Текст книги "На фейсбуке с сыном"

Но я ж не о Леоне хотела сказать, о Гийоме.

После стакана абсента он впал в подобие транса и рассказал мне о своем видении эротического романа. Уж не знаю, какие он там по отношению ко мне намерения имел, но я ему, сыночек, сразу объявила, что, во-первых, он не в моем вкусе, а во-вторых – вероятность того, что я изменю моему любимому Леону, еще более сюрреалистична, чем история с похищением «Моны Лизы» из Лувра, в которую оказались замешаны Гийом Аполлинер и его друг Пабло Пикассо[17]17
  У Аполлинера служил литературным секретарем молодой экстравагантный бельгиец по имени Жери Пьере; в мае 1907 года он ради шутки вынес из Лувра две иберийские скульптуры, женскую и мужскую головы, которых никто так и не хватился. Эти скульптуры за небольшие деньги приобрел у него друг Аполлинера Пикассо; Аполлинер предлагал вернуть скульптуры, но Пикассо вначале говорил, что якобы нечаянно испортил их, и согласился на это только в 1911 году, когда из Лувра была похищена картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза»; поначалу оба решили, что это дело рук Жери Пьере, след которого давно простыл; с помощью знакомого журналиста они «подбросили» скульптуры в редакцию «Пари журналь». Однако вскоре Аполлинер был арестован; он рассказал всю правду о скульптурах и категорически отрицал свое участие в ограблении Лувра; вначале из этических соображений он отказывался сообщить имя своего секретаря, но когда полицейские стали грозить ему неприятностями для друзей и близких, все-таки назвал. На допрос привезли Пикассо, который, перепугавшись, не подтвердил его показаний и даже пытался отрицать знакомство с Аполлинером. Сорок лет спустя Пикассо признавался, что его всю жизнь мучают угрызения совести за тот случай. Картину между тем похитил сотрудник Лувра итальянский мастер по зеркалам Винченцо Перуджа = чтобы вернуть ее на историческую родину. Там спустя два года ее и нашли, когда Перуджа предложил галерее Уффици купить у него «Мону Лизу». Прежде чем вернуться в Лувр в январе 1914 года картина с триумфом объехала всю Италию.


[Закрыть]. Гийом, правда, мне не очень-то и поверил, потому что о женщинах давно уже составил свое мнение, считает, что женское «нет» веса не имеет и его всегда можно обойти к обоюдному удовольствию. А я, пока он в своем трансе пребывал, спросила о его «Одиннадцать тысяч палок, или Любовные похождения господаря», которые он не под своей фамилией издал, а под инициалами «Г. А.». Эта книжечка в подземье долгие годы вызывала смущенный румянец на лицах малоопытных молодых женщин, а в земных книжных магазинах появилась только в шестидесятых годах двадцатого столетия, в эпоху «свободной любви», Джими Хендрикса, Дженнис Джоплин и появления противозачаточных пилюль. Я там, в книжке-то этой, ничего «этакого» не нашла, кроме непомерно раздутого, надутого и передутого «мужского хуя», на себе самом зацикленного.

Ты, сыночек, прости меня за грубость и вульгарность, но я лучшего слова в данном случае подобрать не могу, да и на том настаивал сам писатель, до краев налитый абсентом, который такими-то словами сам себя возбуждал, что могло моей чести всерьез угрожать. Мне-то в «Палках…» понравился юмор, мрачно-сюрреалистичный, понравилось про садизм, но, сыночек, как же эти извращения надоели! Ну какой там, ей-Богу, сюрреализм в онанизме, бисексуальности, садо-мазо или даже в некрофилии? А ведь это было общепринято в Париже того времени, когда Аполлинер в нем жил и писал, об этом и грешники тех времен говорят-подтверждают, честью клянутся – мол, так все и было. А фрагменты об этих дамско-мужских треугольниках и четырехугольниках у меня и вовсе зевоту вызывали и желание отложить в сторону эту исповедь прыщавого подростка, слишком развитого для своего возраста.

Но позволь мне, сыночек, вернуться к Густаву Климту.

Когда на www.wiki.hell читала про Климта, я увидела там линк на Тебя, сыночек, что меня не удивило нисколько, потому что Ты иногда в стиле Климта пишешь и «киски» вниманием не обходишь. Я по той ссылке сразу отправилась к Тебе – и так, сыночек, растрогалась, что из глаз у меня слезы брызнули: у Тебя на страничке черно-белая фотография, а на ней мы все, и Леон такой красивый, и вы с Казичком такие мои, и я без единой морщинки и как будто только из парикмахерской, с прической и даже на черно-белом фото ярко-рыжими волосами. И вспомнился мне Леон и его поцелуи, и сразу стал Климт бесконечно скучен и неинтересен: как меня Леон целовал – это никто никогда не нарисует, даже если Климт, да Винчи, Пикассо и Матейко вместе взятые за такую задачу возьмутся, ничего у них не выйдет, потому что целовал меня Леон невообразимо прекрасно, никакой рисунок этого вместить не может. И того трепета, который меня охватывал, той нежности немыслимой, которая меня наполняла – кисть самого гениального художника не сможет изобразить.

Но я ведь хотела о втором моем муже, который перед Леоном-то был, рассказать. Вот уж романтик до мозга костей! Я его тут, в аду, все ищу, потому что по совокупности совершенного ему здесь положено находиться, – да пока не нашла. Ад ведь, сыночек, он огромный. Но когда-нибудь найду обязательно – у меня вечность впереди. Я его хочу только спросить, почему он так подло меня оставил. Одну оставил – и даже словечком не обмолвился, почему. Для женщины это бесконечно важно – знать, почему мужчина ее бросает, почему вдруг решает оставить ее без своего внимания, без своей нежности и заботы. Знать это очень важно, очень! Иначе получается как в сериалах, будто он без вести пропал. И вроде нет его, а вроде бы и есть. И на каждый стук в дверь сердце вниз падает – не он ли это?

Я своим девочкам, грешницам-то рассказываю про свой последний день в Гдыни во всех подробностях.

Это было 30 января 1945 года. Холодный был день, очень холодный. Правда, многие того не замечали: когда человек страх испытывает, он холода не чувствует. А уж если бежать куда собрался – тем более. Мой скрипач был в Англии. Дезертировал из вермахта, перебрался в Англию и ждал меня там. А я к нему так стремилась – как никогда и ни к чему в жизни! В Гдыни к пристани причалил огромный плавучий госпиталь «Вильгельм Густлофф». К городу приближалась Красная Армия – все, абсолютно все стремились Гдынь покинуть, главным образом от страха, от бесчинств красноармейцев, слухи о которых будоражили Гдынь и окрестности. Можно было убежать из города пешком или на поезде, но был еще один вариант – на теплоходе этом, «Вильгельме Густлоффе». Я бежать-то из Гдыни не от страха хотела – к любимому рвалась. Один эсэсовец, неравнодушный не раз ко мне подкатывавший, обещал устроить пропуск на теплоход. Мне нужно было только собрать вещи и прийти на пристань. В пятом часу, еще затемно, я пришла – пораньше, чтобы уж наверняка, и стала ждать. Стояла в толпе и ждала. Эсэсовец не появился, а я ведь не «полной» немкой была, а всего лишь «немкой из третьей группы». Вот ведь удивительное у немцев свойство – они даже «немецкость» цифрами меряют! Во всем должен быть идеальный орднунг и математический расчет, они тягу к порядку и математике с материнским молоком впитывают. Да, я родилась в Берлине, жила с родителями в Торуни, а это Западная Пруссия, мой муж был официальным солдатом вермахта (они же не знали тогда, что он дезертировал, да и сейчас не знают) – и все же я была для них недостаточно немкой. «Вильгельм Густлофф» готов был принять на борт две с половиной тысячи пассажиров, а когда отходил от пристани, на его борту находилось девять с половиной тысяч человек: эсэсовцы, офицеры, но в большинстве – инвалиды, а также женщины и дети. Там, на пристани, стояли сотни таких, как я. И из них оставалось выбрать. Я в число избранных не попала, третья группа – это вам не первая и даже не вторая. Я стояла до самого конца, до отплытия, в надежде, что, может, все-таки он придет, тот эсэсовец, придет в последний момент, и все устроится.

Но «Вильгельм Густлофф» отчалил без меня.

Я плакала. Я кричала. Я проклинала Бога и Гитлера. Я чувствовала себя бессильной и брошенной, обесчещенной и преданной. Обманутой. Я выла от тоски, как собака. И очень хотела умереть – мечтала утонуть в ледяной Балтике и тем самым прекратить свое существование, как я уже говорила, – но храбрости не хватило.

Через два дня я поездом вернулась в Торунь, к твоим бабушке и дедушке. А на третий день в немецкой газете прочитала, что 30 января 1945 года около 21.00 «Вильгельм Густлофф» затонул в районе Лабы. В него попали три советских торпеды с подводной лодки С-13 под командованием Александра Маринеско. В тот вечер погибли почти десять тысяч человек, сыночек. Вода в Балтийском море была очень холодной, а мороз стоял 18 °C. Катастрофа «Титаника» по сравнению с этой трагедией – ничто, столкновение байдарки с сугробом. А ведь Маринеско должен был знать, что на борту корабля в основном женщины и дети. И все-таки приказал торпедировать корабль. Он за это от товарища Сталина лично получил медаль «За отвагу». А потом, уже посмертно, 5 мая 1990 года Михаил Горбачев присвоил ему звание Героя Советского Союза – что меня, сыночек, удивило несказанно.

По секрету Тебе скажу, по-моему этот Горбачев тот еще демократ, и я никак не могу понять, чем он тех же немцев берет, начиная с Гельмута Коля.

Маринеско я как-то здесь, в аду, встретила. Смотрит своими наглыми глазами, рассказывает о «Густлоффе» как о полете Гагарина в космос, говорит, торпед было не три, а четыре, только четвертая не сработала. А если бы сработала, «эти фрицы сдохли бы еще быстрее». Так что, сыночек, сам видишь, какие у нас тут, в аду, экземпляры имеются, без малейшей способности к состраданию. Я Маринеске этому сказала, что он – аморальная до мозга костей гнида, ведь знал, должен был знать, кто на борту «Густлоффа» находится. А он, сволочь, медалями от Сталина и Горбачева зазвенел, назвал меня «ополяченной немецкой поганой сукой» и с размаху ударил в лицо. И знаешь, кто меня поднял, когда я кровь с разбитых губ-то глотала? Тот самый эсэсовец, которого я морозным утром 30 января 1945 года на пристани не дождалась. И я его поблагодарила. Главным образом за то, что дал мне возможность Тебя родить. Ведь это действительно он сделал такое возможным – через то, что не пришел.

Итак, я вернулась в Торунь и затворилась от мира, тоскуя по мужу, которому недоставало смелости ко мне вернуться. Иногда ходила в парк в Быдгошчском предместье и там, на моей любимой скамье, у пруда с лебедями, сидела и плакала. И вот как-то раз мимо той скамейки проходил красивый мужчина. Заметил мои слезы, присел и осторожно спросил, почему я плачу. И закурил. Я не стала ему рассказывать, почему, это ж я должна была в таком случае всю историю польско-немецких отношений рассказывать, а тогда люди не очень-то хотели на эту тему рассуждать, наоборот – хотели все забыть, и поскорее. Потом, в следующий раз, я снова его встретила. А ведь я на эту скамейку приходила всего-то раз в неделю. И несмотря на это – встретила. Значит, он-то там ежедневно бывал. А если мужчина, встретив случайно женщину, потом на это же самое место постоянно приходит, хотя она могла там быть первый и единственный раз – это говорит о том, что мужчина этот настоящий. Ты это признаешь, сыночек? Ты-то в мужчинах понимаешь. Правда, в газетах пишут, Ты знаток женщин, но это все журналистские бредни. Ты в женщинах-то не особо разбираешься. В мужчинах разбираешься, а подаешь это так, что женщинам кажется, будто Ты в них понимаешь. Ловко Ты, сыночек, устроился, ой ловко!

Леон Вишневский приходил к той скамейке каждый день. И вот встретил меня там во второй раз. Я снова плакала, а он подал мне шелковый платок и им слезы мои с лица утирал. А через три или четыре месяца пригласил меня на танцы в «Полонию» и танцевал со мной вальс, и полонез, – лучше даже, чем тот эсэсовец, который в Гдыни меня от смерти через утопление спас тем, что на пристань не пришел. И прижимался Леон к моей груди и целовал мои тогда еще от природы рыжие волосы.

О Штутхофе своем он мне потом рассказал, через год. Я как-то его хотела его поцеловать, а он в этот момент папиросу прикуривал, и от спички стало светло. Тогда я номер вытатуированный и увидела. А потом мы соединились. И родился Твой старший брат Казичек. А через два года и Ты, сыночек, на свет появился.

И Казичек, и Ты – вы оба выблядками были, сыночек.

Прости мне эту грубость. Вас поэтому и крестить не хотели – как незаконнорожденных – дескать, от греха родились и первородный грех с вас смывать крещением никак нельзя и невозможно. Я замужняя женщина – я ожидала развода, но официально замужем была, Леон – разведенный грешник. И только в ноябре 1954-го я получила свидетельство о разводе со вторым мужем. Почти десять лет понадобилось, чтобы этого добиться! Уже и Польский Красный крест был задействован, и польское посольство в Англии, и польский МИД, и английский МИД. И в конце концов я снова стала незамужней женщиной – так обо мне говорила своим подругам Твоя бабушка Цецилия. Ну не могла она из себя выдавить слово «разведенка», оно у нее поперек горла вставало. А уж тот факт, что это был мой второй развод, хранился в строжайшем секрете, как скелет в шкафу, высушенный временем. Потому это уж совсем ни в какие ворота не лезло – это ж только шлюха беспутная на такое способна, по ее-то мнению. Хотя ее Леон, сыночек ненаглядный, первенец, тоже был разведенным. Но это ее не смущало, она искренне верила, что мужчина имеет право ошибаться, а женщина – нет. Так что у меня есть все основания констатировать, что феминисткой твоя бабушка Цецилия, сыночек, не была.

Для меня ожидание, когда надо мной наконец смилостивятся бюрократы в Польше и Англии, в конце концов потеряло значение, а Твой отец очень этого хотел и очень ждал – хотел, чтобы мать его двоих детей была ему официальной женой. Таким он оказался консервативным.

А вот на вашем крещении он совсем не настаивал. Он в Штутхофе перестал верить в сплетню о Боге, рассказанную в Священном писании, говорил, что молчание Бога в Штутхофе лучше всего иллюстрирует Его отсутствие, является лучшим доказательством того, что эта сказка о бесконечно добром и милостивом Господе – сплетня и выдумка.

А я настаивала, потому что и тогда в Бога веровала, и сейчас верую, хотя, конечно, иначе. И ведь права оказалась! Потому что, сам посуди, без Него откуда бы ад взялся?

Когда некрещеный Казик после прививки БЦЖ заболел энцефалитом, врач сказал, что он может умереть и нам остается надеяться на чудо и молиться. И я молилась, сыночек, как молилась! И поедом себя ела за то, что позволила ему эту прививку сделать, ведь туберкулез уже лечить научились, а энцефалит этот – не всегда. И когда Казичек, слава Господу, выздоровел, заказала благодарственную мессу, но к ксендзу по этому поводу пошла бабушка Марта, которая солгала, что все это произошло с ее сыном, его тоже Казичком звали, он был летчиком, в британской армии воевал. Раз он тоже Казиком звался, во время мессы люди за Казичка моего, считай, молились и жертвовали тоже за него. Но об этом знали только мы, я, баба Марта и Господь Бог.

Но это, сыночек, ложь во спасение была. Бог-то не мог не понимать, что мы солгали по необходимости, от отчаяния, по вине не нашей – чиновников. Если бы я была Богом – я бы этих его «наместников на Земле», которые сидят в ризницах и усадьбах, всех бы разогнала. Это они Ему «черный пиар» устраивают. Люди из-за них к Богу спиной поворачиваются, чтобы Он заметил, как эти Его «наместники» их от Него отвращают.

Ведь они сами с собой часто справиться не могут, со страстями своими. Вертятся тут у нас в аду такие, в черных сутанах. Благодать с них слетает быстро, и оказываются они обычными слабыми людьми. Когда я ними говорю, они часто жалуются: трудно им в земной жизни забыть, что они мужчины, не хватает им прикосновений нежных, а женщины-прихожанки вводят в искушение, да и мужчины иной раз. И я их понимаю, сыночек, потому что – ну нельзя же все время мастурбировать. Но вот тех, которые это естественное желание с женщиной быть в себе задушили, а взамен начали малолетних послушников соблазнять и совращать, ни понять, ни оправдать не могу. В последнее время с Земли много таких прибывает. Их здесь презирают, хоть и радуются их прибытию, потому для ада эти педофилы, прибывающие целыми вагонами из Англии, Ирландии, США и даже иногда Польши, – повод для гордости.

Но я, сыночек, уверена, Бог этого не хочет.

И больно Ему и стыдно за таких земных Своих послов. И все-то Он знает, но по каким-то неведомым нам и лишь Ему одному известным причинам замкнулся, молчит и не вмешивается. Может, ждет чего. Здесь, в аду, молчанию Бога рады, здесь все спят и видят, чтобы оно никогда не кончалось. Потому что молчание Бога – это для Неба кара и страдание, а для ада – самая что ни на есть небывалая радость.

Да.

Так вот, выздоровление Казика меня очень обрадовало, но и страх за него во мне на многие годы поселило. Врач сказал Твоему отцу, что Казичек может «не очень умным быть». Ну, телом будет вроде здоровый, а умом недоразвитый. И я всю жизнь за ним наблюдала, пристально и с тревогой. К счастью, врач ошибся: Казичек школу с отличием окончил, степень ученую имеет, мудр и начитан до бесконечности, так что даже порой страшно было к нему и обращаться, чтобы не показаться совсем уж дубиной. Стал преподавателем, а у них время на чтение остается, правда, вот денег мало платят. И я Тебе, сыночек, скажу не в обиду: он, Казичек, гораздо больше эрудит, чем Ты. Он накупает книг больше, чем некоторые болящие лекарств. Меня жена его развеселила, когда ему сказала: «Если я вдруг потеряю работу и наступят голодные времена, мы с тобой можем целлюлозу из твоих книжек гнать и с голоду не умрем». Хлестко, конечно, но ведь книг у них в квартире больше, чем у всех соседей вместе взятых.

Завтра Страстная Пятница.

Это у нас в Аду важный день. У нас завтра будет популярная лекция на тему «Что чувствовал Господь в Страстную Пятницу». Эти популярные лекции, которые еще называют «семинарами», надоели мне хуже горькой редьки, на них всегда одно и то же балакают. Больше тридцати лет – каждый год! – я одни и те же тезисы выслушиваю и одни и те же старые картинки с Распятым наблюдаю. Впрочем, нет, картинки меняются: раньше были черно-белые, а теперь цветные, и с каждым годом у Иисуса на них все меньше морщин, все пушистее волосы, все более выразительное страдание на лице и все больше крови на ладонях и стопах. И с каждым годом кровь эта все краснее и краснее. Потому что Иисуса, сыночек, как и любую звезду или знаменитость, обрабатывают в фотошопе. Еще несколько лет – и Иисус на кресте станет метросексуалом.

А что Бог испытывал в Страстную Пятницу – я и так знаю.

Это Тебе каждый отец может рассказать, у которого сына убили. Но Богу-то и легче все-таки было, чем, скажем, отцу, сына которого грузовик с пьяным водителем переехал.

Бог-то ведь точно знал, что и как вообще случится. Я, сыночек, больше Тебе скажу – Он это Сам все задумал и спланировал. И Великую Пятницу, и уж тем более Великое Воскресение. И у нас в аду это считают самой совершенной в истории Вселенной махинацией. Пиар на высшем уровне. Начиная с участия Святого Духа в оплодотворении Пречистой Девы. Это ж надо было убедить Иосифа, ее мужа, простого плотника, чтобы он ее ребенка своим назвал! Потом сделать сына Марии и Иосифа мудрецом и чудотворцем: научить его ходить по воде, превращать воду в вино, возвращать зрение слепцам, воскрешать мертвых, становиться всегда на сторону обиженных, пусть ленивых, но бедных, клеймить иноверцев, бороться с изменниками. Сделать популизм религией. Организовать секту преданных этой религии фанатиков, назвав их апостолами. Это ж абсолютно оригинальный и гениальный проект. За две тысячи лет никто его и повторить не смог, не то что превзойти. А еще этот финал, волнующий эпилог, когда на последнем этапе воздвигают три креста и на одном из них распинают Божьего Сына. Мать под крестом стоит, а они Ему руки и ноги гвоздями приколачивают – каково? А Он на среднем кресте, рядом с нами, обычными грешниками. Ворами, разбойниками и убийцами. Слабыми, нечестивыми, обычными людьми. Умирает за нас, за наше спасение. В этом кроется огромная надежда, призыв к тому, чтобы очиститься, покаяться, искупить. Это не могло не подействовать. У нас в аду об этом с завистью говорят. Эта идея – о Спасителе – во всех учебниках по маркетингу анализируется. Как непревзойденная.

А эта история с воскрешением Лазаря, так подробно описанная, с которой культ Иисуса набрал критическую массу и покатился уже неконтролируемой лавиной в народ, – она хитом у нас в аду считается. И культ этот две тысячи лет держится. Даже на фейсе, как я заметила, широко представлен. Вот я теперь, сыночек, «залайкала» на фейсбуке профиль «Иисус каждый день» («Jesus Every Day»). «Залайкала» из любопытства – мне интересно, что люди каждый день об Иисусе из Назарета говорят и пишут. Причем пишут-то о нем всякого-разного навалом, но именно этот профиль меня магией своей простоты привлек и внимание задержал. Один врач из американской Южной Каролины, сын религиозных родителей, в марте 2011 года этот профиль создал. И в среднем четыре миллиона людей еженедельно кликают «мне нравится» на этом профиле. Иногда число «лайков» на нем за неделю больше, чем на остальных профилях фейса в США. Иисус ежедневно притягивает миллионы людей. И не только в храмы. Похоже, на фейсбук даже больше, чем в храмы. На этот профиль нас притянуло больше, чем десять с половиной миллионов (я «залайкала» его в третьей декаде ноября 2011 года и была там 10 430 406-я по счету). На сегодняшний день на фейсе более-менее регулярно бывает больше 750 миллионов человек. И из них – как выяснилось – свыше четырнадцати процентов ежедневно думают об Иисусе Христе. Свыше четырнадцати процентов через две с лишним тысячи лет после его смерти! Эти два тысячелетия и эти четырнадцать процентов (проценты даже больше) ужасно ад беспокоят. Потому что феномен Иисуса Христа, несмотря на все прилагаемые усилия, аду изжить не удается.

Во времена Иисуса мужчины жили около 37 лет, женщины – около 35. Люди тогда еще представления не имели о медицине, и любая болезнь была потенциально смертельной. Порой, однако, появлялся вдруг успешный целитель, и люди толпами к нему стекались за помощью и многое готовы были отдать, только бы к нему попасть. Иисус Христос прежде всего исцелял (чаще всего используя эффект плацебо), а потом уже терпеливо втолковывал людям о силе молитвы и о Царстве Божием. История Лазаря свидетельствует еще и о незаурядных дипломатических и политических талантах Иисуса, не говоря уже о его выдающихся знаниях в области фармакологии.

Две женщины, Мария и Марфа, сообщают Христу о болезни брата Лазаря, который Ему известен. И Христос не торопится к Лазарю, более того, Он говорит, мол, Лазарь умер, но вам следует радоваться, ибо вы уверуете, так говорится в Евангелии от Иоанна. Он является в селение с четырехдневным опозданием. А когда Марфа с болью говорит, мол, пришел бы Ты раньше, не умер бы брат мой. Он, увидев пришедшую с Марией толпу плакальщиков, возмутился и спросил, где положили Лазаря. И по пути к месту упокоения Лазаря не скрывает своих слез. Пещера, где уже четвертый день покоится Лазарь, закрыта большим камнем. Иисус требует камень убрать, и в ответ Ему говорит Марфа, мол, уже четыре дня, как он во гробе, уже смердит. Христос же возмущается, мол, не сказал ли я тебе, что ты увидишь славу Божию? И толпа узрит эту славу собственными глазами, о чем апостол Иоанн в своем Евангелии целый репортаж напишет, с поминутным раскладом, как для телеканала какого, и благодарные потомки как будто сами могут там поприсутствовать. Так как камер у Иоанна не имеется, он сосредоточивается на фактах.

Вот Иисус приближается к открытой пещере, вот Иисус поднимает глаза к небу и обращается к Богу: «Отче, благодарю, что Ты услышал меня. Я всегда знал, что Ты слышишь Меня. Но говорю это для людей, которые вокруг Меня, чтобы уверовали, что Ты Меня послал». Вот Он обращает взор на пещеру и приказывает: «Лазарь, иди вон».

Вот Лазарь выходит из могилы, хотя ноги и руки у него обвиты погребальными пеленами, а лицо обвязано платком. Вот толпа умолкает, затаив дыхание, а Иисус велит: «Развяжите его и дайте ему идти!» И толпа падает на колени, уверовав, с Его именем на устах.

То, что подробно описал Иоанн, получило огромный общественный резонанс. Евреи, увидевшие чудо собственными глазами, немедленно присоединились к последователям Христа. Не прошло оно, это чудо, и мимо внимания первосвященников, до которых докатились рассказы о происшедшем, передаваемые из уст в уста. Длинноволосый проповедник по имени Иисус, сын плотника Иосифа и жены его Марии, стал опасной и влиятельной фигурой, и его решено было убрать. А для самого Иисуса безупречно спланированная акция по воскрешению Лазаря стала прологом блистательной карьеры, вершиной которой стало спровоцированное им самим Распятие.

Смерть Иисуса на кресте – это, сыночек, на мой взгляд, в Христианстве-то самое важное, краеугольный камень. Это же бесконечная любовь Бога к людям. абсолютная любовь, безусловная. Как сказал Апостол Иоанн: «Так Господь полюбил мир, что Сына Своего единокровного отдал». Эта любовь имеет чрезвычайное значение для христианства, особенно на ранней стадии, ведь это нечто новое, доселе невиданное и неслыханное – Любовь Бога к человеку. До этого отношения людей и Бога как складывались: человек вставал на колени перед Богом и приносил ему жертву, чтобы задобрить. А здесь Бог не стал больше требовать от людей, чтобы они убивали баранов, гусей или других невинных животных, а напротив, сам наибольшую Жертву принес – Сына своего любимого и Себя Самого в Нем.

Ты, сыночек, никогда не задумывался, не пытался представить себе, как бы выглядел сегодняшний мир, если бы две тысячи лет назад римский наместник Иудеи, Понтий Пилат, не осудил бы Иисуса Христа на смерть через распятие? Ведь по сути – не должен был. Проступок Иисуса, если верить Новому завету, был незначительный с точки зрения существовавшего тогда законодательства. К тому же, сыночек, не забывай, тогдашняя система правосудия подразумевала, что все споры решаются и все преступники наказываются старейшинами. Эту систему ввел еще Иафет, и она заключалась в том, что в больших городах Иудеи были судьи, а в Иерусалиме функционировал Синедрион, который состоял из священников, аристократов и фарисеев, а во главе его первосвященник. Этот трибунал и был высшей судебной инстанцией. Во времена Иисуса смертная казнь полагалась за двенадцать видов преступлений: убийство, похищение человека в рабство, богохульство, идолопоклонство, колдовство, нарушение субботы, тяжкие провинности по отношению к родителям, прелюбодеяние, занятие проституцией для дочери священника, мужской гомосексуализм, инцест и содомия. Иисус, по моему мнению, под три статьи подпадал: «о богохульстве», «об идолопоклонстве» и «о колдовстве». По трем статьям – формально – Понтий Пилат мог его умертвить, вынеся вполне законный приговор. И в то же время все четыре Евангелия в один голос утверждают, что Пилат был уверен в невиновности Иисуса. Сегодня Иисус отделался бы, скорее всего, штрафом, даже суда бы не было – по причине незначительности причиненного вреда. А Пилат мог отправить Иисуса в каменоломни – или вовсе признать невиновным. Ведь Иисус Христос никакой угрозы для Римской империи не представлял.

Геза Вермеш, англичанин еврейско-венгерской крови 1924 года рождения, посвятивший всю свою жизнь исследованиям феномена Христа, сомневался, что в то время провозглашение себя Мессией и Сыном Божьим считалось тяжким преступлением и богохульством: ни один закон выдавать себя за Мессию не запрещал и как богохульство это не трактовал. Тем более что задолго до него Иосиф Флавий, происходящий из священнического рода и рожденный почти сразу после мученической смерти Христа, в 37 году, тоже вспоминает о многочисленных других «мессиях» периода первого еврейского восстания против римского владычества. Никому из них обвинений не предъявляли и приговоров не выносили.

Святые отцы Церкви говорят, что Пилат не осудил бы Христа, если бы толпа не начала на том настаивать. Толпу же подзуживали священники, а Пилат с первосвященником Каиафой, председателем Синедриона, общался довольно тесно. Каиафа для одних был предателем и негодяем, для других – рассудительным патриотом. Он всеми возможными средствами старался предотвратить волнения, чтобы, упаси Господи, не вступить в конфликт с римлянами. Как говорится в Евангелии: «Что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут римляне, и овладеют и местом нашим и народом».

За свою слабость прокуратор Иудеи заплатил сполна. В 36 году (по другим источникам – в 39-м) он был отозван в Рим и покончил жизнь самоубийством, а его останки были выброшены в Тибр. Так что вполне вероятно, что я его тут, в аду, как-нибудь встречу.

Но предположим, сыночек, что толпа, подстрекаемая Каиафой, не поддалась на провокацию и не стала настаивать на распятии Христа. Иисусу присудили бы в качестве наказания штраф, что с точки зрения тогдашней юрисдикции было бы совершенно справедливым и адекватным приговором. Он вернулся бы к своим ученикам, и Христианство осталось бы в лучшем случае немногочисленной сектой без какого-либо влияния и значения. Скорее всего, его очень быстро бы забыли. А доминирующей религией стал бы иудаизм, слегка осовремененный, приспособленный к греко-римским реалиям. Без обряда обрезания и, вероятнее всего, без понятия кошерности, потому что в Риме и Афинах всегда любили хорошо покушать, в том числе разнообразные мясные блюда. Иисус не пострадал бы на кресте, и не было бы обвинения евреям, что они Сына Божьего распяли. А ведь именно это всегда было главным поводом для гонений на еврейский народ. Если бы Понтий Пилат не поддался на увещевания Каиафы, не пошел бы на поводу у популизма, не было бы, сыночек, Креста, не было бы Воскресения, не было бы Христианства – и не было бы Освенцима. И Штутхофа бы тоже не было. И я бы с эсэсовцами полонез не танцевала. И в энциклопедиях не появился бы термин «Холокост».

Но так не случилось.

Толпа жаждала крови. И зрелищ. Как на корриде. Так было во времена гладиаторов в Риме, так было при Понтии Пилате, так было и много позже. Публичная казнь по требованию беснующейся толпы – это старый показательный номер многих диктаторов. И он всегда оправдывал себя. Во времена Французской революции казнь стала культовым зрелищем, которое устраивалось чуть ли не ежедневно, этакий сериал под названием «Гильотина», идущий, естественно, в прайм-тайм. А посмотрев последнюю серию, легко понять содержание предыдущих.

Толпу накормить кровью проще всего. Хлебом-то досыта куда как сложнее, да и зачем? Оголодавшая толпа в момент публичной казни о голоде забывает. Сталин например открыл, что можно такую жаждущую крови голодную толпу еще и водкой одурманить, тогда шоу даже лучше проходит.

Когда я вот так, сыночек, думаю, мне становится адски стыдно за человечество. И кажется, Иисусу должно быть так же стыдно. И я сильно удивляюсь, что он согласился за человечество взойти на крест и умереть, да еще в таких мучениях. Думаю, у него выбора-то особого не было – он же волю Отца Своего выполнял. В соответствии с Его планом.

Но вернемся к сути. Помимо существующих уже учебников у нас в аду недавно завели так называемую «Белую Книгу Иисуса Христа» – данные по Его деяниям собирать и с другими делиться, чтобы в конце концов вся правда наружу вышла. Туда можно вписывать всевозможные неподтвержденные сведения, слухи, сплетни, свидетельства, связанные с Христом и Его жизнью, причем чем более странные и неправдоподобные – тем лучше. Только выдумывать от себя ничего нельзя, это репутацию Белой Книги портит, за что грозит серьезное наказание. Конкурс на самую удивительную новость устроили, да с наградами, вот общество-то в Аду и старается изо всех сил, выискивает всякие сведения и кропотливо их вписывает в Книгу. С тех пор как я с огромным интересом прочла книгу немки Юты Ранке-Хайнеманн «Нет и аминь»[18]18
  Юта Ранке Хайнеман (р. 1927) – немецкий ученый, теолог и писатель; читает курс истории религии в университете в Эссене. Книга «Нет и аминь» вышла в 1992 году в Мюнхене.


[Закрыть] я была убеждена, что ничего более шокирующего по вопросу Христа найти уж невозможно. Потому что Юта оказалась в теологии, как тот Лари Флинт со своим разнузданным «Хастлером»[19]19
  Ларри Флинт (р.1942) – американский издатель; «Хастлер» – первый его опыт порнографического журнала по почтовой рассылке, тираж которого достиг 3 млн. экземпляров.


[Закрыть], с той только разницей, что она свои «скандалы» устраивает на основе серьезных знаний и исследований, а не химер. Профессор Юта Хайнеманн, урожденная Ранке, законная жена президента Германии, умная и образованная женщина. Настолько умная и образованная, что ее заметили в Немецкой католической церкви и позволили, впервые в истории, первой из женщин преподавать теологию в высшей церковной школе. Но потом Юта что-то такое сказанула по поводу целибата – совсем не то, что Церковь хотела бы слышать, и ее на высших этажах епископата перестали любить и в 1987 году быстренько отобрали право на преподавание теологии. По закону, разумеется. Приказом, который, по моему скромному мнению, очень похож на сталинский. Ты же знаешь, сыночек, церковное правосудие очень сталинское напоминает, и указы Церкви от сталинских-то мало отличаются, в результате претворения в жизнь церковных декретов полегло ничуть не меньше людей, чем в результате выполнения сталинских приказов. Церковь на протяжении веков с фантазией и научным подходом людей-то мучила. Болезнь, например, толковала, как наказание за грехи – и как же тут не согласиться, ведь так сам Бог хочет!