Текст книги "Цитатник бегемота"

Дудки, подумал Иван, злобно глянув на фон Кугельсдорфа. Опоили небось гады меня чем-то… ну ничего! Спецназ просто так не сдается… Я вам устрою доставку этого самого талисмана по назначению!..

Он улыбнулся и расправил плечи, с радостью осознав себя солдатом великой армии. Мы еще повоюем, подумал он с бешеным весельем и посмотрел на немцев. Им, казалось, не было до него никакого дела. Иван открыл было рот, чтобы заговорить с профессором, но тут появилась сама хозяйка.

– Я приготовила вам ночлег, – сказала она, глядя на Ивана и улыбаясь. – Комнаты наверху…

– Мы пробудем у вас шесть дней, – сказал профессор и дернул щекой. – Деньги заплатим сейчас…

С этими словами он высыпал из кошеля горсть серебряных монет.

Брови хозяйки поползли вверх.

– Вы и вправду богаты, чужеземцы, – весело сказала она. – Не беспокойтесь, за свои деньги вы получите все, что пожелаете…

Прошел один день, потом другой, потом – третий… Они почти не выходили в город.

Только один раз Иван, профессор и Кляйн поднялись на стену, чтобы посмотреть на войско, осадившее Иерихон. Настроение горожан менялось.

Сначала в их сердца вселился страх при виде многочисленного войска, потом же, увидав, что противник медлит, осажденные приободрились. Недоумение у них вызвала странная процессия, изо дня в День ходившая по периметру стены и оглашавшая все вокруг пронзительным звуком труб, но потом это недоумение прошло, уступив место насмешкам.

А звуки труб тем временем становились все настойчивее и настойчивее, проникая сквозь стены в самый город, наполняя дрожью дома, заставляя трепетать деревья и разгоняя птиц с помоек, принося тревогу и неуверенность, помрачая разум…

Иван и немцы стояли на стене, глядя вниз – туда, где раскинулись шатры осаждающих, где в лучах яркого солнца остро блестели наконечники копий и медные бляхи на щитах воинов грозной армии; воины стояли, опаляемые полуденным светилом, стояли молча, неподвижно и уверенно.

– Идут, – негромко сказал Кляйн.

Показалась процессия, обходившая город. Звуки труб стали нестерпимыми для уха, проникли в мозг, в сердце, в желудок. Иван почувствовал, как волосы на его голове зашевелились.

– Смотрите, – неожиданно сказал профессор, указывая куда-то рукой. – Вот он, Иисус Навин!..

Иван поглядел туда, куда указывал профессор. Впереди процессии шли вооруженные люди, за ними – семеро в ярких одеждах, очевидно, священники: они-то и трубили в трубы.

– Да где же? – недовольно спросил Кляйн.

– Вот, вот, – быстро заговорил фон Кугельсдорф – трубачи… видите – ковчег завета!.. А за ним, сразу за ним…

Иван всмотрелся. Шел человек, высокий, пожилой, с горделивой осанкой. Ветер развевал его длинные белые волосы, трепал полы одежды.

– Солнце отдыхало, угнездившись на мече его, – пробормотал профессор.

Он умолк и провел рукой по волосам.

Иван удивился: раньше он не замечал у Кугельсдорфа такого жеста.

– Да, – продолжал профессор, – это он… Когда Моисей вывел евреев из Египта, то был уже не в силах вести их дальше, и призвал он тогда Иисуса, и возложил Моисей на него руки свои, и преисполнился Иисус духа премудрости, и повиновались ему сыны Израилевы, и делали так, как повелел Господь Моисею…

– Евреи, – с досадой сказал Кляйн, – опять эти евреи.

Профессор улыбнулся и умолк. Иван глянул на обоих с интересом.

– Пойдемте, – после паузы сказал Кляйн. – Нас ждут.

– Завтра – седьмой день, – тихо, как бы про себя, сказал профессор. – Иерихон будет взят и разрушен…

Оберштурмбаннфюрер сильно поморщился, но промолчал.

В этот вечер жители города были как-то по-особому, нездорово веселы. Кругом было шумно; тут и там раздавались хмельные песни, хохот, громкие крики. Весь город был ярко освещен: факелы горели повсюду, и в их колеблющемся свете мелькали неверные изломанные тени. Казалось, люди напоказ выставляли небрежение опасностью, темнотой и страхом. Единственные, кто не стеснялся бояться, были животные. Собаки, которые все последние дни выли, не переставая, вдруг умолкли и затаились; напротив, домашняя скотина впала в буйство. Коровы мычали без перерыва, жалобно и страстно; овцы беспокойно блеяли, волнуясь в своих загонах; ослы орали дурными голосами, словно хотели сами себе разорвать легкие… А птиц уже давно не было в городе… А люди веселились.

Дом Рахав был полон народу, и никто не хотел уходить, будто понимая, что только здесь можно было спастись… Немцы стали расходиться по своим комнатам. Профессор предупредил всех, что проснуться придется очень рано. Иван уже встал из-за стола, собираясь подняться наверх, как вдруг почувствовал чью-то легкую руку на своем плече. Он обернулся и увидел Рахав. Она смотрела на него снизу вверх, лихорадочно блестя глазами, улыбающиеся губы ее слегка дрожали. Ни слова не говоря, она потянула его куда-то за собой. Иван невольно оглянулся: среди общей суеты, шума и гама никто не обратил на него внимания. Более не раздумывая, он последовал за женщиной. В полном молчании они прошли по узкому коридору.

Рахав толкнула дверь, и они очутились в маленькой комнатке с низким потолком, где были только стол и кровать. На столе горел тусклый светильник. Рахав стремительно повернулась к Ивану и, как в смертной муке, закрыв глаза, обвила его шею своими руками, прижалась к нему всем своим легким телом. Горячечно зашептали жаркие губы…

– Мой, только мой… ты избран… я ждала тебя, я всегда ждала только тебя, чужеземец, человек ниоткуда.., ты уйдешь, я знаю, но останешься моим, ты будешь всегда жить во мне…

Голова у Ивана закружилась. Огонек тусклой лампадки стал ярким, как свет близкой звезды, он усилился и превратился в обжигающий пламень тысячи солнц; комната распахнула свои окна прямо во Вселенную, и могучий и нежный вихрь закружил и подхватил, унося далеко – во времени и пространстве… Голоса, зазвучали всегдашние голоса: они кричали, и пели, и звали, но сегодня для них не было ни места, ни лишнего мгновения, и они ушли, утихли совсем, остался лишь один голос, рядом, вокруг, везде…

Кровать с набросанными на нее шкурами превратилась в звездную яхту под туманными парусами; волны кипящего океана перехлестывали через борт, сбивая с ног и увлекая в пучину; мудрое Время тормозило свой бег, сжимаясь, как пружина, и, распрямляясь, выбрасывало миры и солнца в вечное Ничто…

Иван медленно приходил в себя, восхищаясь и ужасаясь красотой окружающей тишины. Он посмотрел на женщину, лежащую на его руке. Лицо ее было бесконечно спокойно. Не открывая глаз, она улыбнулась и крепче прижалась к нему.

– Сегодня все кончится. – прошептала она, и голос ее наполнился безысходной тоскою. – Иехошуа бин Нун возьмет город, я знаю это.., все умрут, а ты вернешься в свое никуда… Я хорошо знаю это, поверь… я узнала обо всем уже давно и так долго ждала… Скоро все случится: награда, прощение и… прощание… Спасибо тебе, избранник…

Она замерла: Ивану показалось, что ее сердце перестало биться. Прошла томительная секунда: внезапно женщина широко раскрыла глаза.

– Все… Пора! – вдруг вскрикнула она. – Иди же!.. Скоро рассветет.., и в седьмой раз протрубят трубы!

Когда Иван поспешно спустился вниз, все уже были в сборе. Кляйн насмешливо поднял брови, хотел было что-то спросить (убью гада, с холодным бешенством подумал Иван), но передумал.

– Где вы были, Курт? – озабоченно спросил профессор, мельком глянув на Ивана, и, не дожидаясь ответа, продолжал, обращаясь ко всем: – Помните, что только в этом доме мы в безопасности. Тот, кто нам нужен, сам придет сюда… Ждать осталось недолго.

Иван мрачно уселся за стол, взял лепешку, подвинул к себе кувшин с вином и кружку. Он чувствовал себя усталым – и духовно, и физически. Нашла избранника, подумал он, криво улыбнувшись. Вот ведь ба.., в смысле женщины: обязательно им надо, чтоб поромантичнее.., это, конечно, понятно. Но почему – избранник?..

Он ел, не чувствуя вкуса, но усталость постепенно уходила. На смену ей пришло резкое чувство тревоги – адреналин весело прогулялся по его жилам, поселив в душе возбуждающее предвкушение схватки. Иван даже приободрился. В зале повисла напряженная тишина: все молчали, прислушиваясь к происходящему вне стен дома.

Внезапно Иван различил еле слышный звук привычных уже труб. Слабый поначалу, он все усиливался и усиливался. Задрожали стены, брякнула посуда.

– Начинается, – негромко произнес профессор и посмотрел куда-то вверх. – Сейчас они закричат, и стены падут…

Звук, шедший снаружи, заполнял все вокруг, громыхая и названивая. Захотелось зажать руками уши, но Иван почему-то понял, что это бесполезно.

Загудело. Стены дома уже не дрожали: они тряслись, Шатались, грозя завалиться; заскрипели, двигаясь, столы, распахнулся с треском ставень. Небо в высвободившемся проеме окна стало темнеть, наливаясь густой синевою; потом навалилась жирная чернота, прорезаемая отливающими металлом лентами молний.

Только что было жарко, пот заливал глаза, но вот уже повеяло могильным холодом, закололо ледяными иголочками кожу на лице. Сквозь нараставшее могучее гудение пролился новый, чудный звук, зародыш многоголосого величавого песнопения, он становился все сильнее и сильнее, разрастаясь, охватывая и проникая: все уже было полно им.

Пол трясся под ногами не переставая, стены шатались, как бумажные. Один за другим люди валились на пол вместе со скамьями, не умея противостоять всесокрушающему, как казалось, напору немыслимой стихии.

Иван не выдержал и закричал, но не услышал своего крика. Самый воздух сотрясался и рушился: оставалось ждать лишь миг до того, как небеса рухнут на землю, раздавив всех живущих на ней.

Но вот последним аккордом прозвучал жуткий грохот. Иван подумал, что земля разверзлась и поглотила все, что на ней было, – просто из милосердия. Он ожидал падения в бездну, но наступила невероятная тишина.

Не веря в долгожданное безмолвие, люди не решались подниматься на ноги. Ползли долгие секунды томительной тишины. Ивану надоело валяться на давно не метенном полу, и он первым поднялся, стараясь не кряхтеть и не охать. Следом за ним стали подавать признаки жизни и остальные. Иван поднял скамью и сел на нее – ноги предательски подрагивали. Рядом с ним почти повалился фон Кугельсдорф.

И тут снова послышался сильный шум. Глухой рокот, словно рассерженная волна накатывалась на океанский берег.., он сейчас был неприятен, в нем таилась угроза – но угроза не мистическая, не леденящая кровь запредельным ужасом, а вполне осязаемая.., и человеческая.

Иван посмотрел на профессора. Тот отвел глаза, щека у него дернулась. Потом он сказал задумчиво, без тени испуга:

– Ну вот и все. Стены Иерихона пали. Город взят штурмом.

Рядом с ними на скамью, кряхтя, уселся Кляйн.

– Ну и что мы будем делать дальше? – задал он свой стандартный вопрос.

Профессор перевел взгляд на него.

– Ждать, – как бы нехотя сказал он. – Все жители города, от стариков до грудных младенцев, будут убиты. Не тронут только тех, кто находится в этом доме.

– А кстати, почему победители окажутся столь благосклонны к хозяйке этого отеля? – спросил Кляйн. – У нее какие-то особые заслуги?

– Вот именно, – усмехнулся профессор и покосился на Ивана.

– В доме этой блудницы, – Иван слегка дернулся, – нашли убежище разведчики израильтян.., они спрятались от местной стражи на крыше.

– А-а, – понимающе протянул Кляйн.

– Значит, у нее здесь явка… и надежная крыша для шпионов.

– Точно так, – снова усмехнулся профессор. – Она что же, профессиональная разведчица? – деловито спросил оберштурмбаннфюрер.

Профессор помотал головой и с усмешкой бросил быстрый непонятный взгляд на Ивана.

– Профессия у нее как раз другая, – сказал он, – хотя тоже очень древняя и разведке во многом родственная… не дергайтесь вы так, дорогой барон, дело житейское.., вас тут случайно кое-кто Сыном Неба не называл?..

Иван играл желваками на скулах, но пока молчал – потому, наверное, что надоедливые голоса опять пришли к нему в гости.

– И что же потом случится с этой.., э-э.., нашей хозяйкой? – спросил Кляйн слегка презрительно.

– О-о, это интересная история… У нее все будет хорошо: благодаря своим незаурядным качествам она вскорости займет очень высокое положение среди тех, кто разрушил ее город… остепенится, заведет детей… И вы знаете, господа, говорят, что даже сам великий царь Давид – один из ее потомков! – сказал профессор почему-то очень серьезно.

– Кто бы мог подумать, – пробормотал Кляйн.

Иван молчал. Ему не понравились серьезность профессора и его косые взгляды. Ивану вообще переставало нравиться многое. Начались, понимаешь, какие-то недоговоренности, какие-то намеки… да за кого его здесь принимают? Избранники.., потомки…

Он вдруг подумал, что внизу никого, кроме их группы, не было, хотя на постоялом дворе народу находилось немало. Тут он услышал скрип ступеней на лестнице, хотел обернуться, но в этот момент распахнулась входная дверь.

В помещение с ревом ворвались солдаты, захватившие город. Их было много: ощеренные, озверевшие люди с окровавленными мечами и короткими копьями в грязных от пота, крови и пыли руках. Диким торжеством победителей и жаждой немедленного убийства пылали их лица…

Немцы повскакали с мест, отступая от угрожающе наставленных на них копий. Краем глаза Иван увидел, как Кляйн с исказившимся от лютой ненависти лицом бросился на солдата, уклонился от неверно направленного меча, одним ударом сбил израильтянина с ног, вырвал у него меч и занес его над головой поверженного. Крик ярости вырвался из десятка глоток, на Кляйна бросились со всех сторон.

Эсэсовцу оставалось жить доли секунды, как вдруг раздался громкий уверенный голос, который заставил всех замереть.

– Остановитесь!.. Опомнитесь, несчастные!.. Или вы не видали червленого шнура на этом доме и не знаете, что его охраняет Иехошуа бин Нун и сам Бог Израилев?!.

Все замерли, глядя на простершую руки Рахав. У Ивана даже дух захватило, до того она была прекрасна. Темное пламя.

Затем кто-то выбил из руки Кляйна меч, и эсэсовца притиснули к стене, приставив ему копье к горлу. Вперед выступил один из солдат, очевидно, командир.

– Мы видели знак на твоем доме, – прорычал он, – и мы знаем, что он означает. Мы выведем тебя и тех, кто находится под крышей твоего дома, прочь из проклятого города… но этот человек, – он указал мечом на несдержанного оберштурмбаннфюрера, – этот человек напал на нас, и пусть теперь вождь сынов Израиля великий Иехошуа бин Нун решает, как с ним поступить… И вы пойдете с нами, – повысил он голос, обращаясь к остальным немцам, – расскажете, кто вы такие.., не стоит ли истребить весь ваш поганый род…

Под злобными взглядами солдат Ивана и немцев вывели на улицу. Пока они ждали, когда выведут всех остальных из дома Рахав, Иван осмотрелся по сторонам.

Крепостной стены не было – то есть совсем. Вместо нее громоздились обломки битого камня, щебень, беспорядочные груды мусора и пыли. Прах покрывал землю, и непонятно было, как уцелел приютивший их дом: все вокруг было уничтожено.

Над городом поднимались угрюмые столбы жирного черного дыма. Откуда-то еще доносились слабые крики, плач, рев домашней скотины, но было ясно, что самого города больше нет.

Пахло горелым мясом, кровью, каменной крошкой, древесным пеплом.., пахло весной, жарким южным преддверием лета. Природе было наплевать на войну: сколько весен пахло кровью, сколько еще будет пахнуть…

Из дома Рахав стали выходить те, кто там еще оставался, – престарелые родители хозяйки, ее братья, какие-то женщины с маленькими детьми на руках; испуганные, плачущие, жмущиеся друг к другу, одинокие и потерянные среди пепла и крови, среди бессильных останков и руин родного им города, в одночасье ставшего заброшенной могилой их соотечественников, друзей и близких.

Старший солдат махнул мечом, подавая команду, и кучка людей в окружении завоевателей побрела прочь от покинутого убежища.

Позади затрещало и загукало.

Иван обернулся и увидел, как из окон дома Рахав, подожженного солдатами, с воем вырвались языки веселого пламени, поднялись ввысь; столб дыма слился со множеством таких же. Дым, прах и огонь – ничего больше не осталось там, где был Иерихон…

По какой-то причине они не сразу вышли из города, хотя дом Рахав и стоял прямо возле обломков разрушенной стены. Чем дальше двигалась скорбная процессия спасенных, тем явственней становились тихий плач и стоны шедших с Рахав. Дух жестокой резни, тяжелые испарения скотобойни витали над горячими развалинами… С расчетливой жестокостью израильтянами было уничтожено все. Заколотые, зарезанные, затоптанные мужчины, старики, женщины, дети валялись между сожженных, освежеванных, плавающих в жидкой грязи и навозе туш домашней скотины. Душный запах крови пропитал все: кровь превратила сухую землю в болото. Тучи зеленых мух, тяжело гудя, спускались с небес и жадно облепляли ненужное мясо, и тень их повелителя чувствовалась где-то невдалеке. В живых не осталось никого.

Лишь кучки солдат нарушали застылость дымного багрового пейзажа. С канцелярской деловитостью солдаты собирали, подбирали и отсортировывали все ценное: как муравьи, волокли упорно на себе груды золотых браслетов, ожерелий, серебряных украшений, связки медных и железных сосудов и прочих вещей, обещанных ими своему Богу… Тем, кто владел этим раньше, уже ничего не было нужно: они утонули в собственной крови.

Иван невольно посмотрел на Рахав. Она шла, прямая и напряженная, изредка оскальзываясь, но снова выпрямляясь. Глаза ее были сухи, рот твердо сжат; она смотрела прямо перед собою, словно видела то, что не дано было увидеть другим. Никого не тошнило.

Иван посмотрел на Кляйна и увидел, что выражение озверелости сошло с его лица и вид у оберштурмбаннфюрера сейчас был несколько удивленный. Было тихо и страшно. Воздух замер, застыл, и все вокруг замолчало и скрылось. Никто не тревожил покоя проклятого города Иерихона, ни жившие в нем ранее, ни умершие сейчас.

Они вышли из города и побрели в сторону лагеря победителей, радуясь тому, что смерть осталась позади них. Немцы вели себя спокойно: война и убийство были для них совсем не внове.

Иван посмотрел на профессора: тот так вообще улыбался.

– Что смешное вы обнаружили, герр профессор? – спросил Иван неприязненно.

– Ну как же! – откликнулся фон Кугельсдорф. – Все ведь удачно получилось!

– Да? – удивился Иван. – А что именно, позвольте узнать?

Профессор украдкой оглянулся и, понизив голос, сказал:

– Благодаря бестолковому антисемитизму нашего дорогого оберштурмбаннфюрера – что поделать, герр Кляйн весьма ему подвержен, – нас доставят прямо к Иисусу Навину. Тот скорее всего захочет допросить пленного, потому что убить его сразу было бы не совсем удобно – все-таки обещание есть обещание, находившиеся в доме Рахав неприкосновенны… А остальное – дело техники: мне надо только прикоснуться к талисману, который великий воитель носит на груди… что мы могли увидеть, стоя на стене города.

– Что-то я не помню такого, – задумчиво сказал Иван.

– Да?.. Было такое, было, – убеждающе произнес профессор. – Так вот, только я до него дотронусь, как мы сразу перенесемся в другую эпоху…

– А куда?..

– Я же говорил раньше – к Македонскому, который Александр… и поведем охоту за его частью талисмана.

– А если что-то не получится? – спросил Иван. Профессор пожал плечами.

– Что ж.., будем действовать по обстановке.

– А если герра Кляйна за его семитофобию.., того?..

– Ну и что? Война есть война, – снова пожал плечами фон Кугельсдорф. – Оберштурмбаннфюрер, конечно, хороший человек, но одним оберштурмбаннфюрером больше, одним меньше…

– Вы еще скажите, что одним бароном больше, одним меньше, – недовольно произнес Иван. Профессор хихикнул.

– Это уже до меня сказали, – лукаво сообщил он.

– Я знаю, – коротко ответил Иван.

Пепелище Иерихона, над которым уже почти не было видно дыма, осталось далеко. В лагере победившей армии царило оживление. Огромную добычу, взятую в разрушенном городе, многочисленные крупные и мелкие отряды сносили в сокровищницу, и приветственные крики сотрясали воздух.

Вечерело. В стороне неспешно нес свои воды Иордан, чьими стараниями капля за каплей наполнялась чаша Мертвого моря… Пьянящее чувство победы кружило головы победителям. После долгих лет унижений, скорби и рабства, после гонений и гибели одержана была первая победа на земле Ханаанской.

Впереди еще много походов, разоренных городов, богатой добычи, политой кровью чужаков-инородцев, много славных битв и побед, но эта, первая, – дороже… Стоя на коленях, Кляйн угрюмо смотрел на великого воителя, вождя своего народа. Злоба и ненависть просто душили немца – Иван это хорошо видел. Видел это и тот, к чьим ногам был брошен пленник.

– Говори, – сурово сказал он, – не медли. Из какой страны явился ты в город, проклятый Богом? Что делал там? Почему замыслил злое против сынов Израилевых?

Кляйн аж побелел от злости.

Иван усмехнулся.

Каково Кляйну, белокурой бестии, надежде и опоре, гордости шутц-штаффель, стоять на коленях перед каким-то пархатым… Ничего, ничего, подумал Иван злорадно. Замочил штанишки?..

Кляйн молчал и только по-волчьи скалился.

Преемник Моисея нахмурил брови. Уходящее солнце задержалось в его седых волосах, играло золотой цепью, неведомым талисманом, таинственно мерцавшим на груди…

Момент был критический. Иван понимал, что терпение разрушителя Иерихона не беспредельно, а Кляйн, сходивший с ума от унижения, которому подверглась его арийская натура, изображать смирение не собирается и сейчас сделает опасную глупость…

– Позволь, о великий! – раздался вдруг голос рядом с Иваном.

Это был профессор.

Вождь Израиля посмотрел на него с удивлением, потом едва заметно кивнул стражникам.

Иван напрягся. Если профессор не проявит должной расторопности, то угрохают и его, и Кляйна, и остальных немцев.., и, что самое неприятное, Ивана тоже могут укокошить. Это было бы совсем нехорошо.

Тем временем профессор, сложив руки перед собою, маленькими шажками продвигался к возвышению, на котором восседал Навин. При этом он мелко-мелко кланялся и вид являл робкий и смиренный.

Внезапно Иван похолодел.

Стражник с копьем, стоявший возле возвышения, сделал шаг вперед и встал перед профессором, держа копье наперевес. Фон Кугельсдорф замер.

Мысль Ивана лихорадочно заработала. Если пауза еще немного затянется, то главному завоевателю надоест творимое им правосудие, и он просто прикажет всех зарезать.

А профессор ничего не может сделать, пока стражник стоит перед ним: он не доберется до талисмана… И тут профессор бросил короткий взгляд на одного из немцев, который стоял ближе к возвышению.

Не успел Иван ничего понять, как эсэсовец с диким криком бросился на стражника, мешавшего фон Кугельсдорфу.

Все уместилось в одно мгновение. Стражник успел повернуться к напавшему на него: он выставил копье и нанизал на острие немца. Профессор же одним прыжком преодолел несколько метров, разделявших его и сына Навина, вцепился в одежду воителя и дотянулся до талисмана.

Никто не успел ничего понять. Иван лишь заметил спокойное удивление, мелькнувшее в глазах вождя Израиля, как все озарила ослепительная вспышка; он ослеп, земля под ногами пропала, и тяжелое небо стало близким и спокойным…

…и вдруг земля, твердая почва, сильно ударила по подошвам; колени подогнулись, так что Иван чуть было не упал. Разноцветная мозаика мира, рассыпавшаяся было по углам сознания, собралась вновь. Иван встрепенулся и посмотрел вокруг. С удивлением и тревогой он понял, что стоит практически на том же самом месте, что и секунду назад.., или не секунду?..

Ну да – вон и Иордан течет, и те же холмы, и развалины стен неподалеку… хотя нет, развалины все же другие. И кругом никого нет – кроме валяющегося на земле Кляйна, зашедшегося в мучительном приступе кашля, девяти… нет, уже восьми рядовых эсэсовцев и профессора. Иван внимательно посмотрел на фон Кугельсдорфа. Почувствовав взгляд, тот повернул голову.

– Все в порядке, – немного насмешливо произнес он, – Сейчас год триста тридцать первый до Рождества Христова… но я несколько удивлен. Никак не думал, что мы окажемся на том же самом месте. Впрочем, об этом можно было бы догадаться…

Он поглядел куда-то в даль, щурясь от солнца.

Иван тоже посмотрел. На месте города, который был здесь тысячу лет назад, громоздились развалины, и над ними по-прежнему поднимался дым – будто пожар с тех пор так и не утих.

– Города всегда горели, – негромко произнес профессор. – Теперь это сделали македоняне. Александр Великий.

Он подошел к Кляйну и помог ему подняться на ноги.

– Как вы себя чувствуете, герр оберштурмбаннфюрер? – участливо спросил он. – Все ли в порядке?

– Нет, не все в порядке, – прохрипел Кляйн и сплюнул. – Все очень даже не в порядке…

Он оттолкнул профессора и выпрямился.

– Вы видели? – произнес он злобно. – Вы только видели, как этот.., как он меня.., а?!

– А в чем дело? – недоуменно спросил профессор.

– Подумаешь событие; скрутили и хотели допросить…

– Да ведь это были евреи! – заорал Кляйн.

– И они посмели убить одного из моих людей!..

– Ну и что с того? Мало ли вы евреев поубивали на своем веку…

– Да, я их убивал, – ядовито произнес Кляйн. – Убивал и буду еще много убивать!

– А чего же вы тогда жалуетесь? – пожал плечами профессор. – Вы – их, они – вас… Чего обижаться? В природе все должно быть гармонично…

Некоторое время Кляйн злобно таращился на профессора и угрожающе пыхтел, но фон Кугельсдорф так наивно глядел на оберштурмбаннфюрера, что тот понемногу остыл.

– Может, вы и правы, – пробурчал он. – Солдату негоже обижаться на то, что его самого хотят убить…

Профессор покивал.

– И я о том же, – сказал он. – Убивайте своих евреев на здоровье, и пусть вас тоже убивают… Кляйн неожиданно расхохотался.

– Мне нравится ход вашей мысли, профессор, – весело сказал он. – Вы совершенно правы. Истинная нация сверхлюдей должна выращиваться не в тепличных условиях, а на полях сражений…

– Кажется, сейчас вам будет сражение, – перебил его Иван, краем уха прислушивавшийся к ахинее, которую несли два немца. – Глядите.– Он указал рукой.

К ним стремительно приближалась группа всадников – Десятка три человек. Их шлемы и щиты ярко блестели на солнце.

– С ними мы не справимся, – с легким беспокойством произнес Кляйн. – Их слишком много.

– И не надо справляться, – невозмутимо сказал профессор. – С этими мы разберемся по-другому…

Легкий ветерок приподнял полу его хитона. Иван посмотрел на одежду профессора, потом на свою. Интересное дело: одежка более раннего времени уступила место другой, совершенно древнегреческого вида, если судить по картинкам в учебнике истории.., или еще где-нибудь.

– А как это мы сменили гардероб? – поинтересовался Иван.

– Молчите, Курт, – нетерпеливо сказал профессор. – Так получилось… Какая вам разница? Все продумано…

Иван хмыкнул и хотел было продолжить расспросы, но тут всадники приблизились к ним, окружили, наставили копья. Как и тогда, в первый раз, мысленно усмехнулся Иван, но тут же, приглядевшись внимательнее к всадникам, вынужден был признать, что не совсем так. Прежние рядом с этими выглядели просто оборванцами и разгильдяями – невзрачное мужичье на корявых лошадках. Нынешние же кавалеристы – на могучих конях, сами здоровенные, сытые, в панцирной броне, в блестящих шлемах с топорщившимися щетками конских волос на гребне, с внушительного вида мечами и тяжелыми щитами… Регулярная армия, закаленная в боях.

– Кто такие? – властно задал сакраментальный вопрос самый здоровенный в броне побогаче.

– Я – философ из Книда, последователь Аристотеля Стагирита, – спокойно ответил профессор, – а это – мои ученики. Мы были в Египте, а сейчас направляемся в армию божественного Александра. – А зачем? – сдерживая своего грызущего удила могучего коня, поинтересовался македонянин.

В том, что это был именно македонянин, сомнений у Ивана не было.

– Я хочу писать историю великого похода, а мои ученики – сражаться в армии великого полководца, – пояснил фон Кугельсдорф.

– Хм, – буркнул всадник. – А сражаться-то вы умеете?

– О да, – заверил его профессор. – Все мои ученики с детства приучены обращаться с оружием…

– И что, все они родом из Книда? – подозрительно разглядывая Кляйна, спросил всадник.

– Нет, конечно, – безмятежно ответствовал профессор. – Есть и фессалиец, и беотиец, и милетцы, и афиняне.., а вот он, – фон Кугельсдорф указал на Кляйна, – фиванец…

– Фиванец? – переспросил всадник и несколько брезгливо посмотрел на немца. – Понимаю… Эпаминонд там, священный отряд…

– Да нет, – благодушно сказал профессор. – Вообще-то он вольноотпущенник, а сам родом из Иерусалима…

Иван увидел, как вытянулось лицо у Кляйна.

– Понятно. – произнес всадник, разглядывая побагровевшего оберштурмбаннфюрера, который бросал на шутника-профессора яростные взоры. – Да, а кто это у вас тут фессалиец? – вдруг спохватился он.

– Вот этот, – ткнул пальцем в Ивана фон Кугельсдорф. – Родом из Ифамы.

– Да что ты говоришь!.. – воскликнул всадник и спрыгнул с коня. – Землячок, значит!..

Иван чуть было не выругался вслух.

– Как звать-то тебя? – спросил, улыбаясь и подходя к нему, македонянин.

Росту он оказался немалого – почти с Ивана, а в плечах – так и пошире него.

– Леонтиск, – ляпнул наобум в меру начитанный Иван, надеясь, что попадет в точку. И попал.

– Как!.. – вскричал пораженный квазиземляк. – Клянусь Зевсом, вот чудеса! Я-то ведь тоже Леонтиск!..

"Пропади ты пропадом со своими чудесами", – получал Иван, любезно улыбаясь в ответ.

– Нет, ну бывает же такое, – радостно продолжал настоящий Леонтиск. – Кого только не встретишь в этих краях… Слушай, давай к нам служить, в фессалийскую конницу под мое начало?..

– О нет, славный Леонтиск, – встрял профессор. – Мои ученики хотели бы служить в пехоте, к лошади они непривычны…

– Ерунда, – отмахнулся легендарный кавалерист. – Лучше конницы ничего нет. А что касается неумения… В армии ведь знаешь как? Не умеешь – научим…

Иван поднял брови.

– …а на все остальное – воля богов олимпийских. Так что, философ, не путайся под ногами и не мешай солдату делать свой выбор.

– Нет, – твердо молвил фон Кугельсдорф. – Оракул сказал нам – только пехота.

– А, раз оракул, тогда – другое дело, – разочарованно протянул Леонтиск. – Ну что же, поспешим в лагерь!..

Прошло два месяца.

Немцам и Ивану удалось завербоваться в армию, во вспомогательные отряды пехоты, которые участвовали в подавлении антимакедонских восстаний в Сирии и Присредиземноморье. Не случайно встретился им отряд Леонтиска: восставшие против македонского владычества местные жители были жестоко истреблены. И текла кровь, и пахло горелым человеческим мясом, и гнили трупы на зеленой траве…