Текст книги "Змеиное гнездо"

Воронья ворожея V

Она не знала, что снег вокруг нее был бур и черен от крови, что к месту побоища слетались падальщики, а воины, пришедшие из лагеря, стаскивали тела для погребального костра. Что Хьялма кружил над павшими, порубленными и втоптанными в землю, точно хищник, почувствовавший след другого хищника, – он был грозен и хмур настолько, что другие боялись попадаться ему на глаза.

Но Совьон слышала звуки. Скрип сапог, шелест ветвей, чужие разговоры. Крик воронов – ее птиц, ее символа.

– …смотрите, – крикнул кто-то, – баба. Шевелится.

– Ба-а, брюхо разрубили, кишки наружу, а все еще…

– Ведьма. – Сплюнули. – Ведьмы долго помирают.

И сама она была бурая и черная. Ее окоченевшие пальцы и ступни иногда подрагивали в грязной снежной каше. Редкое дыхание порхало из смятой груди на губы, покрытые темной коркой.

Однажды, еще во время черногородского похода, Совьон пришла за советом к Моркке Виелмо. Моркка сказала, что она умрет не как воин, – значит, умрет как вёльха. Мироздание было немилосердно настолько, что даже поскупилось ей на быструю смерть. Совьон понимала: она не погибла в бою для того, чтобы разделить участь Кейриик Хайре. Сила, которую она не передала преемнице, выскоблит ее изнутри – раскрошит кости, выгрызет мышцы, разъест желудок и сердце, сдавит мозг.

Она приоткрыла ресницы, когда боль, раздирающая живот и плавящая позвоночник, стала привычна. Но глаза залило: Совьон увидела только кусочек нечеткого, расплывчатого голубого неба, утонувшего в кровавой смоле. Она попыталась закричать, но из горла не вырвалось ни всхлипа. Захотела дернуться, чтобы пережать в себе последнюю жилку жизни, но тело не поддалось.

– Тише, – шепнул кто-то, опускаясь рядом. – Тише, скоро все закончится.

Она узнала Латы, но не зрением. Слухом или чутьем – и тогда ее непослушная рука взлетела и вцепилась в его запястье мертвой хваткой. Ногти вонзились в кожу, пальцы оплели замком.

– Добей, – прохрипела надсадно. – Пожалуйста.

Из ее рта толкнулся сгусток угольной крови.

Латы должен был понимать: с Совьон происходило дурное. Она лежала, раскроенная едва ли не напополам, и продолжала жить лишь для того, чтобы мучительнее умереть. Она расслышала, как Латы потянулся к ткани, как заскрипел кожаный пояс и хрустнула ткань рубахи, но…

– Оставь ее, – свистнули издалека, – не дури, парень! Убьешь ведьму, так еще неизвестно чем аукнется.

– Не губи себя, – посулили другим голосом. – Не отмоешься потом.

Совьон вскинула подбородок, выгнула шею и пронзительно закричала. Птицы взмыли с облюбованных тел – на светлом пятне перед ее глазами заплясали тени.

– Мы не можем просто оставить ее здесь, – сказал Латы, смешавшись. – Не бросим же в лесу.

Когда он подхватывал ее на руки, Совьон потеряла сознание во второй раз. Ей привиделись Висму-Ильнен и костры сине-лилового пламени до неба: их языки лизали серебряные звезды. Совьон различила саму себя, босую, в белой нательной рубахе. Она танцевала в облаке распущенных волос, и рядом с ней на поляну в Чаще Сумрака садились вороны. Вороны бились о траву, обращаясь долговязыми человекоподобными духами, и они принимались плясать вместе с ней.

– Зачем ты принес ко мне мертвечину? – ворчала Магожа на границе разума Совьон. – Ты что, ослеп, дружочек? Что я буду с ней делать, лечить никак?

Духи, бросаясь в пламя, сжимались и обрастали перьями, вновь принимая обличия птиц. Они кружили над огнем, но тот их не обжигал, лишь поглаживал. Вороны слетались к Совьон, садились ей на руки и бедра, собирались у живота и спины, укрывая живым покрывалом из перьев…

– Мой шатер для живых, – продолжала знахарка. – Мне в нее что, нутро сызнова запихивать?

– Сделай так, чтобы ей не было больно. – Голос Латы вспугнул воронов в видении Совьон – те улетели, кто к звездам, кто в костры, и огонь гневливо взметнулся, громоподобно зашипел, раздуваясь от края до края, а потом погас. И Совьон осталась одна, у пепелища.

Больше не было ни Висму-Ильнен, ни серебряной лиловой ночи. Совьон увидела вдалеке горы, озаренные розово-алым рассветным венцом. Переступая босыми ногами по золе и тлеющим уголькам, она шла вдоль павших воинов и разорванных стягов. Откинув волосы с лица, увидела перевернутые, выпотрошенные повозки черногородского каравана.

Потерявшей сознание, Совьон почти не было плохо, но стало так страшно, что слезы потекли по щекам. Рядом с одной из повозок она увидела слепую драконью невесту, уложенную на возвышение из хвороста, устланного голубым покрывалом. Голову Рацлавы оплетал венок из снежноягодника и можжевельника, круглое синюшно-белое лицо выглядело пустым и скорбным. Совьон почувствовала укол вины.

«Главное, – ужалило, – не встретить здесь Тойву».

– …вот так, – приговаривала Магожа, – вот так, еще чуть-чуть, славно…

Боль выбросила Совьон из видения: она снова закричала, осознав, что ее перенесли на постель в шатре знахарки. Тело скрутило в жгут, а на языке полыхнул жар, и от него забурлило в голове.

– Тише, тише, – баюкала Магожа, как будто и не сама костерила ее несколько мгновений назад. – Несладко тебе, догадываюсь. Но ты уж дотерпи чуть-чуть.

Совьон вздыбилась, выгнулась, и вопль в ней достиг предела, размножился от грудного воя до хрустального писка. Ее ложе окуривали багульником и арсой, а Магожа подносила к ее губам чашу с чем-то теплым, пахнущим кислым молоком и корой ивы, но Совьон вырывалась из ее рук, и слезы катились из ее глаз каплями раскаленной руды.

– Дружинник, помогай.

Латы перехватил ее за плечи, вдавил в постель, и Совьон зарыдала в голос, но вырываться перестала. Ее поили, держали, вытирали ей густую кровь с лица – когда омыли первый глаз, Совьон вывернулась, как угорь, и вновь ухватилась за Латы. На этот раз – за предплечье. Она рывком притянула его к себе.

– Слушай, – произнесла неожиданно трезво и ясно, будто вспомнила важную мысль. Зрачок в ее синей радужине был такой широкий, что Латы мог глядеться в него, как в зеркало.

– Лежи, – ответил дружинник и попытался высвободиться, но Совьон крепче стиснула пальцы.

Она даже приподнялась на локте, хотя этого ей делать точно не стоило. Но прежде чем нахлынула новая волна боли, Совьон ощерилась зубами, измаранными в черных сгустках.

– Жангал ко мне не подпускай, слышишь? – засипела грозно. – Даже если я сама умолять буду, не смей.

Она обессиленно рухнула на постель, выпуская новый крик. Магожа свернула тряпицу и вложила ей в рот, чтобы заглушить звуки.

– Ну и голосистая, – фыркнула она, измазанная в черном и буром. – Весь лагерь на уши поставишь.

Когда знахарка начала обрабатывать месиво на месте раны, Совьон мягко скользнула в небытие.

* * *

Она кралась по Висму-Ильнен крупной черной волчицей. Ее лапы упруго отталкивались о коряги и тропы, оттененные ломким кружевом инея. На податливой сырой почве оставались ее следы. Совьон бежала сквозь Чащу Сумрака, и исполинские деревья качались под самым небоскатом, темно-синим, с россыпью звезд. Их кроны клонились друг к другу, задевая позвякивающую литавру луны.

Совьон бежала и слышала, как в колючих кустарниках, унизанных пепельно-голубыми листочками, шептались духи. Эти духи знали ее, а она знала их – Совьон было так спокойно, точно она находилась среди родни. Она могла закрыть бузиновые волчьи глаза, но все равно бы отыскала дорогу. Она помнила каждый поворот, каждое дерево и каждый куст, блестящий снопом лаковых диких ягод. Впервые за последние шестнадцать лет Совьон поняла: она дома.

Совьон увидела, как за елями курился прозрачно-серый дым, сливающийся с серебряными звездами. Лапы легко понесли ее вперед, во тьму. Оказавшись перед еловыми ветвями, Совьон протянула руку, чтобы их раздвинуть, – и с удивлением заметила, что рука у нее человеческая. Она шагнула и в обличии женщины вышла на поляну, освещенную подрагивающим светом луны.

На поляне горел костер. Рядом, на приваленном стволе, сидел путник, поигрывающий тоненькой веточкой – на конце плясал огонек. Совьон разглядела, что мужчина был рыжебород и широкоплеч, в его длинных волосах путались травинки и березовые сережки. Он вскинул лицо и приветливо улыбнулся.

– Здравствуй, – сказал Тойву, а Совьон почувствовала, как сердце ледяно трепыхнулось в груди. Тем не менее она поприветствовала его и опустилась подле.

– Что ты тут делаешь? – спросила укоризненно. – Ты же умер.

– Ты тоже, – заметил он.

Совьон долго изучала его спокойные радушные черты и голубые глаза, в которых отражалось пламя. Вина захлестнула ее с головой и пережала ей дыхание.

– Мне так жаль, – горько произнесла она. – Ты погиб из-за меня.

Совьон протянула руку и дотронулась до его лица, но не почувствовала ни тепла, ни холода, ни жесткости бороды. Тойву наклонил голову, слегка зажимая ее ладонь между щекой и плечом. Молчание было хрупким и драгоценным, как кусочек цветного стекла, и Совьон боялась, что кто-нибудь из них потревожит его и заставит пойти паутиной трещин. Сама она не могла сказать ничего, кроме извинений, но и те уже не имели никакого значения.

Ничего уже не имело значения.

Костер трещал, дым тянулся к небу, а они все сидели и сидели рядом, пока лесная глубина Висму-Ильнен не вытолкнула из себя белесый туман. Перламутровые завитки, шипя, как морская пена, просачивались меж ветвей и стелились по земле, затягивая все, чего только касался взгляд.

– Тебе пора, – сказал Тойву.

Совьон приблизилась лбом почти к самому его лбу, стиснула ладони руками. Затем поднялась и пошла вперед не оборачиваясь, а Тойву тоже поглотил туман.

Она знала, куда идти – дальше в лес, во влажную глубину, где не было видно ни зги. Она знала, что там отыщет: большой сруб с куполообразной аркой над входом. Дом, в котором Совьон выросла, к крыльцу которого на закате прибегала растрепанной босоногой девчонкой. И она помнила, кто стоял у самого крыльца: черноволосая женщина, высокая и статная, с напряженными когтистыми руками. У Кейриик Хайре было длинное лицо с крючковатым носом, красивая линия шеи и темные глаза. Одного их взгляда хватало, чтобы вселить ужас в храбрейших из смертных, но на Совьон она никогда так не смотрела. Порой вёльха бывала строга и требовательна, но Совьон всегда знала, что та ее любила. Разговаривала с ней до волчьего часа. Гладила по волосам, когда Совьон, играя в зарослях, еще дитем собирала крапиву и черемшу.

Рацлава, Тойву, десятки несчастных, погибших по вине Совьон: воительница часто встречала в своих видениях тех, кого не смогла спасти или обрекла на гибель. Но ничто не могло сравниться с мгновением, когда Висму-Ильнен погружался в туман, а Совьон, пошатываясь, доходила до ведьминого сруба. Когда она различала очертания Кейриик Хайре, стоящей на пороге, и видела колдовское свечное пламя, танцующее в окне. Совьон вгрызалась зубами в ладонь, заглушая вой: это для нее Кейриик Хайре зажигала свечу. Для того чтобы даже в самую лютую ночь, в самый непроглядный туман Совьон нашла дорогу домой. Кейриик Хайре до последнего ее ждала.

Совьон проснулась от новой боли и железного привкуса: она зажимала себе рот, прокусывая кожу. Затем вытерла руку о покрывало, которое на нее набросила Магожа, и рвано выдохнула.

Совьон потерялась во времени. Она не знала, сколько уже дней пролежала так, в горячке и забытьи. Иногда она возвращалась в сознание, своевольно выдергивала изо рта тряпицу – как сейчас – и оглядывала знахарский шатер. Но затем на нее вновь накатывала боль, и Совьон изгибалась, обливалась потом и захлебывалась криком. Очнувшись сейчас, она осторожно пошевелила пальцами ног и с удивлением заметила, что ее чувства будто бы притупились. Приподняв покрывало, она взглянула на черное месиво вместо живота – Совьон ощущала куда меньше боли, чем обычно.

Движения по-прежнему давались ей тяжело. Дышать было трудно. Совьон постаралась соскрести кровь, запекшуюся на виске, или стереть с губ следы питья Магожи – но пальцы перестали слушаться, а дыхание сперло.

Любопытно, сколько ей осталось мучиться?

Простонав, Совьон склонила голову набок – и снова заметила: что-то не так. Она ничего не слышала – ни посапывания знахарки, ни шума лагеря снаружи, ни треска ночных костров. Ее взгляд зацепился за глубокую плошку на столе: в ней Магожа сжигала целебные травы. Травы горели и сейчас, только… Совьон сощурилась, надеясь, что зрение просто ее обмануло. Но нет, пламя не двигалось, застыв в воздухе пылающими языками.

Ничто вокруг не двигалось, будто кто-то остановил время.

– Как ты себя чувствуешь, Совайо Йоре?

Она попыталась приподнять голову над подушкой, но не вышло, и к горлу подкатила тошнота. Совьон уловила скольжение во мраке, однако не сумела рассмотреть нежданного гостя. Раздосадованная собственной беспомощностью, она вперила взгляд наверх.

– Бывало и лучше.

Моркка Виелмо выступила из тьмы и стекла на сундучок у постели Совьон – совсем близко к воительнице, так, чтобы замерший огонь освещал лица обеих.

– Снова ты. – Совьон скосила глаза и скривилась: на губах лопнула корка черной крови. – Пришла полюбоваться?

– Может быть. – Моркка качнула головой. Стукнулись друг о друга подвески из костяных бусин, не вплетенных в ее седые косы. – Неважно выглядишь, Совайо Йоре.

Ее рука, даром что морщинистая, но тонкая и легкая, как у девушки, вспорхнула надо лбом Совьон. Палец скользнул по набрякшим векам и темным кругам под глазами, коснулся лиловой синевы на опухшей переносице.

– Я думала, тебе понравится.

– О, дитя, – усмехнулась Моркка Виелмо. – Если ты при смерти, это еще не повод показывать мне зубы.

– Прости. – Совьон попыталась дернуть плечом. – Я не в настроении разговаривать. Ты приходишь и останавливаешь ход времени, хотя, клянусь небом, каждый миг, проведенный в этом теле, дается мне непросто.

– Ты это заслужила.

– Все, что я заслужила, я отмучаю, – отрезала Совьон. – А вот лишнего мне не нужно.

Моркка улыбнулась, подперев висок кулаком.

– Вдруг я пришла помочь тебе?

Совьон издала невеселый смешок.

– Хватит, Моркка Виелмо, – сказала она, изучая тьму под крышей шатра. – Довольно мне твоих милостей. Уходи.

Однако вёльха не ушла. Она продолжила сидеть, положив локоток на столешницу с плошкой, – и, постукивая ногтями о застывшие языки огня, слушала получавшийся хрустальный звон.

– Знаешь, Совайо Йоре, – задумчиво произнесла она, – я удивлена. Я думала, что обрадуюсь, когда увижу тебя такой.

Совьон перевела на нее взгляд.

– Но?

– Но я в сомнениях. Сдается мне, я поступаю совсем не так, как хотела бы моя дорогая сестра.

Она сощурилась:

– А чего бы хотела Кейриик Хайре?

– Будто ты не знаешь. Кто из нас жил с ней бок о бок, словно дочь с матерью, я или ты? Кейриик Хайре захотела бы спасти тебя, Совайо Йоре. Несмотря ни на что.

Лучше бы она этого не говорила. Сердце Совьон болезненно и туго сжалось.

– Я не вёльха-прядильщица, – продолжала Моркка, – и я вижу грядущее далеко не так хорошо, как они. Но я – лампада, которой под силу разогнать мрак неизвестного и осветить перепутье.

Совьон знала: судьба – это не одна нить в руках богинь-прях. Это бесчисленные сплетения нитей и сотни дорог. Ступишь на одну тропу – и должен будешь пройти до конца, если не появится возможность свернуть на другую.

– Пророчества вёльх-прядильщиц не оставляют выбора, – рассказывала ведьма. – Колдуньи, подобные им, видят судьбу насквозь и предугадывают каждое решение человека. Мои же предсказания бывают разными. Иногда я вижу то, что можно изменить… если вовремя захотеть.

Она медленно наклонилась к Совьон, и застывший огонь отразил глубину ее светло-зеленых глаз: в них млели золотые искры и переливались крапинки алого. Точно в густом лесу на мяте и медовой траве остывали капли крови.

– Я ненавижу тебя, Совайо Йоре, – призналась она. – За то, что ты ушла из дома моей сестры. За то, что посчитала нашу долю слишком тяжелой и темной, а Кейриик Хайре пострадала из-за твоего себялюбия и жажды свободы. Я призываю в свидетели все, что дает мне мощь: ни одного смертного я не презираю так же сильно, как тебя, Совайо Йоре. – Вёльха выпрямилась. – Но это ничего не значит, ибо Кейриик Хайре тебя любила. И Кейриик Хайре хотела, чтобы ты жила.

Моркка сжала губы и отвернулась.

– Пусть смерть сразит тебя на следующем перепутье. На следующей тропе, которую ты выберешь, когда я буду так далеко, что ничем не смогу помочь.

Совьон стиснула зубы и сделала нечеловеческое усилие, чтобы приподняться на локтях.

– Моркка Виелмо…

– Замолчи. – Вёльха покачала головой и положила ладонь ей на лоб, вдавливая в ложе. – Разве что пообещай мне одну вещь. Еще хотя бы раз ты вернешься в Висму-Ильнен, чтобы проводить дух моей сестры так, как положено.

Совьон чувствовала страшную силу, давившую на ее череп хрупкой рукой ведьмы.

– Обещаю, – выдохнула она. – Если доживу до конца этой войны.

– Уж постарайся, – проворчала Моркка. – Твое лечение не будет ни приятным, ни легким. Твоя плоть будет срастаться под моими наговорами, твое нутро укрепится, потому что я так скажу, а пластины позвоночника встанут на место. Но едва ли тебе понравится это время. Ты ведь привыкла, что тело проворно и послушно, а, Совайо Йоре?

– Привыкла, – шепнула, чувствуя, как наворачиваются слезы. – Спасибо.

– Я отважу от тебя гибель, – Моркка Виелмо откинула с Совьон покрывала и приподнялась с сундучка, – а дальше ты уж сама разбирайся.

Вёльха достала из-за пояса костяной кинжал и, бормоча слова на старом северном языке, который помнили разве что горы да драконий князь, наискось рассекла себе правую ладонь. Она разжала кровоточащий кулак над животом Совьон, прикоснулась… Совьон ощутила тепло кипящей ведьминской крови, внутри защекотала невесомая счастливая надежда.

Затем, надавив острием на подушечку пальца, Моркка начертила узоры на лице Совьон: полосы и знаки – на лбу и по скулам, вдоль спинки носа, а две мягкие багровые точки – на веках. Совьон с удивлением отметила, что кровь ведьмы пахла не железом, а лесом после дождя, хвоей и соком из налившихся ягод, шерстью лисиц и сурков, диким медом и болотными цветами.

– Ах, Совайо Йоре, – вздохнула Моркка Виелмо, потрепав ее по щеке. – Какая бы из тебя вышла славная вёльха. И какой никудышный получился человек.

Совьон, может, и рада была бы поспорить, но да что тут скажешь?..

* * *

Это была бесснежная и почти безлунная ночь: бледный лик лишь краешком выглядывал из-за черных облаков. Жангал, закутавшись в самые теплые из покрывал, перебегала мелкими шажками, все дальше и дальше отходя от шатра, где жил Дагрим. Рабыня надеялась, что уснувший хозяин не хватится ее до самого утра и она успеет сделать все, что задумала.

Она пробиралась вдоль лагеря, сторонясь освещенной кострами земли – так хотела, чтобы никто ее не заметил. Однажды Жангал чуть не попалась на глаза дозорным, совершавшим обход, и чудом успела скользнуть в тень меж шатрами. Она не ждала добра ни от одного из мужчин, обитавших здесь, а особенно боялась встретить Латы, зеленоглазого красавца-дружинника. Тот уже не раз прогонял Жангал от постели женщины, которую она звала Жамьян-даг. Это он настоял, чтобы Магожа перестала давать рабыне кров, – вот Дагрим и уволок ее к себе.

Жангал потребовалось время, чтобы выяснить, что к чему.

«Это ненадолго, – ворчала знахарка. Она называла Жангал дурехой и растяпой, но помогала ей как можно дольше не встречаться с Дагримом. – Ведьма помрет, и вернешься обратно. Будешь снова выводить меня из себя, криворукая ты баламошка».

Жангал, плача, пыталась расспросить, почему княжий дружинник гонит ее от Жамьян-даг.

«Известно, почему, – сплюнула тогда Магожа, разжигая вечерний костер. – Приятельница твоя – ведьма, а ведьмы умирают мучительно, если не успели найти преемницу и сбросить на нее груз своих чар. Из всех в лагере только ты, молоденькая девка, ей подходишь. Но твоя приятельница не хочет делиться с тобой волшбой. Может, знает, что ты неподготовленная и от такой силы с ума сойдешь».

Жангал не боялась сойти с ума. А жить беспомощной невольницей – боялась. Вот и пробиралась в ночи, пригибаясь к земле и остервенело стирая с губ и щек следы от поцелуев Дагрима. Иногда она хныкала от тревоги, и пар вылетал из ее рта мягким облачком. Иногда, заслышав чьи-то шаги, Жангал пряталась и глядела на низкое небо с редкими крапинками северных звезд. Хоть бы дойти, хоть бы забрать у Жамьян-даг ее чародейство!..

Стрелой Жангал обогнула костер, зажженный у знахарского шатра, и шмыгнула внутрь, переступая как можно тише. В шатре было гораздо темнее, чем снаружи: Жангал пошла на ощупь, надеясь, что не наткнется на спящую Магожу. Ее глаза, постепенно привыкая ко мраку, разглядели плошку, в глубине которой догорали лекарственные травы. Жангал медленно пошла на неверный огонек, догадываясь, что рядом с ним находилась постель больной.

Рабыня скользнула на колени рядом с ложем: блики мельтешили, освещая черты Жамьян-даг. Она спала, и дыхание у нее было удивительно мерное. Жангал, сама стараясь не дышать, выпуталась из своих покрывал – чтобы лучше разглядеть лицо Жамьян-даг, бледное и страшно красивое. С черными, как у ханш, длинными бровями, одну из которых рассекли давним ударом. С точеными скулами: на правой темнел синий полумесяц. Жангал не знала, как передается чародейская сила, поэтому лишь протянула дрожащий палец, чтобы коснуться колдовского знака.

Воительница перехватила ее запястье ловко, резко, будто ей ничего не стоило скинуть с себя оковы сна.

– Ах ты хитрая лисица, – проговорила она хрипло. – Сказала же, чтобы тебя ко мне не пускали.

Она немного приподняла голову, выпуская руку Жангал, – от испуга рабыня едва дух не испустила.

– Твое счастье, – откинулась на подушку, – что я уже передумала умирать.