Текст книги "Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы"

Рядом с ЭВМ

Прошло десятилетие с того дня, как в моей трудовой книжке появилась запись о моем зачислении в ЦНИИ: вначале – на должность лаборанта, потом инженером-исследователем. За эти годы увеличилась и моя семья: я стала мамой двух дочерей. Если старшая дочь, Жанна, появилась на свет в год окончания мною «корабелки», то удивительным образом, вместе с защитой второго диплома, теперь на матмехе, появилась на свет Виктория. Женская природа неизменно требовала равновесия.

Итак я, имея за плечами два диплома и двоих детишек, снова выхожу на работу. Обнаружилось, что начальник лаборатории, наш прогрессивный Новатор, отправивший меня осваивать новую специализацию, уже поднялся на более высокую должностную ступень. Он занял пост руководителя укрупненной ячейки института – Отделения – встав над всеми лабораториями акустического профиля (их было в то время семь). Карьерный рост моего бывшего начальника оказался для меня очень кстати. Останься он на прежнем месте, то вряд ли отпустил из лаборатории дефицитного на тот момент специалиста-программиста, к тому же акустика. И отрабатывала бы очередные три года на стареньком цифровом анализаторе, не имея возможности задействовать весь потенциал полученных мною знаний.

Однако я уверена, что существует сакральный закон всеобщей целесообразности, одновременно перемещающий ряд людей на новые позиции. Теперь Новатор руководствовался интересами укрупненного подразделения. Поэтому он направил меня в лабораторию аппаратурного обеспечения, в недавно открытый там машинный сектор. Этот перевод стопроцентно совпадал с моим желанием!

Сектор был оснащен мини-ЭВМ, преимущественно, западного производства[4]4
  Драматическая история отечественной вычислительной техники может быть условно поделена на четыре этапа: зарождение (1948–1952 годы), расцвет (50-е-60-е годы), подражание (70-е-80-е годы) и, наконец, крах (начало 90-х годов).


[Закрыть], потому что отечественный парк машин к тому времени уже отставал от зарубежного на целое машинное поколение. И мне срочно пришлось осваивать по иностранным инструкциям незнакомые системы и языки программирования, не входящие в программу университета.

С внедрением новых технологий ушли в небытие дедовские методы исследований. Никто уже не считывал вручную, деревянными линейками, с розовых лент-спектрограм, высоту дискрет на графиках. Никто не выдергивал теперь движок линейки логарифмической, чтобы перевести абсолютные уровни шума в мало понятные децибелы. Многие инженерные инструменты, включая также рейсфедеры и циркули, пришла пора сдавать в музей. Теперь многое взяли на себя машины: и снимали цифровые показания при экспериментах, выводя столбики чисел на принтеры; и вычерчивали графики на разлинованных листах плоттеров.

Где-то в эти годы мне дважды прибавили по десять рублей (примерно по десять процентов к первоначальному окладу), но вожделенной мечтой каждого специалиста было получить «звездочки на погоны». И вот, на одиннадцатом году моей рабочей биографии, включая и «пробелы», явилось долгожданное счастье – меня повысили в должности. Я – старший инженер!

В ЦНИИ давно уже чувствую себя, как рыба в воде, хоть в производственных вопросах, хоть в общественных. И начальник в моей прогрессивной лаборатории отличный мужик – Машарик! И опытен, и деловит, и демократичен в обращении с сотрудниками: каждому руку пожмет, каждого о работе, о семье спросит. Машарик немолод, с большой проплешиной на затылке, но юркий, подвижный, пиджак всегда нараспашку. Несмотря на предпенсионный возраст, чутко улавливает новые технические веяния. При нем расширились связи нашей лаборатории с зарубежными фирмами. К нам теперь периодически приезжали для наладки своих ЭВМ специалисты из Франции.

Когда Машарик принимал меня в лабораторию – женщину с двумя дипломами, а также двумя детьми – поинтересовался, есть ли у меня тылы, есть ли, кому с детьми оставаться, если заболеют. Успокоила его, что имеется бабушка, подстрахует при надобности. К тому времени мы с мужем решили и квартирный вопрос: вступили в кооператив и снова съехались с родственниками, поскольку в обществе еще были сильны традиции большой патриархальной семьи. Моя мама вышла на пенсию, и теперь помогала смотреть за детьми. Услышав о наличии бабушки в семье, Машарик с удовлетворением потер ладони. Затем дотошно начал расспрашивать, какими языками программирования владею, на каких ЭВМ работала. Обещал, что скучать в его лаборатории не придется: постоянно поступала новая техника и требовалось ее осваивать. Перечислял марки заморских машин, и от его слов веяло духом закрытого капиталистического мира. Сердце замирало в надежде – вот бы побывать там на стажировке! Мне не довелось, но отдельных счастливчиков позже командировали на краткосрочные курсы во Францию.

Сотрудники нашего сектора с энтузиазмом осваивали иностранные ЭВМ, изучали инструкции на французском языке, с трудом угадывая за словами чужого языка смысл символов программирования, более понятных. В определенном смысле мы ощущали себя элитным отрядом, поглядывали на товарищей из других лабораторий чуть свысока. Быть может, так смотрят сейчас на читателей бумажных книг обладатели айфонов-айподов и электронных читалок. Направляясь в машинный зал, программисты облачались ради стерильности в белые халаты, чем привлекали к себе дополнительное внимание.

Но часто приходилось спускаться с небес на землю, ввиду сложного характера начальника низового звена, прозванного нами Фигаро. Он тоже, как и Машарик, был немолод, сед и одевался старомодно: добротной шерсти костюмы, темные, в блеклую полосочку. Но в отличие от Машарика пиджак у Фигаро был застегнут на все пуговицы, и сам он всегда был при галстуке. Но эти старики (на мое тогдашнее восприятие, шестидесятилетние – безусловно, старики) отличались не столько внешним обликом, сколько стилем поведения. Если Машарик был последователен и уверен в себе, то Фигаро лишь подстраивался под указания свыше. Но внутри сектора, играя роль великого ученого, затевал «мозговые штурмы» по мелким вопросам и любил рассуждать ни о чем. Иногда становился мягок и улыбчив, изображая добряка перед сотрудниками, а в другой момент превращался в гневливого самодура, топал ногами, и кричал на подчиненных. Но со мной нервный Фигаро вел себя достаточно корректно, потому что к тому времени я была уже квалифицированным специалистом и уже научилась «держать удар». Но слабым или новичкам доставалось в полной мере.

Все перепады в настроении Фигаро случались из-за того, что он до жути боялся вышестоящих администраторов. С одной стороны он был вынужден следовать каждому «чиху» вышестоящих лиц, но с другой имел и собственные амбиции, стремился проверить свои технические комбинации. Программистам часто сменяли задания, вызывая у них тоже нервозность и напряжение, ведь их работа требует кропотливости и сосредоточения. Сотрудников выручал только юмор. Помнится, в секторе разработали шкалу настроений шефа, фиксирующую его обращение к нам. Так, впадая в эйфорию, он мог назвать меня и Галочкой; находясь в подавленном состоянии, величал просто Галей; при нарастании градуса раздражения – Галиной Владимировной; и вершина бешенства – уважаемая Галина Владимировна! Последнее обращение соответствовало указателю «буря». И, если он с утра хоть к одному из нас обращался «уважаемый», то все остальные замолкали и утыкались глазами в бумаги, ожидая, пока минует гроза.

Время работы и пустые траты времени

Отдельная песня – это соцобязательства! Они составлялись раз в квартал каждым сотрудником и представляли собой абсолютно ненужный канцелярский листок. Ненужный потому, что в Обязательства записывались или уже завершенные задания, или те, где результат был предсказуем.

Вот как могло выглядеть мое типовое обязательство:

1. Обязуюсь выполнить работы в рамках темы А1525 на две недели раньше срока, к годовщине Октябрьской революции.

2. Овладеть языком программирования фортран (паскаль, апл, СИ).

3. Подать одну заявку на изобретение.

4. Принять участие в дежурствах добровольной народной дружины (ДНД) не менее двух раз.

5. Участвовать в общественной жизни лаборатории и института – выпустить тематический номер стенгазеты.

Задел времени для завершения темы всегда брался с запасом. Я могла завершить разработку алгоритма хоть к началу октября, хоть к концу года, но обычно срок окончания работы подгадывался к общегосударственным праздникам.

Если я брала обязательство изучить новый язык программирования, то, как правило, у меня уже имелся небольшой опыт владения им. Языки изучались по ходу дела, при поступлении новой техники. Но, если ранее я не упоминала этот язык в соцобязательствах, то могла вписать его в новые бланки.

Подать заявку на изобретение – тоже изобретение из разряда уже придуманного.

А по дежурствам в ДНД назывались средние цифры прошлых дежурств на улице.

Самым необременительным для меня обязательством и делом было участие в работе редколлегии, поскольку являлось отдушиной в мире сухих формул. Благодаря работе в стенгазете, я перезнакомилась с сотрудниками всех лабораторий. Помимо лично написанных заметок и репортажей, очерков о сотрудниках, я также брала интервью у специалистов разного уровня. Меня знали все: от лаборантов до руководителей, и напомню, вся моя журналистская деятельность проходила тоже в рабочие часы.

Производственная структура машинного сектора походила на ту, с какой я столкнулась, придя в институт. В каждом коллективе имелись лидеры – «паровозики» группы или энтузиасты научных исследований. Они с полным правом подписались бы под известной фразой: «Я занимаюсь тем, что мне нравится, а мне еще за это платят». Такими «паровозиками» становились ведущие научные сотрудники: кандидаты и доктора наук, изредка начальники низового звена без степени. Они подбирали себе Ответственных помощников. Их роль была скромнее – помощники отвечали лишь за сегмент общей задачи, но кроме своей непосредственной работы руководили и небольшой группой рядовых исполнителей: инженеров, техников, лаборантов.

В роль Ответственного помощника теперь вписывалась и я, став промежуточным звеном между «паровозиком» и Безответственными исполнителями. Последняя «партия» составляла довольно многочисленную прослойку в ЦНИИ, и состав ее был весьма пестр. В нее попадали не только малоквалифицированные молодые специалисты, нацеленные на скорое увольнение, но также инженеры со стажем, давно махнувшие на свой профессиональный рост или изначально непригодные к научной работе и потому всем недовольные. Их девизом было второе популярное изречение эпохи: «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем». Сейчас бы эту группу, вероятно, назвали «офисный планктон».

Отвлекались на личные занятия сотрудники всех трех уровней. Однако ведущие специалисты отрывались от работы в исключительных случаях; безответственные валяли дурака постоянно, если рядом не было начальства; ну а среднее звено развлекалось периодически.

Вот как протекала жизнь внутри нашего машинного сектора в пору взлета моей инженерной карьеры, когда я вошла в «средний класс».

Я сидела в светлой комнате, на удобном месте, у окна. И стол у меня был удобный, новый и большой; на просторной столешнице стекло, и фотографии дочек под ним – все как у всех аборигенов ЦНИИ. А в ящиках стола не только бумаги и блокноты, но и всякие нужные предметы обихода: кружка, кипятильник, упаковка сахара, чайная заварка, баночка кофе, а также дорожный набор с нитками-иголками и набор косметики. И рядом, на стене веселая картинка – художество младшей дочки – мой личный мирок в стенах учреждения.

В комнате еще девять столов, развернутых так и этак. И вокруг каждого – своя планета. Что удивительно, в своих новых товарищах я обнаруживала типажи сотрудников из моей первой лаборатории.

Здесь тоже оказалась своя хозяйственная Люся – я сохраню за новой героиней то же имя, ввиду его прежней распространенности. Ее скарб в столе был так же основателен, как у Люси первой: две пары сменных туфель, опять клубки ниток для вязанья и начатое полотно изделия. Также у второй хозяйственной Люси имелась неискоренимая склонность к разведению цветов на рабочем месте. Ее стол находился у соседнего окна нашей угловой вместительной комнаты. Весь подоконник и половину столешницы занимали кактусы, фиалки и разросшиеся кустами папоротники. Ввиду постоянного размножения растений, она пыталась пристроить «зеленых друзей» на столы другим сотрудникам – хотя бы по одному горшочку. Эта Люся, худощавая, с русыми волосами, забранными в незамысловатый хвост, была молода, работала всего года два после института, но как бы перенимала эстафету у Люси первой. И пусть первая Люся работала техником, а наша новая – программистом, во всем остальном они были неотличимы.

Вторая Люся тоже занималась пересчитыванием чужих денег. Различалась их общественная нагрузка только нюансами. Если женщина-техник собирала профсоюзные взносы, то женщина-программист выдавала дважды в месяц зарплату сотрудникам, исполняя функции кассира. Тогда я впервые заметила, что людей можно объединять по сходству характеров, хотя узнала о типажах гораздо позже, уже получая третье, психологическое, образование.

Противоположностью программисту Люсе, кодировавшей программы по чужим алгоритмам, являлась умная Лариса, тоже молодой специалист. У нее было хобби – иностранные языки, и она поочередно то вникала в сложнейшие машинные программы, то читала романы на английском языке. Но программистом она была крепким, и потому чтение в рабочее время не снижало результативности ее работы. Между этими двумя девушками располагался стол инженера Чудикова, слегка расхлябанного и рассеянного. И хотя он заигрывал с каждой из них – сотрудницы были не замужем, и сам он холост – его попытки не увенчались успехом. Этот инженер походил на очкарика Шурика из советского фильма – вечный студент – но так близко, в жизни, я наблюдала этот типаж впервые.

В нашем коллективе мужчины составляли большинство, а потому даже для платонических влюбленностей дамы выбирали героев более романтичного облика или мужественного поведения. Одним из таких героев, прекрасным во всех отношениях – хорошо сложен, темная шевелюра, всегда свежая рубашка, галстук по моде, и умом не обделен, был программист Стасов – тот самый, что повстречался мне в день юбилея, спустя двадцать лет, в виде холеного бизнесмена. А тогда, молодым еще специалистом, он составлял программы для ЭВМ быстро и оригинально, будто записывал партию шахматной игры. Именно на него были направлены томные взгляды и хозяйственной Люси, и умной Ларисы, и других незамужних девушек. Но Стасов держался стойко, предпочитал разведенных женщин постарше, готовых согласиться и на легкие отношения, без заявки на брачные.

Слухи об интимных связях витали и в этой лаборатории, изредка я слышала обрывки каких-то пикантных историй, но конкретно о своей жизни никто мне не рассказывал, как когда-то Маринка. Придя на новое место уже тридцатилетней, после второго вуза и двух декретных отпусков, я оказалась взрослее группы недавних выпускников на пять-семь лет. И только через год перешла со всеми «на ты».

А среди сотрудников старшего поколения, называемых уже по имени-отчеству, выделялся ведущий инженер Курносов, непритязательной внешности, до чрезвычайности скромный. Тогда я впервые увидела человека, о котором говорят «программист от бога». Он нигде не учился программированию, институт окончил давно, когда слово «информатика» еще и не слышали, но имел инстинктивное программистское чутье. Он однако первым находил неполадки в программе, опережая любого программиста из молодежной команды, хотя новые ребята уже изучали в институтах информатику. Отличием Курносова было еще и «красноречие», которым позже, в 90-е, прославился премьер-министр Черномырдин. В остальном наш ведущий специалист уступал будущему прототипу: и по комплекции, по представительности. На нем был кургузый пиджачок, потертые лоснящиеся брюки. Нас не удивляло, что у Курносова был столь непритязательный вид, ведь у него была больная дочь, на лечение которой уходили почти все деньги из скромного инженерного бюджета. Где-нибудь в Штатах такой талантливый специалист-компьютерщик мог бы стать миллионером, но только не у нас. Достигнув должностного потолка для инженера, но не имея ученой степени, он не мог рассчитывать в ЦНИИ на повышение зарплаты.

Обитали в комнате и еще сотрудники, но редко собирались здесь все. Только часть наших задач решалась за письменным столом, а много времени мы работали в машинном зале на ЭВМ. В одном лице совмещая операторов, исследователей, разработчиков.

Машинный зал находился на другом этаже. Там мы чувствовали себя еще вольготнее, ведь чтобы начальнику войти в зал, ему требовалось набрать цифры кодового замка, потом дернуть за металлическое колечко, потянуть дверь. Это давало сотрудникам временной задел, чтобы скрыть следы занятий в посторонней сфере. Ладно еще, если то было создание пресловутых цифровых картин по мотивам Джоконд Леонардо да Винчи – их можно было создавать под прикрытием обычного программирования: поди там разберись в символьных кодах программы, картинка или формула расчета готовится для введения в машину. Но колода карт при игре в преферанс, раскиданная на письменном столе, разоблачала сама себя. Однако открываемый с заметным скрежетом и задержкой во времени цифровой замок позволял смести игральные карты в ящик стола, и разложить взамен их «полотенца» машинных распечаток, чтобы с невинным видом их разглядывать, когда войдет начальник.

Особое оживление наступало в секторе в преддверии праздничных дней: Нового Года и сдвоенного праздника чествования мужчин и женщин, разделенного двумя неделями в конце зимы. Интересными были не столько застолья, весьма аккуратные, сколько подготовка культурной программы.

Однажды наши женщины принесли свои детские дошкольные фотографии – мужчинам предлагалось угадать в них нынешних сотрудниц. Отгадки давались в комплиментарной форме. Взглянув на мое фото в годовалом возрасте, Курносов воскликнул: «Большеглазая, черноглазая – конечно же, Галя!».

Сейчас мне такого комплимента уже не сделали бы, потому что мои глаза распахнуты уже не так широко. Все реже мир удивляет меня, но все чаще заставляет задуматься над его закономерностями. А тогда мои наблюдения за коллегами отражались в поздравлениях, сочиняемых для каждого индивидуально. У меня имелись и соавторы: умная Лариса и неотразимый плейбой Стасов. Вообще, писать поздравление группой веселее – есть с кем посмеяться. А поводы находились легко. Очень смешными получались черновые варианты: подмеченные черточки окарикатуривались и рифмовались. Здесь образ Фигаро являлся неисчерпаемым источником вдохновения, хотя и друг друга мы не щадили. Вволю отсмеявшись, авторы смягчали сатиру, переводили ее в юмористическое русло. Я тоже получала, причитающуюся мне порцию остроумия товарищей. Однажды коллеги написали мне на открытке такое пожелание:

 
Наша Галя – журналист…
Как возьмет бумаги лист,
Да все наши разговоры,
Происшествия и споры,
Чаепития, курьезы,
Разочарованья, слезы,
Что увидит, что услышит —
Все в газету перепишет!
 
 
Ей желаем в день рожденья
Творческого вдохновенья,
Описаний без прикрас
И таких же зорких глаз,
Но чтоб взор сей обращался
Не на нас, а на начальство.
 

И давнее пожелание сбылось с лихвой. Теперь, много лет спустя, мой взгляд обратился и на начальство, и на сотоварищей, и на наши невинные развлечения той поры. Хотя тогда я и помыслить не могла, что когда-нибудь литература станет для меня главным делом жизни. Для постоянного сотрудничества даже с городскими газетами требовался свободный график работы, чтобы в рабочее время сделать живой репортаж, взять интервью у интересного человека или просто заехать в редакцию. Ведь тогда еще не было электронной почты, так облегчившей жизнь журналистов сегодня. И о чем бы я могла написать в городской газете? Опиши я, к примеру, все, что изложила в этих воспоминаниях, сотрудники режимной службы сразу взяли бы меня на заметку. И публикация их тоже была абсолютно невозможна.

Но мой талант расцветал на пространстве стенгазеты. Рассказикам на две-три странички всегда находилось место на «стене». Газета, изданная тиражом в один экземпляр, имела массу поклонников в отделении, как сейчас какой-нибудь сетевой ресурс в интернете. Три сотни читателей, десяток-другой откликов – что еще надо начинающему автору для счастья!

Я легко выражала свои мысли в письменной форме, но иногда приходилось выступать и вживую перед людьми – и всегда это становилось для меня серьезным испытанием.

Конференции, презентации

Раз в год в нашем институте проводилась научно-техническая конференция. На нее выносились самые заметные и удачные научные результаты, полученные в процессе плановой работы. Среди моих исследований наиболее значимым оказалось автоматизированный расчет диаграмм направленности в ближнем акустическом поле. Графически диаграмма напоминала цветок ромашки с частично оторванными лепестками. ЭВМ рисовала эту «ромашку» по моим алгоритмам, цветными перьями самописцев, в разных масштабах, так что у меня имелся целый букет таких «ромашек».

С ними я и выступила на конференции. Вряд ли я могла поразить слушателей красноречием, излагая суть алгоритма, но элегантные «цветочки» запомнились всем присутствующим.

Прошло уже какое-то время после конференции – и вдруг о моих «ромашках» вспомнило наше руководство, ожидая появления высоких гостей, министров из Москвы. Такого рода визитеров было принято удивлять именно графикой.

Подготовка к визитам важных персон во все времена сопровождается суетой и желанием выставить товар лицом. Если коммунальные службы «красили траву и заборы», то в НИИ готовились красочные плакаты, уже упомянутым художником. Наш художник, как заправский Айвазовский, рисовал акварелью картины графически-маринистского направления: голубовато-лазурное море, красный силуэт пароходика на линии горизонта и разбегающиеся от его днища в глубины вод концентрические окружности – схематическая звуковая волна. Замыкались эти окружности на черных шариках-гидрофонах, лежащих на желтом песчаном дне.

Но в наступающий компьютерный период картинка, нарисованная от руки, уже не впечатлила б комиссию. Ведь наш сектор, оснащенный дорогими импортными спектроанализаторами и новейшими ЭВМ, являл собой авангард исследований. Нашими усилиями экономились значительные средства министерства обороны, потому что дорогостоящие натурные испытания, железные пароходы и шарики чувствительных гидрофонов на дне мы заменяли их математическим аналогом. Преимущества математического моделирования и следовало продемонстрировать первым лицам из министерства.

Но вот незадача! На машинный расчет красочных «ромашек» – диаграмм звукового поля – уходило несколько часов, что было вызвано малым быстродействием машин того поколения. А высокие гости не могли бы столько ждать, перетаптываться с ноги на ногу в машинном зале столько времени – им подавай результат сразу, чтобы с чувством исполненного они поспешили в кают-компанию руководства, на праздничный обед!

И выход был найден! В ЭВМ следует завести уже готовую, предварительно рассчитанную «ромашку», и тогда через несколько минут, затраченных лишь на вычерчивание диаграммы, гости получат результат.

И вот сановитый министр в сопровождении свиты и руководителей института входят в наш машинный зал. По такому случаю мы, несколько человек «допущенных», выглядим безукоризненно: накрахмаленные белые халаты, на головах чистые медицинские колпаки – в обычной жизни мы их никогда не надеваем. Все рассажены по рабочим местам в красивой конфигурации: у самописца, у пульта управления, у принтера, у монитора. Полное впечатление, что сотрудники настолько поглощены работой, что даже не замечают нашествие чужеродной толпы гостей.

Министрам поясняют суть нашей новации. Говорят наши начальники, а мы, сидящие у периферийных устройств, изображаем роботов. Все наши действия и реплики утверждены заранее: красавцу Стасову дозволяется нажать кнопку запуска, немногословному Курносову произнести «поехали», мне – «а теперь мы выводим диаграмму на плоттер». Спустя пять минут после запуска «вычислений» самописец, заправленный красными чернилами, рисует «ромашку». Я протягиваю теплый еще листок своему начальнику, тот передает дальше – министру. Гости в восторге, просят повторить процедуру. Стасов снова нажимает кнопку запуска. На выходе – новая картинка. Все идет прекрасно, пока вдруг очередная картинка не выходит из плоттера девственно-белой – в картридже закончились чернила. Что ж – адмиральский эффект, как говорят на флоте. Участники приемки улыбаются, и не, дожидаясь, пока картридж снова будет заправлен, выходят из машинного зала. Наши с облегчением вздыхают. Ситуация не простая: фирменные заморские картриджи, закупленные с аппаратурой, давно закончились, и наши умельцы наловчились их заполнять обычными чернилами. Но дело это трудоемкое и не скорое.

Спустя месяц я сочинила рассказ по мотивам этой истории. Перенесла место действия на вымышленный завод, рассчитанную про запас диаграмму заменила конкретным продуктом, «женскими шпильками» – иронический рассказ про автоматизацию готов. Позже он появится в одной из многотиражек, где я скоро начну печататься.

ФУЭТЕ

Наш цех выпускает женские шпильки. Раньше баба Нюра с подругами вытягивала их вручную из стальных стружек. А недавно цех автоматизировали. Теперь роботы и компьютеры всюду стоят. Бабу Нюру в упаковщицы перевели, ее товарок на пенсию отправили, а меня, самую молодую, к пульту ЭВМ посадили.

Не успела я и одну кнопку выучить, как над нами грозное событие нависло. Позвонил директор и предупредил, что завтра приедут телевизионщики, наш цех снимать. Начальник сперва за голову схватился, но тотчас действовать начал. Он прежде в профкоме работал, привык гостей по заводу водить.

Меня быстро в магазин отправил, с особым поручением. Бабе Нюре тряпку всучил – приказал робота драить. А сам вызвал программиста-разработчика и начал с ним шушукаться. К вечеру тот готовую работу предъявил: диаграмму техпроцесса. Красивая картинка на экране получилась: разноцветный круг, вертится, сверкая, как велосипедное колесо. На другой день с утра нам белые халаты выдали и мы разошлись по своим местам. Тут и телевизионщики с аппаратурой подкатили.

Камеры застрекотали. Вначале общую панораму охватили. Потом – начальника крупным планом на фоне диаграммы. По моему затылку скользнули и в робота уперлись.

А тот, словно серебристая балерина, вокруг оси крутанулся, ворох стружек железной рукой подхватил и разжал свои щупальца над черным ящиком. В ящике следом что-то проскрипело, и блестящие шпильки на поднос посыпались. Телевизионщики от восторга рты разинули, даже про съемку забыли. Спохватились, просят фуэте повторить. Теперь и директора с готовой продукцией сняли. Он горсть шпилек в ладони захватил и как бы зрителю их протягивает, а сам улыбается. Мол, это еще что. Мы и не такое можем! Пока операторы дубли делали да шпильки для жен своих отбирали, еще два часа минули. Наконец ушли. И директор с ними. Тихо в цеху стало. Робот тоже замер.

Начальник плюхнулся в вертящееся кресло у компьютера, пот с лица платком оттирает.

– Да убери с экрана это колесо, – мне велит, – в глазах мельтешит.

А я и не знаю, как эту чертову штуку выключить. Программист замкнул команду рисования в кольцо. Она и шпарит сама по себе: хоть действует робот, хоть неподвижен.

Вдруг стук в черном ящике раздался. Начальник ахнул, вскочил и бегом к автомату. Откинул защелки, крышку люка сместил. А из ящика баба Нюра, еле живая, вылезает. Лицо красное, платок на бок сбился. Волосы по плечам рассыпались, как у молодицы.

– Уф, чуть не задохнулась, – говорит. И головой качает. – Думала шпилек не хватит. Целый мешок в щель вытрясла. Даже свои, последние, из волос выдернула. – И ко мне, с укоризной. – Чтобы тебе, девонька, побольше их закупить, шпилек этих.

А я и так все магазины обегала, еле отыскала шпильки на окраине, где-то. И то: последний ящик у них оставался. Сказали: завод на реконструкции, пока шпильки не поставляет.

В нашей презентации, замечу, крутого обмана не было, расчеты сделаны верно, и результаты подтвердились впоследствии натурными испытаниями. Показушная фальшь заключалась лишь в самой демонстрации: гостям выдавали за реальный процесс в целом его заключительную часть. И всех это устраивало: и разработчиков, и приемную комиссию.

Миновали дни аврала, и снова потекла обыденная жизнь. В комнате снова возобновились отвлеченные разговоры, с работой не связанные. Политической темы в доперестроечные времена не помню совсем, разве что иногда обсуждали международные события – внутри страны не находилось интересных тем. Даже когда умер Брежнев, мало кого интересовало, кто займет его место. Разве что обсудили тот факт, что одна из веревок, на которых гроб у кремлевской стены в яму опускали, оборвалась.

Самыми животрепещущими темами в годы застоя были разговоры о повышении жалованья. Если кому-то прибавляли десятку, то все остальные дотошно обсуждали достоинства счастливчика (когда тот выходил из комнаты). Когда касалось дело чужаков – обитателей других комнат – распалялись еще сильнее. Подозревали, что получивший повышение – «блатной» (то есть родственник или знакомый руководства) или подхалим. Вопрос для всех становился особенно больным, потому что работники годами сидели на одном и том же окладе.

И, как следствие, вторым в рейтинге обсуждаемых вопросов был разговор о том, кто куда ушел, сменив место работы, и сколько он там получает. Тут же высказывались мечты о том, как хотелось бы уволиться, но что уходить или некуда, или смысла нет, так как всюду платят мало. Текучесть кадров, в целом, была невелика, и чем старше становился сотрудник, тем с меньшим энтузиазмом участвовал в таких разговорах. Увольнялись обычно через три-четыре года работы после окончания института, еще надеясь найти счастье в иных местах. Вариантами были или конструкторское бюро судостроительного профиля, или завод – там платили чуть больше, однако на завод, на грязную работу, особо не рвались даже мужчины.

Малая часть наших коллег расставалась с профессией окончательно. Часто это было связано с эмиграцией. Например, для евреев в 70-80-е годы открылась возможность выехать в Штаты или Израиль. Но, чтобы получить разрешение на выезд за границу, сотрудникам следовало отстраниться от работы с секретными материалами, а также избыть «срок секретности» – прождать несколько лет после увольнения из ЦНИИ. Так, одна женщина-инженер из нашей лаборатории пошла ради этого работать страховым агентом и впоследствии эмигрировала. А судьба иных ученых, вполне заслуженных и не собирающихся уезжать из страны, сломалась по «вине» их родственников. Администрация выдавила их из учреждения, наказав за то, что эмигрировали их взрослые дети или братья-сестры. «Есть родственники за границей» – долго оставался убийственным пунктом в анкете поступающих на работу, и обвинительным приговором для работающих на предприятии.