Текст книги "Невеста из Холмов"

Глава 8
Испытание для двоих

Уже несколько дней Эшлин просто жила. О расследовании она ничего не знала – кажется, инквизиторы говорили с Мавис, но та привычно молчала. Брендона Эшлин почти не видела. Цветочных часов в Дин Эйрин не было, и время отмерялось лишь гулким боем колокола самой высокой из башен. Колокол напоминал, когда вставать утром, когда спешить в аудитории на занятия, лекции, диспуты – много новых слов для Эшлин, – когда обедать, когда свободное время. Дни катились друг за другом, похожие, округлые, как камешки с горы. Эшлин привыкала к человеческому миру.

Она жила в комнате одна. Эпона с Энией, Кхира с Мавис. Одиноко ей не было. Их крыло немногочисленной в целом женской коллегии жило дружно, и даже злоязычие Энии и странности Мавис не мешали этому – тем более что Эния обычно вскоре извинялась и пару дней вела себя ласково, как кошка профессора Аль-Хорезми, а Мавис молчаливо готовила на всех и заботилась обо всех.

Профессор Риан Доэрти вел занятия по алхимии, был въедлив и весел, отпускал колкие шутки и рассаживал студентов на охапках соломы вокруг себя, а не на лавках, утверждая, что возвышенное седалище – родитель неразумной гордости. Высокомерный Фарлей Горманстон и красавица Эния морщились ужасно, зато Эпона Горманстон и граф Баллиоль садились в соломенное гнездо с улыбкой – Эдвард Полведра еще и нагребал себе удобную охапку так деловито, словно и впрямь гнездился.

Эшлин училась понимать людей.

Профессор Асаф Ильгиз Аль-Хорезми вел занятия по медицине. Для свежепоступивших они не были обязательными, студенты должны были сначала пройти так называемый тривиум – алхимия, символистика и магическое сплетение слов – и только после перейти к квадривиуму – медицина, астрология, магия музыки и ритуалистика. Но профессор Аль-Хорезми никого не выгонял и позволял слушать. Высокий, очень красивый человек в белых одеждах, он мог бы заклинать змей своим голосом и взглядом. На его занятиях царила тишина – никто не шептался, не ерзал, не чинил перо. Позволяла себе некое бесчинство лишь пушистая белая кошка Сахаб. Она шествовала вдоль рядов, касаясь хвостом понравившихся ей студентов, и запрыгивала на стол. Порой на занятия приходила закутанная в шелковую темно-синюю накидку до самых глаз Феруза, жена профессора, – тогда кошка спала у нее на коленях.

Занятия профессор вел не только в аудитории, он порой собирал студентов и шел с ними к больному – в городе была лечебница, построенная под его руководством. Там он разрешал помогать себе в работе у постели больного и был особенно строг и взыскателен, хотя изысканно вежлив, с теми из студентов, кто казался ему талантливее. Кхира вздыхала – она талантлива не была, а оказаться в лучах внимания красавца профессора хотела.

Эшлин пару раз удостоилась строгой похвалы Аль-Хорезми: «Ты хорошо чувствуешь травы, дитя мое, несмотря на поспешность и неуважительность в обращении с ними. Создавать настой – это не курицу ощипывать к ужину, это творение и таинство». Так могла бы сказать Ройсин.

Астролога, профессора Тао, они втроем с Аоданом и Эдвардом Полведра на всякий случай избегали. Но однажды на рассвете Кхира шепнула рано проснувшейся Эшлин: «Пойдем, что покажу», – и потянула за собой в сторону мужской коллегии.

На открытой, плоской, как ладонь, утоптанной площадке в рассветных лучах сухонький профессор Тао в запашной рубашке и широких штанах танцевал, как журавль по весне. Он стучал себя по голове длинными тонкими пальцами, прижимал к груди согнутое колено, широко разводил руки и стрелял из невидимого лука в одну сторону, потом в другую. Потом встал на руки.

Ахнула восхищенно то ли Кхира, то ли Эшлин, то ли обе сразу.

– Юные особы, – сказал профессор Тао все так же вниз головой. Седые волосы, аккуратно сколотые в узел длинной шпилькой, даже не пытались взлохматиться. – Юные особы, вы наблюдаете за мной время горения маленькой свечи. Подойдите сюда и присоединитесь, раз испытываете столь похвальный интерес. Обе, прошу вас.

После часа журавлиных танцев профессор отпустил их, коротко похвалив – возможно, это была похвала:

– Дева Кхира двигается как мальчик-драчун и может совершенствоваться в этом направлении. Дева Эшлин – как ручей в камнях и может совершенствоваться в этом направлении. Жду вас здесь завтра в это же время.

– Ничего себе, – чуть ли не присвистнула Кхира, – а мне говорили, неуклюжая. Я один раз горшок жаркого на угли своротила, вот матушка-то кричала. Извините, профессор Тао.

– Неуклюжесть – суеверие и непонимание сути движения, – пояснил профессор. – Встаньте ко мне спиной, юная особа, и не позволяйте страху войти в ваш средний даньтянь – тот, что ровно в середине тела. О даньтянях я расскажу вам в свой черед.

Он обхватил Кхиру со спины, резко притянув к себе, что-то хрустнуло, Кхира вскрикнула – не как от боли, как от неожиданности.

– В сущности, вот и все. Некая небольшая неправильность в вашем теле исправлена. Вас могло из-за нее кренить влево. Смените всю обувь, ваша стоптана неправильно. Ходите пока босиком. До завтра.

– Профессор, извините меня за тот раз, – все же попросила Эшлин, иначе было бы неправильно. – Шутка вышла глупая и невежливая.

Профессор прислушался к чему-то и ответил:

– Мудрый сказал: «Те, кто не может простить других, ломают мост, по которому должны пройти они сами». Извинения приняты, дева Эшлин.

Эшлин случалось танцевать весь праздник напролет, долго ехать верхом, плавать в быстрой реке и примерять руку к бронзовому мечу. Но после занятия с профессором Тао у нее болело все тело вообще.

Конечно же, они с Кхирой пошли еще.

А однажды ей приснился дурной сон – в нем дрожали и осыпались камни, прямо на нее, а за ползущей стеной из камней стоял круг из пяти фигур, в этом круге убивали Брендона, Эшлин знала это, но не могла прорваться сквозь камни. Ее разбудила Эпона:

– Ты кричишь во сне. Эшлин, приходили от магистра Бирна. Сегодня твое испытание.

* * *

Эшлин в третий раз собирала волосы, но прическа рассыпалась. Тяжелые рыжие пряди выскальзывали из плена можжевеловых шпилек. Глупо проходить испытание после того, как уже принесла клятву и начала учиться, но есть правила, которые даже Брендону не обойти.

На него по-прежнему было больно смотреть. Смерть человека, которого они нашли, вытянула из него слишком много душевных сил. Эшлин узнавала этот холодный блеск в глазах, резкие движения и готовность вспыхнуть от любого слова. Такими порой возвращались с дальних скал после сражения с фоморами воины Дин Ши.

Дав себе слово обязательно раздобыть ленту, чтобы не тратить на прическу полутра – да у той же Энии попросить, у нее множество лент и красивых заколок, – Эшлин выбежала из коллегии, когда солнце уже заглянуло ей в окно, а соседки ушли на занятия.

В зале испытаний собрались четверо преподавателей. Двое просто слонялись туда-сюда, беседовали о ценах на бумагу, о погодных приметах – после жаркого лета ожидалась холодная зима – и явно скучали. Испытание неграмотной, пусть бойкой, деревенской девочки – нудная обязанность, но куда денешься. С Брендоном сейчас говорил его друг-алхимик. Он хмурился и сжимал сосновую палочку, которой помешивал настой, слишком сильно. Обычно этот человек улыбался, оставляя у глаз и рта лучи морщинок, Эшлин запомнила.

– Друг мой, ваше состояние духа опасно для ведения по сну. Вы должны понимать это…

– Девушку поведу я, Риан. Это не подлежит обсуждению. – Брендон следил за тем, как Доэрти готовит у стола напиток внутреннего видения. – Не надо столько лунного корня, иначе мы уснем вечным сном.

– Я готовлю это зелье двадцать лет и еще никого не спровадил к предкам, – обиделся профессор Доэрти. – Ты лучше представь, какие чудовища могут всплыть из твоего сознания, особенно после того, что ректор…

– Риан, при всем уважении к великому магистру Галлахеру, его речь о ши – это какой-то политический ход, а не правда. Мы с вами точно знаем, что никаких ши не существует! – слова Брендона звонким эхом отразились от потолка. Он поднял взгляд и, наконец увидев Эшлин, на мгновение замер.

– Вот и ученица пришла, – вмешался Риан, – давай-ка я ее проведу, и ты не будешь переживать, что придется пить мое зелье на похмельную голову. Тебя ведь это беспокоит, друг мой?

Лицо Брендона пошло красными пятнами. Он бы предпочел, чтобы на его способ скорбеть по другу в приличном обществе не намекали.

Эшлин подошла к столу со склянками. Ей было интересно, схватится ли профессор алхимии за топор, если во сне узнает, кто она, и больно ли во сне умирать, если что.

– Риан, я прошу избежать пустого спора. Нас ждут.

Доэрти не привык сдаваться, обладая чисто преподавательским умением объяснять одно и то же восемью разными способами. Брендон слушал увещевания старика о том, что ему «лучше сейчас побыть в покое», упрямо сжимал челюсти, казалось, сдерживая рычание, и позволил себе только пару раз повторить краткое «я сам», поглядывая время от времени на ученицу. Эшлин читала в его взгляде сумрачную уверенность.

Наконец их оставили вдвоем.

Второй ментор был желателен, но не обязателен, поэтому все присутствующие мышами разбежались по своим углам от непривычно сурового магистра Бирна, оставив его наедине «с этой девицей». В конце концов, они могли всласть посплетничать о причине опеки молодого магистра над деревенской красоткой.

Эшлин вслед за Брендоном выпила зелье, похожее по вкусу на отвар шиповника, в который переложили меда. Еще немного, и челюсти точно прилипли бы одна к другой. Почему, когда волнуешься, в голову лезут глупости?

– Ложись сюда, – тихо сказал Брендон, плохо скрывая сильное волнение.

Эшлин окинула взглядом ложе и осторожно легла. Гладкое, хорошо выделанное дерево будто звенело, настолько было заряжено магией, но неопасной, защитной. От этого немного кружилась голова.

– А ремни эти обязательно привязывать? Когда я не могу двигаться, мне страшно.

Брендон задумался на несколько мгновений. Облик магической силы и способность ею управлять никогда не зависели ни от того, юноша или девушка проходят испытание, ни от их физической силы или даже характера. От внутренней сути, которую не знает никто. Магическая сила течет в жилах способных к этому людей весьма прихотливым образом, рождая самых разных чудовищ.

Но он помнил то волшебство, которое собственноручно разрубил в щепки. А ремни – разве ремни удержат четырехсотлетний дуб, взметнувшийся сквозь толщу каменных стен, если вдруг Эшлин решит вернуть жизнь ложу для испытаний?

– Если боишься, что я убегу, просто возьми меня за руку, – улыбнулась ши. Она тоже не была спокойна. – Это же сон, который никто не увидит, кроме нас? Надеюсь, что в нем не будет драконов…

Брендон как будто еще больше насупился и посерьезнел. Судя по его взгляду на нее, он всячески разделял эту надежду.

Он подошел ближе, помогая девушке лечь. Его рука не удержалась и осторожно поправила пряди, выбившиеся из наспех заплетенной толстой косы.

Эшлин повернулась. Так вышло, что она потерлась щекой о его ладонь.

– Идти через Врата было страшнее, жаль, что нельзя петь, – шепнула она и закрыла глаза.

Брендон сел рядом и, как будто выдохнув перед тем, как нырнуть в омут, взял ее за руку в нарочито будничном, привычном движении, начиная в своей голове годами изученный путь. Даже голос его казался равнодушным, скучающим, когда он произносил знакомые слова.

 
Путь – сквозь огонь,
Путь – под водой,
Путь – над землей,
Путь – на ветру.
Путь – во сне.
Сон – в пути.
Ключ – во сне.
Путь – к ключу.
 

Эшлин почувствовала, как проваливается куда-то, даже дух захватило, как на зимней горке. Чувство падения исчезло так же быстро, как появилось, – она открыла глаза в наведенном сне и увидела дверь. Большая, деревянная, с затейливым растительным узором дверь источала смолистый дух, теплый и успокаивающий. Судя по цвету и толщине, она была из лиственницы.

Эшлин оглянулась, но в темном пространстве, освещенном факелами, никого не было. Она открыла дверь и вошла.

Комната чем-то напомнила ей дом. Только в ней почему-то оказалось очень много лишних вещей, валяющихся как попало. Как в комнате мертвого Дойла. Эшлин вспомнила это, но страха все еще не было.

Голос Брендона незаметно вел Эшлин вперед, создавая ажурный скелет окружающего ее мира, обрастающий плотью ее собственных мыслей и воспоминаний. Его голос настолько стал частью ее самой, что девушка уже не понимала, откуда знает, что ей нужно найти ключ. Просто войти и зачем-то найти совершенно неизвестный и ненужный ей ключ, который вдруг стал настолько важен, как бывает важной победа в битве на палках для мальчишки семи лет от роду.

Эшлин попробовала сосредоточиться. Когда что-то ищешь, важно вспомнить, где ты это потерял, где видел в последний раз, если только это не унес у тебя кто-то другой… так, нет, переживать о Кристалле совсем не время. Она двинулась вдоль стены, приподнимая вазы, заглядывая за шкаф, перебирая мелочи на столе, оглядывая стены, – вдруг кто-то повесил на крючок связку этих ключей и забыл. Это было похоже не на серьезное испытание, а на детскую игру.

Но пока ключа нигде не было – ни в валявшейся на полу шкатулке, ни в вазе с оранжевым букетом физалиса. Интересно, кто в этой комнате победил в долгой битве? И главное, с кем. Судя по разгрому, эта битва проходила прямо тут.

Брендон с изумлением оглядывал комнату, которая не была похожа ни на одно из видений, с которыми он сталкивался раньше. Прихотливо извивающиеся выпуклые линии, украшавшие стены, незаметно перетекали в рисунок дубовой коры на стволах деревьев. Солнечные лучи, проникавшие сквозь узкие просветы между ними, превращали комнату в клетку с сотканным из изящных ветвей потолком. Яркий и пыльный солнечный свет еще больше подчеркивал ощущение хаоса, покрытого патиной заброшенности. Следы разрушений настолько вросли в пол и покрылись пылью, что казались нарочитыми.

Эшлин растерянно крутилась по комнате, потом удивленно замерла. Дверь, в которую она вошла, была теперь заперта, на ней не было ни ручки, ни выемки, только толстенное, гладкое дерево, вроде вымоченной в морской воде лиственницы – прочнее стали. Из него делали корабли ши, способные выдержать удар о скалы. Хотя нет… ровно в середине двери все же была выемка, форму которой Эшлин узнала, – только это была не скважина, а место для Кристалла. Которого здесь не было и быть не могло.

Эшлин нахмурилась сосредоточенно и застыла, обдумывая, что делать дальше. И вдруг запела. Ее песня сначала звучала тихо, едва слышно, а потом будто рванулась со всех сторон, впитывая в себя другие звуки: шелест листьев, скрип половиц, свист ветра, грохот камней и плеск морских волн о камни. По выемке, где не было Кристалла, проскочила зеленая вспышка.

По стене рядом с дверью из ниоткуда поползли ежевичные ветви, сплетаясь все гуще и гуще в живую колючую арку. Кусок стены, оплетенный колючими ветвями, бледнел, пока под аркой, усыпанной белыми ежевичными цветами, не открылся неожиданный выход. В неясном свете факела, закрепленного у стены, виднелись серый камень и дорога, уходящая вдаль, куда-то… в скалу? Эшлин замолчала и, глубоко вдохнув, шагнула вперед.

После запаха нагретого солнцем дерева в нос ударил сырой и острый дух плесени, кварца и ледяной воды подземных источников. Подошвы ее кожаных башмачков хорошо чувствовали грубо вырубленные плиты под ногами. Чадящее, но такое уютное пламя факела удалялось, оставшись за спиной, а сумрачный каменный коридор вел и вел по спирали влево и как будто вниз. Эшлин слышала шуршание своих шагов, но больше ни звука – подземелье было таким глухим, что даже эхо не хотело жить здесь.

Чтоб тебе сгинуть в глубине камня – было частым проклятием. Ройсин строго запрещала детям даже произносить его, слишком оно считалось жестоким. Сейчас оно всплыло в памяти. Только вот Эшлин по доброй воле шла по каменному полу в темную молчаливую глушь, а за ней тянулась по стене длинная ее тень. Ши в камне становятся бессильными, они не слышат мир сквозь кости земли. Поэтому тех, кто попадал в фоморский плен, держали в таких вот каменных мешках, как этот.

Эшлин уже стали чудиться звуки чужих шагов, шепот, стук. Она несколько раз останавливалась, но звуки не исчезали. Может быть, просто шумело в голове? «Что там говорил Брендон? Это просто сон. Что во сне может случиться? Даже если меня растопчет фоморский отряд, я проснусь в зале испытаний».

Эта мысль немного примирила девушку с наползающим страхом, и она зашагала вперед быстрее. Темнота здесь не была полной. Кое-где попадались небольшие светящиеся пластины, похожие на внутреннюю сторону ракушки.

Она не знала сейчас, что чувствовал и думал Брендон. Просто доверяла ему.

Брендон же в тот момент, когда Эшлин запела, вдруг почувствовал, как сон выскальзывает из его рук, извивается, будто сознание подхватывает мощным потоком, с которым невозможно справиться. Только что ты управлял кораблем, и вот уже болтаешься на волнах, норовя захлебнуться. Дети через это чувство учатся плавать, но их поддерживают под водой руки старшего. Брендон же сам должен был быть старшим сейчас. И не мог.

Он почувствовал, что в глазах темнеет, руки теряют ловкость, а ноги – опору. Легкая дурнота сменилась растущим онемением в теле, которое постепенно начинало воспринимать уже совершенно иной мир сна. Брендону было знакомо это чувство – его он помнил со своего собственного испытания много лет назад, ведь именно первая встреча со своей силой, со своей магией намертво впечатывается в память. Он не любил ее вспоминать, но не мог забыть.

Теперь он, как и тогда, осознал себя не на ложе испытания, а в большом каменном зале. Только если в прошлый раз он его явственно видел, то в этот раз мог только догадываться – по особому звучанию пространства, сырому холоду, ощущению выщербленных камней, больно впивающихся в колени. Он не видел ничего, но пока и не думал паниковать, полагаясь на свой опыт в мире сновидений, а через полминуты примерно понял, что лицо его закрыто грубой тканью, а руки – что было еще менее ожидаемо и еще менее приятно – связаны за спиной.

Справа со спины приблизились шаги – странно, мужские, а легкие, словно девичьи, – шеи коснулись колебания воздуха от чужого тяжелого и пышного одеяния, и чья-то рука сдернула с его головы холщовый мешок. Взгляд Брендона с размаху натолкнулся на белое как мел лицо погибшего – а во сне живого – Финнавара Дойла с полными застывшего ужаса глазами. Он так же стоял на коленях на другой стороне круга из каменных блоков, выложенного на полу темного зала. А рядом взгляд поневоле цеплял какие-то мешки, валявшиеся в беспорядке на полу.

И только когда Брендон с усилием отвел глаза от лица друга, живого и мертвого, и всмотрелся, то увидел рядом с одним из мешков руку, краешек сандалии. И понял. Эти бесформенные мешки были человеческими телами, мертвыми людьми в простых серых рясах, похожих на монашеские.

За спиной звенел голос, кто-то произносил нараспев слова, так сильно их растягивая, что смысл улавливался с трудом. Голос казался знакомым и незнакомым одновременно. Что-то про огонь, путь из ольхи, тропу среди камней и сердце миров. Финнавар смотрел перед собой, как завороженный, а потом что-то вспыхнуло, и он с резким коротким криком упал на камни. Из груди его вырвалась маленькая белая сфера и поплыла по воздуху к стене, где в нише светился сам по себе серебряный ключ размером в пол-ладони. Ключ будто впитал эту сферу и засиял еще ярче.

Голос за спиной Брендона продолжил в той же напевной манере, чуть более довольный, чем раньше. Только теперь каждое слово отзывалось внутри дрожью и болью, будто это были не слова, а иглы, что медленно входят в тело. Не пошевелиться. Не повернуть голову.

И вдруг ключ в стене начал раскачиваться, как маятник.

Голос за спиной замолчал, перекрытый другим голосом, уже точно знакомым – Эшлин нельзя было не узнать. Торопливые, быстрые шаги. Брендон хотел крикнуть, предупредить девушку, что сюда нельзя, опасно, – но не получилось даже шептать.

Девушка пела. Звонко, открыто, легко. Песня звенела со всех сторон, будто бы каждый камень пел вместе с ней. Пещера наполнилась сине-фиолетовым, как ежевичное вино, сиянием. Оно нарастало и будто подчинялось девичьему голосу. По скале за ключом пролегла трещина, из глубины которой вырывался все тот же мерцающий сине-фиолетовый свет.

Мужской голос, гулкий, хрипловатый, попытался подхватить – или перехватить песню. Это звучало завораживающе. Это вызывало страх. Тело Брендона напрягалось, напоминало струну, чья дрожь тоже вплеталась в музыку. Если бы у земли был голос, он бы звучал так же, как музыка этих двоих, сражавшаяся сейчас друг с другом. Земля – это ведь тоже вечное сражение. Вода пробивает себе русло в скале, подземный огонь рвется из сердца горы, ветер валит деревья.

Ключ превратился в зеленый росток, который тянулся выше и выше, превращаясь в ольховое дерево. Дерево прорастало в скалу, так что половина его выходила из камня, а вторая была скрыта за стеной, уходя в яркую клубящуюся, уже как небо, а не как ежевика, синеву. На стволе дерева осталась круглая дверь с медным кольцом вместо ручки.

Мужской голос становился все глуше, зато девичья песня звенела вокруг, отдаваясь почти болью в ушах.

Веревка с рук упала. Брендон, пошатываясь, поднялся с колен и увидел, как дверь в дерево открывается. За ней тянулась тропа в подернутую туманом даль неизвестного леса. По ту сторону дерева темнели мрачные сумерки другого мира.

Он почувствовал, как его плеча коснулась легкая девичья ладонь. Эшлин смотрела на него молча, и все равно ее песня продолжала звучать вокруг, а темная фигура за спиной, которую так и не удалось рассмотреть, и мертвые на полу один за другим таяли в ярком синем свечении. Брендону не хотелось, чтобы непонятное сияние коснулось его сапог, сердце кольнул страх так же исчезнуть. Но девушка молча кивнула головой на дверь, предлагая войти, и он решился.

Чтобы войти в дверь, ему пришлось склониться едва не вдвое. Деревянная гать уходила вперед. Воздух повлажнел, по бокам тропы то выступали из тумана, то снова скрывались за ним очертания деревьев и скал. Будто мир дышал.

А потом память словно уколола в сердце.

Перед ними открылся овраг. Овраг глубокий и поросший высокими густыми соснами. По ту сторону оврага поднимались скалы, а под скалой виднелся домик с соломенной крышей и деревянным крыльцом. Пахло соснами и озерным ветром – где-то близко была вода.

Вода… озеро и река с водой ледяной и чистой. А еще дальше – павильон, увитый цветами летом, рябиной и сухоцветами зимой, и множество мраморных ступеней к воде.

Домик называли «гнездом». На краю оврага с соснами так хорошо было сидеть, чувствуя себя птицей.

Откуда он это знал? Почему он это знал?

Все вокруг напоминало сад Университета, но в нем будто не чувствовалась рука садовника, не было стриженых кустарников, скошенной травы или пышных клумб. Но в том, как изящно сочетались вокруг растения, чувствовалась рука мастера, который не изменял природу, а доводил ее до совершенства. Гать через междумирье здесь превратилась в песчаную дорожку среди сосен, камней, вереска и цветочных полянок всех оттенков синего – от нежно-голубого до густо-лилового, оттененного брызгами белых, пахнущих медом кисточек.

Все еще ошарашенный тем, что увидел и почувствовал, Брендон шел по тропе к домику вслед за Эшлин. Ее рыжие пряди, выбившиеся из косы уже давно, плясали по спине в такт шагам, песня истаяла до еле слышного напева, сбивчивого, как мелкие ручейки на обочине после грозы. Песня словно жила сама шлейфом, как хорошие духи. Брендону просто необходимо было увидеть глаза Эшлин, убедиться, что это действительно она, но он не посмел ее остановить. Эшлин остановилась сама, развернувшись так стремительно, что оказалась в его растерянных объятиях.

– Я сильнее. Я сильнее его, ты видел?! Видел?! Я…

Брендон видел только ее сверкающие торжеством глаза и высоко задранный нос. А еще он чувствовал живое мягкое тепло ее плеч и спины под тканью платья, ее руки, уверенно лежащие на его груди, ее веселое упоение победой… над кем? И не хотел, совсем не хотел магистр Бирн думать ни о чем, кроме скачущей в сердце бешеной саламандры, рождающей тягучий жар внутри.

Так и не решив для себя, радоваться или горевать от того, что это просто видение, сон во время испытания, Брендон притянул девушку к себе и поцеловал, оборвав фразу на полуслове.

Эшлин чувствовала, как бьется сердце, как ощущение силы наполняет ее радостью. Хотелось забраться на самый высокий холм и кричать, чтобы об этом услышали все. «Я и без Кристалла могу победить! Моя песня сильна даже в камне! И фоморам не совладать с такой мощью!» Она обрушила свой восторг на единственного доступного зрителя, но не успела договорить, как оказалась в объятиях Брендона, а губы ее соприкоснулись с его губами. «Почему магистр Бирн пахнет смолистым летним днем среди сосен? Он ведь вечно с книгами, должен пахнуть ими…» – пронеслось у нее в голове. А потом она вдруг отшатнулась, испуганно нахмурившись.

– Это… тоже испытание?

Брендон резко отстранился, разжав руки. С таким смятением и растрепанными светлыми волосами он казался гораздо младше, чем в университете. Больше похож на Брадана.

– Нет, это не испытание, – магистр, обогнув ее, пошел вперед, неловко спотыкаясь на травяных кочках, понятия не имея, что ждет там дальше, в этом домике. Лишь бы убежать от нее и от себя. И от своего поступка. И от своих чувств.

Эшлин на мгновение застыла, потом догнала его и пошла рядом по траве и сосновым иглам.

– Тогда… зачем? Ты же не знаешь меня. Ты сам говорил.

– Хотел поблагодарить за то, что спасла меня, – Брендон ляпнул очевидную глупость, лишь бы хоть как-то вывернуться. Мысленно он уже призвал на себя все кары небесные. Учитель с ученицей – немыслимо, но еще хуже – что она явно вспомнила своего друида. Опять начнет его видеть.

А он не тот. Он просто похож.

Эшлин закусила губу и почувствовала, как вспыхнули уши. Это чувство… это прикосновение было куда ярче, чем благодарность. От него веяло тем самым желанием оказаться как можно ближе, что толкнуло ее отдать Брадану Кристалл. Только в этот раз прикосновение было жарче, будто искра того костра под звездами разгорелась за четыреста лет. Шумел ветер, поскрипывали сосны. Пахло речной водой и медом. Среди людей было совсем по-другому, а здесь каждое чувство громче, оно отражалось, будто эхо. Люди торопятся там, где ши наслаждаются каждым мгновением.

– Значит, у людей принято так благодарить? Я запомню, – Эшлин скрывала за обычной полушуткой горькое, как полынный отвар, чувство. Это сон. Видение. Неправда. Этот человек – просто человек. Просто. Нужный только для того, чтобы помочь найти Кристалл. Ей было совсем не страшно. Не одиноко. И сейчас совсем не хотелось, чтобы он не бежал впереди, а взял ее за руку. Или…

– Так принято благодарить за спасение жизни… – Брендон был уверен, что вряд ли кому-то в мире людей доведется спасти жизнь этой неугомонной ши, так что ее поцелуй никто не украдет нечаянно.

– Я запомню. Ты идешь так, будто знаешь, куда идти.

– Я просто иду вперед по тропе. Но ведь от тебя зависит, что я увижу дальше

– Почему от меня? Мы же идем вместе. Или ты решил оставить меня здесь с ключом, к которому нет двери?

– Это твое испытание, и ты создаешь этот мир, – ответил магистр, продолжая шагать вперед.

Эшлин поняла, что внутри у нее просыпается упрямая обида, которая, кажется, и ветер заставляет качать сосны сильнее.

– А как быть, когда тебя спасает юноша? Вы придумали благодарность на такой случай?

Брендон остановился и обернулся, явно решительнее, чем был минуту назад. Глаза Эшлин блестели, а ветер трепал у щеки рыжую прядь, щекоча ею губы.

– Дева Эшлин, прости меня за недостойное наставника поведение. Твоя красота может сразить сердце любого мужчины, будь он рыцарь или маг… – Брендон говорил и сам с изумлением слушал свои слова, которые он в юности вычитал в каком-то глупом рыцарском романе. И как в кошмарном сне, эти напыщенные фразы цеплялись за язык, мешая сказать что‑то намного более искреннее.

Эшлин кольнул в сердце страх. Если она творит этот мир, значит, и Брендон здесь не настоящий? И… тогда говорит то, что она хотела бы слышать? Почему, когда он смотрит, становится тепло? Мысли путались, как корни у старой ели. Разве может быть одновременно очень радостно и очень грустно? Иногда из всего, что приходит в голову, как нарочно, говорится самое глупое.

– Разве наставникам запрещено видеть красоту?

– Наставники видят все зорче других, но не должны преступать черту закона и приличий. – Торжественные речи Брендону явно удавались, надежно пряча его смущение.

Она сделала шаг ему навстречу и протянула руку, касаясь груди кончиками пальцев.

– Если этот мир творю я, то зачем тебе сейчас человеческий закон?

«Скажи мне… ты тоже сон? Поэтому делаешь то, что я хочу?»

Его руки сами потянулись обнять ее, чтобы заполнить возникшую болезненную пустоту. Будто он потерял что-то невероятно важное и едва успевает найти. Ладони запутались в медных прядях, сердце билось где-то в горле. Осторожно притянув ее к себе, Брендон усилием воли заставил себя наклониться к ее щеке, а не к губам, и совсем тихо сказал:

– Мир этот творишь ты, Эшлин, но я в нем твой гость и провожатый. Я твой якорь, чтобы вернуться.

– Если ты якорь, я корабль, а мир – море. Это похоже. Значит, ты делаешь то, что хочешь сам? – Она крепко зажмурилась, чувствуя, как вокруг становится теплее, слыша сквозь одежду, как гулко бьется его сердце совсем рядом, будто в ее груди теперь отчаянно колотилось два. Ее – быстрее. Его – медленнее.

Брендон скользнул щекой по ее виску, на секунду задержался взглядом на ее отчаянно-решительном лице с закрытыми глазами и вновь поцеловал, нежно и уверенно прижимая к себе и теперь уже не давая себе возможности ни о чем думать. Она ответила, как могла, как представляла себе поцелуй, когда мечтала о том, что Хранитель Кристалла вернется. И вместе с тем тень, которая стискивала ее сердце, отступила. Он был совсем другой – и все равно знакомый, почему-то очень близкий, и не было ощущения, что что-то неправильно. Мысли разлетелись, оставляя лишь эту искру внутри.

Сквозь водоворот охвативших магистра чувств проступило онемение в ногах и спине. Что бы ни происходило в его душе, он оставался опытным проводником в мир тайных сил и хорошо знал, когда вплотную приближался к пределу возможностей, своих и ученика. Усилие воли, чтобы отстраниться. Правильные, но такие нежеланные сейчас слова.

– Эшлин, мы должны вернуться. Сейчас.