Текст книги "Невеста из Холмов"

Магистр Эремон дернул носом, будто принюхивался, достал из кармана плоский каштан и принялся гонять его туда-сюда между пальцами. Он знал, что привычка вертеть что-то в руках во время умственного напряжения дурная, но тот, кто не проявляет снисходительности к своим маленьким слабостям, однажды сорвется и ослабеет до крупных проступков.

– Когда мы осматривали тело, то никаких бумаг не нашли, магистр Бирн. Как же так вышло? – голос его был таким же участливым и успокаивающим, как журчание ручья, но каштан кувыркался между пальцами все быстрее.

– Покаюсь, я не сразу вспомнил, что обрывок остался у меня в руке, а потом в сумке. Финн стал моим соседом по коллегии и другом с самого поступления. Увидеть то, что мы застали, было для меня слишком… – Брендон так и не подобрал слово. – Вот.

Он достал из поясной сумки и положил на стол обрывок в половину листа с бурыми пятнами по краю.

Магистр Эремон внимательно вглядывался в ряды косых и прямых черточек. Его ученик тоже приподнялся над зельеварскими склянками, чтобы лучше увидеть.

– Он отмечал дни до какого-то события? – удивленно спросил старший инквизитор.

– Нет, – тут же ответил Брендон, – это огам. Древний язык друидов. Финн не изучал его и уж точно не умел на нем писать. Все его знания об огаме укладывались в краткий курс истории магических учений. Во времена друидов пользовались такими знаками, но записывали что-то редко и на восковых табличках, стилусом. Или на пергаменте. Как вам известно, их традиции почти утрачены, и в Дин Эйрин друидов нет и не может быть.

– Возможно ли, что он перерисовал что-то с более древней надписи и спешил поделиться этим с другими господами из магической Коллегии? – спросил Эремон. – Ты что-то хочешь, девочка?

Эшлин тревожно ерзала на скамье. Ей очень хотелось сказать Брендону, где она видела такие знаки, но при инквизиторах было нельзя. Брендон понял, что еще немного тревоги за возможные слова рыжей ши, сказанные из лучших побуждений, – и он сойдет с ума. Пришлось брать дело в свои руки.

– Девушка желает выйти отсюда, магистр Эремон, но стесняется попросить у вас разрешения.

Эремон взглянул на беспокойную девицу и улыбнулся.

– Что ж, пока у меня не осталось к ней вопросов, и я не стану удерживать. А вы, как вижу, разбираетесь в огаме?

– Я могу попробовать прочитать. Но придется повозиться, я не владею этим языком в совершенстве.

– Тогда завтра мы встретимся с вами в библиотеке, где точно никто не помешает вашей работе. А то еще немного – и пойдет слух, что я пытаю девиц, не пуская их до ветру.

Эшлин возмущенно фыркнула, но теперь уже Брендон крепко сжал ее руку, поклонился инквизитору и быстро вышел из комнаты, утаскивая ученицу за собой. Она хотела было возмутиться, но увидела, что Брендон еле держится, и решила промолчать.

– Идем. Сейчас уже так поздно, что никто не возьмется поселить тебя в женскую коллегию. Придется провести еще одну ночь под моей крышей.

– Надеюсь, здесь у тебя нет топора? – улыбнулась Эшлин.

– Нет. И я жалею об этом, – отозвался Брендон, медленно направляясь к дому.

Эшлин какое-то время молчала, но эта мысль слишком беспокоила ее. Брендон зажег фонарь от факела, горевшего на стене, и тот покачивался в его руке, освещая маленький кусочек дорожки. Пока беседовали с инквизитором, успело стемнеть. Университет погрузился в тишину, только от мужской коллегии изредка доносились счастливые вопли, а в «Королевском лососе» пели хором балладу.

– Я все думаю… вдруг профессор Дойл нашел что-то о Брадане. Такие же знаки он чертил на своих табличках, которые захватил в наш мир.

Брендон резко остановился и повернулся к ней. Подсвеченное снизу фонарем, его лицо приобрело странное выражение.

– Убить человека из-за чьих-то записок четырехсотлетней давности? Глупость. Я не могу и представить, кто мог хотеть Финну зла, но полагаю, что скоро мы узнаем намного более простое объяснение. Но думать об этом мы не станем. До завтра.

Он собирался уступить свою кровать ши и наконец приложиться к успокоительной бутылке. Не думать. Жаль, что не существует заклинания, убивающего мысли.

Глава 6
Новые знакомства. Старые знакомства

Утром почти не сомкнувший глаз Брендон отвел девушку к коллегии, проследил, чтобы ее внесли в списки, и отправился на собрание у ректора.

– Смотрите, девицы, новенькая идет! – нарочито громкий шепот раздался откуда-то сверху. – Какое милое платье, взгляните, моя госпожа, – словно из сундука прабабушки нашей скотницы!

Эшлин не знала, почему платье из сундука, где хранятся старинные вещи семьи, чем-то плохо, – напротив, в ее роду это было бы большой честью, и даже полюбоваться теми расшитыми платьями Ройсин, что достались ей от матери ее матери, дозволялось не всегда. Но голосок звучал зло. Как серебряный колокольчик с чуть заметной фальшью – звон с привизгом.

– Помолчи, Эния. Если бы ты открывала рот только для песен, ты больше нравилась бы юношам и меньше злилась, – другой голос.

– Ты просто завидуешь мне, Кхира-простушка!

– Я просто сейчас пролью краску, Эния-злыдня!

– Новенькая, иди к нам! – третий голос, разом перекрывший остальных. – Эния, помолчи, будь добра.

Эшлин подняла голову. Девушки в одних белых рубашках и с распущенными волосами сидели на плоской крыше коллегии. Самая хорошенькая и заносчивая на подушке, в соломенной шляпе без тульи, ее длинные волосы цвета каштановой древесины были разложены по полям шляпы. Еще две девушки смазывали их сладко пахнущим даже издали густым настоем. Четвертая, высокая и крупная, с некрасивым длинным и резким лицом, подошла к краю, глядя на Эшлин.

– Поднимешься? Лестница с другой стороны.

Это ее голос привык приказывать.

Эшлин не понадобилась лестница. Увитый диким виноградом резной угол домика сам по себе был лестницей. Она забралась наверх, не оборвав ни одной гибкой ветви, и лишь у самой крыши приняла руку высокой – просто потому, что на дружеский жест отвечают дружеским. Как и наоборот.

– Ничего себе, – восхитилась девушка. Эшлин макушкой лишь чуть возвышалась над ее плечом. – Ты прямо белка. Я Эпона Горманстон. Вон там, под шляпой, Эния Магуайр, моя компаньонка.

Эния чуть поморщилась на солнце, а Эшлин просто не поняла слово.

– Справа от нее Кхира Смола из замка Баллиоль, – загорелая кудрявая девчонка помахала Эшлин и улыбнулась. – А слева Мавис Десмонд. Она была ученицей профессора Дойла – его убили, ты знаешь.

– Мы зовем ее Овечкой, – заметила Эния, – потому что она как овечка. Увидишь еще.

Полноватая девушка с косой смотрела вниз, но все же быстро поймала взгляд Эшлин и продолжила смазывать волосы Энии красноватым настоем.

– Она стесняется, – пояснила Эпона. – Привыкнет. Садись, новенькая, скажи, как называть тебя, и раздели с нами угощение.

– Мавис пекла сконы и варенье – она печет его в горшочке, а не варит, как все, и выходит ароматнее, – пояснила Кхира. – Мавис готовит вкуснее, чем в «Королевском лососе».

Мавис чуть-чуть улыбнулась и продолжала свое занятие. Эшлин села на горку сложенных подушек – перед ними на вышитом полотенце стояло блюдо с порезанными уже на четверти толстыми лепешками-сконами, горшочек варенья, из которого пахло яблоками, сливами и клюквой, кувшин с чем-то прохладным.

– Оранжад, – заметила Кхира ее взгляд. – Тут есть теплица с настоящими апельсиновыми деревьями, видела? Покажу потом. Ну, так как тебя звать?

Эшлин глубоко вздохнула. Нужно было сказать о себе правду, не говоря о себе правды.

– Меня зовут Эшлин, прозвище моей семьи Ежевика. Я приехала издалека, место, где мы живем, далеко от больших поселений, и его название не будет вам знакомо. Я раньше никогда не видела столько людей сразу.

Кхира кивнула:

– Мы уж так и подумали – что ты из деревни. Ничего, моя матушка тоже. Родители твои живы? Братья, сестры? Может, жених там ждет?

Она засмеялась. Эшлин хотела ответить и поняла, что на глаза наворачиваются слезы. Увидит ли она еще родителей? А брата? А Брадан стал Брендоном и…

– Захочет – расскажет, – заметила Эпона.

Кхира бросила свое занятие, подсела к Эшлин и обняла за плечи.

– Прости, я всегда много болтаю.

– А жениха и нового найти можно, – голосок Энии прозвенел колокольчиком в очередной раз. – Говорят, тебя, Ежевичка, уже видели гуляющей в саду с чужим женихом. С Эдвардом Баллиолем. Губа у тебя не дура, он целый граф, родня королю и сговорен с моей госпожой… ай, чертова Овца!

Рука Мавис вроде как дрогнула, и щедрая полоса красного настоя оказалась на тонкой белой рубашке Энии.

– Извини, – почти прошептала она.

– А чем вы ее мажете и зачем? – спросила Эшлин, и вдруг ком из горла ушел, и ей стало легко. Кхира налила ей оранжада – холодного, кисло-сладкого, очень свежего питья. Скон оказался вкусный и пышный.

– Красим. На этой крыше удобно красить волосы – солнце хорошо падает, – пояснила Эпона. – Я не крашу. Мне нравится просто сидеть.

Кхира вернулась и в несколько движений нанесла весь настой на волосы обиженной Энии. Та подняла голову, жмурясь на солнце.

– Это красное вино, еще хенна, такие листья, нас научила Феруза Аль-Хорезми, жена профессора медицины. Еще свежее яйцо, оливковое масло и немного меда. Получается очень красивый оттенок на солнце. У тебя тоже красивые волосы. Научишь ухаживать?

Она тряхнула своими кудряшками, жесткими и непослушными даже на вид.

– Научу, – улыбнулась Эшлин.

– А насчет Эдварда, – усмехнулась Эпона, – если у него появится другая невеста, я с ней на радостях посестрюсь. И подарок им на свадьбу сделаю. Так что не переживай за меня, Эния.

* * *

В это время Брендон входил в зал, где уже стоял тревожный гул преподавательских голосов. Взбудораженные трагедией маги Университета ждали ректора, бурно обсуждая события. Его тут же приметил Риан и махнул рукой, предлагая занять место на скамье рядом. Кафедра в глубине зала пока пустовала. Лучи солнца тянулись сквозь витражи такими ровными цветными полосами, что казалось, будто кто-то натянул под потолком ленты.

– Друг мой! Вам бы сейчас отвара пустырника и спокойный вечер за книгой, – вздохнул Риан, постукивая тростью по полу.

– Помилуйте, если после вчерашнего я хоть что-нибудь выпью, то взорвусь, как зелье первокурсника, – проворчал Брендон, садясь рядом.

– Инквизиторы неторопливы, но я верю, что Эремон вытрясет здесь душу из каждого, но найдет виновного, – Риан осторожно прикоснулся к плечу. Старый алхимик не слишком умел утешать, подтрунивать ему было привычнее. Но сейчас он был как никогда серьезен.

– Я сам вытрясу душу из каждого, – отозвался Брендон. Его глаза отражали желание начать с ближайших соседей по скамье.

– Надеюсь, что все души в ближайшее время останутся при хозяевах. В такие моменты я жалею, что легенда о воскрешающем философском камне лишь легенда. Алхимики чаще травятся, чем продлевают жизнь.

– Пока что ты один из старожилов Университета. Пропитался ядами так, что на тебя не действует даже собственный?

Риан улыбнулся, опершись на трость обеими руками.

– Рад слышать, что духом ты явно пал не так низко, как я боялся. Сегодня…

Он не успел договорить. Тяжелая входная дверь грохнула, и по центральному проходу широким шагом пронесся Горт Галлахер. Его лицо было хмурым, а в руках он держал какой-то свиток.

– Господа, – начал он, едва долетев до кафедры, – наш Университет – это не просто стены, а братство. И вчера кто-то вероломно вторгся в наш чертог разума и совершил ужасное деяние. Финнавар Дойл был одним из умнейших и сильнейших магов из тех, кого я знаю. Его изобретения – это настоящее волшебство, многим облегчающее жизнь. Вчера в Университет прибыли инквизиторы, чтобы помочь нам узнать того, кто виновен в смерти Финнавара Дойла. Я прошу оказывать им всяческое содействие и отвечать на все вопросы, даже те, что покажутся вам странными. Это не диспут и соревнование в остроумии, которое мы так любим, а расследование, где самая мелкая деталь может стать ниточкой к правде. Мы еще очень мало знаем о произошедшем, но есть то, что я не могу от вас утаить. Это может быть опасно для всех без исключения.

И тут ректор сказал такое, что Брендон почувствовал, как сердце пропустило удар.

* * *

Эшлин этого не слышала, так что спокойно ела скон и рассматривала девушек.

Эпоне мысленно дорисовывалось в руку копье. Дева-воительница. Рябина и вереск – вот был бы ее паттеран. Маленький кружевной Эдвард рядом с ней казался забавным. Хотя… как знать.

Кхире пошли бы ключи на поясе. Ее паттеран – ольха и бессмертник. Семья и покровительство. Хранительница очага.

Энии… ее имя означало «поющая ши». Ей подошли бы мелькающие серебряные ленты танцовщицы-меж-мирами из семьи Саил, Ивы, рода Березы. Гибкие, подлунные, опасные. Ива открывает дорогу мертвым в мир живых…

Эшлин тряхнула головой. И мысленно дорисовала паттеран Энии – ивовая ветвь и жасмин, красота-из-тени.

А Мавис… она никак не могла толком рассмотреть Мавис. Полнотелость всегда считалась женской наполненностью, благословением – признанные красавицы семьи Куэрт, Яблони, могли бы похвастаться вот этой налитой крепостью яблока или свежего хлеба. Полнотелость Мавис была другой. И мышиный цвет ее косы. И взгляд. Она пряталась в своем теле, в своем бесцветье, в своем молчании.

Эния подсела ближе к угощению, поднесла Эпоне оранжад, налила себе, ловкая даже в огромной шляпе. Запела:

 
Энни пела, зерно меля,
И разбудила она короля,
Слугам король вопрос задает:
«Что за птичка так дивно поет?»
«Это Энни поет во дворе
Слаще, чем соловей на заре».
Король слугу за певицей шлет:
«Пусть же она быстрее идет».
 

Пела Эния вправду не хуже птицы. Эшлин слушала перипетии объяснения остроумной служанки с королем и не могла отделаться от предчувствия. В предчувствии была открытая дверь меж мирами, и песня для того, кто назвал себя самым главным – король, да? – и…

 
Поет она песню, поет она две —
Затанцевали и щепки в траве,
Поет она три, четыре и пять —
Весь двор королевский пошел танцевать.
Поет она шесть, поет она семь —
Король с ней танцует на зависть всем.
Ее повернул он к себе лицом
И одарил золотым кольцом.
Ныне Энни обручена,
Королевой станет она.
Ныне Энни обручена —
Так чудесно пела она.
 

Эния оборвала последний повтор, выслушала похвалы, засмеялась, убежала смывать краску – Кхира и Мавис потянулись за ней помочь. Эшлин хотелось посидеть еще, глядя на солнце – оранжевое, тревожное.

– Тебя допрашивал магистр Эремон? – спросила Эпона, так и сидевшая рядом. – Он умнейший из инквизиторов нашего времени, знаешь?

– Допрашивал. Нет, я ничего о нем не знаю. У нас не бывало инквизиторов.

– Если ты правда жила в глуши, неудивительно. В такие маленькие затерянные деревни они едут, только если к ним приходят слухи о возможном самосуде над ведьмой или колдуном. Над необученным магом, в общем.

Эшлин поежилась:

– Это как?

– Значит, у вас не бывало. И хорошо. Среди таких обвиненных собственными соседями девять из десяти – не маги вообще. Просто люди с дурной славой. Или жертвы чужой зависти. Ну, еще один – правда маг. Долг инквизиции в таком случае – самосуд предотвратить, дело расследовать самим, рассудить по справедливости. Если маг невиновен или даже виновен, но совершил зло по недомыслию, потому что собственной магией плохо владеет, – его привозят сюда учиться. Я сначала подумала, что ты из таких.

Эшлин покачала головой. Реалии этого мира пугали ее. Родной был проще.

– Тебе нравятся инквизиторы, Эпона?

– Я бы хотела быть одним из них. Одной из них. Но в этом-то и дело – туда не берут женщин. Иногда бывают исключения, очень редкие, особым королевским указом.

Эпона говорила вдохновенно и сейчас была очень красивой.

У ши женщины-воительницы тоже были редки. Филиды говорили, что жизнь либо отбирается, либо создается, и та женщина, что убивает, не сможет выносить дитя. Детей в семьях ши и без того было немного, поэтому такой судьбы боялись. Но среди героев битв на холодных и острых фоморских скалах помнили Рианнон Бесстрашную из семьи Льис, Рябины, и Маруну Змеиную Шкуру из семьи Руш, Бузины, и Ниссу Острый Шип из семьи Страф, Терновника. Не менее двенадцати Эшлин перечислила бы легко, в их подвиги они играли с братом. Как Рианнон бросилась со скалы в пропасть вместе с предводителем фоморов, связав его с собой зачарованной сетью. Как ушла из дома Маруна мстить за брата-близнеца Майла, одетая в его одежду и доспехи. Двенадцать фоморов убивали великого бойца Майла, шесть из них пали в том бою от его руки, пятерых отыскала его сестра, чтобы сложить их каменные сердца к ручью, чья вода навек покраснела от крови Майла. Шестой же убил Маруну, но волосы убитой превратились в двенадцать ядовитых змей, прокусивших каменную кожу фомора, и он не ушел далеко. А Нисса Острый Шип сама сковала себе копье, разившее без промаха и пробивающее камень, и, убив этим копьем сына вождя фоморов, бросилась на копье сама, потому что любила того, кого вынуждена была убить.

«Есть гордость и честь в том, чтобы сражаться с врагом, и печь хлеб, и качать дитя, и растить деревья, и строить дома, – говорила мать. – Нет ненужного пути, нет пути без гордости и чести. Есть твой путь и не твой».

– Я думаю, ты тоже станешь таким исключением.

– Надеюсь, ты наделена предвидением хоть на толику. В любом случае спасибо, – Эпона улыбнулась.

– А что такое компаньонка?

– Ты не знаешь? Ах да… да. Это значит «спутница». Нечто выше, чем служанка, но ниже, чем я сама. Я очень знатного рода, ты поняла, наверно. Но здесь, в Университете, это не важно.

– Знатный – это древний? Или прославленный делами?

Эпона засмеялась:

– Ты попала в точку. Древний. И долженствующий прославиться делами. Но вторым нередко пренебрегают и пытаются выезжать на славных деяниях предков, если вообще не на легендах о них, – она вздохнула. – Видишь, как у нас – род древний, земли и богатства большие, но уже давно ничем не знамениты, кроме близости к королевской семье. Надежда на моего брата, Фарлея, – что он станет известным магом, королевским советником.

– А ты? – удивилась Эшлин. – Ты не станешь?

– Я стану магом в основном для того, чтобы обуздать дар и не сделать случайно дурного. Но главное – я удачно выйду замуж, и мы породнимся с Баллиолями. Странно, – она с любопытством посмотрела на Эшлин, – это, наверно, потому, что ты такая неискушенная – не обижайся – и издалека. Мне очень легко с тобой говорить о том, о чем я не говорю ни с кем. Или такая у тебя магия?

Эшлин хотела было ответить, но над ними произошла небольшая катастрофа, до смешного повторявшая недавнюю, – ветка вяза повыше пришла в движение, и с нее по стволу, цепляясь за сучья, на крышу то ли спрыгнул, то ли сполз Эдвард Баллиоль, чьи локоны залихватски украсились листьями и немного корой. Поднимавшиеся обратно на крышу Эния с Кхирой дружно завизжали и скрестили руки на груди одинаковым, как в танце, движением.

Эпона всего лишь встала во весь свой внушительный рост и констатировала:

– Подглядывал.

И лишь тогда Эшлин вспомнила, что люди как-то очень щепетильно относятся к обнаженному телу. Так щепетильно, что даже нижние одежды порой считают чем-то недопустимым. Это рассказывал отец. Что-то о человеческой красавице, жене злого старейшины, которая по приказу мужа ехала через город верхом, «одетая» лишь в собственные распущенные волосы. И горожане поклялись не смотреть на нее, чтобы красавица избежала позора.

Для ши эта история была непонятна без объяснений и не очень понятна после объяснений. Почему, если муж приказал жене сделать нечто позорное, его род не заступился за нее? Как муж вообще может приказать жене, ведь он не старший по отношению к ней, жена старейшины равна самому старейшине, их души – одно? И, наконец, что позорного в обнаженном теле женщины необычайной красоты?

Конечно, одежды не снимают полностью для прогулки, это чудачество. Обнаженное тело – таинство или необходимость. Таинство ритуала, любовного ложа, исцеления, рождения, благословения четырех стихий. Необходимость каждодневного купания или обливания.

А нижняя одежда – просто одежда.

– Никоим образом, – возмутился Эдвард. – Я хотел первым рассказать вам потрясающие новости. Эния, я не смотрю. Кхира, мы детьми купались вместе. Эпона…

– Переживу, – Эпона не прикрывалась и не считала это нужным. – Если ты хотел что-то рассказать, то мог сделать это сразу, а не висеть, как пьяная ворона. Говори.

Эшлин засмеялась. Кхира обиженно пробурчала что-то в духе «мало ли кто что детьми делал, мальчиком он без штанов бегал, это ж не повод». Эния откинула мокрые волосы и укуталась ими, став еще красивее.

– Ну ладно. Считайте, что я не слышал про ворону и потому не обиделся. Знаете, кто убил профессора Дойла? В Университет пробрались ши! Настоящие ши!

Хорошо, что Эшлин уже доела, – могла бы и подавиться. С лестницы высунулась Мавис в платье поверх рубашки, видимо, услышала голос Эдварда. Заморгала и отвела взгляд.

– Почему ши? – удивилась Кхира. – Ты же помнишь, как матушка говорит – ши приходят в Самайн, они воруют детей и красивых женщин, а мужчин убивают и по частям развешивают по деревьям. Но тут никто никого не развешивал. И сейчас не Самайн.

Мавис смотрела куда-то вниз еще тщательнее. Эшлин пыталась хоть что-то понять:

– Зачем они это делают? Почему детей? Это… ну глупость какая-то.

Однажды они с Мэдью принесли домой потерявшегося человеческого ребенка – был Имболк, Врата открылись. Малыш замерз и плакал. Ройсин усадила маленького найденыша ближе к огню, дала ему медовых леденцов и горячего яблочного сока, Каллен сделал подвеску с колокольчиками, чтобы малыш тянулся ручками, но самым первым делом сообщили старейшине и филидам. Дитя вернули с рук на руки перепуганным родителям в тот же день, благословив семью, а Мэдью и Эшлин похвалили за то, что они не бросили его, но поругали за то, что не пошли по следам и не вернули сразу. «Птенца верни в гнездо, лисенка в нору, человека к дыму и хлебу, – объясняла Ройсин. – Каждому свое место». А потом улыбнулась и добавила: «Теперь у людей будет одним песнетворцем больше. Он ел наш мед, он будет петь, как птица, и пересыпать слова, как орехи в ладони».

– А ректор считает по-другому. И он, уж прости, знает больше, чем Лизелотта! – Эдвард заглушил изумление Эшлин. – Он говорит, что ши притихают только зимой, потому что спят в холмах, а если кого из них разбудить, так это страшно, как шатуна встретить. А сейчас они готовятся к Дикой Охоте и совершают разные ужасные вещи. До Самайна не так и долго.

– Если это правда, – проговорила Эпона, – хорошо, что здесь инквизиция. Ши – хищники. Возвращаются по кровавому следу.

– Да откуда вы это взяли? – закричала Эшлин. – У меня дома про ши говорили только хорошее. Какие дети, зачем им чужие дети, они своих рожают. Какие женщины, зачем?! Ну бывали дети смешанной крови, но…

Она испытала невероятное желание зажать себе рот обеими руками, потому что теперь все смотрели на нее.

– Эшлин, – Мавис так и смотрела вниз. – Мою маму украли ши прямо со свадьбы. Дикая Охота. И потом родилась я. Вот. Мама… она не врет.

У Эшлин родилось около ста вопросов разом, но Мавис закрыла себе рот рукой и убежала.

– Сказать по правде, – тихо заметила Эния, – мама-то может и врать. Мало ли кому она приглянулась. Но Овечка в это крепко верит. Пойду успокаивать, моя очередь.

– Наша Эния больше похожа на дочку ши, чем Мавис, это-то правда, – добавила Кхира. – Только мама Овечки не врет. Многие помнят ту свадьбу лорда Десмонда, на которую напала Дикая Охота. И когда Агнес Десмонд вернулась, ее волосы были совсем белые, и она не помнила свое имя. Лорд Десмонд признал Мавис, но – сама понимаешь, Эшлин…

Эшлин ничего не понимала. Все говорили так уверенно. Говорили то, чего быть не могло. И продолжали говорить.

Про украденных детей. Про убитых ради забавы. Про вмороженных в лед и развешанных по деревьям. Про сожженные дома. Про кровавые полосы на лицах ши.

Ши?!

– Давайте сворачивать, – распорядилась Эпона. – Эшлин такого раньше не слышала, а вы вон все подробности вывалили – одна другой хуже. Баллиоль уже зеленый весь.

Эдвард энергично запротестовал. И понесся рассказывать, как дурацкий комендант даже не выслушал их с Аоданом, объяснявших, что воды на профессора Тао вылилось всего полведра, значит, и порка должна быть половинной. За полведра-то. За полведра!

– Эдвард Полведра, да замолчи уже! – воскликнула Кхира. – Где новенькая наша?

Так граф Баллиоль стал Эдвардом Полведра.

* * *

Эшлин ушла с крыши легко и тихо – так, как пришла.

Она брела по тропинке от коллегии к библиотеке и не заметила, как свернула в сторону. Многие дома людей казались ей одинаковыми, и среди них она легко могла заблудиться. По крайней мере, мужскую коллегию от женской можно было отличить по цветам. Возле женской цвели гортензии, а возле мужской тянулся вдоль фасада шиповник. Наверное, с намеком на то, что вылезать ночью в окна себе дороже.

Вспоминать то, чего она наслушалась, не хотелось. Не вспоминать было невозможно.

Она очнулась, когда почувствовала на себе внимательный взгляд, подняла голову и окаменела. На другой стороне ручья с рыжей от железа водой, который, извиваясь, стремился от источника к озерцу в глубине парка, стоял бывший старейшина рода Ежевики.

Горт Проклятый смотрел на нее и знакомым жестом сжимал в ладони висящий на шее Кристалл. Эшлин забыла, как дышать, только хватала воздух приоткрытым ртом, как выброшенный на берег карась.

Горт наклонился и сорвал с клумбы два цветка. Вербейник и кошачья лапка. «Подойди ко мне по доброй воле. Иначе пожалеешь». Кажется, истории Эшлин-от-которой-одни-неприятности скоро придет конец. И совсем не тот, на который ши рассчитывала. Бежать бесполезно.

Эшлин зажмурилась, выдохнула, открыла глаза и шагнула навстречу проклятому родственнику прямо в ручей.