Текст книги "Хроники Вторжения"

Сеня и об этом знал, а поэтому тут же спросил:

– На что спорить будешь?

– А на марсианское гражданство! Взорвешь – я тебе свое отдам. А не взорвешь – пойдешь в негры ко мне на плантацию. За харчи и сто грамм кукурузки в день.

– Взорву-у! – мечтательно протянул Сеня.

Многие марсианские наркотические злаки вообще не вывозились с Марса, об их чудотворном действии ходили лишь слухи. Стать марсианином… Сеня сладко зажмурился. В голове приятно шумело. «И марсианином, и контракт, и всех этих тухляков – к праотцам…»

Когда в голове отшумело, Сеня выбрался побродить по коридорам – оценить обстановку. В конце своего отсека обнаружил банкомат и вспомнил, что баснословно богат, даже сейчас в его карманах лежат четыре «платиновых» кредитки и одна «родиевая». Сеня выбрал одну из «платиновых», сунул в приемник и затребовал сто тысяч. Банкомат поперхнулся и предложил десять тысяч наличными, а остальные девяносто – виртуальными бонами. «Давай», – согласился Сеня. Ему пришла в голову мысль подкупить кого-нибудь из экипажа. И начать он решил с капитана.

В капитанскую рубку Сеню не пустили, но за двести астроналичных капитана вызвал младший мичман.

Сеня без обиняков выложил капитану свое предложение, оценив предполагаемые услуги в сто тысяч минус двести. Капитан, старый космический волк, нисколько не изменившись в лице, дал Сене по зубам, все в тот же несчастный подбородок. Хотел даже арестовать, но наклонившись, чтобы поднять Сеню с пола, почуял специфический марсианский аромат и расхохотался:

– Ха! Торчок. Проспись у себя в каюте. Ребята, отнесите торчка.

В каюте Сеню, когда тот очухался, приветствовал сосед:

– Моя плантация – из лучших! Кормлю дважды – утром и ночью, раз в неделю выдаю кактус. Кактус тебе понравится, товарищ, ты за него марс рыть будешь, что твой бульдозер.

Сеня снисходительно улыбнулся:

– Знаешь, дружище, мне твоего марсианства не надо. Я тебя вместе со всей этой жестянкой в пыль превращу. Вот увидишь, будет весело.

– Ну-ну, товарищ.

Марсианин достал очередной пластик – с черной тянучкой, вставил соломинку и разлегся на койке – видимо, решил обстоятельно побалдеть. Сеня тоже повалился и стал думать, как взорвать проклятый звездолет. Но мысли закончились, а потекли одни желания – в основном, конечно, касательно кукурзки, марсианского табачку. Особенно Сеню интересовало – что это за тянучка такая черная, и как именно она вставляет. Марсианин, хотя и пребывал в процессе торчания, к эмпатическим сигналам соседа по каюте относился серьезно. Поэтому, когда в пластике осталось на пару глотков, протянул его Сене:

– На. Заторчи.

Сеня уже без былой вальяжности цепко ухватил пластик. Тянучка оказалась холодной на вкус, как будто ментолу хлебнул. И в голове сделалось холодно и ясно. Четко, в подробностях возник план действий.

Такая, понимаешь, штуковина – не зная ни устройства корабля, никогда не занимаясь терроризмом, Сеня знал, куда и к кому надо обратиться. Конечно же к механику – не к главному, а к такому, который на приборах сидит. И от тоски многонедельного патрулирования выложит тебе все секреты и тайны, лишь бы языком почесать. Сеня словно увидел этого механика, и знал, где его искать. О том, что черная тянучка стимулирует эмпатические способности, Сеня не догадывался.

– Ну, я пошел, – сообщил Сеня соседу. – Девиз дня – «всех на атомы»! Марсианин в ответ демонстративно захрапел.

Сеня спустился в кормовой трюм, проник в дежурку при машзале. Два кресла у мониторов пустовали, за третьим же сидел вахтенный механик в наушниках и со скукою смотрел на служебном мониторе порнофильм. Сеня оценил обстановку и вышел. Поднялся в бар, купил пива, соленого поп-корна и вернулся в дежурку.

Вахтенный механик пребывал в той же диспозиции. Сеня подкрался сзади и выставил на пульт запотевшую баночку. Лицо механика прояснилось. Он снял наушники и осмысленно глянул на Сеню.

– Скучаем? – посочувствовал Сеня.

– Вообще-то не положено, – кивнул на банку механик.

– А что положено? – в тон ему осведомился Сеня.

Из наушников неслись истошные женские вопли. Механик хмыкнул, убавил звук и взял банку.

– «Сириус-портер»? Дорогая зараза.

– Я сам дорогой, – самодовольно улыбнулся Сеня. И представился: – Писатель Татарчук.

Механик вздохнул, писатели и прочие деятели были для него полной антивселенной. Но скука есть скука, поневоле разговоришься.

– Что пишешь?

– Разное.

– А-а… А про это можешь? – механик показал банкой на экран.

Сеня скривился:

– Я вообще-то батальные сцены люблю, катастрофы масштабные. На фоне звезд. Прикинь, наш звездолет разлетается на мелкие осколки. Бесшумная вспышка – и все кончено.

Механик понимающе кивнул:

– Сразу видно – пассажир, «карго». Наш звездолет не взорвешь.

Во-первы́х, не пронесешь взрывчатку. Ни под каким видом. За этим «мозг» следит. У него еще те киберрецепторы. Во-вторых, надо знать, где взрывать…

Механик многозначительно замолчал. Сеня оценил эту многозначительность и выставил вторую банку.

– Ну и где взрывать?

– Так тебе сразу и скажи. Это мое ноу-хау. Я два года голову ломал. Делать вон нечего, сидишь на вахте – крутишь, прикидываешь. Даже кой-какие расчеты «мозгу» подбрасываешь. А тебе так сразу дай.

– Мне ж не ради праздного любопытства, мне ж для романа. Что я, не понимаю – такая информация дорогого стоит. Могу предложить десять тысяч. Наличными.

И Сеня выложил их на пульт. Механик внимательно поглядел на Сеню, чего-то соображая. Заметил, наконец, расширенные зрачки и немигающий взгляд. «Торчок! – сообразил механик. – Щедрый, пока торчит. Надо попользоваться».

– Ну вот, – механик полез во внутренний карман комбинезона и извлек сложенную вчетверо бумажку. – Вот тебе типовая схема нашего корабля. Так вот, писатель, взрывать надо сразу во всех пяти отсеках. Потому что, каждый отсек обладает автономной живучестью и рассчитан на внешний удар огромной силы. Я определил пять мест наибольшего скопления массы. Вот они все обозначены. На, пользуйся, пиши. Только учти, взрывчатка на борту корабля – это по-любому будет вранье.

– Воспользуемся, – пробормотал озабоченно Сеня, сгреб схему и вышел. «Блин, ну почему все так сложно? Опять сюжет стопорится.

Взрывчатку не пронесешь, понимаешь, хоть инопланетян придумывай. Да здесь и так все инопланетяне. Взять хоть моего соседа – вот был бы он росту два двадцать, а лучше метра три. Такой ужасный марсианин. Зверь. Чудовище. Маньяк. Взрывчатку он высирает, внутренний метаболизм такой. И поклоняется своему ужасному наркотическому марсианскому богу, а тот дает ему чудовищные задания. А что, мулька, однако. Марсианин – это фишка. И не нужен никакой романтический герой, и героиня-брюнетка… Это избито, все так пишут».

С такими приятными мыслями Сеню занесло в бар. Он заказал водочки. Мысли летели дальше: «А будет настоящий зверский антигерой – марсианин. Душа романа, блин. Путь его непредсказуем, после себя сеет смерть и разрушения. Концовка должна быть неоднозначна – то ли повяжут, то ли как бы погибнет. В общем, чтобы можно было прицепом продолжение закрутить, сиквелл. Вот, скажем, в шлюзовой это он орудовал. Специально вошел тринадцатым – да он и кислороду за пятерых жрет. Запал на брюнетку, а на кого он западает, того убивает. Приятное чудовище, черт возьми. Выкинул он ее».

Сеня поднял голову, полную мечтательных образов – за его столиком сидели двое давешних коммивояжеров, в своих дорогих костюмах и с неизменным чемоданом, наверняка набитым образцами продукции. Сеня набычился – мешают работать.

– Что вам заказать? Мы хотим вас угостить, – вдруг сказал один. – Я – Константин, а это – Фергюссон. Он иностранец, языка не знает.

– М-м… – растерялся Сеня.

– Очень рекомендую попробовать фирменное блюдо спасателей – «терку». Его запивают пуншем «Обреченный».

Сеня по-прежнему побаивался этих коммерсантов с их уголовными наклонностями, поэтому промямлил:

– Пожалуй…

Да и в самом деле он был голоден, желудок требовал здоровой калорийной пищи.

«Терка» оказалась пищей нездоровой и некалорийной – неаппетитная бурая масса с резким запахом сыра «рокфор», вкусу же – кисло-жгучего. И если бы не пунш «Обреченный», употреблять в пищу это было бы невозможно.

Но после употребления вдруг накатила блаженная истома, в этом и заключалось обычное действие «терки». Сеня почувствовал довольство и расположение к сотрапезникам. Запыхтел, засопел, в общем – расплылся. Решил похвалить блюдо:

– Ничего, оказывается и такое есть можно.

Константин глянул на товарища, тот произнес длинную фразу на неведомом языке.

– Мы восхищены вашим профессионализмом, там, в шлюзе, – заговорил Константин. – Скажите прямо, вы проходили специальную подготовку?

«Оба-на!» – подумал Сеня.

– А что, так заметно? – схитрил он.

Константин серьезно кивнул. И Фергюссон кивнул. У Сени загорелись глаза. Он вспомнил свой ранний роман «Поиски про́клятого Пути» и принялся шпарить оттуда цитатами, благо свое перечитывал часто и много.

– Сейчас уже никто не помнит, что была такая планетарная республика Малашпета. Причины, по которым она прекратила свое существование для изложения дальнейших событий не так уж существенны. Отметим только, что в этом карликовом государстве существовали особые методики подготовки воинов, тайну которых унесли с собою Мастера, чей Путь затерялся… И была в пригороде Бругмины, столицы республики, закрытая, тщательно охраняемая школа звездных диверсантов…

Коммивояжеры слушали сенину ахинею, открыв рты. Константин то и дело просил Сеню остановиться и торопливо переводил Фергюссону. Сеню несло. В давно написанную историю он воткнул свежепридуманного марсианина, верного слугу кровавого Наркобога.

– … и я должен поставить последнюю точку в кровавом Пути Марсианского Монстра. Но, должен заметить, так просто его не уничтожишь. Ни пулей, ни ядом. Взорвать звездолет, на котором он сейчас летит – вот единственный разумный способ! – Сеня выложил на стол полученную у механика схему. Собеседники так и впились в нее взглядами. Константин даже забыл перевести последнюю сенину тираду.

– Все в руках Путеводителя Смертных, великого Охримы-бога! – воскликнул на весь бар Константин. А Фергюссон закатил глаза. Завел их Сеня.

– Знай, – торопливо продолжил Константин, – что мы – террористы-смертники, и что наши с тобой цели совпадают. Мы тоже намерены взорвать звездолет! Авария помешала нам, к печали Путеводителя Смертных, взорвать «Титаник», но теперь мы видим – тебя нам послал он сам! Да будет воля его исполнена неукоснительно!

Сеня был уже полный дурачок – марсианская дурь, приправленная «Обреченным», сделала свое дело.

– Хрена взорвете! – заявил он. – Взрывчатку на корабль не пронести! Я вам это ответственно заявляю. Но! Если бы она у вас была, то заложить ее надо было в пяти местах. Вот они, указаны на схеме. Взрыв будет – чу-удовищный.

Константин развернул схему и, улыбнувшись, рыкнул по-звериному, приведя Сеню в немалое изумление:

– Гр-рррр!

Ему отозвался Фергюссон:

– Р-ррррх-х!

Они поднялись и исчезли из суженного нетрезвостью сениного поля зрения.

Из бара террористы прямым ходом отправились в прачечную. Там сбросили свои шикарные костюмы и поместили в стиральную центрифугу. Затем, открыв чемодан, наполненный веселыми цветными коробками стирального порошка, принялись их вскрывать и ссыпать содержимое туда же, в центрифугу. Пустили воду и включили машину. Через пять минут вместо стирального раствора с плавающей в нем одеждой, центрифуга была заполнена белой губчатой массой. Террористы аккуратно вырезали из нее куски и складывали обратно в чемодан. Чемодана не хватило, они развернули большую пластиковую сумку, в нее и уложили остатки вещества. Переоделись в комбинезоны звездолетчиков и, подхватив «ручную кладь», отправились по пяти указанным на схеме адресам.

Сеня не помнил, как добрался до каюты. Обратил только внимание, что соседа не было, громко сказал: «Сбежал, крыса!» и завалился спать.

Ему приснился Марсианский Монстр, во все свои три метра роста. Монстр сидел в сортире, зловеще ухмылялся и, пыхтя, выдавливал из себя взрывчатку. Предварительно съеденные порции «терки» превращались в аккуратные брикеты с надписью «Динамит» и изображением оскаленного черепа. Методично разложив брикеты под дверями кают и рубки, Монстр забрался в спасательный челнок. Отплыл в космос на безопасное расстояние, холодно усмехнулся и нажал красную кнопку дистанционного взрывателя…

Ударило страшно в барабанную перепонку и вмиг стихло. Во все стороны разлетались обломки звездолета, и расплывалась пыль жидких составляющих. Сеня, не видя своих рук-ног висел в космическом пространстве, на невидимом поясе светилась зеленым огоньком коробочка. Вокруг бешено блистали звезды, и космос был не черным, а фиалковым.

Внезапно перед Сеней возникли две исполинские фигуры в светящихся зеленых одеждах, закрыв собой половину космоса. Сеня глянул в их огромные глаза, изумрудные, и закричал от ужаса. Но не услышал своего крика.

Они смотрели и молчали. Сене казалось, что он исчезает, а может, уже исчез, и остался лишь его предсмертный ужас…

– Допуск, – раскатно прогрохотал голос космического существа.

Голос возвратил Сене ощущение себя живым человеком, которое мы обычно не замечаем в себе, пока не случится что-нибудь непоправимое. Сеня даже начал думать. И даже думать в обычной для себя манере: «Какой допуск? Какой, нахрен, допуск? Я же погибаю!» Но как-то сообразил, что речь идет о приборе-коробочке. Он протянул руку к поясу, но не обнаружил у себя живота. Тела не было, не было и руки, которой он якобы пытался взять коробку. А коробка была. Сеня взвыл.

Внезапно коробочка сама собой отделилась от «пояса» и, лениво кувыркаясь, уплыла к загадочным пришельцам.

– Все правильно, – произнес «странник». Почему-то Сене пришли на ум именно Странники. – Допуск настоящий.

Коробочка описала дугу и вернулась к Сене.

– Так я не умер? – вырвалось у него.

– Ты погиб в катастрофе.

– Я жить хочу, – испуганно сказал Сеня.

– Это запрещено законом.

– Почему запрещено? Откуда вы знаете?!

Сене стало обидно: ему только что отказали в жизни. Дурацкая эта обида только усиливала накатывающую панику.

– Мы – Хранители Миров и удерживаем в действии мировые законы.

– Есть же жизнь после смерти! Я книжку читал!

Сеня имел в виду знаменитого доктора Моуди, над которым он в свое время от души поиздевался в одном из рассказов, который, помнится, так и назывался: «Разве это жизнь?» То есть, ну никак не верил Сеня в жизнь после смерти, а тут до смерти захотелось этой самой жизни.

– Разве вы не можете воскресить?..

– Можем, – раскатистый голос Хранителя был невозмутим.

– Воскресите, молю!.. – взмолился Сеня.

Заговорил второй Хранитель. Его голос был как дыхание ветра:

– Ты принадлежишь Затененным мирам. Там нет воскресения.

– Но я же читал! – не унимался Сеня. – В Библии! Умоляю!..

Хранитель повторил:

– Ты принадлежишь Затененным мирам. Таких, как ты, не воскрешают.

– А какой я? – в страхе, что вот сейчас откроется его истинное, и он не узнает сам себя, спросил Сеня.

– Ты не хочешь жизни в Просветленных мирах. Бессмертие только там. И воскресить можно только туда. Но ты туда не хочешь.

– Я хочу! Очень хочу! Пустите! Сделайте!

Сеня кричал с таким надрывом, что даже услышал свой голос как бы со стороны – словно медный колокол вдалеке гудел.

– Нет. Туда ты не хочешь, – камнепадом обрушился голос первого.

– Ты хочешь только этого, – и Сеня вдруг увидел перед мысленным взором всю свою жизнь, только не ту, что была на самом деле, а откорректированную его желаниями. И удивился себе – да, именно такую жизнь он и хотел.

– Разве это плохо? – робко спросил он.

– Мы не Судьи. Мы Хранители.

– Но в тебе есть последняя страсть. Ты ее ото всех скрываешь. Поэтому, мы не знаем, куда ты сейчас уйдешь, если сменишь явление – в смерть, или за Грань миров.

– А если не менять явление?

– Тогда только смерть.

– А как там, за Гранью? – ухватился Сеня за соломинку. Противопоставление «смерть» – «за Гранью миров» показалось ему противопоставлением смерти и жизни. Наверное, и в самом деле, есть в нашем Сене какая-то роковая страсть, она-то, наверное, и влекла его туда.

– Мы не удерживаем там миропорядок.

– Там правят Лингоны.

– А… А можно сменить явление?

– Допуск настоящий. Твое право.

– У меня рук нет!

– Достаточно твоего желания. Прощай.

Фигуры исчезли. Космос опять стал черной ночью с холодными кристаллами звезд. А потом и такой космос исчез.

Сеня очутился в пыльном сером мареве. Будто частицы копоти кружились повсюду. И какое-то безразличие овладело им. И отупение.

Он даже не испугался, когда из марева выплыла бурая шарообразная масса. И отвратительная харя уставилась на Сеню тупым, пристальным взглядом.

– Ух! – рыкнула харя. – Новый условно живой.

Сеню перевернуло: чудовище ухватило его огромной ручищей и, словно орден, поместило себе на тулово. Сеня ощутил острую боль в пояснице – будто его пригвоздили как бабочку. Он закричал, услышал свой голос – тоненький комариный писк.

Чудовище двигалось куда-то сквозь серую мглу, – явно целенаправленно – пока из сумерек не вынырнула новая харя.

– Во! Гля, условно живой, – похвасталось первое чудовище и хлопнуло ручищей прямо по Сене.

– Да-а, – завистливо прогнусавило второе, – у тебя и так уже много. Отдай.

– Не-е, не дам, – проворчало первое. – Потом отдам. Пускай сперва поработает.

– Зачем мне потом жмурик? Дай сейчас.

– Не дам.

Чудовище поплыло прочь.

А Сеня оказался в подозрительно обычном офисе какой-то средней руки фирмы. Он сидел слева от забранного жалюзями окна, за обычным офисным столом черного пластика, в мягком вращающемся стуле, обтянутом черным же кожезаменителем. Гудел кондиционер, нагоняя в помещение теплый воздух. Напротив, за таким же столом сидел еще один работник, молодой, рыжеватый блондин с энергичными чертами лица. Имени его Сеня не вспомнил, но зато хорошо знал, что тот сейчас за своим компьютером не в базе данных работает, а преспокойно режется с машиной в преферанс. А может даже по локальной сети перебрасывается скабрезными репликами с Полечкой, секретарем-референтом.

И знал Сеня также, что он, Сеня, занимается в этом офисе – а вот как фирма называется, запамятовал, – счет-фактурами и таможенными декларациями на поступающие от зарубежных партнеров товары. То есть, вспомнил Сеня, он работает в отделе внешнеэкономических связей. «Ну, связей так связей», – тупо подумал он.

В пояснице ныло – радикулит, что-ли? С утра вроде бы не ныло. Впрочем, что было утром, не припоминалось. Зима, холод. Прострелило. Сеня вспомнил, что он уже двадцать минут ждет заказанного кофе, а девочка, которую начальница отдела взяла недавно для выполнения этой нехитрой функции, почему-то не несет. Игнорирует. И вообще, все они его игнорируют. Сене стало жалко себя. Так вот всю жизнь просидишь простым клерком, на дядю проработаешь, а потом тебя на цугундер снесут. При мысли о кладбище Сене стало дурно, закружилась голова.

И в этот момент в комнату вошла начальница. Как ее зовут Сеня тоже сейчас не помнил, но боялся ее панически. Очень уж неприятна была ее нездоровая, всячески подчеркиваемая страсть к Сене; нет, не эротическая, а какая-то… уж не гастрономическая ли? Так смотрят на сладкий яблочный пирог.

– Как дела, мой сладенький? – осведомилась она. – Готова сводка? Ты же такой умница, все так аккуратно делаешь.

Она наклонилась над столом, положив руку на сенино плечо. Рука была теплая, женская, мягкая, но Сеня привычно сжался. Душа уходила в пятки, когда начальница оказывалась слишком близко. Сеня вспомнил, что сводкой он еще не занимался.

– Ну вот, так я и знала. Что же ты так, мой хороший? Я только сегодня хвалила тебя у директора. Нехорошо, – и неожиданно крепкими пальцами больно сжала сенино плечо.

Слова застряли у Сени в горле.

– Давай решим так, – невозмутимо продолжала она, – за полчаса до окончания работы я зайду, а она будет во-от здесь красиво лежать.

Начальница мягко хлопнула ладонью по столу, повернулась и, покачивая тощими бедрами, вышла. Сеня отер пот.

– А ты попробуй плюнуть, – подал голос сосед. – Ты же не бобик. А еще лучше – дерни ее. Я выйду, постою на дверях, а ты дерни. Ты же мужик, в конце концов.

Сеня испуганно глянул на коллегу и счел за благо промолчать.

– Или избей до бесчувствия, – разошелся тот. – Ты же личность, ты же можешь делать, что захочешь. Ты же, наверное, не отказался бы ее зарезать, а?

Коллега подмигнул. Да, в общем-то, было такое смутное желание, посещало иногда. Но как это можно – делать, что захочешь? Никак нельзя. Нельзя, и все. В том числе и потому, что личность. Надо все-таки и других уважать.

– Поверь мне, ничего тебе за это не будет. Мир не настолько задан, как тебе кажется. Уважать только начнут. А иначе – сидеть тебе до самой смерти здесь до десяти вечера сверхурочно, каждый день, и трястись мелкой дрожью. Я ведь тебе добра желаю. Вот, смотри на меня. Да смотри, глаза подними, что ты уткнулся в свои бумаги? Видишь меня? Как я выгляжу?

«Как довольный хрен», – подумал Сеня, и тут же испугался своей мысли.

– Вот видишь, именно так и выгляжу. Сижу себе, до шести вечера дурака валяю. А захочу, прямо сейчас уйду, да только сейчас делать нечего. Это вечером – кабаки, компании. А кстати, какой у тебя оклад? Да ладно, я и так знаю, какой. Сто несчастных баксов. А мне в конвертике – пять сотенных, да премии, да отпуск не десять дней, а сорок пять. Усекаешь? А все почему? Потому что, я человек.

Сеня вздохнул: «А я что, не человек, что ли? Ты, наверное, здесь по блату. Наверное, чей-то родственник».

– Как же, сейчас, – словно бы ответил на мысль Сени сосед. – Думаешь, я родственник чей-то? Хрена. Просто я – человек. Сечешь? Нет? Глухо?

Эх, Сеня помассировал подбородок и с тихим упреком, с каким-то безвольным упрямством возразил:

– Но ведь я тоже человек.

– В том-то и дело, что нет. Будь ты человеком, ты и вел бы себя как человек, и начальница тебя десятой верстой обходила. Ты хоть раз замечал, чтоб она ко мне цеплялась?

– Ну-у… – протянул Сеня.

В самом деле, не было такого. Он об этом раньше не думал, ему казалось, что она ко всем пристает, как к нему, но так только казалось.

– А все потому, что ты – фантор, а она – дя.

– Как? – тихо переспросил Сеня. В словах самоуверенного коллеги ему почудилась некая скрытая правда, с которой бесполезно спорить.

– Больше всего меня бесит, что вы, фанторы, этого не замечаете. Они вас жрут, а вы не замечаете. Боитесь, труситесь, а все равно, скармливаете себя этим ящерам.

– Ящерам? – опять переспросил Сеня.

– Им самым. Дя – ящеры. Мы – люди. А вы – фанторы. В детстве дя и выглядят как ящеры. Мы, люди, их такими натурально и видим. Хвост у них потом отпадает, и телосложение трансформируется. Тогда они на нас становятся похожи. Внешне. А внутри – ящеры, самые натуральные. Плотоядные бестии. Поэтому, всегда в начальниках. Нам, людям, начальствовать ни к чему, никакого удовольствия. А вам – кишка тонка, да и кто вас, пищу, начальствовать пустит? Дя вас насквозь видят, потому что телепаты. Мы, конечно, тоже телепаты, и тоже кое-что умеем, иначе они и нас бы в пищу превратили. А так – ничего, негласный паритет. Мы их не трогаем, они нас не трогают. Вот я – выйду на улицу и набью первому встречному рожу. А ты рядом будешь. Так вот тебя в ментовке сгноят. Выйдешь живым, но инвалидом. А я протокольчик подписал – и адью к своим девочкам. Девочки у меня тоже люди, с фанторами мы не водимся. Это сегодня у меня что-то непонятное, приступ жалости. А так, нам до вас дела нет. Ну вот, какое у меня с тобой может быть дело? Ты – пища для ящеров. И мозги у тебя, как у коровы в стойле. Тьфу! Хоть бы огрызнулся, что-ли. Ладно, работай, кропай свой доклад. Авось, небольно укусит.

Сосед иссяк и уткнулся в свой компьютер. Сеня только сейчас вспомнил, что того зовут Толиком. Просто, по имени Сеня к нему никогда не обращался. Только «простите» да «пожалуйста». Но делать нечего, надо сходить за кофе и добить, наконец, эту сводку.

Незаметно подошло время обеда. Обедать Сеня ходил в столовую на первом этаже, там «своим» можно было задешево покушать. В столовой он взял обычный комплексный обед: гороховый суп, шницель с вермишелью и компот из сухофруктов. Нашел столик со свободным местом.

– Простите, здесь не занято?

За столиком сидели трое молодых хлопцев – белые рубашечки, галстучки, аккуратные стрижечки, в общем, все, как положено начинающим офисным менеджерам, нацелившимся на быструю карьеру. Они пили пиво, ели грибные жюльены и еще что-то ароматное, чего скромный работник Сеня никогда не пробовал. Сене они не ответили.

Он принял молчание за согласие, аккуратно уселся и скорчился над своим подносом. В гороховом супе явно не хватало копченостей, да их там просто не было, их похоронили в другом месте.

Вскоре, молодые люди, не доев и не допив, ушли. «Ишь, жируют», – с завистью подумал Сеня. Между тем, к столику приближался новый едок. Следом толкала тележку с явствами официантка.

– Вот сюда, пожалуйста, – указал он.

Официантка принялась сгружать многочисленные блюда. Сеня оторвался от супа и с тоскою созерцал все это изобилие. А при виде запотевшего графинчика с водочкой судорожно сглотнул слюну.

Едок вынул расческу, тут же, над столом расчесал редкие волосы, и, с шумом отодвинув стул, уселся.

– Не узнаешь? – внезапно спросил он.

– Это вы мне? – не понял Сеня.

Тот не поспешил с ответом. Ласково открыл горшочек с чахохбили, шумно втянул аромат, налил себе водочки. Сене не предложил. Поболтал ложкой в горшочке, подул, попробовал. Выпил, занюхал корочкой черного хлеба, блаженно крякнул.

– Значит, не узнаешь, писатель Татарчук, – слово «писатель» было произнесено с какой-то брезгливой интонацией.

Сеня смутно припомнил, что где-то этого наглеца он уже видел. Немолодой, холеный дядька, носатый, когда улыбается, скалит зубы – желтые, крупные, как у лошади. Определенно видел, но где?

А был это хорошо известный в нашей писательской среде Миша Дейншнизель, для широкой читательской общественности – Михаил Баринов. Так сложилось, что его литературная судьба оказалась весьма связана с сениной, я бы даже сказал – на уровне плагиата связана. Выдвинулся он, как и Сеня, в эпоху перестройки. Сеня тогда как раз накропал свой «лауреатский» роман. Роман был, что называется, в тему: молодые советские и американские ученые – что-то среднее между физиками и биологами – делают совместную работу и, само собой, осуществляют эпохальное открытие. Ясное дело, открытие это сулит человечеству чуть ли не век золотой. Но в дело вступают спецслужбы, как с той, так и с другой стороны – отрыжка, так сказать, холодной войны. Молодые ученые, конечно, побеждают. Но не сразу. Сеня тут впервые развернулся как мастер художественного мордобоя, кровавых сцен и «динамичного сюжета». Динамичный сюжет – это такой новомодный термин для обозначения сменяющих друг друга, как в калейдоскопе, ситуаций непрерывного мордобоя. Но написал живо, не без искры. То ли эпоха электризовала, то ли оттого, что был молод, – вещица вышла в целом неплохая. Тиснули ее в «Новом Мире», выходившим тогда трехмиллионным тиражом, и стал наш Сеня в один день знаменит. В институтах народ собирался на диспуты, в Московском политехническом музее Сене был посвящен целый вечер. В общем, лауреатства уже не дать не могли. Общественность напирала.

И вот расторопный Мишка-Шнизель накатал за месяц совершенно аналогичный опус, разве только язык на порядок был серее, да научную тематику сузил до ядерной, – тогда как раз пошла мода разоружаться, – и сходу опубликовал в «Знамени», там у него какая-то лапа была. А может, кошечка сидела. Мишка-Шнизель славился по этой части и любил хвалиться своей баснословной мужской силой. Мордобоя в романе у него, конечно, было поменьше, чем у Сени. Все разборки происходили в начальственных кабинетах; любил он выписывать все эти кабинеты, «царские охоты», номенклатурные бани – такой был у него конек, нерв. Слава ярого «перестройщика» от фантастики и потрясателя тоталитарных устоев коснулась и его, но лауреатства уже не дали. Демократическая общественность снова драть глотку по аналогичному случаю не захотела.

С тех пор Шнизель стал бледной тенью писателя Татарчука. Был он осторожен и недалек. Смеяться в компаниях себе не позволял. Только улыбался эдакой улыбочкой, мол, мы-то умные, мы-то знаем, как оно все на самом деле, да по-интеллигентски хмыкал в нос, в то время, как громогласный Сеня заводил компанию анекдотами и первый же над ними хохотал. За последние два года сделался совсем незаметным, только какие-то тупые рассказы в альманахе издал, и, вроде, все. При встречах на лукавые расспросы отвечал: «Что поделаешь, старик, пишу медленно и лениво».

И вот сейчас этот самый Шнизель сидел перед Сеней и демонстративно, каменным монументом восседая, поглощал шикарный обед.

У Сени встал ком в горле, он вяло ковырял свой шницель, аппетит пропал. И уйти – как-то оно некрасиво… Шнизель же покончил с супом, налил себе еще водки, выпил под маринованный огурчик. Сеня поймал его взгляд – какой-то сквозь, словно его, Сени, здесь и нет.

– Вот видишь, Татарчук, – отставив тарелку, снова заговорил он, – как оно в жизни выходит. Раньше я кто был? Мишка-Шнизель, жид пархатый. А теперь я – человек. А ты – говно.

Сеня поперхнулся.

– Га, не нравится? – оживился Шнизель. – А что ж ты так, милок, вляпался? Тоже небось тут попрыгал по явлениям, от мук творческих? А я больше прыгать не буду. Мне здесь хорошо, здесь я человек. Вот что ты жрешь?

– Шницель, – ответил Сеня.

– Это я вижу. А Дейншнизель – не есть шницель! Дейншнизель ест балык!

И довольно захохотал, обнажив свои лошадиные зубы. Вытер платком проступившую слезу.

– У тебя хоть допуск есть, овощ? – откровенно уже глумясь, спросил он.

– Ну допуск, коробочка такая с кнопочками?

Сеня пожал плечами.

– На поясе должен висеть.

Сеня посмотрел на пояс. Да, была коробочка, но он-то думал, что это пейджер. Он рассеянно снял ее с пояса и положил на стол.

Шнизель оживился еще больше:

– А тебе не говорили, что его нельзя снимать и давать в чужие руки?

Он потянулся через стол и взял «пейджер». Хищно улыбнулся:

– Ты попал, лауреат. Теперь тебе точно хана. Лампочка мигать должна. А вот так, гореть все время, это нельзя. Явление надо срочно менять. Ну? Твои действия?

Шнизель не выпускал коробочку из рук. Сеня опять пожал плечами. Ему уже было все равно, лишь бы этот поскорее от него отстал.

– А мы сделаем вот так, – подмигнул Шнизель и нажал кнопку на коробочке. – О, совсем погасла, так я и думал. Ты же, мудило, инструкцию не читал, я тебя знаю – самый умный, всех в виду имел. А теперь тебя поимели! Чем дольше лампочка не мигает, тем меньше шансов уцелеть. А у тебя вообще погасла. Теперь ты покойник. Вот тебе мое предсказание. Ящеры тебя совсем съедят, до инфаркта. Вечером – приступ, скорая помощь, там и подохнешь. Ради фантора никто стараться не станет. Ни одна медсестра не подойдет. Так что, ты – покойник. За это и выпьем. Не чокаясь.