Текст книги "Небесное чудовище"

Яся Белая
Небесное чудовище

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Яся Белая, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Перед тем как менять мир, трижды оглянись на свой дом.

Китайская народная мудрость

^Пролог

В тот год было много дурных знамений.

В главном пруду Небесного Царства погибли все лотосы. Священные птицы умирали прямо на лету и падали на головы небожителей. Луна все чаще окрашивалась в пурпур. А ветры норовили не только сорвать одежды, но и само мясо отделить от костей.

Таким был год.

Не стоило ожидать чего-то хорошего. Но Минчжу, чье имя значило «чистый жемчуг», все же верила в лучшее. Она поглаживала свой довольно заметный живот, тихо и нежно улыбалась и заверяла свое дитя, что все будет хорошо. Ей хотелось, чтобы так и получилось, ведь сама Минчжу была всего лишь служанкой. Хоть девушке и довелось попасть во дворец Третьего Брата Небесного Императора, счастья ей это не принесло.

Третий Брат Небесного Императора обратил на нее свой взор и одарил благосклонностью. Поначалу ее баловали, чистая и наивная Минчжу, не знавшая жизни, поверила, что любима, и решила: так будет всегда.

Возможно, так бы и случилось, если бы она родила нормального ребенка. Но в ночь, когда над Небесным Царством разразилась невиданная буря, когда молнии били до самой земли, а гром сотрясал роскошные чертоги имперского города, когда дождь лил сплошной стеной, а ветер хлестал наотмашь, сильнее любого палача, Минчжу разрешилась от бремени и родила чудовище.

Повитуха, едва взглянув на ребенка, закричала и отбросила его в сторону.

– Бес… Бес явился в этот мир! – в ужасе шептала она, отползая от кровати роженицы.

Минчжу, преодолевая боль и слабость, подалась к младенцу, посмотрела на него и тоже завопила, вцепившись в волосы. Теперь она поняла, к чему были все те знамения: именно она привела в мир чудовище. И ее точно сочтут духом поветрия[1]1
  Образное китайское выражение, использующееся для описания человека, приносящего несчастья.


[Закрыть] и жестоко накажут. Минчжу не стала дожидаться кары – она схватила нож, которым недавно разрезали пуповину, и вонзила себе прямо в сердце. Смерть ее была быстрой, но в широко распахнутых глазах навеки запечатлелся маленький бес…

На крики женщин и истошный плач ребенка сбежались слуги, и явился сам Третий Брат Небесного Императора.

Поняв, в чем дело, он цыкнул на прислужников, пообещав страшные кары тому, кто проболтается. Его люди распластались по полу, уверяя, что не скажут никому и слова, но Третий Брат Небесного Императора не поверил им: первыми разбалтывают тайны именно те, кто обещал их хранить как зеницу ока. Поэтому он выхватил свой меч и убил всех. Полог из тончайшего белого шелка, висевший над постелью роженицы, покраснел и потяжелел от кровавых брызг.

Лишь верный телохранитель Се Лин, многократно доказавший свою преданность, остался подле господина.

– Унеси это подальше, – Третий Брат Небесного Императора кивнул на заходящегося в плаче ребенка, – и убей. Труп сожги. Сам же пусти слух, что в мой дворец проник Хуапигуй[2]2
  Хуапигуй – дух с разрисованной кожей. Обычно изображается как человекоподобное существо с зеленой шкурой и полной острых зубов пастью. Ночами пожирает людей, а днем маскируется, облачаясь в кожу своих жертв: чаще всего старается выдать себя за прелестную девушку. Считается, что такими духами становятся женщины, кем-то или чем-то жестоко обиженные при жизни. Эта обида столь сильна, что не позволяет духу покинуть мир, а заставляет оставаться в теле, даже когда от него остались одни кости. Поэтому они и ищут «одежду» в виде тел своих жертв, чтобы обрести новую оболочку.


[Закрыть] под видом одной из прислужниц. Он пожрал тут всех. Я убил чудовище, но потерял свою дорогую Минчжу и новорожденного ребенка.

Се Лин склонился, проговорив:

– Выполню все, как вы велите, господин.

– А теперь рань меня! – потребовал Третий Брат Небесного Императора.

– Я не смею. – Телохранитель опустил голову еще ниже, не решаясь взглянуть на господина.

– Это приказ! – разозлился тот. – Как кто-то поверит, что я сражался с демоном, если я цел и невредим?!

И Се Лин ранил своего господина, уверив, что позже явится за наказанием. А затем завернул малыша в черный плащ, будто сшитый из чистой тьмы, не пропускающий ни света, ни звука, и ушел в ночь.

Он спустился в Диюй, Царство Мертвых, к самому подножию Горы Совершенствования, и уже развернул плащ, чтобы выполнить обещанное, но взгляду его предстала трогательная картина: младенец, накричавшись, мирно спал и посасывал большой палец, а на его губах играла блаженная улыбка.

Много лет назад у Се Лина были жена и дочь. Его малышка тоже перед сном клала в рот палец.

От увиденного сердце сурового телохранителя дрогнуло.

– Тебе и так не выжить, – пробормотал он, укладывая малыша на камень. – Холод, голод и дикие звери истерзают тебя раньше. А я не замараюсь детоубийством. Ибо пусть ты и чудовище, но еще несмышленое дитя…

Сказав это, он поспешил прочь.

Так верный Се Лин предал своего господина.

То было еще одно дурное знамение…

Эпизод 1
Шаги в тишине нарушают мой покой

Дядюшка Жу опять напился.

Понимаю это, едва подхожу к нашей хижине. А переступив порог, убеждаюсь окончательно. Сбрасываю в угол вязанку хвороста и разминаю спину. Да уж, сегодня явно перестаралась. Но мне надоело, что хвороста нет под рукой, когда он нужен, поэтому и набрала побольше.

Дядюшка Жу храпит, наполняя наше утлое жилище зловонными испарениями. Вокруг такая грязь, что хочется зажмуриться. Теперь мне снова убирать. Просила же!

Откидываю ногой несколько глиняных кувшинчиков. Из одного прямо мне на ногу вытекает зловонная жидкость. Морщусь. И где только берет такую гадость? Впрочем, откуда этому ленивому старику раздобыть денег на хорошее вино?

Размявшись, начинаю ломать хворост. Сейчас разведу огонь в очаге и сварю немного риса. По дороге я собрала душистых трав, а значит, будет и чай. С рисом и чаем жизнь уже веселее!

Подкреплюсь – и за уборку. Не выношу грязь, в отличие от некоторых. У-у-у… Замахиваюсь на спящего дядюшку Жу. Нет, бить, конечно же, не буду – я добрая. Это он, как чуть не в духе, сразу колотушки устраивает. Хорошо, что я научилась быстро бегать и надежно прятаться. А то бы синяки, наверное, не успевали сходить. Хотя царапины и кровоподтеки у меня быстро исчезают. Все благодаря Ей. Она не любит, чтобы моя шкурка – которая и Ее тоже – была драной.

Огонь уже потрескивает в очаге, становится уютнее и теплее. Немного играю с пламенем. С детства огонь льнет ко мне, как котенок: ластится, трется, едва ли не мурчит. И я улыбаюсь ему, как другу. Других друзей у меня все равно нет. Кто же станет дружить с чудовищем? Нет, по мне и не скажешь, что я чудовище – на вид хиловата, мала, от мальчишки-подростка не отличить. К тому же дядюшка Жу коротко обрезает мне волосы своим огромным ножом. И ношу я мужскую одежду – перешитые дядины обноски. Своего чего-то у меня давно нет. Да что там, у меня и имени-то толком нет. Дядюшка зовет меня Никчемная, люди в деревне – Ю. Как дождь. Потому что у меня глаза – будто лужи по весне с невнятной мутной жижей – наполнены такой же серо-коричневой мутью. У других глаза сравнивают со звездами или очами феникса, а мои – с лужами!

Ладно глаза! Волосы у меня тоже необычные: на каждые три черных волоска приходится один огненно-рыжий. И так – по всей голове, из-за чего кажется, будто через угольки прорываются тлеющие искры. Особенно беда на солнце – рыжие волоски так и полыхают. Вот тебе и голова, охваченная пламенем.

Была и еще одна особенность у меня: веснушки. Кожа девушки – ее гордость, а как можно гордиться тем, что тебя словно обрызгали глиной? Даже деревенские мальчишки из-за этого потешаются надо мной. Ни один из них не взял бы меня замуж, если бы я, конечно, собиралась…

Но пугают людей не мои волосы, глаза или веснушки, а то, что во мне. Нечто огромное, древнее, черное, как сама тьма. То, что лучше не будить и не дразнить. То, чему нет объяснения. То, что страшит даже меня саму.

Я много раз уговаривала дядюшку Жу порасспрашивать странствующих даосов, нередко забредавших в нашу хижину на ночлег, о том, что со мной и кто я. Все-таки они мудрые люди, ученые, столько книг прочли! Но дядюшка всегда только отмахивался, болтая с ними о чем угодно, кроме того, о чем я просила.

Сам же он еще более никчемный, чем я, – только и умеет пить. Но он – вся моя семья. Кто мои родители, где они, что с ними? Никому неведомо. Когда я спросила, как появилась на свет, дядюшка Жу ответил: «Тебя принес аист». И если другим детям – а я слышала в деревне, когда ходила менять хворост на рис, – так говорят, чтобы отмахнуться от лишних вопросов, то со мной все буквально. Меня действительно принес огромный аист и сбросил прямо на крышу прежней дядюшкиной хижины.

Дядюшка Жу утверждает, что то была не простая птица, а обернувшийся ею небожитель, и я ему верю. Приятно считать, что ты связана с Небесами – тогда не так пугает то, что ворочается внутри.

Мычу себе под нос мелодию, которую услышала на днях в бамбуковой роще, – тонкую, пронзительную, чарующую. Не знаю, что за музыкальный инструмент издавал те дивные звуки, но они наполняли душу светом и грустью. Хотелось улыбаться сквозь слезы.

У меня не выходит так, как у того, кто играл в роще, таланта совсем нет – в голове слышу, а воспроизвести не могу.

Но пусть хоть так.

Вычистив золой чугунок, ставлю на огонь и наливаю воду из толстой бамбуковой трубочки, что служит мне сосудом. Всегда ношу ее с собой, когда иду за хворостом. В лесу источники удивительно чистые, еда и чай на такой воде – изумительные. Оставшуюся жидкость выливаю в старенький закопченный котелок. Размещаю на очаге и другую емкость. Ну вот, скоро и нехитрый ужин поспеет. А пока сажусь на плетеную циновку в позу лотоса и начинаю сортировать хворост. Самые тонкие ветки в одну стопку, потолще – в другую. Хозяйки в деревне Бамбукового Ветра охотно меняют на хворост еду и соль, не гнушаются и у чудовища брать. Ну да, не свою же спину гнуть, шастая по лесу, а потом тащить домой огромные вязанки. Тут тебе уже готовенькое, аккуратно сложенное и связанное. Отчего бы не взять?

Я пою, дядюшка Жу храпит, потрескивает хворост в очаге, закипает вода. Покой и умиротворение. Невольно хмыкаю: надолго ли? Сколько таких вечеров я пережила за последнюю тысячу лет? Сколько хижин спалила? Сколько раз нам приходилось брести в зной и стужу невесть куда, лишь бы подальше от людей? Рядом с людьми мне долго нельзя – чудовище просыпается быстрее. А так, в отдалении, Ее удается сдерживать.

Странно: вот дядюшка Жу мое внутреннее чудовище никогда не провоцировал собой. Должно быть, он настолько грязен и пропитан алкоголем, что даже жуткая тварь брезгует им.

Открываю баночку с солью: ее, как и ожидалось, на дне. Соль в последнее время выменять становится все сложнее. Ее и у жителей деревни немного. Говорят, кто-то из высших чиновников присваивает соль себе, чтобы потом продать втридорога. Во всяком случае, так судачат на рынке, где я обычно стою со своими охапками хвороста и пучками душистых трав.

Травы делю между рисом и чаем. Одни – отличная приправа, другие дают вкус и цвет. У меня осталось даже немножко дикого меда. Сегодня прямо пир!

Перекусив и согревшись горячим чаем, позволяю себе ненадолго откинуться и посмотреть на зарождающиеся звезды через крытую тростниковыми листьями, но местами дырявую крышу. Такие красивые и бесконечно далекие. Помню, когда госпожа Чжао, жена старейшины деревни, пришла недавно на рынок, ее тоже сравнивали со звездами и луной.

Усмехаюсь про себя.

Я бы не хотела быть такой красивой: от нее вон семья избавилась, продали старику. То-то госпожа Чжао теперь такая злая на всех. Конечно, проще винить других, чем своего отца, любителя выпить и покутить с куртизанками. Докутился, что остался без единого цяня в кармане. Вот и пришлось торговать дочерью, благо на такой товар сразу покупатель нашелся. Еще бы: юна, чиста, хороша собой, играет на гуцине и сочиняет стихи. Вернее, раньше играла и сочиняла, когда, как рассказывают, входила в число самых богатых и изысканных невест. А теперь здесь, в деревне Бамбукового Ветра, все эти изящные навыки ей ни к чему. Ее муж груб и неотесан, его окружение – соответствующее.

Все это рассказывают на рынке. Пока продаешь хворост, можешь узнать всю историю деревни и ее жителей. Причем порой кажется, что не только о нынешнем их воплощении, но и о прошлых жизнях все знают. Рассказывают, конечно, будто по секрету, только так громко, что тайна становится известна всем вокруг. О госпоже Чжао любили посудачить особо. Неудивительно – она чуть ли не диковинка в деревне Бамбукового Ветра.

У госпожи Чжао было то, что вызывало мою острую зависть, – грудь! И как она умела ее подчеркивать, ходила, гордо выпрямив спинку. Немудрено, что все мужчины пускали ей вслед слюнки. Эх… По меркам смертных я уже взрослая – мне могло бы быть почти двадцать, но тело до сих пор как у подростка.

В очередной раз заглядываю в вырез одежд, словно сегодня случилось чудо и они вдруг выросли. Ага, как же! Все те же жалкие бугорочки с крохотными розовыми сосками. Что я только ни делала, каких только подслушанных рецептов ни использовала, но за тысячу лет, что я копчу небо, они совсем не подросли. В широких грубых дядькиных одеждах, с короткими, неровно обрезанными волосами я выгляжу худосочным мальчишкой. Хотя в таком уродстве тоже есть свои плюсы: как минимум никто не пристает и не продает замуж. А значит, живем!

Так, пора браться за уборку. Спать в таком свинарнике могут только некоторые. Бросаю косой взгляд на тушу дядюшки Жу и принимаюсь за дела. Если быстро справлюсь, можно будет почитать роман. Купила один тайком от своего воспитателя. Ох и задал бы он мне трепку, если бы узнал! Деньги у нас должны уходить только на ту гадость, которую он зовет вином. Но я решила: раз горбачусь на него с утра до вечера, то и у меня должны быть хотя бы маленькие радости. Тем более роман оказался… весьма пикантного содержания.

Я девственница, но не ханжа. Не вспыхиваю пожаром от одного только намека на отношения между мужчиной и женщиной. К тому же, живя среди бедноты, я уже давно перестала видеть эти самые отношения в романтическом ореоле. Скорее в грубом, грязном, неприятном. Несколько раз во время странствий мы с дядюшкой Жу натыкались на парочки, когда ночевали по конюшням и заброшенным хижинам для прислуги. В общем, как все происходит, знаю не понаслышке. Но когда читаю такие вот книги, все равно охватывает томление, хочется прикрывать глаза и представлять Его. Непременно самого красивого. Иного у меня просто не может быть, уверена. Во сто крат лучше, чем все герои книг, вместе взятые. Настоящего бога. А иначе зачем вообще мечтать?

Быстро приведя в порядок нашу крохотную хижину, укладываюсь животом на циновку, достаю из тайника книгу и погружаюсь в чтение.

Сюжет банален и прост, я уже много раз читала подобное: она – нежная и трепетная, он – холодный и неприступный, а потом, влюбившись, непременно размякает и стелется возлюбленной под ноги ковриком. Даже тошнит. Но те самые сцены автор пишет горячо! Меня вон как жарит, аж снимаю верхнюю одежду и плещу в лицо остатками воды. Ух… Решаю выйти проветриться – полезно перед сном. Забираюсь на перевернутую бочку, задираю голову и смотрю на звезды. Вспоминаю моменты из книги, где герой обнимал героиню, когда они вместе любовались небосводом у костра, а потом он сбросил свой плащ и укрыл ее. Завидно. Почти так же, как груди госпожи Чжао.

Задумываюсь, уношусь в мечты и не сразу слышу шаги. Вернее, сначала принимаю их за те шорохи, которыми обычно полнится ночь, но потом различаю: точно, шаги.

Там двое. Они шепчутся.

– Ты точно уверен?

– Мне сказал Вэй Тянь, а он врать не станет.

– И за нее правда дают сто лянов серебром?

– Кончено, ты же сам видел то письмо у Вэй Тяня.

– Думаешь, мы справимся с ней?

– Вот это, – один показывает другому плохо различимый в сгущающихся сумерках предмет, – ловушка, способная удержать даже бога!

Усмехаюсь грустно.

Глупцы. Я ведь не бог.

Зачем вы пришли? Было ведь так хорошо. Я уже почти привыкла считать это место домом. Почти поверила. Но…

Я очень не люблю, когда смертные нарушают мой покой. Поэтому спрыгиваю с бочки, закидываю голову вверх, будто в очередной раз беря в свидетели Небо, и выпускаю Ее…

Эпизод 2
Огонек и Пепел: мой, твой (наш?) дом…

Бегу, не разбирая дороги, мчусь на пределе, продираюсь через заросли. Мне нужно быстрее. Еще! Еще! Лишь бы подальше… от Нее? Но разве от Нее убежишь? Она вон села на плечи, к земле гнет, на дно тянет. Будто камень могильный. И шепот этот противный, липучий, от которого потом не избавиться:

– Убей-убей-убей…

Ей нужны смерти, чтобы жить. Такова Ее пища.

Но я не хочу убивать, не желаю кормить Ее. Почему я должна? Почему, Небо? Почему?!

Поняв, что дядюшка Жу мне не помощник, я сама искала разные обряды и ритуалы, которые позволили бы отделить Ее от меня и уничтожить.

Она лишь смеялась внутри:

– Умру я – умрешь ты.

Как будто смерть – это страшно. Наоборот, я много раз пыталась покончить с собой, с этим отвратительным существованием, но каждый раз Она возвращала меня. Она хотела жить. Питаться. Убивать.

А я вынуждена таскать в себе мерзкую тварь, паразита, отравляющего меня. Ведь это Она – чудовище! Но из-за Нее чураются меня. Где справедливость? У меня просто горящая голова и глаза-лужи, в этом нет греха!

Я устала жить. Устала тащить Ее, жиреющую, наглую, ненасытную, из века в век. Устала жечь хижины. Устала убегать. И возвращаться на пепелище тоже устала. А приходится. Каждый раз, чтобы отыскать и забрать дядюшку Жу.

Дядюшка Жу…

Надеюсь, с ним все в порядке? Надеюсь, он, как обычно, успел принять свой истинный облик и спрятаться в панцирь. Дядюшка Жу ведь Священная Небесная Черепаха, он способен выдержать даже божественный огонь, не то что мой… Ее… Наш… В общем… Мне снова придется вернуться за ним. Но пока…

Как же я устала.

Опускаюсь под ближайшим деревом, сажусь на подстилку из мха и прошлогодней листвы, обнимаю колени, утыкаясь в них лицом, и плачу. Горько, одиноко, навзрыд.

Одна за другой срываются капли, стучат по склоненной макушке. Потихоньку, будто пробуя. Но вскоре начинается настоящий ливень, стеновой – словно водопад низвергается с небес, мгновенно вымачивает до нитки.

Задираю лицо, подставляясь под струи.

Да, вот так, вымой из меня тьму, погаси адское пламя. Пожалуйста, дождь…

Может, еще и поэтому я – Ю? Если расстраиваюсь и плачу – погода тут же портится и рыдает вместе со мной. Странно: девочка, полная темного огня, повелевает водой? Впрочем, у меня много странностей. Столько, что я порой боюсь сама себя. В дикой пляске моих личин очень просто потерять себя. Особенно когда сама не знаешь и не понимаешь, кто ты есть.

Иногда мне кажется, что я живу уже очень давно, много тысячелетий, хотя вроде бы всего тысячу лет. И будто дядюшку Жу я знала задолго до того, как аист сбросил меня на крышу его хижины. Некоторые мои сны очень реалистичны, будто и не сны вовсе. Словно память всполохами прорывается через барьер внутри меня. Словно что-то не дает проявиться истинной мне. Такой, какой я себя ощущаю порой, – древней, величественной, могучей.

Из-за этой неразберихи внутри чувствую себя травинкой в бурной реке – меня несет и несет, и нет камня, чтобы зацепиться, удержаться, остановиться. А впереди – водопад, и я рухну вниз, разлечусь вместе с мириадами брызг, погибну. Или…

Кто я: травинка в водопаде или водопад? А может, пламя? То, что убивает и согревает одновременно.

Вопросы не дают мне покоя. Не ответив на них, не обрести себя, а значит, не прекратить бежать, не осесть, не пустить корни. Они сеют смуту и хаос внутри, изматывают, пугают…

Иногда мне кажется, что за прожитую тысячу лет – то время, когда я более-менее осознаю себя, – видела уже все и ничему не удивлюсь. Но думаю так ровно до той поры, пока над моей головой не появляется зонт. Явно не обычный, потому что он не просто прикрывает от дождя – под ним становится сухо и даже тепло.

А потом я замечаю длинные серебряные пряди и узкую мужскую ладонь, протянутую ко мне.

– Вставай, глупышка. Вымокла же до нитки. Так и заболеть недолго.

Голос низкий, бархатистый, чарующий. Словно из моего сна, того, что кажется таким реальным. Того, что приносит образы. Может быть, я сплю и сейчас? Или грежу наяву? Ну что ж, тогда я погружусь в мечты до конца, до самого дна. И пусть меня утянет в водоворот. Так будет даже лучше.

Я хватаюсь за протянутую ладонь, позволяя вздернуть себя вверх, будто вытащить из того темного болота, которое все сильнее и сильнее смыкалось над головой. Незнакомец с серебристыми волосами не дает мне разбиться. Может, он и есть мой камень, моя опора, моя земля? Может, именно он поможет мне отрастить корни и расцвести?

И вот мы рядом, висим в воздухе, смотрим глаза в глаза.

Зонт брошен на землю. Ну и пусть, ведь дождя больше нет. Только мы. Легкий ветерок играет с длинными серебристыми волосами и элегантными серо-лиловыми одеждами. Доносит ту чарующую мелодию. Я купаюсь в ней, очищаюсь и по-прежнему грежу наяву.

В реальности не бывает таких красивых. И таких высоких. Если бы мы стояли на земле – моя голова была бы на уровне его груди.

– Как ты понял, что я – девушка? – спрашиваю с волнением. Хочется, чтобы он видел во мне не только особу женского пола, но и красавицу. Наверное, я многого хочу.

Он лишь улыбается. И эта улыбка может свести с ума. У него во взгляде пляшут смешинки. Глаза серые, словно их запорошило, но живые, утопают в длинных ресницах.

– Я многое знаю, – снисходит до ответа.

– Ты бог?

Зачем спрашиваешь, дура? Очевидно же. Кто еще мог явиться и вот так остановить мой дождь?

Он лишь качает головой.

– Скорее странник.

Вернее, лжец. Странники не носят шелковых одежд с затейливой вышивкой и предпочитают убирать волосы. Но мне все равно.

– Скажешь мне свое имя? – Смотрит внимательно, чуть наклонив голову.

Любуюсь его скулами, очертанием губ. Безупречный. Даже лучше, чем я фантазировала. Хотя я никогда прежде не видела такой совершенной красоты.

Пожимаю плечами.

– У меня нет имени. Дядюшка зовет меня Никчемной, люди – Ю.

– Ю?

– Да, Ю, как дождь.

Он протягивает руку, касается моих коротких прядок. Пальцы у него длинные, тонкие, перебирают волосы, словно струны музыкального инструмента.

И меня осеняет.

– Так это ты играл тогда, – машу рукой за спину, будто обозначая прошлое, – в бамбуковой роще?

– Кто знает, – усмехается он, и за эту усмешку можно отдать жизнь. – А можно я тоже дам тебе имя?

Киваю, спрашивая:

– И какое же?

– В твоих волосах запуталось пламя… – Он на миг задумывается. – Я буду звать тебя Огонек.

Расплываюсь в улыбке, довольная, как сытый котенок, подставляясь под ласку его чутких пальцев. И так же, по-кошачьи, жмурюсь. От незнакомца веет родным. Будто я знала его давным-давно и много лет подряд, но потом почему-то забыла. Но – не знаю, откуда, – приходит понимание: что бы я ни сказала или ни сделала сейчас, он заранее мне все простил.

Чтобы проверить, открываю глаза и произношу:

– Я тоже хочу дать тебе имя.

– Любопытно. – Он вскидывает посеребренную бровь. Прямую и идеальную, как меч.

Позволяю себе коснуться его волос. Как и ожидалось – чистый шелк, чуть более жестковатый, чем должно.

– А твои волосы уже перегорели, на бровях и ресницах тоже осел пепел. – Беззастенчиво скольжу пальцами по скульптурным чертам. Он позволяет. – Кто сжег тебя?

– А если отвечу, что ты?

И тон такой, не поймешь: шутит или всерьез?

Усмехаюсь:

– Я вижу тебя в первый раз. Как могла сжечь?

Или могла и мы вправду знакомы?

Он не отвечает, лишь берет мою ладонь и прижимает к щеке, опуская свои невероятные ресницы. Так мы застываем на пару мгновений.

Наконец он открывает глаза и говорит:

– Я все еще жду свое имя.

– Пепел, – отвечаю, не задумываясь.

– Хорошо, – улыбается он. – Ты – мой огонь, я – твой пепел.

– Мой? Твой? Разве мы уже…

– Т-с-с. Идем.

– Куда?

– А куда бы ты хотела?

– Домой.

– А где твой дом?

– Наверное, там же, где и твой… – Заглядываю в глаза, с радостью ощущая его руку на своей талии и слушая шум ветра в ушах. Я не умею летать, я же не бог, поэтому сейчас наслаждаюсь – и полетом, и красивым мужчиной рядом.

Мир с такой высоты вовсе неплох. Ночь сегодня удивительно светлая. Или это сияет тот, кто обнимает меня сейчас?

Я не знаю, сколько мы летим, завороженная самой возможностью оторваться от земли и воспарить, но через время все-таки приземляемся на лесной поляне. Светлячки кружат над ней, наполняя воздух волшебным сиянием. Ветви деревьев образуют полог над ложем из цветов и листьев.

Мы стоим рядом. Теперь мне приходится задирать голову.

– Это твой дом?

Пепел улыбается.

– Мой дом везде, где захочу. Я же странствую, так что весь мир может быть моим домом. И твоим тоже. Нравится?

Оглядываюсь, наслаждаясь видом, и киваю.

Он наклоняется, поддевает пальцами мой подборок и целует. Так, будто имеет полное право. Впрочем, имеет – сама отдала его. И тело отдам. Он должен быть первым, последним, единственным. Навсегда. Если не ему – разве можно кому-то другому позволить вот так же касаться?

– Тебе не кажется, что эта одежда, – Пепел указывает на мои лохмотья, – грубая и лишняя?

– Да, но… – Договорить не успеваю, взмах руки – и я нагая. В чем мать родила! Были бы волосы длиннее, завернулась бы в них. А так – лишь до плеч, поэтому приходится прикрываться руками.

Ну вот, а говорила, что не ханжа, «не вспыхиваю пожаром». А что же сейчас?

Он отводит мои руки в стороны, перехватывает запястья – не больно, но так властно, по-хозяйски, подчиняя.

– Не прячься от меня. Ты прекрасна.

И прежде чем успеваю сказать что-то внятное, подхватывает на руки и несет на ложе. Укладывает прямо на шелк лепестков и смотрит так, что невольно верю – прекрасна.

Это подтверждают и его руки, скользящие по моему телу. Он словно ваяет меня, создает из первозданной глины.

– Я тоже хочу… – Тянусь к нему, просовываю ладонь в вырез одежд, тащу их прочь – лишние, ненужные, мешающие. Он подчиняется и обнажается сам.

Немею.

Надо же, какой! Широкие плечи, литые мышцы, твердый живот… Вот только шрамы портят гладкую совершенную кожу.

– Кто мог ранить бога?

– Нашлись умельцы, – отвечает он, снова притягивает к себе и целует. Головокружительно, без нежности, властвуя надо мной.

И я отдаюсь в его власть.

– Смотри на меня, – то ли просит, то ли приказывает он, – хочу видеть твои глаза.

А дальше здесь, под деревьями, на ложе из трав, творится древнее таинство, которое соединяет мужчину и женщину в единое целое. Ветер запоминает мои стоны и вскрики, заучивает нежные клятвы, а звезды подмигивают с пониманием. То, что происходит между нами, космически и сакрально. И настолько невыносимо огромно, что я взрываюсь, распадаюсь на частицы, разлетаюсь по вселенной. Чтобы слиться с нею, вместить в себя и самой стать космосом…

– Спи, – ласково приказывает Пепел, когда, вернувшись в его объятия, я сворачиваюсь клубочком под боком.

Мой мужчина обнимает меня, прижимает к себе, целует в макушку. Сон приходит мгновенно.

Пробуждение, как всегда, внезапное и кажется несвоевременным. Когда ты судорожно тянешь руки вперед, хватаешь сон, пытаешься удержать грезу… Но разве так бывает?

Если бы не легкая боль и не следы от его губ на моем теле, и впрямь бы подумала, что все приснилось, ведь проснулась я в своей хижине, на привычном топчане. И жилище в порядке – ни следа от пожара. И дядюшка Жу по-прежнему радует слух храпом.

Спешно одеваюсь, выхожу наружу.

Так и есть: ничто не напоминает о вчерашнем побоище, ни клочка сажи вокруг. Будто и не было ничего.

Твой подарок за девственность, да, Пепел?

Что ж, я его приму.

А вот другой, когда возвращаюсь обратно в дом, вызывает возмущение: изящное шелковое платье, заколки из серебра и нефрита… Ну уж нет, милый, так дешево я не продаюсь! Даже глаза начинает щипать от обиды.

Ну зачем, зачем ты все испортил?!

Со злостью сгребаю дорогие подарки с твердым намерением пойти на рынок и выручить за все это добро кругленькую сумму. И уже почти завязываю покрывало в последний узел, как буквально застываю, выхватив взглядом один предмет: женскую шпильку. Тонкая вязь бамбуковых веточек из состаренного серебра, легкие вкрапления пейзажной яшмы… Такие вещи обычно делают под заказ для конкретного человека. В частности, эту шпильку я видела на госпоже Чжао.

Нет-нет-нет!

Пепел, ты же не мог подкинуть мне эти вещи? Слишком нелепо и мелочно для такого, как ты.

Слышу голоса – ими полнится двор.

Вскоре распахивается дверь, и в проеме появляется местная красавица собственной персоной, а с ней – с десяток вооруженных дубьем мужчин. Кто бы сомневался! Старейшины среди них, кстати, нет.

– Вот, полюбуйтесь! – Тычет в меня пальцем госпожа Чжао. Она тяжело дышит, ее большая грудь ходит ходуном, и сейчас я совсем не завидую ей. – Эта мерзавка хотела сбежать с моими вещами!

Не мог же? Или все-таки мог? Но зачем?

Криво усмехаюсь и выступаю навстречу непрошеным гостям.