Текст книги "Три рэкетира"

– Да вот, думаю, что со мной будет, когда ты демобилизуешься?…

Услышав это, Виктор помрачнел.

Он вернулся домой почти на отцовскую годовщину. Нашел мать здорово постаревшей. А еще обнаружил, что никто, в общем-то, его эти годы не ждал. Ни люди, ни время. Многие одноклассники успели окончить институты и сжимая в руках синие, а то и красные дипломы, радостными толпами молодых специалистов влились в народное хозяйство. Виктору вливаться, по большому счету было некуда. Кое-кто женился. Некоторые уже и детей нянчили. Короче, у каждого была своя жизнь, в которую Виктор никак не вписывался. Он бесцельно бродил по улицам, чувствуя себя персонажем из «Отверженных» Виктора Гюго, и радость возвращения домой сменялась в душе тихой яростью. Весь опыт, приобретенный им на «малолетке», в зоне и строительном батальоне, все то, что позволило выжить и выстоять, оказалось абсолютно бесполезным дома. Более того, оно еще и тянуло на дно, как наполнившиеся водой кирзовые сапоги.

Эх, если бы Жека был рядом… – Но Жеки рядом не было.

* * *

В самом начале 1970-го года Виктор Ледовой сел за «вооруженное нападение с целью угона транспортного средства». Водитель машины от полученных травм скончался в больнице скорой помощи. Виктор получил девять лет колонии усиленного режима и отправился в Воркуту.

Бурное празднование тридцатилетия Великой Победы, ознаменовавшееся вручением главному стратегу минувшей войны Леониду Ильичу Брежневу ордена «Победа» и бриллиантовых звезд маршала Советского Союза Ледовой встретил за решеткой. Американские войска выкатились из Вьетнама. В 75-м советские космонавты пристыковали наш «Союз» к их «Аполлону»[22]22
  Первый в истории совместный космический проект двух сверхдержав, закончившийся рукопожатием в космосе летом 1975 года. Проект осуществлялся под патронажем генсека Л.Брежнева и президента США Дж. Форда


[Закрыть] и немного полетали по орбите, сцепившись головами. Многоголосый хор газет подхватил фразу «разрядка международной напряженности». Виктор продолжал сидеть. Амнистия, приуроченная к торжествам по случаю шестидесятой годовщины Октябрьского переворота, его тоже не зацепила. Задниц он никому не лизал, ссучиваться не собирался и пользовался большим авторитетом среди зэков, выбрав для себя в качестве жизненного кредо формулу: Не бойся, не проси, не плачь. Отбыв срок от звонка до звонка, Виктор Ледовой в плацкартном вагоне отправился в Киев.

Это было время, когда Леонид Брежнев пытался обуздать стратегические вооружения за одним столом со своим американским коллегой Джимми Картером, всенародно любимая Алла Пугачева распевала «Арлекина», а за обладание пластинкой (в народе – плитой) с альбомом «Бони-М» «Полет на Венеру» 1978-го года запросто могли и прибить.

Киев встретил Ледового чудовищной фигурой Матери-Родины (чтоб американцы со своей статуей Свободы расслабились),[23]23
  Монумент из стали «Родина-мать» в Киеве создан по проекту Е.Вучетича, В.Бородая, Ф.Сагояна, В.Винайкина, В.Елизарова и др. Высота скульптуры 62 м, общая с постаментом – 102 м. Вес около 450 тонн


[Закрыть] Московским мостом через Днепр, протянувшимся от новостроек Оболони на девственный левый берег, куда раньше, по представлениям Ледового, и Макар телят не гонял. В кинотеатрах столицы советской Украины шли американские «Каскадеры», французский «Частный детектив» с блистательным Бельмондо и наш, ставший культовым, «В зоне особого внимания».[24]24
  «Каскадеры» («Stunts»), фильм режиссера Марка Лестера, (1977), в ролях Р.Фостер, Ф.Левис и др.; «Частный детектив», фильм режиссера Ф.Лабро, (1976), в ролях. Ж-П.Бельмондо, Б.Кремер и др; «В зоне особого внимания», фильм режиссера А.Малюкова (1977), в ролях Б.Галкин, М.Волонтир и др.;


[Закрыть] Ледовой смотрел во все глаза и не узнавал родной город, чувствуя себя космонавтом, прибывшим из экспедиции к Проксиме-Центавра.

Мать совсем постарела. «Как будто бы сидела вместо меня», – подумалось Ледовому. Кроме нее, в Киеве Виктора никто не ждал. Первую ночь в своей постели Виктор Ледовой почти не спал.

Утром поднялся рано, побрился, посмотрел в зеркало на мрачного вида мужчину, явно старше своих тридцати двух лет. Стрижка ежиком пересыпана сединой. Сизый шрам через лицо. Тяжелая челюсть. Недобрые, глубоко сидящие глаза.

«Ну и рожа, Витя. Такой – непослушных детей пугать. Хотя нет. Жестоко. Такой рожей только гранит долбать в карьере. Ох ирожа».

Громко хмыкнув, Ледовой направился на кухню, где мать уже поджаривала яичницу с колбасой.

Через полчаса Виктор вышел из парадного и по искрящемуся январскому снегу зашагал в сторону Берковецкого кладбища. Благо – от Нивок недалеко. Хотя он думал, что этот путь прошел бы пешком из любой точки земного шара.

Он отыскал могилу отца, не с первого раза, разгреб руками сугробы, радуясь морозу, обжигающему руки. Струсил снег с памятника и с тоской посмотрел в лицо отца, выгравированное по черному мрамору. Обтер ладонями и его, и надписи под портретом.

ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ ЛЕДОВОЙ

1926-1962

Трагически погиб

– Батя? – позвал Виктор, и пару ворон, раздраженно каркая, поднялись с заснеженных веток в ослепительно голубое небо.

«Ну, вот мы и ровесники почти, батя».

Ледовой достал из кармана бутылку «Столичной», купленную накануне в гастрономе на Туполева (на Гостомельском шоссе, как с юности привык говорить Виктор, а переучиваться ему не пришлось). Откупорил и налил два стакана – себе и отцу. Поставил отцовский стакан на мраморное надгробие. Вытащил пачку «Столичных», извлек две сигареты и подкурил обе. Оставив одну во рту, нагнулся и положил вторую на могилу, рядом со стаканом. Затем смахнул снег с покосившейся скамейки и присел на самый краешек.

– Что я сделал со своей жизнью, не знаю я…

Помолчал немного, но услышал только шум проносящихся вдалеке машин.

– Хреново мне, батя… Ох и хреново…

Дождался, пока отцовская сигарета догорит до фильтра (а ведь они, действительно, никогда не затухают на могилах курильщиков), осушил водку залпом, ничего не почувствовав, поднялся, бережно притворил калитку и, не оглядываясь, побрел к выходу с кладбища.

По дороге домой Виктор прошел через мясные ряды базара «Нивки» и, потратив десятку, стал обладателем двух килограммов свиной вырезки. Заглянул в гастроном, купил «Посольскую» водку, несколько бутылок лимонада «Буратино» и палку «Докторской» колбасы. Постоял возле прилавка, задумчиво почесывая голову. Добавил к этому «Жигулевское» пиво, пару скумбрий холодного копчения, буханку «Бородинского» хлеба и полголовки загадочного красного сыра «Чеддер», который видел впервые в жизни. Весьма довольный собой, Ледовой покинул гастроном, обошел площадку между домами, превращенную дворниками в каток. Остановился у невысокого заборчика, вытащил пачку «Столичных» (люди приличные курят «Столичные») и закурил, наблюдая за младшеклашками, уже отбывшими свои четыре урока. Разбившись не две команды, пацаны носились по ледовому полю, с криками размахивая клюшками и, очевидно представляя себя нашими прославленными хоккеистами, Харламовым, Третьяком или Якушевым.[25]25
  Харламов Валерий (1948–1981), легенда советского хоккея, нападающий ЦСКА и сборной, один из самых техничных игроков в истории; Третьяк Владислав, р.1952, легендарный вратарь ЦСКА и сборной, обладатель Кубка Канады; Якушев Александр, р.1947, прославленный хоккеист, нападающий «Спартака», многократный чемпион мира, герой знаменитой супперсерии СССР – Канада 1972


[Закрыть] А, возможно, и их оппонентами из НХЛ, Бобби Халлом и Филом Эспозито,[26]26
  Фил Эспозито, р.1942, один из самых результативных в истории НХЛ хоккеистов, участник исторической серии СССР – Канада 1972; Роберт (Бобби) Халл, р.1939 – легенда НХЛ, блондин, прозванный «Золотым реактивщиком (Golden Jet)


[Закрыть] имена которых стали известны советским зрителям после знаменитого турне наших ребят в Северную Америку и ответного вояжа канадцев в СССР. Эта хоккейная баталия, эта Куликовская битва на льду запомнилась тогда многим. Один внешний вид профессионалов чего стоил? Они постоянно жевали жвачку, как верблюды, не носили шлемов (тормоза и каски придумали трусы), отчего их не знавшие ножниц парикмахера волосы развевались на бегу, как гривы. Наконец, они показывали нашим всевозможные непристойные знаки и дрались по любому, мало-мальски подходящему поводу. Или вообще без повода.[27]27
  Очевидно, Ледовой вспомнил эпохальную суперсерию СССР – Канада в сентябре 1972, которая стала первой встречей на льду двух хоккейных миров. Турнир, естественно, получил яркую политическую окраску. Накануне один канадский журналист обещал съесть экземпляр газеты, если «русские в первом матче забросят хотя бы шайбу» и проиграл пари. Победила, в конце концов, сборная НХЛ, одержав 4 победы при одной ничьей и 3 поражениях. По словам одного из канадских игроков, если бы им не удалось выиграть, он кончил бы жизнь в канаве, Канаду потрясла депрессия, а Уэйн Гретцки стал футболистом.


[Закрыть]

«Ох, и влетит кое-кому сегодня вечером за продранные на коленях школьные брюки», – подумал Виктор, затушил сигарету и зашагал дальше. Через десять минут он уже открывал дверь своей квартиры. Судя по запахам, немедленно хлынувшим в нос, мать тушила капусту. Пройдя на кухню, Виктор поставил сетку с продуктами на тумбочку.

– Ма, приготовь нам чего-нибудь, а? Я друга в гости хочу позвать, – он улыбнулся в ее испуганные глаза. – Ты не бойся, мама. Тех друзей больше не будет. Обещаю, – и, помолчав немного, добавил, – Настоящего друга, мама.

– Ой, Витенька, – мать прижалась лицом к груди Ледового и всхлипнула. Друзей, приобретенных за тридцать лет жизни, Виктор вполне мог сосчитать по пальцам одной руки. Причем, даже левой, угодившей в стройбате под диск циркулярки. Усевшись на скрипучий стул перед столом в комнате, он принялся потрошить ящики, разыскивая киевский адрес Жени Каминского.

– Ага, – сказал он себе через какое-то время, сидя посреди целой баррикады из старых книг, журналов и коробок, извлеченных им буквально отовсюду. Поиски затянулись, как часто бывает, когда искомая вещь находится среди предметов, неумолимо напоминающих о прошлом. Тем более, когда вы смотрите на них первый раз после многолетнего перерыва.

Виктор легко перешагнул черту реальности, оказавшись в мире, окружавшем его до осени 1962 года. Он медленно пролистал потрепанный томик «Затерянного мира» Конан Дойла, на мгновение ощутив, насколько славно было лежать с этой книгой в постели, в свете ночника, переживая за Джона Рокстона и профессора Челленджера, ежеминутно рискующих оказаться в желудке какого-нибудь птеродактиля или тираннозавра. Старые записные книжки, где большая часть телефонных номеров давно превратилась в бессмысленные комбинации цифр. «Где же ты прячешься, а, Жека?» — пробормотал под нос Ледовой, убрал блокноты и задумчиво покрутил колесико старых нерабочих наручных часов явно довоенного образца – авось заведутся? Перебрал целую галерею рисунков динозавров, созданную им после получения в подарок на десятилетие от одного из отцовских друзей шикарной книги Аугусты и Буриана «История развития жизни на Земле». Поколебавшись, вытащил саму книгу. Тексты, написанные сухим академическим языком, упорно не хотели читаться и сейчас, зато иллюстрации смотрелись изумительно по-прежнему. – «Неужели это все зверье когда-то бегало по нашейпланете?». – Немецкий компас, выполненный весьма искусно, в виде навесного замка, и подряпанную трофейный полевой бинокль без одной линзы он аккуратно положил поверх коробки с отцовскими наградами. И компас, и бинокль были главными сокровищами на определенном этапе жизни Виктора, выпрошенными в разное время у отца. Самому Ивану Ледовому они, очевидно, достались в качестве трофеев от какого-то безымянного фашиста.

Наконец, на последней странице блокнота Виктор отыскал надпись, сделанную каллиграфическим Женькиным почерком:

г. Киев, улица Энтузиастов, 7а, кв. 144. т. дом. 55-26-26. Каминский Евгений Моисеевич.

«Ну вот, я тебя и нашел, Женька. Старый друг, лучше новых двух».

Ледовой двинулся в коридор за телефоном, аккуратно переступая через артефакты детства, разложенные на полу. Вместо старого, знакомого Виктору темно-зеленого телефона, с толстыми латунными контактниками отбоя и заглавными буквами алфавита на диске, появился новый, шикарный чехословацкий аппарат ярко-красного цвета. Согласно последнему веянию моды, он оказался оборудованным длиннющим шнуром, что позволяло перемещаться по комнатам во время разговора, одной рукой удерживая трубку, а другой прижимая корпус к животу. Ну что же, весьма удобно. Немедленно оценив по достоинству прелести этого изобретения и еще раз сверившись с Женькиным номером, Ледовой принялся накручивать диск.

Мать Виктора, тихонечко выглянув из кухни, увидела сына сидящим посреди книг и альбомов, с телефонным аппаратом на коленях и таким счастливым лицом, какое, по правде сказать, было для него исключительной редкостью. В следующую минуту ее посетило удивительное ощущение, будто Витя снова стал маленьким, а гибель мужа и переломанная судьба сына – плод какого-то ужасно правдоподобного ночного кошмара. Ей нестерпимо захотелось обнять Виктора, но она побоялась, что переполнившее ее чувство счастья внезапно исчезнет. Поэтому она на цыпочках вернулась к плите, установила конфорки на самый маленький огонь, критически осмотрела блюда с салатами, ожидавшими только заправки майонезом. Осталась довольна проделанной работой. Поскольку ей не хватило кое-каких продуктов, она вышла в прихожую, накинула пальто и выскользнула за дверь.

Дорогу в магазин и обратно она преодолела с такой легкостью, словно к спине приделали крылья, не замечая ни колючего мороза, ни изумленных взглядов всезнающих нивкинских соседей. Отперла дверь, одновременно вытрушивая заснеженные сапоги об половик, радостно заглянула в комнату, и замерла от неожиданности, выронив кошелку с продуктами.

– Витенька?!

Виктор Ледовой, в немом молчании обхватив голову руками, качался в кресле взад-вперед, точно живой маятник.

– Витенька?

Он уткнулся носом в материнское плечо, и в груди у него что-то захлюпало.

– Витенька? Что, с другом твоим что-то неладно?

Виктор в ответ только молча кивнул низко опущенной головой. Женя Каминский не смог бы прийти в гости к Ледовым ни сегодня, ни завтра, и вообще никогда. И вовсе не оттого, что стал, за истекшие восемь лет известным художником, которому не с руки вспоминать солдатскую дружбу с матерым уркой. Этого Ледовой немного побаивался, не так, чтобы очень, но слегка – да. И даже не потому, что исхитрился попасть в первую волну еврейской эмиграции, хлынувшую из Союза стараниями американского госдепа где-то с середины десятилетия. В ноябре 1969-го года, спустя каких-то полтора месяца после того, как Виктор, получив демобилизационное свидетельство, перешагнул КПП войсковой части и отправился домой, с рядовым Евгением Каминским произошел несчастный случай. Он сорвался с пятого этажа новостройки, упал на бетонный противовес строительного крана и умер практически мгновенно от полученных травм. В ходе расследования, проведенного военной прокуратурой, был выявлен факт вопиющего нарушения рядовым Каминским установленных один раз, для всех и каждого, правил техники безопасности. Кое-кто из командиров схлопотал взыскания. Женя вернулся в Киев, запаянный в цинковый пенал, и успокоился на старинном, Байковом кладбище города.

– Эх, мама, – в голосе Виктора прозвучала такая тоска, что материнское сердце дрогнуло. – Мама, я один раз в жизни сделал доброе дело, а вышло так, что лучше бы и не делал вовсе… – Виктор высвободился из объятий матери и двинулся к холодильнику за бутылкой «Посольской».

* * *

В один из жарких июльских дней 1979-го года «УАЗ-469», принадлежащий Украинскому отделению Всесоюзного института энергетики и электрификации, зарулил на залитую солнцем площадку перед зданием Промстройбанка СССР по улице Подвысоцкого. Протянув вдоль длинного ряда задних и передних бамперов припаркованных на площадке автомобилей, водитель «Уазика» воскликнул:

– О! – и, играя педалями сцепления и газа, заставил машину потихоньку въехать передними колесами на бровку.

– О, – удовлетворенно повторил водитель, потому что, во-первых, «Уазик» теперь не загораживал собою подъездную дорожку, а, во-вторых, большая часть кабины оказалась в спасительной тени раскидистого клена.

– Ну, ты и заперся, Михалыч, – хмыкнула кассирша института, – Вот спасибо! Мне теперь сумки через всю стоянку переть по солнцепеку… – кассирша была низкорослой толстухой средних лет и потела отчаянно. Капли пота стекали по ее пухлым щекам, подмышками выступили предательские темные пятна. Дышала кассирша, как больная последней стадией чахотки, у которой какой-то негодяй отобрал кислородную подушку.

– И мне же еще вам всем зарплату выдавай до самого вечера, – продолжая причитать, кассирша с трудом вылезла из «Уазика», – Пойдем, Володя, сумки захвати.

Начальник караула институтской военизированной охраны, поправив видавшую виды кобуру с табельным ТТ, перебросил через плечо охапку пока еще пустых брезентовых сумок, вздохнул и поплелся за кассиршей. Было начкару хорошо за полтинник, жил он под Киевом, в частном доме в Софиевской Пустоши. Имел недокомплект пальцев на обеих руках, так как в свободное от службы время столярничал в маленьком сарае, собственными силами переоборудованном под вполне приличную мастерскую. Когда работаешь на кустарных станках, это запросто – раз, и одной-двух фаланг как и не было. Травмы не отвадили начкара от любимого занятия, напротив, и сегодня он ждал-не дождался, когда же знойный день, наконец, закончится, и он, прихватив бутылочку пивка, отправится в сарай, где его ждала практически готовая дверь, покрытая вычурной резьбой.

– Михалыч, – начкар обернулся к водителю, щурясь от ослепительных солнечных лучей, – Михалыч, ты посматривай тут. Как выйдем, – задом сдашь к дверям.

– Будет сделано, Владимир Петрович, – водитель заерзал на сидении, отыскивая такое положение, при каком мокрая от пота рубашка наконец отлипла бы от лопаток. Кое-как устроившись, он достал с приборного щитка пачку «Примы», вытащил овальную сигарету и принялся усиленно разминать в пальцах.

– Вот сырая, мать твою. Пока выкуришь, коробок спичек уйдет…

Откуда-то повеяло ветерком. Запах плавящегося асфальта отступил, и Михалыч с наслаждением вдохнул чудесный аромат сена. Лужайка возле банка была выкошена буквально вчера, но в последние дни стояла такая жара, что скошеная трава уже успела пожелтеть. «В пятницу на рыбалку», – еще успел подумать водитель, прежде чем задняя дверь «Уазика» распахнулась, металлический предмет уперся Михалычу в затылок (он даже обернуться не успел), и злой голос прошипел в ухо:

– Сиди тихо, гнида.

Он так и сидел следующие полчаса, забыв от страха обо всем на свете и не смея даже шелохнуться. Наконец в дверях банка появились кассирша и начкар. Они гнулись под тяжестью брезентовых мешков, набитых институтскими зарплатами за истекший месяц и премиями по концу второго квартала.

– Давай назад помалу, – ствол пистолета чувствительно ткнул водителя под ухо.

Сначала ноги Михалыча не попадали по педалям, но он все же завел двигатель с третьего раза и воткнул задний ход. Коробка передач захрустела на всю улицу. «Уазик» судорожно дернулся и тяжело соскочил с бровки.

– Да что ж ты, заснул, в самом деле? – возмутилась кассирша, пытаясь влезть на заднее сиденье «Уазика». – И внезапно осеклась, увидев постороннего мужчину в салоне. Однако в ситуацию еще не врубилась, поэтому лицо ее приняло недовольное выражение:

– А это что такое, а?

Михалыч обреченно молчал, смотря прямо перед собой.

– Жить хочешь, корова? – бандит с заднего сиденья поднял ствол так, чтобы кассирша и вохровец смогли его разглядеть. – Быстро в машину!

Жить кассирша хотела, но рот ее, помимо воли, начал открываться. Всем участникам сцены стало очевидно, что сейчас будут вопли.

– Заткни пасть, – за спинами кассирши и начкара возник крепкий мужчина с тяжелой челюстью и ежиком седых волос. Ни на школьного учителя, ни на доцента института он не походил ни капельки. – Живо внутрь, пока кишки не выпустил.

Они быстро забрались в «Уазик». Кассирша оказалась на переднем сидении, начкар сзади, зажатый с обоих сторон двумя грабителями, как кусок колбасы между ломтями хлеба в бутерброде. Седой выдернул начкаровский ТТ из кобуры и спрятал к себе в карман.

– Трогай, падло, – скомандовал он водителю. Михалыч вывел «Уазик» со стоянки, но не разгонялся, ожидая дальнейших распоряжений.

– Выруливай на набережную, – бросил Седой, – там – на мост Метро. Проходим Левобережную. За японской заправкой – левый поворот. На бульвар Перова. Оттуда выбираемся на Троещину. Это там, где новый район строят. Врубился?

– Аг-га…

– Проедешь через новостройки – и в село. За селом вам на выход. Включите мозги, – будете жить.

– А если милиция остановит? – кассирша обрела способность говорить. Она тяжело открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная на берег.

– Так молись, чтоб не остановила, жиропа тупая, потому как первая пуля – твоя, – пообещал Седой. Толстуха решила, что вряд ли он шутит.

Они без проблем миновали авторынок на бульваре Перова, пересекли огромную строительную площадку, с которой началось возведение нового спального микрорайона Троещина и, наконец, въехали в одноименное село.

Повинуясь указаниям Седого, сразу за селом свернули с асфальта. «Уазик» затрясся по проселку. Справа и слева простирались чудесные заливные луга поймы Десны, усыпанные маленькими желтыми цветочками «Куриной слепоты». Или еще какими-то. То тут, то там местность прорезали каналы, заросшие кувшинками и камышом. Кваканье оттуда неслось оглушительное. Не кваканье, а лягушачья вакханалия. Вдалеке, прямо по носу, синела полоса высоких деревьев, обозначающая ближний, левый берег Десны.

Седой безошибочно указывал дорогу. Как будто имел в голове гирокомпас. Минут через десять достигли деревьев и скрылись в густой чаще. Попетляли между зарослями, обдирая борта машины ветками, пока не выбрались на поляну, окруженную плакучими ивами.

Пахло листвой и речной водой. За синей палаткой, разбитой на краю поляны, искрилась на солнце темная деснянская вода. Возле палатки были вкопаны в песок деревянный стол и скамейка. Неподалеку тлело обложенное обломками кирпича кострище. Над углями висел закопченный котелок, распространяя вокруг запах супа харчо. В общем, перед ними предстал обыкновенный лагерь туристов – придраться было просто не к чему.

Навстречу «уазику» вышли двое мужчин. Оба высокие, загорелые, с черными курчавыми шевелюрами. Оба одетые в шорты, изготовленные из старых «техасов». Их лица имели между собой достаточно много общего для того, чтобы без особого труда прийти к выводу – это братья. Старшему было лет под тридцать. Младшему – не более двадцати.

– Все тихо? – Седой высунул голову из «Уазика».

– Вокруг ни души, – уверенно ответил старший, – как у вас?

Оставив вопрос без ответа, Седой выпрыгнул из машины, пистолет с глушителем покачнулся в его руке, – Тренер?

Второй бандит выбрался наружу. В следующий момент Седой вскинул руку с пистолетом и послал две пули в затылки водителя и кассирши. Михалыч ткнулся головой в руль, кассирша повалилась к нему на колени. Стекла забрызгало кровью.

Начкар пробовал закричать, ничего не вышло. Третья пуля, посланная Седым, угодила ему в шею, перебив сонную артерию. Издав булькающий звук, начкар нырнул в проем между сиденьями. Его ноги продолжали двигаться, как у спортсмена, занимающегося спортивной ходьбой.

– Тренер, – голос Седого оставался совершенно спокойным. Тренер кивнул, шагнул к машине и последним выстрелом добил начкара. Все произошло так быстро и тихо, что птицы в ветвях окружавших поляну деревьев даже не встрепенулись. Птицы, как ни в чем не бывало, продолжали беззаботно щебетать, радуясь разгару лета.

– Доктор, тент, – скомандовал Седой. Кучерявые братья вытащили из-за палатки свернутую в рулон парусину.

Пока Тренер и оба брата укрывали парусиной «Уазик», как мертвеца саваном, Седой подхватил сумки инкассаторов и поволок их к воде. У самого берега покачивался на волнах большой серый катер. Десна ласково плескалась о его борта, то отпуская, то натягивая канат, которым катер был пришвартован к ближайшему прибрежному пню. Сбросив туфли и закатав штанины брюк выше колен, Седой загрузил сумки с деньгами в катер, а затем и сам перемахнул через борт. Старший из кучерявых, покончив с тентом, последовал за Седым.

– Тренер, – Седой привстал на сиденье, – перед тем, как топить машину, двадцать раз убедись, чтоб вокруг ни единого постороннего глаза. Отвечаешь головой. – Голос и интонации Седого были такими, что можно было не сомневаться, Тренер все сделает как надо.

Доктор запустил двигатель и «Амур»,[28]28
  Катер, оборудованный 4-х цилиндровым автомобильным мотором. В советские времена – один из лучших


[Закрыть] по мере набора скорости все выше подымаясь из воды, устремился вниз по течению.

Через пятнадцать минут Доктор и Седой миновали устье Десны. Десна растворилась в Днепре. Берега обеих рек тесно усыпали дачные домики, над водой неслись крики детишек, резвившихся на песочных пляжах. К свежевыкрашенному причалу пришвартовывался речной трамвай. Из старого корыта повалила такая большущая толпа горожан, что оставалось только удивляться, как это оно не затонуло по дороге. Движение по Днепру стало оживленным. Большинство моторок шло встречным курсом. «Прогрессы», «Крымы» и «Казанки», завывая подвесными «Вихрями», «Нептунами» и «Ветерками», кто на что горазд, ежеминутно разминались с «Амуром». Доктор отмахивал белым флажком, пока у него не занемела рука.

– Прямо какой-то исход, – сказал Доктор Седому. – Оно и понятно, – добавил Доктор, – время к обеду. Сегодня четверг. Пятницу прогулял, вот и полноценных три дня к отпуску вырисовываются, можно сказать, на ровном месте.

Седой нахмурил лоб, и Доктор решил не продолжать.

Доктор держал в районе пятидесяти километров в час, и «Амур» кидало на крутых волнах. Вода со скрежетом таранила днище, пенистые брызги разлетались в разные стороны. На подходе к городу катер обогнал колесный пароход, смотревшийся стопроцентным выходцем из эпохи Тома Сойера. Пароход, пыхтя, тянул за собой бесконечную змею земснаряда. Затем им попалась груженая гравием баржа. Баржа сидела в воде по самые кнехты, а перед носом толкала здоровенный пенный бурун. На протянутых по камбузу бельевых веревках сушились какие-то вещи, в том числе и детские. Видимо, капитан путешествовал с семьей, чем, впрочем, в те времена не рисковал никого удивить.

И, наконец справа поплыли живописные киевские холмы. Сразу за мостом Патона Доктор сбросил скорость. «Амур» развернулся носом к связанным между собой бонам, ограждающим акваторию лодочной стоянки РОП-4. Вся стоянка оказалась заполненной катерами и лодками, подрагивающими на речной зыби. Вокруг многих лодок бодро сновали люди.

Лихорадка выходного дня, – хотел пошутить Доктор. Они с братом запали на группу «Би Джиз»,[29]29
  «Bee Gees», австралийская поп-группа, образованная в 1958 году. Оставалась популярной более 30-ти лет. Пик пришелся на первую половину 70-х


[Закрыть] как раз сделавшуюся чрезвычайно популярной. Покосился на Седого и прикусил язык.

Едва «Амур» ткнулся носом в отведенное для него место на причале, оба бандита неторопливо выгрузили нехитрое имущество обстоятельных рыбаков: пару здоровенных рюкзаков, четыре спиннинга с колокольчиками, два ведра – одно в другом. Пройдя до конца причала, бандиты затолкали большую часть поклажи в обшарпаный стальной ящик, служивший некогда доктору для хранения подвесного мотора. Пока он не разжился «Амуром». Повесив на дверцы амбарный замок, Доктор и Седой налегке вышли с лодочной стоянки и уселись в голубые «Жигули» Доктора.

– Скорость не превышай. Спокойней, короче, – буркнул Седой, доставая с заднего сиденья объемистый холщовый мешок. В мешке лежали белые медицинские халаты.

Буквально через четверть часа они прибыли в районную больницу на Соломенке и, никем не замеченные, проникли внутрь через служебный вход. Седой прошел в отведенную ему палату, снял одежду и накинул унылую больничную пижаму.

– У нас все тихо, – симпатичная медсестра заглянула в палату. Седой кивнул медсестре, улегся на койку и задрал куртку пижамы. Медсестра ловко прикрепила к его животу трубку катетера, наложила сверху марлевый тампон и закрепила конструкцию лейкопластырем. В палате появился Доктор, ухмыльнулся игриво, поправил на переносице дужку очков и обратился к медсестре:

– Наташенька, ну-с, как себя чувствует прооперированный?

Поддерживать шутливый докторский тон у Седого и в мыслях не было. Он ответил таким мрачным взглядом, что Доктор немедленно посерьезнел. Расслабляться действительно пока было рано. Хотя первая часть операции и прошла, что называется, без сучка и задоринки.

* * *

Тревожный сигнал об исчезновении инкассаторской машины поступил на городской милицейский пульт около двух часов дня. А к шести вечера вся киевская милиция уже стояла на ушах. Согласно введенному в действие плану перехвата, выезды из города были перекрыты, а на дорогах проверялись все мало-мальски подозрительные машины. Оперативники угрозыска трясли информаторов. Отсидевших за грабежи табунами тягали на допросы, пытаясь, когда по-доброму, а когда и вместе с зубами, выбить если не признание, то хотя бы какую-то информацию. Дергали и Виктора Ледового, но где залезли, там и слезли – Виктор как раз лежал в больнице после операции, отходил от общего наркоза. поправил на переносице дужку очков и обратился к медсестре:

– Давно чувствовал нелады в животе, да затянул с этим делом… Пока в больницу по скорой не привезли… Сразу на операционный стол. Едва Богу душу не отдал, спасибо хирургу за жизнь, – сообщил оперу Виктор.

– С того света вытянули. Перитонит… – сухо подтвердил врач. – В городе до такого состояния дотянуть, это надо уметь. Не деревня все-таки.

Алиби было железным, Виктора оставили в покое.

Часть следствия изначально взяла ложный след, пытаясь установить, а не организовано ли исчезновение машины самими инкассаторами, их знакомыми или родственниками. Следствию удалось установить, что водитель злополучного «Уазика» по молодости схлопотал два года за хулиганку, а деверь несчастной кассирши проворовался на овощной базе в 1969-м году, за что отсидел четыре года. Но как бы там ни было, все ниточки, попадавшие в руки оперативников, в конце концов обрывались, а вроде бы перспективные направления заканчивались глухими тупиками.

На всем пути от института до банка, проделанном «Уазиком» в последний раз, не удалось найти ни единого человека, которому он хотя бы попался на глаза. Вариант обращения за помощью в СМИ отпадал сам по себе. Наши газеты изводили тонны бумаги на бредни о славных трудовых подвигах под гениальным руководством компартии, которая «нас к торжеству коммунизма ведет», социалистических соревнованиях, трудовых починах, победах над урожаем и прочую чепуху. Силы, которая заставила бы их написать хоть одно слово правды, на Земле не было. Банки грабили в проклятом мире капитала, у нас же обходились без грабежей, сильно мешала сознательность. Телевидение мало отличалось от газет, а если и отличалось, то в худшую сторону.

Тем не менее, титанические усилия милиции не пропали даром. В ходе проведенных оперативных мероприятий накрылась парочка притонов, была выявлена дюжина фактов самогоноварения, найдены три числящиеся в угоне автомашины. Притихли оперирующие в центре фарцовщики, залегли на дно валютные проститутки. Но обнаружить и задержать бандитов, наложивших лапы на десяток брезентовых мешков с деньгами, милиции так и не удалось. Налетчики не оставили ни единой зацепки, за которую можно бы ухватиться. Совершив дерзкое преступление, они словно растворились в воздухе, как самые настоящие призраки. Два миллиона рублей канули в никуда вместе с бандитами.

* * *

Снег, укрывший город в самом конце 79-го года, продержался не более недели. Надвинувшееся следом кратковременное потепление покончило с сугробами в несколько дней. Улицы стали грязными и неприветливыми. Со свинцового неба моросил отвратительный скупой дождь, превращая воздух в сплошной промозглый кисель.

«Лучшей погоды, чтоб заработать ОРЗ, и вообразитьневозможно», – подумал Виктор Ледовой, выходя из «пятого» троллейбуса. Он поднял воротник пальто, напялил кепку на глаза, закурил и, спрятав сигарету в ладони, быстрым шагом направился домой. В квартире его встретили живительное тепло и запах ужина, доносящийся из кухни.

– Витя, это ты?

– Да, мама, – «А кому бы это еще быть? Делегации из города-побратима Тампере?» – Он прошел на кухню и чмокнул мать в затылок.