Текст книги "Невеста из Холмов"

Глава 7
Только мертвые не лгут

Эшлин шла к ректорскому дому и смотрела, как в нелепые для аккуратного университетского сада заросли тростника заплывает утка. Ей очень не хотелось встретить сейчас Брендона. Ей очень хотелось, чтобы он спас ее от того, что ожидает за дверью. Она была уверена, что как только дверь захлопнется, Горт убьет ее и спрячет тело куда подальше, но шла за ним, как привязанная. Потому что слишком хорошо знала, на что способен старейшина Дин Ши. Наверное, так чувствует себя тот, кто следует за палачом к месту казни.

Правда, все еще оставалась призрачная надежда, что ши без Кристалла не будет Горту интересна. Ну вдруг? Надежда казалась сомнительной, но другой не было.

Когда дверь за ее спиной захлопнулась, Эшлин оказалась в неожиданно светлой и почти пустой комнате. Стол у окна, два тяжелых резных стула у камина, книжная полка из темного дерева, огромный кованый сундук у стены – и все. Горт, похожий на хищную птицу, молча смотрел на девушку несколько мгновений, и вдруг лицо его озарила улыбка настолько теплая, что Эшлин испугалась окончательно.

– Сложно представить, как я рад видеть тебя здесь, дитя Ежевики. В этом мире так тяжело чувствовать себя единственным, кто слышит его дыхание.

В следующий момент они одинаковым жестом потянулись правой рукой к груди. Только Горт сжал в ладони чуть светящийся синим Кристалл в оправе из серебряных листьев плюща, а пальцы Эшлин сомкнулись в пустоте. Его Кристалл мерцал, выдавая беспокойство. Но что это? Изумление или все же тщательно скрываемая ярость? На этот вопрос не было ответа.

– Надеюсь, ты оказалась здесь добровольно, а не стала еще одной жертвой вероломства Гьетала? – Горт указал на один из стульев у камина, предлагая сесть. Его голос был заботливым. Как у отца.

– О чем ты? Старейшина Гьетал справедлив и добр! – Эшлин подошла к камину и вздрогнула, когда увидела, как легко вспыхнул в нем огонь от одного прикосновения. Отблески пламени делали черты лица Горта острыми. Он все еще улыбался, но глаза его оставались холодными.

– Об этом позже. В любом случае твои ноги промокли, их надо согреть. Эшлин, дочь Каллена, верно? Пока я кое-что тебе расскажу. Ты ведь слышала лишь о том, что мое сердце – как фоморская скала, а душа темнее торфяной топи?

Эшлин нерешительно застыла у кресла, будто оно могло пленить ее, но ответила впрямую. Здесь не спасла бы любезность.

– Я слышала о смерти Уны из рода Березы. Она обвинила тебя на совете старейшин, а через день ее Кристалл был разбит.

Горт поднял кочергу и подоткнул поленья подальше от решетки.

– Садись, Эшлин. Если ты боишься, что я убью тебя, то мне не составит труда это сделать, даже если ты зависнешь в воздухе. А говорить лучше сидя и в тепле.

Он говорил быстро, и в его голосе Эшлин чудился тревожный шелест осиновой листвы. В осиновой роще легко подкрасться, шорох шагов не слышен за мягким трепетом. В большом разговоре легко спрятать правду, она будет лишь еще одной парой слов.

Как поверить, что Горт, имя которого успело стать ругательством, стоит здесь. И до него можно дотронуться рукой. И говорит с ней вместо того, чтобы убивать. Это все равно что встретить поющую скалу на берегу фоморского моря.

Горт уселся в кресло напротив, но смотрел он не на Эшлин, а в огонь. Наверное, научился этой страсти к саламандрам от людей. Время от времени он поигрывал током воздуха, направляя к огню легкий сквознячок. Пламя от этого дрожало, то притухая, то снова показываясь из-за поленьев. Что ж, перед Эшлин ему незачем было скрывать свои возможности.

– Уна, – поток воздуха получился таким мощным, что огонь разгорелся еще сильнее. – Гьетал обещал обменяться с ней Кристаллами на середину лета. Наша история на троих о любви и предательстве, достойная баллады, но я не бард. Мне досталась судьба жить в изгнании и дарить людям крупицы наших знаний. Они так любопытны… но мало знают о своем мире и почти ничего о других. Я не надеюсь, что ты поверишь мне, – горькая нотка слышалась в таком же ровном, высокомерном тоне, – но здесь как старейшина Университета, который теперь можно назвать моим родом, я хочу защитить тебя. Как память о доме, которая так глубоко укоренилась, что выкорчевать ее невозможно.

– Защитить? Поэтому ты сказал, что человека по имени Финнавар Дойл убили ши?! Но нас здесь всего двое. И я его не убивала. – Эшлин понимала, что боится, а когда она боялась, то ее пробирала злость. Кто-то из рода прекрасен и нежен, как цветок, а другой уродился колючим. Исколешься, пока обломаешь…

– А ты дерзкая, дочь Ежевики, – усмехнулся Горт. – Но если здесь оказалась ты, что помешает прибыть еще кому-то? Врата были закрыты, но почему… эта тайна не поддалась мне и за четыреста лет. Лучше я скажу невероятную ложь, чем инквизиторы начнут рьяно проверять всех в Университете и вытрясут из кого-нибудь душу вместе с признанием. Меня им не раскрыть. А о тебе я не знал. И даже предположить не мог.

– Ты слышал, что говорят здесь о ши? Какие-то ужасы!

– Объясню, но в другой раз. Сейчас не время и этого разговора.

Горт тяжело вздохнул и опустил голову, разглядывая сапоги, к которым прилипли листья из сада. Его черные волосы из-за седины выглядели темно-серыми, будто кто-то почистил очаг и выбросил на снег ведро сажи. Эшлин поняла, что мучило ее все это время. В этой полупустой комнате нет живого. Ни венка, ни паттерана, ни раскрытой книги, ни брошенной на стул накидки. Идеальный порядок.

– Ты ведь ученица магистра Бирна?

– Да, – Эшлин очень хотелось забраться в кресло с ногами и обхватить руками колени, но так с опасными родственниками не разговаривают.

– Проследи, чтобы он не увлекался идеями Дойла. Эта давняя глупость довела до беды. Не хочу, чтобы то же самое случилось с Брендоном Бирном, иначе здесь останутся преподавать лишь старики и пустозвоны.

– Но ты же сказал, что Дойла убил ши!

– Его убил бред, который он нес в последнее время. Каждый, кто посмел посягнуть на тайны времени, сходит с ума рано или поздно.

– Но не сам же он…

– Ох, девочка, – Горт откинулся на спинку кресла, и пальцы его поглаживали подлокотник, будто трепали по холке собаку, – бывает, что люди видят в зеркале чудовище и не понимают, что это результат их игры с реальностью. У кого-то это происходит из-за магии, у кого-то из-за браги. Любопытные, рисковые и очень хрупкие существа.

– Но почему ты не сказал инквизиторам, что он мог сам убить себя?

– Это слишком непохоже на правду, чтобы они поверили. А если бы и поверили… Университет для меня теперь все равно что род, я говорил. А ты знаешь, что если некая правда так вредна для чести, что лучше не поднимать ее на поверхность, то она осядет гнилым пятном на душе старейшины. Так поступил со мной Гьетал.

Эшлин нахмурилась.

– Он тебя оболгал? Зачем?

– Чтобы оправдать дочь старейшины рода Березы, ту, которая была ему близка. И скрыть то, как Уна отомстила мне за отказ разделить с ней летнюю ночь.

– Это все из-за… любви? Уна любила тебя, а не его?

– Да, красота может скрывать яд, любовь обращаться ненавистью. Вспомни, как цветет волчья ягода. Я не хотел быть с ней и предать таким образом друга – она оклеветала меня на совете. Кто убил ее – мне неведомо. Может, она и сама это сделала, запутавшись окончательно.

– А еще говорили, что это я в этом мире никому не принесу счастья.

– Девочка, судьба – это не приговор, а направление. Уна сделала то, что сделала, и принесла раздор и обман, но ты можешь выбрать другую дорогу. И я готов помочь тебе в этом как старший. Но я до сих пор так и не узнал, что привело тебя к людям.

– Здесь пропал мой Кристалл, – честно ответила Эшлин.

Лицо Горта вытянулось от непритворного удивления.

– Как?

– Довольно глупо. А теперь здесь прошло четыреста лет, и я не могу его найти. Его забрал один друид…

Горту понадобилось несколько мгновений, чтобы побороть чувства и снова обрести дар речи. Слова его были чуть глуше обычного.

– У нас большая библиотека, дитя. Хорошо, что ты попала в Университет, такие артефакты, как душа ши, не пропадают бесследно. А магистр Бирн поможет тебе… надеюсь, он не знает о том, кто ты?

Эшлин смотрела ему в глаза, и ей становилось трудно дышать, будто плющ обвивает, стискивая со всех сторон.

– Нет.

А не так уж и сложно оказалось соврать старейшине после года домашней лжи. Как говорится, начнешь плести паутину, очнешься пауком. В каждом из нас есть темное зерно, которое может прорасти, как грибница в стволе дерева. Смотришь, оно еще зеленое с виду, а нутро уже рыхлое, гнилое. Но лучше быть паучихой, чем увидеть Брендона в крови под осколками зеркала. Если все же Горту верить нельзя.

Что из того, о чем говорит Горт Проклятый, правда? Об этом бесполезно спрашивать человеческие книги. Придется самой решать – верить или нет. И от этого голова напоминала изнутри заросли малины, по которым с топотом несется медведь.

* * *

А в это время магистр Эремон со своим учеником не спеша двигался к леднику, где оставили тело погибшего преподавателя. Слуга, который указывал инквизиторам дорогу, трещал без умолку, будто кто-то сообщил ему, что за каждую университетскую сплетню заплатят золотом. Уже перед самой дверью провожатый остановился и, выдержав паузу, заявил, что покойный еще при жизни любил полежать в гробу, но зачем – лучше спросить у господ, они тут все странные.

Когда пахнуло холодом и пока еще легким запахом смерти, слуга резко замолчал, передал магистру Эремону фонарь и откланялся. Что ж, суеверия – безмерно живучая штука. Даже там, где, казалось бы, полно ученых людей. Весь опыт старого инквизитора говорил, что бояться надо живых, а не мертвых. Если только ты не полаялся с некромантом на кладбище. Правда, с Эремоном случалось и такое. Пострадал в основном некромант.

Магистр Эремон не любил, когда магию обращали во зло. Он вообще зло не жаловал.

Каменный полукруглый свод был совсем близко, подними руку с фонарем – и заденешь потолок. У дальней стены, среди бочек и ледяных глыб, от которых распространялось мертвенное голубое свечение, стоял продолговатый ящик. Маги пользовались артефактом, который не давал льду таять, что бы там снаружи ни происходило. Его регулярно заряжали проштрафившиеся студенты.

Эремон подошел к ящику и поставил фонарь на ближайшую бочку. Здесь, пожалуй, хватило бы света для осмотра, но покойника этот лед делал откровенно синим. Финнавар Дойл, лишенный одежды, лежал на ровном ряду прямоугольных ледяных глыб, укрытый белым льняным покрывалом, под которым угадывались очертания тела.

– Что ж, мой друг, – сказал Эремон, обращаясь к ученику, – так как безвозвратно испортить беседу с покойным сложно, я вновь готов услышать твой голос. Скажи мне, бросив свежий взгляд на тело, как и отчего умер этот человек.

Ласар шумно выдохнул и, сделав широкий шаг, откинул в сторону покрывало. Сейчас он не спешил – смерть требовала тишины и уважения, этому инквизиторов учили сразу. «Будь со смертью вежлив, и она откроет свои тайны», – это изречение было выбито над дверью «зала мертвых», где учили постигать причину смерти. В этом искусстве Ласар был намного лучше, чем в допросном.

Эремон видел, как шевелятся губы ученика, произносящего неслышно начальную формулу: «Прости меня, ушедший, я тревожу твой покой не ради праздного любопытства, не ради преступного воровства, не ради пустой похвальбы, но ради справедливого рассуждения». Хорошие слова, чтобы настроиться.

Руки Ласара легли на тело, чуть повернули его. За брезгливость учеников выгоняли как неспособных вести расследования. Ласар не был брезглив.

– Пятна смерти еще исчезают при надавливании пальцами… через сорок дыханий возвращаются… значит, профессор Дойл мертв более двух часов, но менее четырнадцати, ближе к четырнадцати. Но при этом они крупны и ярки, значит, смерть его была весьма быстрой, почти мгновенной. Так… древесный глаз… губы сухи… окоченение согнуло руки и ноги… я позволил бы сказать, что во времени смерти нам ни словом не солгали.

Эремон кивнул одобрительно.

– Лицо хранит выражение больше гнева, нежели страха. Он с кем-то ссорился или узнал нечто неприемлемое. Следов драки же нет. Множество порезов недлинных, притом глубоких… они кровоточили обильно и недолго… нанесены едва ли не одновременно со смертью, точнее, чуть до нее. В некоторых из них осколки зеркала… часть ран не кровоточила – они были нанесены мертвому… зеркало как бы сползало из рамы на упавшего. На груди чуть правее сердца багрово-черное пятно ожога, крупное, шириной более моей ладони, вокруг него ломаные алые линии. На спине… да, еще одно багровое пятно, еще шире, и это не пятно смерти. Должен ли я взять ланцет и провести более глубокий осмотр, раскрыв тело?

Эремон покачал головой:

– Просто скажи свой вывод, и я перепроверю его.

– Финнавар Дойл убит молнией, прошедшей тело не сверху вниз, как было в деле молочницы Катрионы, а спереди назад.

– Но Катриону убила бушевавшая в тот день гроза. Не оговори соседи ее невестку – нас с тобой там и не случилось бы. А вот профессора Дойла убило нечто другое. Кстати, ты совершенно прав. Осмотр был прямо-таки хорош.

Ласар просиял.

– Поэтому дальше поупражняешься в допросном деле. Нет смысла учиться тому, в чем и без того хорош. А допросы понадобятся. Нам здесь будут лгать, Ласар. И лгать умело.

Торжественное выступление ректора на собрании магистра Эремона неприятно удивило. Когда взволнованные жители деревни падают в ноги и клянутся, что сами видели, как на Билли-пьяницу сбросил кирпич гремлин, это можно понять, тем более если свидетели пили вместе с покойным. Но если почтенный человек, глава Университета, сваливает вину на легендарных тварей, дело начинает пахнуть, как забытый на солнцепеке кусок мяса. Для инквизитора это означало – помощи от ректора не жди, а сопротивляться расследованию в этих стенах будет каждый камень. Впрочем, камни легко раскалывать, в отличие от людей. У них нет уверенности в собственной правоте, только прочность, подаренная природой. А уверенность может самого слабого человека сделать сильным. Как магическая энергия, которая наполняет предмет, превращая его из безделушки в артефакт.

– А если и вправду ши? – в голосе Ласара был не ужас, а восторженный интерес.

– Я не верю в ши. И тебе не советую. Увижу своими глазами – что ж, я готов изменить свое мнение, раз уж появились новые знания. Но знания, а не сказки.

– Но разве вы не слышали, как ши воруют детей и красивых девиц, жестоко убивают на Самайн тех, кто попался на пути Дикой Охоты?

– Слышал, поверь, во всех подробностях. И нигде не видел доказательств. Дети любопытны, проворны и беззащитны. Они теряются, падают в заброшенные колодцы, тонут в реках, становятся жертвами похитителей и перекупщиков – а виноваты, разумеется, ши. Красивые девушки находят себе знатных покровителей и забывают о женихах из крестьян или горожан. Или попадают в руки тех же перекупщиков, оказываясь в веселых домах и на кораблях, идущих на Восток, где ценятся светлые волосы и белая кожа. А виноваты снова ши. Разбойники малюют себе узоры на лицах, чтобы быть страшнее, а узнать их стало труднее, и держат в страхе простых людей. По этим ши плачет королевское правосудие, каторга и веревка, Ласар. Самое простое объяснение всегда самое верное.

– Значит?

– Значит, поговорим с Мавис Десмонд, ученицей покойного Дойла. Может, она знает, за что могли убить ее учителя. Или убила его сама. Ты видел ее? В ней пополам страха и ярости.

Даже беглый взгляд на Мавис, тихую, серую и весьма мрачную девицу, действительно наводил на тревожные мысли. Эремон решил, что за этой точно стоит понаблюдать со стороны. Не отвлекаясь на слова. Поэтому решил использовать ретивого ученика как таран. Даже если Ласар не сломает ворота этой крепости, уже в том, как они затрещат, окажутся ответы на несколько очень важных вопросов.

Устроившись на скамье у ручья, магистр достал пирожок с капустой, припрятанный с завтрака на такой трудный случай, откусил поджаристый кусочек и начал издалека. Угощать ученика было, как всегда, бесполезно.

– Друг мой, ты отлично справился, беседуя с мертвым, теперь снова попробуем потренироваться на живых.

– Но, магистр-инквизитор… – Ласар аж подпрыгнул от такого вступления, но тут же приземлился обратно на скамью, так как Эремон бесцеремонно дернул его за плащ.

– Не перебивай. Когда мы вернемся, придется тебе выучить труд Марка Аврелия. Пусть в такие моменты, когда хочется бежать впереди мысли и старших, в голове всплывает мудрость стоиков. Как я уже сказал, нам предстоит беседа с девицей Десмонд. Я хочу, чтобы ее провел ты.

Брови Ласара изобразили какой-то замысловатый танец, но он уже давно знал, что, прежде чем ему дадут хоть крупицу воли, придется выслушать кучу советов.

– Ты найдешь девицу сам и попросишь ее прийти в «Лосося». Убедишь, а не призовешь силой. Я хочу узнать, что она скажет участливому товарищу, а не суровому представителю закона. Каждую минуту этого разговора помни одно – возможно, именно она спровадила своего учителя к вечному покою на леднике. Такие тихони часто таят внутри магию, которая им слабо подчиняется, но в момент страха, скорби или ярости вырывается наружу, и всплеск этот убивает. Иногда целые деревни.

– Тогда она попытается меня убить? – нахмурился и приосанился одновременно Ласар.

– Учись чувствовать того, с кем говоришь. Не стоит пугать подозреваемого до смерти. Особенно до своей.

Выслушав то, что ему полагалось сделать, ученик инквизитора оставил учителя наслаждаться пирожком в одиночестве и направился к женской коллегии, искренне надеясь, что входить туда и искать девицу Десмонд не придется. Ему повезло. Девушка явно шла с алхимии – в руках у нее был закопченный котелок, в волосах, криво заплетенных, застряла соломинка.

– Позволите отвлечь вас?

Мавис вздрогнула и крепче вцепилась в котелок, словно решила закрыться им. Внимание незнакомца ей явно не нравилось.

– Так отвлекли уже, чего ж.

Прозвучало не слишком приветливо. Ласар подумал, что зря считал в детстве, что труднее всего разговорить тетю Мэйбл. Тетушка, прозванная в его семье горгульей, была по сравнению с этой девицей общительной милашкой.

– Торопитесь?

– Куда мне торопиться? Сейчас каждый к учителю идет. А кто дело профессора продолжит, я пока не знаю.

– Тогда, может быть, вы расскажете, чем он занимался? А то все, что я до этого слышал, – слишком мудреные слова. Мы с магистром Эремоном хотели бы поговорить с вами в «Королевском лососе» за кружкой чего-нибудь теплого.

Мавис шумно вздохнула, звякнув котелком, продолжая смотреть не на Ласара, а куда-то над левым его плечом. Видимо, она оценивала неизбежность допроса и смирялась с его необходимостью.

– Можно, я положу это? С алхимическим добром шутки плохи.

– Когда я учился, эти котлы запрещали даже выносить из учебного зала. Я подожду. Мне важно найти убийцу, вам ведь тоже? – Ласар добавил своему голосу юношеской горячности и простодушия. Может быть, признав в нем недалекого, равного себе… и тут его будто оса ужалила. С чего вдруг он решил, что Мавис глуповатая? Из-за того, как она говорит? Глуп тот, кто считает, что медведь неуклюжий увалень, – он просто ни разу не убегал от медведя.

Девушка переступила с ноги на ногу, потрепывая свободной рукой передник из грубого льна. Очень ценная вещь для алхимика, который не хочет однажды выйти из аудитории в одежде с художественными дырками.

– Мне бы сначала знать, останусь ли я здесь. Меня профессор Дойл взял против слова ректора. Ну я так думаю.

– Чем же вы не понравились Горту Галлахеру?

– Нахрен его послала, – тихо ответила Мавис.

И тут Ласар чуть не прикусил язык от удивления.

– Вот вы сейчас с таким же лицом стоите, как он стоял, – в голосе Мавис впервые с начала разговора появилась живая нота. Она даже чуть улыбнулась – или показалось.

– И вы все равно остались здесь?

Мавис вздохнула, принимая полную невозможность избавиться от разговора, пока этот инквизитор не выспросит все. Возможно, при свидетелях она бы молчала. Но наедине отвечала, хоть и нехотя.

– Он нас с профессором из сна забирал. Испытание, помните? Там что-то случилось, и мы в пещере заблудились. Я же тогда не знала, что он не сон и не морок, а ректор. Когда он пришел, мне сказал, что у меня сил нет, я должна перестать ключ искать и возвращаться, – сама не знаю, что нашло. «Нахрен, – говорю, – пошел». И вдруг стены вокруг затряслись, камни стали падать, и ключ мне прямо в руки с потолка упал. А профессор Дойл почему-то в обмороке оказался, его потом долго в себя приводили. Я, когда проснулась, думала, что меня точно не возьмут. Вот… котелок надо положить. Подождите.

Мавис, не дожидаясь ответа, проскользнула в двери женской коллегии. Ласар остался между пышных соцветий гортензии. Девушка была странная. То боялась, то шла напролом там, где обычному человеку было бы боязно. Но пока он не знал, что разжигало в толстушке этот огонь. К ней легко было относиться свысока, издалека она казалась рыхлой и робкой, но стоило вслушаться в разговор внимательнее – чувствовалось что-то еще. Внутренний огонек, слабый, мерцающий и мечтающий стать пожаром.

Вернулась Мавис уже без соломинки в волосах и едва заметно прихорошившись и причесавшись. Видимо, даже разговор с инквизитором в понимании девушки был важным светским событием.

Ласар привык, что его должность сглаживает некоторые правила приличия. Можно было привести девицу в таверну, проговорить с ней весь вечер и не желать при этом на ней жениться.

Впрочем, дойти до таверны они не успели. Над крышей «Лосося» поднимался дым, а магистр Эремон шагал навстречу, доедая кусок пирога. Интересно, если случится конец света, он так же будет шагать в вечность, на ходу заканчивая ужин?

– Рад видеть вас, но небу было угодно изменить наши планы, – Эремон склонил голову, здороваясь с Мавис, и улыбался, будто сообщал добрую весть, – два юных оболтуса решили провести алхимический опыт с пивом и не рассчитали свои силы.

– Господин магистр, теперь «Королевский лосось» переименуют в «Паленый»?

– Из-за одного стола вряд ли. Но что же мы так невежливо заставляем нашу собеседницу ждать! Надо отправиться туда, где будет удобнее всего говорить о деле. Например… где профессор Дойл обучал тебя, девочка?

Мавис продолжала смотреть на дым, из черного становящийся белым. Судьба «Лосося», похоже, заботила ее больше собственной. Потом отозвалась ровным тихим голосом:

– Это не здесь, а там. За часовой башней. Где кладбище.

Она махнула в ту сторону, где было зелено от густых древесных крон и виднелся забор из острых чугунных пик.

– Чудесно! Идемте! – отозвался Эремон. В его голосе бурлила энергия. На памяти Ласара ни один человек еще не отправлялся на кладбище в таком приподнятом настроении.

Магистр пропустил их вперед и шел на расстоянии, как тетушка, что сопровождает невесту в прогулке с женихом по саду. Мавис опустила взгляд так низко, будто хотела найти что-то потерянное в траве. Не только ее волосы были стянуты в тугой узел на затылке. Сама душа ее казалась туго стянутой каким-то запретом. Но от себя не спрячешься даже в самом себе.

Впереди, за решеткой и подстриженными кустами жимолости, которые сами могли служить забором, виднелось здание, похожее на конюшню, к которой пристроили верх от замковой башни.

– Что это? – удивился Ласар скорее себе под нос, но Мавис услышала и ответила:

– Фамильный склеп Дойлов. В нем то, над чем работал профессор. Он говорил, что ради магической науки его предки отдали бы не только покой, но и свои кости.

– То, что вы делали, было опасно? – Ласар остановился, осматривая монументальное сооружение снаружи.

Мавис мрачно и неопределенно пожала плечами.

Серые камни, узкие окна с витражами. Деревянные ворота такой величины, что в склеп можно было бы вкатить стенобитное орудие. В основании несущейся ввысь иглы со множеством выбитых на камнях защитных символов стоял грубый прямоугольник с окнами-бойницами.

– Построено так, будто Дойлы собирались после смерти держать здесь оборону.

– Усыпальницу строил Гвион Дойл. Он всю жизнь строил крепости. Учитель жалел, что нельзя поговорить с этим предком… но что тот унес в могилу, я забыла.

Мавис ответила и снова застыла. У нее было удивительное умение настороженно замирать всякий раз, когда становилось непонятно, что дальше будет. Замирать и ждать, чем ответит ей мир на новый шаг.

– Надеюсь, он не обидится за наше вторжение. Мы ведь хотим наказать убийцу его потомка.

– Да кто его знает, – глухо отозвалась Мавис и достала из кармана передника ключ.

Ласар оглянулся и заметил, что его учитель внимательно осматривает дорожку к усыпальнице и надгробные камни в отдалении. Что ж, магистр Эремон не из тех, кто заблудится на кладбище.

Внутри усыпальницы было на удивление сухо и тепло. Мавис зажгла светильник у ворот и привычным движением поднесла огонь к правой стене, потом к левой. По цепочке зажглись еще двадцать светильников, десять с одной стороны, десять с другой. Слева от входа возвышались каменные надгробия. На каждом красовался барельеф, изображавший покойного. По бокам птицы, львы, башни замков, раскрытые книги, рыцари со штандартами. Видимо, летопись деяний очередного представителя рода Дойл.

Эремон нагнал Мавис и ученика, сразу же решив ближе познакомиться с предками убитого. Ласар же пошел вслед за Мавис к правой стене. Там гробница была всего одна, с прямоугольной крышкой и без барельефа. А по бокам каменного гроба шла роспись защитными знаками, какие он помнил по ложу сна в комнате испытаний. Напротив гробницы стояли деревянные стол, два стула и этажерка с книгами. Ласар пробежался взглядом – это были трактаты о времени и памяти. Судя по стремянке рядом с гробницей, в нее регулярно забирались.

Мавис какое-то время молча стояла у стола, на который поставила светильник, потом сказала:

– Смотрите. Тут все и было.

– И что ваш учитель делал в этом… – Ласар едва не сказал «гробу», – сооружении?

– Изучал память души. Хотел вспомнить то, что забыл. С детства.

– И вспомнил?

– Да. Обещал, что я сегодня сама увижу. Но теперь, где бы он ни был, я туда не тороплюсь.

Ласар пригляделся к крышке сооружения. Гробница, вытесанная из камня, изнутри имела деревянный «футляр», на досках были выжжены те же защитные знаки, что и снаружи. Крышка оказалась не сплошной, а с несколькими узкими отверстиями, чтобы человек, находившийся внутри, мог дышать. На крышке было изображено дерево с огромной кроной и корнями, которые поднимались вверх, по бокам сливаясь с ветвями. Некоторые его корни оказались отверстиями в камне.

– Жаль, что ваш учитель не изобрел способ допросить его после смерти.

– Этого никто не может, кроме шарлатанов с ярмарки. – Мавис шумно выдохнула, плохо скрывая обиду. – Записи его почитайте. Он там все говорил.

Она достала с полки пачку листов. На верхнем аккуратно, но слишком кругло для ученого человека, которые обычно любили похвастаться каллиграфией, значилось «Ковчег памяти».

Один вывод Ласар уже мог предъявить учителю. Финнавар Дойл что-то вспомнил. И кого-то это напугало. Страх убивает так же часто, как и ненависть.