Текст книги "Незваный гость. Дама треф, или Сказка для взрослой золушки"

– Давай за ножом схожу, – уже предложил сын.

– Ещё я ждать буду! И так открою!.. – я удвоила усилия, но никакого результата так и не добилась.

Занятая этим трудным и бесполезным делом, я и не сразу поняла, как Стас подошёл и мягко оттеснил в сторону нас обоих. Просто банка вдруг оказалась у него в руках и – пок! – легко открылась.

– Могла бы и попросить помочь, – заметил Стас, наливая напиток в одну из кружек, а затем поднося её к своим губам.

Я не сразу поняла что он сказал, замерев в замешательстве… Причём даже не знаю, от его ли бесцеремонности я опешила, – это ведь я хотела кваса! – или просто засмотрелась, как капелька воды (тоже, видимо, умывался под брызгалкой!) стекает по гладкому подбородку, шее и дальше…

– Не хотела беспокоить, – отмерла я, поспешно отворачиваясь в другую сторону и одновременно соображая, что мне делать: встать и уйти или притвориться, что отдыхаю в теньке? Позорно ретироваться или попытаться сохранить невозмутимый вид?

Чёрт! Почему я так волнуюсь?!

Мои метания были прерваны самым неожиданным образом.

– Извините, Станислав, что спрашиваю, – вдруг проговорил отец, появляясь по своему обыкновению внезапно (видно, стоял вон там, за кустами черёмухи, подглядывал, подслушивал, – ну, любит он это дело!) – Но позвольте поинтересоваться: а чем это вы сейчас там занимались? Если это, разумеется, не секрет.

– Не секрет, – Стас, отставив на стол пустую кружку, присел рядом со мной на лавочку, глядя на старика с полуулыбкой, – это ци-гун.

Я незаметно ухмыльнулась: надо же, угадала!

– Ци… Что? – не понял папенька. Густые брови его мгновенно сошлись на переносице.

– Ци-гун, – раздельно повторил Стас, – такое восточное единоборство. И ещё гимнастика.

– И зачем это? – задал отец свой любимый вопрос, не забыв поджать тонкие губы: всё непонятное для себя папа считал вредным и, как правило, старался запретить всеми возможными способами, а того, кто этим самым увлечён – выставить идиотом. Так было всегда, я помню это с самого своего детства: потому-то и пришлось мне покончить со своим единственным увлечением… Да уж, представляю, что сейчас услышу!

– Дед, отстань от человека! Хочет – пусть занимается, – вмешался Сашка, сидя рядом со мной, но с другой стороны и уже попивая вожделенный квас. Мой сын тоже об этом не самом лучшем дедушкином свойстве прекрасно знал.

– А вас, молодой человек, я не спрашивал! – вызверился на него отец, ткнув в него пальцем и добавил: – Чем лезть во взрослые разговоры, лучше б Библию почитал!

– Да сто лет она мне не нужна! – вскинулся в ответ на это мальчик, – сам её читай!

– Саш, иди домой! – велела я.

– Да чё он со своей Библией…

– Домой! – рявкнула я, – А то никакой дискотеки не будет!

– Да, спасибо, мам, весь день работал, а теперь… – обиделся он, нахмурив брови так же, как за минуту до этого его дед.

– Домой!!! – грозно повторила я, и Сашка, бормоча себе под нос, ушёл в дом.

Неважно, кто сейчас прав, кто виноват, ибо надоели они мне хуже горькой редьки, оба! Один старый, другой малый – ума одинаково. Стоит установиться относительному спокойствию у нас дома, никому ни с кем не поругаться – и тогда они сцепляются друг с другом: дедушка пытается поучать, в своём, конечно, занудливом и антилогичном духе, а внучок сопротивляется как может. Не авторитет для него мой отец, и всё тут! Сашка чаще всего прав, но я в этих спорах не принимаю ничью сторону, просто стараюсь их поскорее прекратить.

– Извините моего оболтуса-внука, Станислав, – продолжил отец, победно улыбнувшись: поле боя-то осталось за ним! – Но так всё же поясните: что такое есть этот Ваш ци… циган, да?

Я беззвучно фыркнула: ну цирк, да и только, папаша в своём репертуаре, стыдно за него даже! Однако Стас с невозмутимым видом повторил в третий раз:

– Ци-гун. Искусство саморегуляции организма. Необходимо для того, чтобы поддерживать себя в форме… Чтобы быть сильным и здоровым, – объяснил он совсем уж просто, видя, что его не очень-то понимают.

Но Отец на все объяснения лишь подошёл ближе, обречённо вздохнул и покачал головой:

– Как минимум, это поздно, молодой человек, – изрёк он.

– Почему? – очень искренне удивился Стас.

– Потому, что грядёт апокалипсис, проще говоря, конец света, и потому уже абсолютно всё равно, силён ты или слаб, здоров или хил. Всё, что мы, люди, можем сделать – это спасти свои души! – изрёк отец, назидательно подняв вверх указательный палец. – В свете сказанного, единственное, что мы должны теперь изучать – это Слово Божие. Хотите, дам почитать? – он, делая ещё пару шагов вперёд, полез в нагрудный карман старого пиджака, в котором ходил в последнее время и зимой, и летом, и извлёк на свет так называемое карманное издание, не знаю точно, чего именно и к какой ветви христианства относящееся, – просто маленькая синенькая книжечка без всяких надписей с католическим крестом, выполненном золотой краской. Точно такие же по сто рублей за штуку пытался не так давно втюхать нам с коллегами какой-то мужик, сыпавший религиозными истинами и при этом внешностью напоминавший завязавшего алкоголика с многолетним стажем.

Стас дёрнул бровями, в светлых глазах заплясали бесенята: было заметно, что мой постоялец изо всех сил старается не смеяться из уважения к старости и, наверное, ко мне.

– Нет, спасибо, обойдусь, – отказался он, поднявшись с лавочки и, похоже, чуя, куда может завести подобный разговор.

– Напрасно, молодой человек, – вздохнул папенька, пряча свою книжечку, – если в душе нет Бога, то такую душу не спасти! Я всю жизнь это говорил и сто раз ещё повторюсь…

– А значок ВЛКСМ на Вашем пиджаке – это тоже признак глубокой веры? – вдруг перебил его Стас, старательно поджимая так и стремящиеся растянуться в улыбке губы.

Папенька на миг утратил дар речи, машинально прикрыв левой рукой предательский значок. Бледные щёки старика слегка порозовели.

– Это память! – не сразу нашёлся он, – память о моей молодости!

– Как и портрет товарища Ленина в святом углу рядом с образами?

Папа снова раскрыл рот и выпучил в гневе глаза: надо же, ему посмели возразить, да ещё и указать на нелогичность! Неслыханно!

– Как Вы смеете? – всё, что сумел он возразить. – Что Вы понимаете? Грядёт апокалипсис, а Вы…

Стас фыркнул.

– Может, и грядёт, – согласился он, – да только принимаемые Вами меры не помогут, это точно. Во всяком случае, определитесь, какому богу молиться, а то это просто смешно.

– Кому это может быть смешно? – вышел из себя отец. Он всегда не любил, когда кто-то с ним спорил, в особенности о религии, и мы все, кроме строптивого Сашки, зная об этом, в последнее время предпочитали данную тему совсем не трогать.

– Уж конечно, не богам, – Стас сделал пару шагов прочь.

– Мне-то что, я старик, я и так уже при смерти: у меня сердце, – плаксиво произнёс отец ему вслед (когда человек не желал с ним соглашался, он всегда начинал стенать). – А вот вам, молодым, будет жаль своей жизни, когда разразится Армагеддон, а разразится он скоро: двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года, аккурат в полночь…

Стас неожиданно зло выдохнул и обернулся.

– Да не разразится никакой Армагеддон, расслабься, дедуля, – сообщил он весьма малоэмоционально для разговора на такую, казалось бы, важную тему, но весьма жёстко, – а сердце у тебя такое, что меня ещё переживёшь. – отвернулся и добавил: – Чем хернёй страдать да пророка из себя разыгрывать, лучше б дочери помог, бабок ей подкинул со своей нехилой пенсии. Или хоть сыну своему, алкашу, пиздюлей вставил. А то живёте тут оба на всём готовом, а она ломается одна, и всем на неё ложить, – и, не оборачиваясь, пошёл к себе.

Помнится, про холодный квас, кружку с которым я взяла со стола, как только сын ушёл в дом и всё это время держала в руке, я напрочь позабыла и вспомнила только тогда, когда он полился мне на колени. Да-а…

Глава 8

В тот вечер отец обиделся, закрылся в своей комнате и ужинать не стал, но, занятая мыслями об увиденном и услышанном, я не слишком переживала об этом: в конце концов, не ребёнок, а еда в холодильнике у меня всегда есть, захочет – сам возьмёт, чего нужно, и поест, тем более, он частенько по ночам именно так и делает.

Зато братец пожаловал к столу – тихий, ласковый, как телёнок, судя по виду и исходившему от него амбрэ, нынче явно не нашедший того, кто ему нальёт. Он даже пытался помочь мне накрыть на стол, но я его разогнала, во-первых потому, что руки у него тряслись с похмелья, и мне не хотелось, чтобы он что-нибудь разбил, а во-вторых, потому что дышать его перегаром не было пределом моих мечтаний.

Мы уселись за стол вчетвером, начали есть. Стас смотрел всё больше в тарелку, практически не поднимая на меня глаз. Сашка торопился, – судя по телефонному разговору, который мне удалось услышать краем уха, его сегодня кто-то где-то ждал. А вот Серёга помешал в тарелке окрошку, зацепил пару ложек, надкусил ломтик хлеба.

– А может, нам выпить?.. – несмело спросил он, как бы ни к кому не обращаясь.

– С чего бы вдруг? – подняла я глаза на него.

– Ну так… Выпить что-то захотелось, – пожал он плечами, делая вид, что узор на обоях за моей спиной – это всё, что его сейчас интересует: ну прямо смотрел бы и смотрел! А предложение высказал так, к слову.

– Обойдёшься, – грубо ответила я и продолжила есть.

– Нет, ну так… С устатку, – снова несмело предложил он, – пару рюмок, не больше.

– С какого это ты у нас устал? Нет, – отрезала я.

– Ну На-адь! – уже захныкал он, выдавая себя с потрохами: трещит дурная головушка-то, видать. – Мне поправиться надо!

– Окрошку жри, вот и поправишься, – буркнула я.

– Мне хрено-о-ово, черепушка гудит и весь ливер трясё-о-отся!.. – плаксиво признался Серёжка.

– От черепушки могу топор предложить или, если хочешь, таблетку, – выдала я мрачноватую тупую шутку. Знаю я, куда такие разговоры заводят, и главное тут – не показывать жалость, а то почует – и всё, копец.

– Какую таблетку?.. Хочешь, чтоб я сдох? Таблетки на алкоголь принимать нельзя! – истерично и одновременно педантично сообщил братец.

– Вот и не бухай! – раздражённо посоветовала я.

– Ну На-адь!

– Разговор окончен, – яростно выпалила я, обрывая стенания.

Серёга, шмыгая носом, стал молча хлебать окрошку, и пару минут за столом было тихо. Как только первое блюдо в его тарелке закончилось, я молча встала и положила ему жареной картошки. Как раз управились и остальные, так что, я не стала присаживаться обратно, пока не наполнила тарелки домочадцев по новой.

Сергей съел пару ложек второго и начал песню уже на другой лад, на этот раз издалека:

– Пресное всё какое-то, хоть бы огурчика солёного, – вздохнул он.

– Ничего не пресное, – пробормотала я, успев в тишине, нарушаемой лишь перестуком столовых приборов, снова задуматься о своём, – подсоли, если не нравится.

– Я огурчика хочу! – снова заныл брат.

– Вот тебе салат, там огурчики присутствуют, – неласково кивнув на большую общую миску с приправленными подсолнечным маслом овощами и зеленью и быстро уловив, к чему он опять клонит, проговорила я.

– Дядь Серёж, ты задолбал! – вставил Сашка, тоже вполне догадавшись, о чём речь.

– Я солёненького хочу! – чуть было не заплакал Серёга, – жалко, что ли? Я могу даже сам в погреб смотаться!

– Да ты беременный, что ли? Молча жри! – крикнула я, треснув ладонью по столу.

Ну да, конечно, в погребе ему просто мёдом намазано. А всё оттого, что там у меня самогон припрятан, а этот алкаш проведал как-то и повадился туда окунаться. Уже две баклажки спёр, гад! Пришлось ради такого случая амбарный замок на люк приспособить, а то «честное слово» Серёгино – слабая защита от новых краж, вот и приходится братцу теперь ухищряться да подлизываться. Но балалайку ему сегодня: капли не получит. Вот не получит и всё!

Серёга тем временем отёр несуществующую слезу.

– Злая ты, Надька, – проговорил он, – Вот видела б мать…

– Заткнись!!! – взвизгнула я, мгновенно потеряв и терпение, и самообладание, что порой происходило со мной, когда он, давя на мою знаменитую жалость, вспоминал ту, что дала нам обоим жизнь.

Десять последующих минут, наполненных моими криками и руганью да ответными заискивающе-слезливыми репликами «болезного» братца ничего не дали: оба мы, и я, и Сергей остались при своём, но если ему от собственной мерзости не становилось ни холодно, ни жарко, то я стремительно теряла запас энергии, ибо скандалы, особенно вот в таком исполнении, когда из меня нагло делают бессердечную и глухую к чужому горю стерву, изматывали мгновенно, и по итогам мне проще было уступить, чем продолжать бесполезное сотрясение воздуха. А этому козлу, как, впрочем, обычно и всем остальным, только того и надо было, чтоб я устала и сдалась. Вот и на этот раз вышло не на моё, – ну как всегда!

– Возьми у меня сотню и сблызни отсюда!.. – прошипела я. Пусть подавится… Сил нет смотреть на его рожу и слушать нытьё! Да и орать так, что у самой закладывает уши, никакого смысла нет.

Не прошло и пяти минут, как Серёги и след простыл: как собачонка притащил мою сумку, сцапал поданную купюру и был таков.

Опять пошёл бухать… Опять на мои деньги.

Тишина обрела зловещий характер, и Сашка доев быстрее, чем обычно, видя моё состояние, не стал лезть под руку и добиваться материальных благ для себя: просто собрался и сбежал на свою дискотеку. Стас, молчавший всё это время и, видимо, не желавший вникать в то, что его не касается, ушёл к себе уже давно, в самом начале отвратительной сцены.

Я осталась за столом одна, и мне захотелось реветь. Вот такая она, моя жизнь… Вот всё, что мне осталось в этот вечер – гора немытой посуды, сумерки и одиночество. Ваське б хоть позвонила, да бесполезно сие – трубку, сволочь такая, не берёт, ну да я не особенно-то и стараюсь. А больше никто и ничем мне не поможет, по той причине, что никому я в этом грёбаном мире не нужна. Никому…

Обессиленная, я всё сидела и сидела, словно прилипнув к месту. Сейчас… Вот только возьму себя в руки. Надо убрать, посуду помыть, чего б ни было…

На подоконнике некстати зазвонил телефон. Отвечать не хотелось от слова совсем, но звонили настойчиво, раз, другой, третий… Пришлось встать и взять трубку.

– Надюшка! – тут же послышался на другом конце голос Гали, моей подруги, весёлый и звонкий, как колокольчик. – Не хочешь ко мне в гости приехать? – спросила она. – Сегодня пятница, я гостей жду. Приезжай, пообщаемся!

Я сглотнула ком в горле: нет, не с таким настроением, уж точно…

– Нет, Галь, прости, не могу, – ответила я как можно спокойнее и ровнее, чтобы подруга не смогла ничего понять по моему голосу. – Меня на завтра на работу вызывают, и мне перед этим выспаться надо.

– Жа-а-алко, – искренне расстроилась Галя. – Я-то думала, ты не откажешься… Мы хотели пива попить с креветками, караоке попеть. Ну как же мы без тебя? Ты ведь у нас главная запевала!

Ну да, конечно, главная, куда уж там! Это не мои друзья, Галчонок: это твои друзья. Меня они терпят только потому, что я твоя подруга, а так, абсолютно в моём присутствии за твоим столом не нуждаются, даже и не вспомнят, наверное, – нужна я им, так же, как они мне!

Эх, ещё дерьмовей на душе стало!..

– Нет, Галчонок, не сегодня, – тем не менее, всё так же ровно проговорила я, – извини, пожалуйста. Спокойной ночи, – я нажала на кнопку отбоя. А потом зашвырнула телефон и рухнула в кресло, рыдая…

Я собиралась реветь до-о-о-олго с причитаниями и поминанием всем и всего… Но мне совершенно неожиданным образом не дали этого сделать.

Последний отблеск заката, проникший в комнату, вдруг погас, а на небольшое окошко словно упала тень. Я, на мгновенье даже испугавшись, подскочила было, но тут же присела обратно, вытирая слёзы, шмыгая носом и стараясь не смотреть на того, кто почтил меня своим присутствием… А он уже стоял прямо напротив и смотрел на меня без малейшей доли стеснения.

Чёрт! Чёрт, а я-то думала, что он ушёл и до утра не придёт! Идиотка!.. А подошёл-то как тихо, буквально подкрался! Послать бы подальше, чтоб не стоял тут и не пялился, но на это вот как раз никаких сил не осталось. Только и сумела я, что отвернуться, глаза рукавом промокнуть да носом пошмыгать.

– Ну что такое? – неожиданно мягко и участливо спросил Стас, присаживаясь передо мной на корточки.

– Ничего… – я, по-прежнему стараясь не смотреть ему в глаза, хлюпнула носом.

– Задолбали они тебя, да? – прозвучало с неподдельным участием. Сильные руки этак властно, но мягко легли на мои плечи…

Я ничего не смогла ответить, как и сдерживаться далее, – от голоса ли его, от тепла ли прикосновения, но слёзы снова потекли, словно без моего участия, сами по себе. И даже не спрашивайте – я не смогу объяснить, почему вдруг обняла его и… завыла! Мне вдруг отчего-то вспомнилась моя покойная мама.

Поплачь, доченька, поплачь, родная. Не переживай: всё пройдёт, всё перемелется…

Я не знаю, сколько я так ревела, уткнувшись в плечо этого чужого, практически незнакомого человека, не помню, что говорила на эмоциях… Наверное, рассказала ему всё. Не помню… Но когда слёзы иссякли, на душе стало так легко… давно такого не случалось. Примерно вот то же самое ощущаешь после того, как покончишь с долгим воздержанием – лёгкость, опустошение, и, в конечном счёте, не так важно, кто этому поспособствовал.

Я порывисто вздохнула и отстранилась.

– Прости, пожалуйста, – всхлипнув в последний раз, прошептала я.

– Ничего, – послышался его голос совсем рядом, как-то задумчиво, отстранённо, – ты ведь женщина. Тебе положено плакать.

Я тяжело вздохнула. Женщина… Я уже и забыла, что я женщина! И не плакала давным-давно, ибо нет в этом смысла – с маминых похорон, кажется, слезы не проронила.

– Извини, что вылила на тебя столько дерьма, – повторила я. Даже при том, что он не видел меня, мне вдруг стало стыдно за случившееся, и я даже не смогла посмотреть в его сторону, а особенно стрёмно мне стало, когда Стас отстранился, поднялся и включил свет.

– Зачем? – отворачиваясь и щурясь, спросила я, – выключи, я не хочу, чтоб меня хоть кто-нибудь такой видел!

– Какой? – обернувшись, недоуменно спросил Стас.

– Зарёванной и страшной! – как само собой разумеющееся (сам, что ли, не знаешь?), сообщила я.

Он снова подошёл, взял меня за подбородок, бесцеремонно повернул к себе мою голову, критически осмотрел.

– Не вижу никаких изменений, – прозвучало как итог, и прозвучало так серьёзно, что я аж вскочила и бросилась к зеркалу.

Что это он имеет ввиду? Что я всегда страшная, что ли? Ну да, не блещу, но что… НАСТОЛЬКО??? Но то ли это был какой-то психологический манёвр, то ли при вечернем освещении всё выглядит иначе, но ничего страшного или непоправимого я не увидела. Так, глаза немножко красные, но и не более того!

– А теперь, – проговорил Стас, уже у меня за спиной, – снова звони подруге, говори, что едешь к ней и… Собирайся!

На миг вздрогнув от неожиданности, коей стало ощущение тепла его дыхания в области затылка, я поскорее отмахнулась от предложенного.

– Да ну! Я не в том состоянии. Я… я страшная!

– Нет, не страшная, – заверил Стас, отходя на шаг и внимательнее разглядывая моё отражение, – а когда умоешься, оденешься и накрасишься – станешь совсем красавицей, – он произнёс это так убедительно, что я вдруг… поверила в возможность такого! Тем более, новообретённая лёгкость отчего-то способствовала вере в хорошее. Да и произошедшее меня… как-то взволновало… Рассказать бы Галке, – о, она не поверит! Стас – и вдруг утешает меня?! Обнимает, пока я реву – обнимал же ведь, гладил по спине, я всё успела почувствовать! Ну охренеть просто!

Я снова глянула в зеркало и действительно нашла себя почти красивой.

– Собирайся! – снова вкрадчиво проговорил Стас, – тебе надо развлечься. Иначе совсем закиснешь.

– Ну не знаю… – заколебалась я, – время позднее. Мне не на чем будет доехать! – нашла я аргумент.

– Я, разумеется, отвезу тебя, – пообещал мужчина.

– А назад?

– Ну, если твоя Галя способна выгнать подругу на улицу посреди ночи, то тогда и заберу тоже.

– Стас…

– Собирайся, я сказал! – это он произнёс уже несколько повелительно.

И я как-то словно бы непроизвольно сделала первый шаг в сторону шкафа с одеждой.

– А посуду кто мыть будет? Со стола убирать? – схватилась я за последнюю причину остаться дома.

– Со стола давай вместе сейчас уберём, это минутное дело. А посуду… Малой завтра помоет! – мигом решил проблему Стас и тут же (сказано-сделано) начал собирать со стола тарелки. Я цокнула языком и тоже включилась в работу: у меня не осталось доводов.

– Как у тебя всё просто… Вот сын придёт, а меня дома нет! – в последний раз, уже роясь в шкафу в поисках подходящей одежды, буркнула я.

– Эсемеску напиши ему – делов-то! Да и нафиг ты нужна ему, он, небось, только порадуется, что тебя нет и некому журить за позднее возвращение домой.

Я обернулась. Стас теперь стоял, привалившись к дверному косяку и с полуулыбкой смотрел на меня. Издевался ли? Жалел меня? Опять не знаю. Знаю только то, что была очень рада его присутствию. Знаю, что была искренне ему благодарна. И чувствовала, что можно не беспокоиться: о моей внезапной слабости никто не узнает, и моей репутации сильной женщины ничто не грозит.

И опять мне вспомнился герой любимой книги, человек, который всегда приходил и спасал, если был нужен, всегда безошибочно зная, как помочь и чем. Ну и опять возникла эта глупо-романтическая параллель: надо же, а ведь тот, выдуманный, в самом деле такой же светловолосый и светлоглазый, как этот, неожиданно ставший моим квартирантом и попавший в зависимость от меня… И вот тогда-то, наверное, от той самой подаренной им лёгкости, от того, что не смотря на все мои мытарства я вдруг ощутила себя странно и внезапно хорошо в этот вечер, мне впервые захотелось сказать Стасу, что я помогу ему бесплатно, просто так, по-человечески, вернее, мелькнула такая мысль – и ушла.

Я одёрнула себя. Надя, ты дура! Ты сдохнешь от своего бескорыстия.

– Ладно, приводи себя в порядок, а я пока машину выгоню, – на миг встретившись со мной глазами и отчего-то ухмыльнувшись, проговорил Стас и развернулся на выход.

Я посмотрела ему вслед долгим взглядом. Чего доброго, привыкну ещё… Приключение закончится. Стас уедет. А я потом долго буду вспоминать его, как первого и единственного мужчину, которому не лень было отвезти меня на гулянку поздно вечером.

Ну и хорошо, подумала я с улыбкой. А так, без Стаса, и ни одного бы не было.