в деревню прибыли восемь молодых людей и девушек из столицы провинции Сычуань – города Чэнду. В их числе оказалась Минь Фан – дочь врача и учительницы музыки, четырьмя годами старше Да Луна. Она тоже быстро стала отщепенкой благодаря привычке распевать песни, которых не знали ни крестьяне, ни секретарь партячейки. Высокая и крепкая, она возилась с несчастным заикой, как с младшим братом. Поднимала, когда во время уборки урожая он без сил падал на землю и крестьяне оставляли его лежать. Зимой, когда Да Лун заболел воспалением легких, Минь Фан сбивала ему температуру с помощью холодных компрессов и растирала грудь травяными настоями. А когда пошел на поправку, делила с ним свою порцию рисового супа, чтобы поддержать его силы.

Минь Фан заступилась за него на партсобрании, когда секретарь во всеуслышание объявил о бегстве матери и сестры Да Луна в Гонконг. Секретарь говорил, что человека с таким сомнительным классовым происхождением нелишне будет наказать дополнительной рабочей сменой.

Минь Фан и Да Лун стали почти неразлучны. Плечом к плечу сеяли рис в мокрую землю, вместе собирали урожай и полоскали белье на речке. Вместе предпринимали долгие и утомительные походы в город, если что-то срочно было нужно. Старшая сестра и младший брат – рука в руке.

Она никогда не перебивала его. Терпеливо выслушивала до конца каждое предложение и уверяла, что никуда не торопится. И он верил ей, поэтому со временем стал заикаться меньше.

Потом что-то изменилось. Он стал обращать внимание на тех, с кем она говорила особенно долго, кого чаще одаривала улыбкой, кому предлагала помощь. Теперь его сердце билось сильнее при ее появлении. Вечером он с нетерпением ожидал ее прихода. Беспокоился, если она где-нибудь задерживалась по дороге с поля. Наконец он разглядел, что она красива. В этот момент он будто увидел ее впервые. Маленькие ямочки на щеках, когда она смеялась. Лучистые карие глаза. Длинные черные волосы, которые она заплетала в две косы. Сильные руки и ноги, на которых обозначались мускулы, когда она поднимала наполненные доверху корзины. Крепкие груди, которые отчетливо вырисовывались под рубахой, когда Минь Фан наклонялась, сажая рис. Они стояли у Да Луна перед глазами долгими бессонными ночами.