Текст книги "Ключи от Москвы. Как чай помог получить дворянство, из-за чего поссорились Капулетти и Монтекки старой Москвы, где искать особняк, скрывающий подводное царство"

История третья. Особняк Петра Смирнова

Петр Смирнов, водочный король России, шел по улице, заложив руки за спину. Купцы уже закрыли лавки, в окнах не горели огни, и он прогуливался в одиночестве. Навстречу из темноты шагнули грабители. Они отобрали бумажник, сняли часы и собрались скрыться, но вдруг из-за кустов выпрыгнули две фигуры, набросились на воров и повалили с криками: «На кого напали? Это же наш Петр Арсеньевич… не признали, что ли?» Грабители извинились, вернули вещи и проводили Смирнова домой, а по дороге поделились, что уважают его за щедрость и заступничество – он спас их невиновного приятеля, откупив от тюрьмы.

Эту историю рассказывал его третий сын Владимир. Она звучит как легенда, но, может быть, потому что Петр Смирнов был легендарной личностью. Он родился крепостным крестьянином, а стал самым известным водочником в стране, поставщиком Двора Его Императорского Величества. На этикетках продукции сияли четыре Государственных герба – высшие награды, символы безупречного качества. Смирновская водка наполняла и матросские чарки, и бокалы в офицерских каютах, и рюмки адмиралов. Ее похвалил Александр Третий на нижегородской ярмарке, пожелав фирме успехов, а Владимира Смирнова, тогда еще ребенка, потрепал по щеке. Сын заводчика запомнил ласковые большие глаза императора и его надушенную перчатку.

Смирновский завод получал золотые медали на выставках за рубежом, но путь к всемирной славе занял не одно десятилетие упорного труда. В семь лет Петр Смирнов работал мальчиком на побегушках в ренсковом погребе, винной лавке своего дяди Ивана на Варварке. Три года он драил самовары, чистил сапоги, мел полы, дежурил у дверей и схватывал подзатыльники за любую промашку. С пятнадцати лет четыре года служил приказчиком, а спустя восемь лет, в 1858 году, его отец Арсений открыл свой ренсковый погреб на Овчинниковской набережной. Петр помогал там вместе со старшим братом Яковом, через два года возглавил семейное дело, а в 1863 году основал водочный завод.

Чтобы привлечь покупателей, предприимчивый купец нанимал студентов, и те ходили по трактирам и кабакам, требуя смирновскую водку. Если там разводили руками, студенты устраивали скандал, ругаясь, что каждое уважаемое заведение обязано ее подавать. И на следующий день к Петру Смирнову поступали заказы. К концу восьмидесятых годов он предлагал около четырехсот видов напитков, в том числе виноградные вина, иностранные и отечественные. Сто пятьдесят видов производили на заводе – и водки, и ликеры, и настойки, и наливки.

Дела шли в гору, пока не грянула винная монополия – ее постепенно вводили с 1895 года. Теперь спирт, вино и водочные изделия продавали через казенные винные лавки, а также склады – государственные заводы. Для водочников наступили темные времена.

Монополия, по словам Владимира Смирнова, укоротила жизнь отца – выручка фирмы падала, и заводчик слег. Он почти ни с кем не разговаривал, ел разве что гречневую кашу и в конце 1898 года умер от инфаркта. Сыновья Смирнова пытались спасти тонущий корабль, даже заменили свежие ягоды на эссенции, чтобы снизить расходы на производство напитков, но это не помогло. Дела ухудшались, и в этот сложный период, в конце 1900 года, старший сын водочника, тоже Петр, купил собственную усадьбу на Тверском бульваре. Жена Евгения, в девичестве Морозова, как раз родила дочь Ольгу, четвертого ребенка в семье, а через два года появился и пятый, сын Анатолий.

Особняк выглядел старомодным – он однообразно тянулся вдоль бульвара, и в центре предсказуемо торчал типичный портик с колоннами. Еще в сороковых годах XIX века бывший главный дом соединили с боковыми флигелями двумя вставками – первый этаж превратили в проезды, а второй украсили эркерами, то есть выступами в стене с окнами. Петр Смирнов-младший решил перестроить усадьбу в духе своего времени и в 1901 году пригласил архитектора Франца Шехтеля, и тот оформил эффектный фасад в стиле модерн. Сквозь новый облик особняка проступали старые черты – они, словно призраки прошлого, не покидали дом.

Ажурный балкон, похожий на плывущий по волнам корабль, напоминал, где возвышался портик, а левая проездная арка подсказывала, где заканчивался главный дом и продолжался флигель. Там Шехтель надстроил масштабный объем столовой. Высокое тройное окно оплели листья каштана, а рядом появились четыре узких, будто сплющенных окна вместо двух арочных. Левый эркер над проездом исчез, зато остался правый – архитектор придал ему модерновый вид и устроил снизу главный вход, а для равновесия добавил эркер и с другой стороны, в бывшем левом флигеле. Такой деталью Франц Шехтель увеличил кабинет хозяина.

Планировку дома архитектор практически не менял – так захотел заказчик. И парадные комнаты ползли анфиладой вдоль фасада, как в старинной усадьбе. Франц Шехтель отделал их в разных архитектурных стилях – опять же по задумке хозяина. Арсений, сын Петра Смирнова-младшего, вспоминал, что стены дома таили чуть ли не пятьдесят комнат. Гуляя по ним, он изучал историю всего мира. До наших дней сохранились интерьеры восьми залов – в них проводят экскурсии, поэтому мы с вами пройдем по анфиладе, но в обратном направлении. Дело в том, что главный вход с парадной лестницей занимает Социальный фонд России, бывший Пенсионный, и экскурсионные группы попадают в особняк через другую дверь – не как гости Смирновых, а как гувернантки.

Давайте представим, что мы телепортировались в начало XX века. С двумя гувернантками, француженкой и немкой, которые жили в доме, мы поднимались к детям в мансарду, но заблудились на лестничной площадке и случайно заглянули в хозяйский кабинет на втором этаже. На наше счастье, он оказался пуст. Сверху нависают балки из мореного дуба, типичные для готического стиля, и мы спешим в следующую комнату, в будуар Евгении, где она принимала близких друзей. В углу стоит камин из розового мрамора. Потолок усыпают розы – они утопают в листьях и жмутся по краям, а раньше покрывали весь свод. Сразу видно, что хозяйка любила модерн! Нас переполняет любопытство, и мы, забыв об осторожности, идем дальше, в столовую, оформленную в романском стиле.

Мы будто проникаем в средневековый храм, окутанный таинственным полумраком. Приземистые колонны дополняют масштабный портал, похожий на импровизированный алтарь. Его окружает монументальная арка, и среди кедровых шишек поднимают лапы сказочные звери. Темные деревянные панели огибают стены и прячут неприметные двери. Тройное витражное окно переплетает виноградная лоза с крупными гроздьями. Перед нами вырастает гигантский камин, где разыгрывается сцена битвы: одни всадники защищают короля и выставляют мечи, другие – закрываются щитами, но не отступают, рыцарь пронзает противника, и тот роняет оружие. Колонны камина упираются в спины львов, и те смиренно переглядываются. Над дверной аркой мы замечаем фриз – декоративную полосу, где среди листьев каштана собака сражается с драконом.

Кира Смирнова, внучка Владимира и автор книг о династии, рассказывала, что двоюродный дедушка увлекался культурой Юго-Восточной Азии, и это отразилось на деталях столовой. Петр Смирнов-младший с братом Владимиром отправился в 1892 году в Китай. По заданию отца они открывали отделения фирмы и магазины, а параллельно Петр закупал чай – он торговал им в Петербурге, где жил, пока в 1894 году не стал одним из директоров товарищества «П. А. Смирнова в Москве».

Мы направляемся в следующий зал с четырьмя вытянутыми окнами и спускаемся по широкой лестнице – она изгибается по диагонали и ведет в малую гостиную, где сливаются черты модерна и рококо. По потолку плывут причудливые завитки, будто морские волны, в них плещутся длинноволосые нимфы, а по центру распускаются бутоны-лампочки и замыкаются в венок. В этот парадный зал Франц Шехтель превратил часть большой гостиной, где мы попадаем в эпоху Возрождения, или Ренессанса. Плотные гирлянды цветов, стянутые лентами, делят потолок на геометрические фигуры. В треугольниках сверкают расписные вензели хозяйки – «E» и «S», то есть Евгения Смирнова. Рядом трубят лепные тритоны и раскрывают пасти драконы, а у стены переливается камин из зеленого мрамора.

Мы заглядываем в классический аванзал с двумя колоннами и лентой лепнины, где античные герои запрягают коней для соревнований. Затем переходим в громадный зал в египетском стиле – архитектор пристроил его к дворовому фасаду. Массивные колонны провожают нас к колоссальному плоскому куполу. Там расходятся расписные лучи, будто от солнца. Их окольцовывают рисунки, словно с древних папирусов. Они сползают на стены и создают иллюзию, что мы рассматриваем иероглифы в гробнице фараона. Здесь Петр Смирнов-младший устраивал выставки – он коллекционировал картины русских и зарубежных художников. Семья заехала в особняк в 1902 году – в это время братьям пришлось ликвидировать отцовское товарищество и открыть вместо него торговый дом. Решение далось непросто.

«Казенная водка государственных винных складов в два раза – в два! – дешевле нашей! Кто нашу-то будет брать?» – отчаивался Петр. Брат Владимир настаивал, что нужно искать выход и спасать огромное батюшкино дело. Петр, в свою очередь, убеждал, что производить водку будет невыгодно, если торговать исключительно через казенные винные лавки. «А это значит одно – мы в проигрыше!» – заключал он. Споры продолжались и после создания новой фирмы. Чтобы не портить отношения, два брата, Владимир и Николай, вышли из семейного бизнеса. С 1905 года Петр один владел торговым домом – он тащил отцовский воз, как мог и как умел, по словам Владимира, а через пять лет неожиданно заболел ангиной и умер. Ему было сорок два года.

Теперь смирновским делом управляла вдова Евгения. Темные времена превратились в беспросветную мглу: началась Первая мировая война, ввели сухой закон и запретили продавать алкоголь. Владимир Смирнов говорил в мемуарах, что это стало гвоздем, который вбили в крышку гроба, – все рухнуло в одночасье. Фирме грозило разорение, однако Евгения пыталась выкручиваться. Она выпускала морсы, делала уксус из перебродившего вина, сдавала заводские помещения в аренду. Но вскоре чувство безысходности сменилось страхом. В октябре 1917 года особняк на Тверском бульваре заняли юнкера – они обстреливали из окон красноармейцев. Домашних охватил ужас.

Деловой партнер семьи, итальянец Умберто Делла Валле Риччи, предложил Евгении заключить брак, чтобы вывезти ее из России. Она сомневалась, но согласилась, ведь верила, что смутные времена быстро пройдут, и она вернется в Москву. Тогда Евгения не могла и представить, что этого никогда не случится и она больше не увидит своих детей, кроме старшей дочери Татьяны.

Имущество Евгении Смирновой национализировали, и в роскошном особняке теперь выносил приговоры Московский революционный трибунал. В парадной столовой на судей с потолка поглядывали кривляющиеся маски – там улетали сказочные птицы и убегали антилопы, сверкая копытами. И только король на камине обреченно смотрел в сторону, и львы покорно склоняли головы.

Особняк Петра Смирнова: Тверской бульвар, д. 18, стр. 1

История четвертая. Ссудная казна

«Я вошел в него и… действительность сразу куда-то ушла и ее место заступила сказка», – так описывал свое знакомство со зданием Ссудной казны Георгий Соломон, в то время замнаркома торговли и промышленности. Он бродил по громадным комнатам, заставленным сундуками, и ему казалось, что он переносится в счастливое детство и слышит рассказы няни о разбойниках и награбленных сокровищах в глубоких подвалах. На полу и подоконниках беспорядочно валялись бриллианты, изумруды и жемчуга. Роскошные диадемы побросали вперемешку с золотыми табакерками и серебряной посудой, даже заведующий не представлял, сколько внутри богатств и какая у них стоимость.

После революции в бывшую Ссудную казну, государственный ломбард, со всей страны стекались конфискованные ценности, в том числе и те, что принадлежали императорской семье. Из Кремля привезли две короны, скипетр, державу и другие регалии, которые сегодня выставляются в Алмазном фонде. Сначала здание недолго занимал Народный комиссариат внутренних дел, но уже в 1920 году там устроили Государственное хранилище ценностей, или Гохран. Георгий Соломон вспоминал, что сокровища спрятали за массивной дверью с хитрым секретным замком. Чтобы его открыть, поворачивали сразу пять ключей. Ими владели главы разных ведомств, и они попадали внутрь только вместе. Часовые сверяли их печати с сургучными оттисками на двери и сопровождали весь путь.

В царское время в Ссудной казне тоже хранили драгоценности, выдавая под залог деньги. Посетители закладывали ювелирные украшения, часы, самоцветы, золото и серебро в слитках, получали ссуду, а сверху платили шесть процентов. Кроме Московской Ссудной казны работала еще одна в Петербурге, и два государственных ломбарда в империи выручали тех, кому пришлось бы идти к ростовщикам и терпеть разорительные условия. С конца XIX века Ссудная казна в Москве размещалась в левом крыле конторы Государственного банка на Неглинной. Оно тянулось вдоль Сандуновского переулка, и в окнах отражались знаменитые бани, где мы с вами еще побываем. Однако в 1913 году для казенного ломбарда задумали возвести новое здание в Настасьинском переулке.

Проект поручили Владимиру Покровскому, архитектору Высочайшего Двора, и гражданскому инженеру Богдану Нилусу – он числился в штате Московской конторы Госбанка. Тандем предложил два варианта фасада. Первый – в духе классицизма, вероятно, с отсылкой к эпохе Екатерины Второй, когда и появилась Ссудная казна. Другой – в неорусском стиле, похожий на отделение Госбанка в Нижнем Новгороде. Владимир Покровский как раз достроил его к 300-летию Дома Романовых. На радость архитектора, утвердили второй вариант. Покровский был крупнейшим мастером неорусского стиля, и его творческие поиски удачно совпали с модой, навеянной юбилеем правящей династии. Вместе с Богданом Нилусом он вдохновился боярскими палатами времен первых Романовых и придал фасаду Ссудной казны черты нарышкинского барокко конца XVII века.

Перед нами будто диковинный ларец, отделанный бриллиантовым рустом – мрамором с огранкой в виде пирамиды. Над высокой кровлей возвышается башенка со шпилем. Владимир Покровский оставил там свой фирменный почерк – два яруса кокошников. Такие детали напоминают по форме головной убор, отсюда и название. Центр дорогой шкатулки украшает парадное крыльцо с шатром из медной черепицы и выделяет ризалит – выступающая часть. Прямоугольные окна со скругленными углами сменяют восьмигранные, сверху ползут арочные – их огибают колонки на консолях, то есть на фигурных опорах. Выше стелется ковром растительный орнамент, расправляют крылья двуглавые орлы, а Георгий Победоносец на коне вонзает копье в змея.

В это сложно поверить, но Владимиру Покровскому выдали такую характеристику из гимназии: «Малоспособный и больной юноша, вел себя прекрасно, но не всегда добросовестно относился к делу». Как бы округлились глаза учителей, окажись они в Настасьинском переулке! Здание состоит из двух корпусов, соединенных узким проходом. В первом работали служащие ломбарда и принимали посетителей, во втором, спрятанном в глубине участка, скрывалось хранилище. По его обходной галерее прохаживалась охрана, которая сторожила драгоценности. Давайте представим, что мы перенеслись в 1916 год, когда только достроили Ссудную казну, и пришли туда получать кредит. Музей Банка России проводит здесь экскурсии, и мы можем устроить такую визуализацию.

Предположим, что мы берем золотую брошь с лунным камнем фирмы Фаберже и направляемся в просторный вестибюль. Парные колонны держат крестовые своды и провожают в холл с кессонированным потолком, похожим на шахматную доску. Вокруг тянутся аркады – изначально они были открыты и объединяли вестибюль с операционными залами, но еще во времена Гохрана их заложили. Там, где были стойки для клиентов, теперь располагаются кабинеты сотрудников Банка России, так что придется включить воображение. Представим, что мы отдаем брошь и ждем, когда оценщик вынесет вердикт. В Ссудной казне служили два ювелира, причем им не платили жалования. Они получали одну восьмую часть процента со всех денег, что ломбард выдавал за год. Эту сумму делили между ними поровну.

Если бы мы принесли золото или серебро в слитках, то могли бы надеяться на ссуду в размере четырех пятых от цены. Но поскольку у нас ювелирное украшение, то кредит считают по-другому. Нам предлагают две трети от стоимости броши. Допустим, ее оценивают в восемнадцать рублей, тогда нам полагается только двенадцать. Мы соглашаемся, протягиваем руку за деньгами и ломбардным билетом и обещаем заплатить шесть процентов сверху. Как закончится срок ссуды, начнется льготный месяц, и в это время мы сможем или выкупить нашу драгоценность, или перезаложить. Но если мы забудем о броши, ее отправят на аукцион.

Давайте поднимемся на второй этаж, чтобы увидеть, где бы он проходил. Парадную лестницу, грандиозную и по размаху, и по задумке, освещает масштабный световой фонарь во весь потолок. Ажурные бетонные перила имитируют чугунную решетку. Пилоны, или столбы, покрывает бриллиантовый руст, по стенам плывут восьмигранные окошки с пышными белыми наличниками. Лестницу охватывала открытая галерея, но в советское время арки заделали. Проходной зал со световым фонарем и росписями ведет в аукционный. Здесь мы тоже встречаем кабинеты, но давайте представим, что перегородок нет, а вместо бирюзовых стен перед нами ультрамариновые. Именно в такой ярко-синий цвет покрасили аукционный зал перед открытием.

Лепные гирлянды расчерчивают высокий свод на ромбы и треугольники – их усыпают витиеватые росписи, где сплетаются в узоры листья, ягоды, цветы и выглядывают грозные двуглавые орлы с острыми клювами. В люнетах – полукружиях стены под сводом – таятся два панно. На одном – луна раскидывается над Петербургом, на другом – солнце обнимает лучами Москву. Колонны и фигурные наличники огибают деревянные двери, разрезанные филенками – квадратными углублениями. На стенах висят помпезные лепные рамы – до революции они украшали портреты императоров.

Если мы откроем «Устав кредитный» в своде законов Российской империи, то обнаружим любопытные правила аукционов. Во-первых, аукционы не проводили в теплый сезон, с пятнадцатого мая по пятнадцатое сентября. Во-вторых, в них запрещали участвовать не только работникам Ссудной казны, но и их женам. В-третьих, покупатель мог внести за вещь только десять процентов от цены, а полностью оплатить в течение недели. Но самое интересное, что владелец драгоценности даже после продажи на аукционе мог принести ломбардный билет и получить некоторую сумму. Стоимость определяли так – от выручки с торгов отнимали размер ссуды, проценты и так называемые аукционные деньги, по копейке с каждого рубля, а все, что оставалось, отдавали. Причем закладчик мог прийти за этой суммой в течение десяти лет!

Лев Колодный, чуть ли не единственный журналист, кому удалось побывать в этом здании в брежневскую эпоху, вспоминал, что аукционный зал в то время превратили в кассопересчетный. Причудливый ларец в Настасьинском переулке тогда считался секретным объектом, вывески на нем не было. Чтобы попасть внутрь, легендарный краевед уговаривал руководство Госбанка СССР – мощные стены с бриллиантовым рустом оберегали Центральное хранилище денежных знаков. Переступив порог, Лев Колодный словно оказался на оживленном вокзале с колоннами и белокаменными лестницами, окруженными резными балясинами. Бегали люди с железными тележками, будто носильщики катили багаж, только вместо чемоданов они везли опечатанные мешки с пачками денег, пахнущими типографской краской. Кладовые, куда поступал груз, напоминали залы ожидания.

В бывшем аукционном зале тянулись ряды длинных столов – за ними сидели контролеры хранилища и пересчитывали испорченные деньги, отслужившие свой срок. Под рукой работники держали чашку с водой, кисточку и клей. Они просматривали, нет ли поддельных билетов, не состоят ли разорванные купюры из разных половинок, и только тщательно проверив каждую, вставали из-за стола и направлялись к пресс-дыроколам. Один удар – пачку пробивали три отверстия, и она переставала существовать. Потом ее перерабатывали и делали бумагу для свежих купюр. Здесь, где заканчивался путь денег, мы и завершаем наше путешествие по некогда закрытому объекту, куда теперь пускают во время экскурсий.

Ссудная казна: Настасьинский пер., д. 3