Текст книги "Лик Марса"

– Понимаю.

Александер улыбнулся. В самом центре бушующих по данному поводу страстей ему пришлось провести не один год. Правду говоря, у него имелось особое мнение насчет некоторых, наиболее удивительных и необъяснимых из земных сооружений древности. Нет, конечно же, возведены они вовсе не обязательно пришельцами из космоса, однако авторство и техническая помощь последних вовсе не исключена…

Тем не менее, данная почва для исследований все еще оставалась предельно зыбкой. Открытия, сделанные в течение последних десятилетий, произвели серьезный переворот в традиционной науке, но вместе с тем и вызвали новый расцвет псевдонаук. Старая теория о «древних астронавтax» вновь встала из могилы, пылая жаждой мщения и выплеснув в мир потоки шизоидного бреда и научно-популярной болтовни, не говоря уж о целой орде новых религиозных течений.

Надеясь на сем завершить беседу, Александер демонстративно взглянул на «манжету». Все компьютеры на борту перед стыковкой с шаттлом были переведены на марсианское время. Период обращения Марса вокруг своей оси, как известно, немного больше земного, поэтому обычный гринвичский стандарт здесь был неприменим. Марсианские сутки назывались «сол» и делились на традиционные часы и минуты, как на Земле, были длиннее на тридцать семь минут, шедших после местной полуночи и называвшихся «время сол». И юная марсианская колония вела солам, а не дням, начиная с момента официального основания первого человеческого поселения на Марсе – базы в ущелье Кандор, известной ныне как «Марс-1». Первый сол пришелся на 20 июля 2024 года; ровно за пятьдесят пять лет до этого Армстронг первым из людей ступил на поверхность Луны. Текущий же сол был 5621-м.

Таким образом, марсианское солнечное время не имело с гринвичским стандартом ничего общего. Индикатор времени на «манжете» Александера показывал, что в Сидонии сейчас – 17:40, конец светового дня; по Гринвичу же – 21:26. Впрочем, впереди – минимум пятнадцать месяцев, на протяжении коих земное время будет интересовать его лишь тогда, когда потребуется высчитать время отправки или прибытия очередного отчета.

– Значит, – заговорил Фулберт, не желавший отпускать нити беседы, – вы полагаете, пришельцы на Земле ничего такого не делали? Типа там пирамид, статуй на острове Пасхи и всякого такого…

По крайней мере, хоть о пирамидах Гизы речи больше нет…

– Остров Пасхи? Ну конечно. Мы точно знаем, каким образом его население создавало и устанавливало эти огромные каменные головы, потому что туземцы продемонстрировали это наглядно. Ничего таинственного тут нет.

Отвернувшись (еще одна попытка завершить разговор), Александер снова прижался лицом к пластику крохотного иллюминатора. Небо над горизонтом было темно-багрового цвета, переходившего в непроглядно-черный, если поднять взгляд. Под небом простиралась тускло-охряная поверхность, изборожденная рыжими и серо-коричневыми ломаными линиями. Высота была еще слишком велика, чтобы он мог разобрать детали помельче, хотя вон те тени, должно быть, горы или иные неровности ландшафта… Он попытался сориентироваться. Если сейчас конец дня, значит, север – там… Интересно, удастся ли при спуске увидеть Лик или хотя бы близлежащие постройки? Вот точно так же бессмысленно пытаться разглядеть приметные здания с самолета, подлетающего к земному аэропорту. Насколько ему было известно, сидонийские развалины – по другую сторону…

И тут он увидел Лик.

Господи! Да, он совсем такой, каким его описывают, но все это так… так неожиданно…

Лик оказался не столь большим, как ожидал Александер, – поэтому-то он и проглядел его поначалу. «Бизарр» все еще шел на высоте двадцати-тридцати километров. Александер впился взглядом в Лик, и тот как бы взглянул на человека в ответ. Взгляд его, устремленный к небу, загадочный, точно взгляд Сфинкса, не менялся вот уж полмиллиона лет…

Впервые его зафиксировали совершенно случайно: в 1976-м он попал на два из сделанных «Викингом-1» снимков, на которые никто не обращал внимания до начала восьмидесятых. Будучи наконец замечен, он был объявлен игрою света и тени, а также – результатом неизменной склонности человеческого взгляда уподоблять чему-либо знакомому случайно возникшие очертания, скажем, чернильных клякс на листе бумаги или детали пустынного ландшафта длиною в милю. На рубеже века космические зонды предоставили снимки лучшего качества, только тогда НАСА – с заметной неохотой – признало, что здесь, по крайней мере, имеется нечто, достойное изучения. Именно это откровенное признание того, что человеческое лицо длиною в милю вырезано в одной из скал сидонийского региона Марса кем-то разумным, оказалось последним в череде открытий, завершившейся долгожданной Коперникианской Революцией. Еще с начала девяностых было известно, что звезды с обращающимися вокруг них планетами встречаются достаточно часто, вдобавок в метеорите, найденном на поверхности Марса, были обнаружены ископаемые бактерии.

Все это означало, что человечество не одиноко во Вселенной.

За этими открытиями последовала долгожданная эпоха Возрождения для космических исследований. Результатом совместной русско-американской программы явилась первая высадка человека на Марс, в 2019-м, в районе ущелья Кандор, лишь пятью годами позже Джеффри Кокс, Анатолий Крюков и Роберта Андерс уже стояли под сенью загадочного творения чужого разума и гадали, кем могли быть создатели Лика.

Опустившись ниже, «Бизарр» начал медленно вращаться по часовой стрелке. Лик скрылся за левым краем иллюминатора, а из-за правого появились Город и пирамиды.

Сердце Александера забилось чаще. Все ближе и ближе становилось место, загадок и тайн коего хватило бы для десяти тысяч археологов на целое тысячелетие. Создатели всего этого были широко известны на Земле под названием «Древних» или «Строителей», но кем они были и откуда явились – до сих пор оставалось дразнящей, манящей головоломкой. С уверенностью можно было сказать лишь то, что подвластные им силы казались исследовавшим развалины людям просто-таки волшебными, а также – то, что они никак не были людьми.

Во время создания Лика человечество находилось в процессе развития вида Homo erectus в примитивные формы Homo sapiens. А до открытия источников энергии мощнее огня оставалось целых полмиллиона лет.

«Город», истинное назначение которого пока оставалось неизвестным, состоял из четырех пирамид, равных величиной Великой пирамиде в Гизе, образовывавших правильный ромб и окруженных пятью другими, поистине титаническими, в милю шириной, очевидно, вырезанными из базальтовых скал. В шести милях к юго-востоку от них находилась еще одна пирамида, названная, по инициалам открывших ее в двадцатом веке ученых, Пирамидой ДМ, – высотой в целую милю, почти две мили в поперечнике, пятигранная, укрепленная контрфорсами и имеющая заметные повреждения восточной грани (возможно, результат попадания метеорита, однако в последнее время многие считали, что здесь не обошлось без военных действий).

Александер бросил взгляд на Фулберта, вжатого в соседнее сиденье, и улыбнулся. Военные действия. Ну разве можно сравнивать земных морских пехотинцев с той силой, что сокрушила грань гигантской пирамиды, вытесанной из цельной скалы?! Их штурмовые винтовки казались жалкими детскими игрушками в сравнении с оружием такой силы.

Конечно, их предполагаемый противник – отнюдь не пришельцы из космоса.

– Так, парни! – рявкнул Ллойд. – К высадке – товсь! Забрала – опустить, шлемы – загерметизировать! Оружие – к бою!

Пассажирский модуль взорвался стуком пластика и лязгом металла. Если с поверхности Марса будет открыт огонь, обшивка шаттла может быть пробита, однако морские пехотинцы без воздуха не останутся. Интересно, подумалось Александеру, что такого может твориться на сидонийской базе?! Неужели ооновцы настолько глупы, чтобы попытаться сбить шаттл? Это же просто смешно!

Тем не менее, он был рад, что надел скафандр – просто так, на всякий случай. Взгляд его невольно устремился к багажной полке над сиденьями, куда он положил гермошлем.

Снижение продолжалось. Постройки Древних совсем пропали из виду, ближайшие нагорья и острые пики – точно росли на глазах, заметны стали даже неровности ландшафта. Сиденье вдруг крепко поддало Александеру под зад, заработали главные двигатели «Бизарра». Еще несколько минут археолог не в состоянии был воспринимать ничего, кроме толчков и грохота двигателей. За прозрачным пластиком иллюминатора взвилась, взвихрилась кирпично-красная пыль, кое-где позолоченная лучами заходящего солнца, последовал почти незаметный на фоне всего прочего толчок и грохот двигателей разом стих.

– О’кей, железноголовики, – радостно объявила капитан Эллиотт, нилот «Бизарра», – добро пожаловать на Марс!

Морские пехотинцы разом начали отстегивать ремни безопасности и – с заметным трудом – подниматься на ноги. Лестница, проходившая вдоль поверхности, в авиалайнере считавшейся бы полом, теперь вела вниз по стене, к грузовому шлюзу, куда морские пехотинцы и направились один за другим, в удивительно строгом и правильном порядке.

Александер остался на месте, чтобы не попасть кому-нибудь под ноги, представляя себе, как Ллойд, наверное, командует своими солдатами или ведет перекличку по номерам. Однако бронекостюмы морских пехотинцев были загерметизированы, и все их переговоры были слышны только им самим.

Всего через несколько секунд последний из них скрылся в грузовом отсеке, захлопнув за собою люк Александер вновь взглянул в иллюминатор, но снаружи не было видно ничего, кроме пыли, песка и камня, под зловеще-розовым небом загудели воздушные насосы, перекачивая воздух из грузового отсека в резервуары для повторного использования пока атмосфера в грузовом отсеке не превратилась в подобие марсианской, близкой к вакууму.

«Если кто-либо собирается напасть, как раз сейчас наступил чертовски удобный момент», – подумалось Александеру.

– Доктор Александер! Похоже, нам организуют торжественную встречу, – крикнула капитан Эллиотт. – Туземцы настроены дружелюбно, несмотря на устрашающий вид!

Только теперь Александер осознал, насколько взвинчены его нервы. Со вздохом облегчения он отстегнул ремень. Ему не терпелось выбраться наружу и – наконец-то! – собственными глазами увидеть то место, о котором он мечтал долгие годы.

Снаружи, все так же загадочно и покойно, как и полмиллиона лет назад, взирал ввысь Лик.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вторник, 17 мая,

03:15 по времени гринвичского меридиана.

Рейс 372 компании «Юнайтед Ориент»;

95 000 футов над поверхностью Тихого океана;

12:15 по токийскому времени.

Кэтлин Гарроуэй взглянула сквозь иллюминатор в темно-синее, почти черное небо. Над выгнувшимся дугой горизонтом виднелась кучка звезд.

Каждый раз в полете она чувствовала это – благоговейный ужас перед величием Космоса и неодолимую тягу к нему. Конечно, сверхзвуковые самолеты в космическое пространство не выходили, но, казалось, проносились у самых его границ.

– Ты когда-нибудь летал на такой высоте? – спросила она своего спутника.

Юкио тоже взглянул в иллюминатор из-за ее плеча.

– Да, и даже немного выше. Но в космос все же не выходил. Истребитель «Инадума» может достичь орбиты только при помощи очень большой ракеты-носителя. Словом, пока что мой потолок – тридцать пять тысяч метров, и то на тренажере. Вот если бы мы летели суборбитальным, как я предлагал…

– Нет уж, спасибо. Смена часовых поясов была бы не менее резкой, чем тогда разница? Кроме того, ты отлично знаешь, что мне это не по карману. Суборбитальники – для бизнесменов, летающих за счет компании, а не для студентов колледжа.

– И заплатить за твой билет ты мне ни за что не позволила бы?

– Конечно, нет. Это – мои каникулы, а ты хочешь лишить меня удовольствия от того, что я сама их оплачиваю.

– Самая настоящая вольнодумка-гайдзин !

Кэтлин резко обернулась к нему, пытаясь понять, не говорит ли он всерьез. Слово «гайдзин» в японском языке означало иностранец, но его эмоциональной нагрузке ближе всего было к слову «варвар». Из всех известных ей народов нихондзины более всех были склонны делить мир на две категории, на людей и… иностранцев. Лицо Юкио сохраняло предельно серьезное выражение, однако в глазах мерцали искорки, и Кэтлин поняла, что он снова поддразнивает ее. И все же…

– Юкио, это не превратится в проблему? – спросила она. – То, что я – такая, какая есть, что мыслю по-своему и не стесняюсь высказывать свои мысли вслух?

– Иными словами, то, что ты – не такая, какой надлежит быть приличной японской женщине?

Кэтлин кивнула.

Откинувшись на спинку своего кресла, Юкио устремил взгляд в потолок.

– Мы уже обсуждали этот вопрос, и ты знаешь, что я об этом думаю. Мы с тобой принадлежим к новому поколению – поколению граждан планеты Земля.

– Но ведь есть еще гиму .

Это слово означало долг, обязанности.

– Да, у меня есть долг перед моей семьей и моей страной. Военная служба – часть этого долга. И я… и мне было довольно трудно дать новую оценку своим обязанностям с точки зрения нашего видения мира, происходящих в нем перемен – в том числе тех, которые должны произойти, чтобы человечество продолжало существовать.

Кэтлин помолчала, размышляя о своем собственном долге. С детства росла она с мыслью о том, что после колледжа пойдет служить в Корпусе морской пехоты. В конце концов, это – лучший способ последовать примеру любимого отца. Но в последние несколько лет, особенно после поступления в Карнеги-Меллон, некоторые вещи предстали перед нею в ином свете. Открыв для себя идеи Партии интернационалистов, она начала рассматривать свою страну, как препятствие на пути к миру во всем мире и оплот давно отжившей свое концепции национализма, чем привела отца в ужас. Ей было очень больно его огорчать, но не могла же она в угоду его старомодному патриотизму перестать думать…

Все сделалось еще сложнее, когда Кэтлин поняла, что отец в последнее время заметно охладел к службе в Корпусе. Он начал просто отбывать время до ухода в отставку, и это не на шутку встревожило ее. Уж лучше добрый, громкий спор, чем вот такая апатия… Конечно, порой происходящее вокруг пробуждало его к жизни, наподобие того случая с двумя археологами на прошлой неделе, но чаще всего он, видимо, был вполне удовлетворен тем, что просто убивает время. Интересно, что он скажет об инциденте в Мехико?

Сама Кэтлин была потрясена до глубины души – не столько происшедшим, сколько собственной реакцией на него. Она не была столь наивна, чтобы верить всему, переданному «ННН», и потому вовсе не удивилась обнаружив, что американские военные подают инцидент в совсем ином свете, утверждая, что агрессорами являлись мексиканцы, а якобы спонтанная демонстрация перед зданием посольства на деле была подготовлена и организована мексиканской армией. Самой неожиданной оказалась ее реакция на сообщения интернационалистских служб новостей: все их проклятия в адрес американских империалистических агрессоров показались ей настолько грубыми и пустыми, что она невольно встала на сторону Корпуса и принялась страстно защищать его перед собственными единомышленниками. Чем навлекла на себя целый шквал осуждений.

Осуждения, положим, были ей не в новинку – Кэтлин редко скрывала свое мнение, сколь бы непопулярным оно ни было, – смутила ее явная необоснованность нападок. Раньше она считала интернационалистов группой рационально мыслящих интеллектуалов; теперь же они предубежденностью и нежеланием рассуждать логически уподобились, скажем, тем, кто объявляет марсианских Древних демонами Ада. Древние…

– Юкио, как ты считаешь, кем были Древние на самом деле?

– Древние? – Он рассмеялся. – Как я могу хоть что-либо предполагать, когда мы почти ничего не знаем о них? А что говорит твой отец? Они уже обнаружили что-нибудь новое?

Кэтлин пожала плечами:

– Они там всего пять дней. Похоже, он подружился с одним из тех археологов, с Александером. Тот ввел его в курс открытий, сделанных предыдущей группой, и объяснил, с чего им теперь начинать. Но не думаю, чтобы они уже нашли что-либо новое и удивительное.

При воспоминании о последнем вид-мэйле от отца Кэтлин поморщилась. На остаток лета она подыскала себе работу и подробно рассказала ему об этом, не уточняя, что начнет только в середине июля, и потому отец думает, что она остается в Питтсбурге на все лето. Знай он о ее поездке в Японию – наверняка встревожился бы, будто она до сих пор не в силах сама о себе позаботиться… Только этого недоставало. А так – выезжая за пределы Питтсбурга, она всегда пользовалась своим доменом global.net, и из ее писем отец поймет только то, что сейчас она не в Карнеги-Меллон…

– Да и вообще, – продолжала она. – Судя по всему, что я читала об археологии, работа эта – долгая, трудная и кропотливая. Александер говорил папке, что только на правильную постановку вопросов может уйти несколько лет.

– Так отчего же ты думаешь, будто я способен дать ответ на вопросы, которые еще даже не заданы?

– Конечно, мы ничего не можем сказать наверняка. Но ведь предполагать-то можем? Можем рассуждать. Сама идея о существовании иного разума, целой чужой цивилизации, населявшей Солнечную систему задолго до появления человека, достаточно неожиданна. Мне интересно, кем они были, зачем пришли сюда и куда ушли…

Юкио улыбнулся:

– Тогда почему же ты изучаешь системы искусственного интеллекта вместо экзопалеоархеологии?

Кэтлин покачала головой:

– Для археологии мне не хватает терпения. Мне хочется отправиться в космос и отыскать их, где бы они ни были. Даже если именно этот вид давно исчез, сам факт их существования доказывает, что мы – не единственная цивилизация во Вселенной. Должны быть и другие – тысячи разумных рас по всей Галактике. Но если мы будем сидеть и ждать у моря погоды, то никогда не найдем их. Нужно самим отправиться к ним.

Юкио устремил взгляд в темную синеву «еще-не-космоса».

– Пока что мы только-только принялись за исследование Солнечной системы. И достичь звезд сможем еще очень и очень не скоро.

– Не скажи. Если удастся вычистить баги в управлении антиматерией, мы сможем отправить корабль к Альфе Центавра уже лет через двадцать. И я хочу попасть на борт этого корабля.

05:07 по времени гринвичского меридиана.

Международный аэропорт Кансаи;

бухта Осака, Япония;

14:07 по токийскому времени.

Юкио изо всех сил старался удержать руки на коленях и не вцепиться в подлокотники. «Стар Рэйкер» шел на снижение, к огромному искусственному острову, на коем был расположен международный аэропорт Кансаи. В полете Юкио всегда нервничал, если перед глазами не было электронных дисплеев, отображающих курс, скорость и высоту. Он не знал человека в кабине, не знал , насколько тот компетентен и опытен, в отличие от Иидзимы, капитана Космических сил самообороны, в паре с которым обычно летал на «тайи». Однако ветерану, налетавшему не одну тысячу часов, нервозность вовсе не пристала, поэтому он всегда старался скрыть ее. Обычно это удавалось.

Но, покосившись на Кэтлин, он увидел, что она смотрит на него так, точно изо всех сил сдерживает смех.

– Ну вот. Теперь я точно знаю, что ты – настоящий летчик!

– Вот как? Откуда же?

– Папка рассказывал, что все они таковы, и настоящие летуны – еще хуже стажеров вроде тебя. Не выносят, когда машиной управляет кто-то другой.

Юкио печально улыбнулся:

– Углядела. А я думал, что со стороны ничего не заметно.

Кэтлин кивнула.

– Так ведь и в самом деле ничего не заметно. Но не волнуйся – я не стану шантажировать тебя твоей ужасной тайной. Просто приятно знать, что у тебя имеется хоть одно слабое место.

«Стар Рэйкер» наконец-то совершил посадку – можно сказать, образцово, – и Юкио успокоился. Вдоль тротуара к аэровокзалу сплошной шеренгой стояли сувенирные киоски, закусочные и пункты связи, вывески на французском, английском и нихон —го приветствовали прибывающих, а топографические табло обрушивали на их головы лавины изображений и звуков на всем пути к пункту выдачи багажа. Через Кансаи в Японию прибывали путешественники со всего мира, но все же азиатских лиц вокруг было заметно больше. Дойдя до конца тротуара, Юкио едва не подпрыгнул от радости. Он вернулся домой.

Реактивный глиссер домчал их до берега, а затем они отправились в Киото по монорельсовой дороге. "Хоть одно слабое место, – думал Юкио, глядя на сидящую рядом женщину так, точно видел ее впервые. – Как мало она знает меня, если полагает, что других слабых мест у меня нет…" По американским понятиям, Кэтлин была просто прекрасна: длинные золотистые волосы, тонкое лицо, зеленые глаза. По понятиям международным, она была модно и очень прилично одета для путешествия – в цельнокроеный комбинезон без рукавов, перехваченный поясом. Но по японским понятиям она не была ни красивой, ни даже пристойно одетой.

Внезапно он вспомнил о своем имени «Юкио» – сокращение от «Тосиюки», прозвища, означающего «Снежный мальчик», «Снеговичок», а если копнуть глубже – того, кто следует своему собственному пути. А вот интересно, следовал ли он хоть когда-нибудь своему собственному пути в жизни? В Космические силы самообороны пошел, чтобы сделать приятное отцу. Поступил в университет Карнеги-Меллон, потому что на то был получен приказ командования КСС. На эту поездку согласился, потому что так хотела Кэтлин, и уже было вздохнул с облегчением при мысли о том, что новый приказ делает ее невозможной… А потом – снова позволил уговорить себя.

Юкио считал себя человеком вполне космополитичным. Не настолько, конечно же, чтобы отринуть все свое национальное наследие, но все-таки достаточно, чтобы воспринять западную культуру и образ мыслей и в том числе способность оценить западную женщину. В Питтсбурге Кэтлин была для него совершенной, по-западному экзотичной и в то же время очень близкой, потому что любила и знала Японию и японскую культуру. Здесь же в ее присутствии его коробило, здесь она была явно не на месте… или может не на месте оказался он сам ?

От вокзала они поехали на метро, а затем пешком прогулялись до отеля, где должна была остановиться Кэтлин. В отеле она сразу же завоевала расположение портье, поклонившись и обратившись к нему на правильном и уважительном нихон-го . Сам Юкио никогда не останавливался в таких местах, но мог догадаться, что немногие приезжавшие сюда американцы были способны – или хотя бы имели желание – говорить с хозяином на его родном языке.

– Я пойду переодеться, – сказала она. – Минут на пять, не больше. Подождешь? Или, может, примешь душ?

– Нет, не стоит. Спасибо.

Озадаченно взглянув на него, Кэтлин поднялась в свой номер. Юкио мысленно дал себе пинка. С момента посадки в Кансаи он ведет себя с Кэтлин все официальнее и официальнее. Конечно же, она это чувствует и недоумевает… Однако он и сам находился в недоумении. Казалось бы, отлично знал, насколько американские обычаи отличаются от японских. Прекрасно понимал, что поведение, недопустимое в Киото, для Питтсбурга вполне нормально… И еще считал себя новым японцем, способным преодолеть свое воспитание и стать гражданином мира… А вот оказалось, что привязанность к традициям – гораздо сильнее, чем он мог вообразить.

Он пересек холл и подошел к переговорному пункту – старому, без видеофона и доступа в Сеть, но для его целей вполне пригодному – и позвонил домой, секретарю отца, Исору Набуко, чтобы тот прислал за ними машину.

– Дома ли отец, Хисе-сан? – спросил Юкио.

– О да, Исивара-сан, – отвечал секретарь. – Дайдзин Исивара вернулся из Токио два часа назад. Он с нетерпением ждет прибытия вас и вашей почтенной гостьи. – Набуко хмыкнул. – В такой радости я не видел господина с того дня, когда вы получили заслуженное повышение в звании и стали тю-и .

Попросив Набуко передать отцу заверения в искреннем к нему почтении, Юкио повесил трубку. Интересно, знает ли Набуко, что «почтенная гостья» на самом деле гайдзин ? Сам он этого факта от родителей не скрывал, однако не знал, сочли ли они уместным распространять эту информацию далее. Хотя – почему бы нет? Быть может, все его тревоги – напрасны. Вполне вероятно, что лишь он один…

– Что-то не так? – спросила вернувшаяся Кэтлин.

– О… нет, конечно же, нет. Я просто задумался.

– Вот как.

С облегчением Юкио отметил, что Кэтлин переоделась во вполне консервативный костюм. В руках она держала большую продолговатую коробку.

– Ты звонил домой?

Юкио кивнул.

– Машина придет за нами через… – Он бросил взгляд на «манжету» – Примерно через полчаса. Вероятно, мы найдем неподалеку место, где сможем посидеть и немного выпить.

– Вначале нужно завернуть это, – сказала Кэтлин, слегка приподняв коробку. – Портье сказал, что здесь, за углом, есть сувенирный магазин. Все эти лавки в аэропорту, думаю, устроены на потребу туристам, а я хочу быть уверенной, что завернут как надо.

Ее дальновидность просто поражала. Вручение и упаковка подарка в Японии – высочайшее искусство, ритуализованное не меньше, чем знаменитая чайная церемония. Да, лицом Кэтлин – женщина Запада, но сердцем она – нихондзин !

Если только отец сможет увидеть ее в том же свете…

08:50 по времени гринвичского меридиана.

Поместье Исивара, пригород Киото;

17:50 по токийскому времени.

Лимузин подкатил к воротам дома Юкио. Охранник в форме заглянул в машину и распахнул ворота, сделав приглашающий жест. Оглянувшись, Кэтлин заметила, как он поднимает трубку телефона в сторожке – видимо, чтобы известить хозяев об их прибытии. Охранные меры – конечно же необходимые для резиденции министра международной торговли и индустрии – были столь грандиозны, что скромные размеры и традиционность постройки самого особняка удивили Кэтлин. Впрочем, Юкио рассказывал, что отец его крайне консервативен во всем, что касается обычаев, хотя в делах политических мыслит широко и свободно.

Пока они шли к парадному крыльцу, Кэтлин размышляла о предстоящей встрече. В Питтсбурге ей не терпелось встретиться с родителями и младшим братом Юкио. Японию и ее народ она полюбила еще в двадцатых, когда здесь служил отец. Мама, лингвист от Бога, не желавшая вдобавок, чтобы к ней относились, как к типичной американке, сразу по прибытии организовала для себя уроки языка и культуры. Кэтлин тоже неплохо освоила японский, но не из формальных уроков, а просто играя с детьми учителя своей матери.

Потом, вскоре после отъезда из Японии, мама умерла, и Кэтлин продолжала заниматься японским в память о ней.

И вот теперь она приглашена в японский дом – впервые за последние пятнадцать лет… и чувствует, что совершенно не готова к этому. Одного языка недостаточно; недостаточно даже знания обычаев. Просто она не такая, как они, и это навсегда. Поведение Юкио говорит об этом достаточно красноречиво. Вначале она обиделась на то, что он спрятался за стеной формального поведения, но после поняла, он просто вернулся домой и ведет себя соответственно. Как привык…

Старые опасения вновь возродились к жизни в ее мыслях. Способна ли любовь служить мостом меж двух столь разных культур?

И, если да, достаточно ли сильна ее любовь к Юкио?

Юкио отворил дверь, и они вошли в гэнкан , то есть в вестибюль, заканчивавшийся ступенями, ведшими на первый этаж.

– Тоси-тян! – раздалось сверху.

Там, на верхней ступеньке, стояли трое: юноша в джинсовом футболке и пожилая пара в традиционном платье.

– О-то-тян! – радостно воскликнул Юкио, подтверждая догадки Кэтлин о том, что пожилой мужчина с лицом в точности как у Юкио – его отец.

Приставка «тян» в японском используется лишь между ближайшими родственниками. Более формальным обращением к отцу могло бы быть «о-то-сан».

Поклонившись отцу, Юкио сбросил обувь, поднялся по ступеням и здесь надел заранее приготовленные для него тапочки. Кэтлин последовала его примеру, мысленно порадовавшись, что догадалась в отеле переобуться в босоножки: присаживаться и возиться со шнурками или застежками было дурным тоном.

– Отец, честь имею представить тебе мисс Кэтлин Гарроуэй.

Кэтлин низко поклонилась.

– Конбан-ва, Дайдзин-сама , – сказала она, используя титул, принятый в Японии для высших правительственных чиновников. – Ваше приглашение – большая честь для меня.

Исивара-старший поклонился в ответ:

– Добро пожаловать в наш дом, о-кияку-сама .

Почтенная гостья…

– Мама, мисс Кэтлин Гарроуэй.

Снова обмен приветствиями и поклонами, и еще раз – будучи представленной брату Юкио, Сигэру. Госпожа Исивара похвалила ее японский, и Кэтлин ответила вежливым возражением. Конечно, она знала, что ее японский безупречен, однако прямое согласие с такой похвалой было бы неучтивым.

После этого Кэтлин снова поклонилась родителям Юкио и преподнесла им привезенный с собою сверток. В ответ последовали новые поклоны и любезности. Конечно же, разворачивать подарка в ее присутствии не станут, и реакции она не увидит, но для японца то, что подарок прекрасно, безукоризненно запакован, гораздо важнее самого подарка. За две недели до отлета она приобрела для семьи Исивара прекрасно обрамленный десятисекундный вид-клип с видом Питтсбурга с горы Вашингтон, бьющая вверх струя фонтана, пролетающие мимо птицы, туристский катер, выплывающий из-под моста Форт-Питт. Как-то раз они с Юкио и сами ездили на экскурсию на точно таком же катере… Кэтлин знала, что для иностранца поднесение подарка, как-либо представляющего его родину, – вполне в рамках приличий; вдобавок в данном случае подарок был видом города, где сын Исивара провел последние десять месяцев.

Однако все эти две недели ее терзали сомнения. И вот, в здании аэропорта Кансаи, ей попался на глаза киоск, торговавший прекрасными миниатюрными моделями судов, самолетов и космических кораблей. Пока Юкио получал их багаж, она ускользнула от него под предлогом посещения о-тэараи , достопочтенного места омовения рук, чтобы взглянуть на модели поближе. Как она и надеялась, киоск торговал как наборами для самостоятельной сборки, так и уже собранными моделями, и среди последних имелась прекрасно расписанная модель истребителя «Инадума» вместе с ракетой-носителем, того самого, на каком летал Юкио. Она тут же купила эту модель и именно ее отправилась упаковывать в ожидании машины, оставив вид-клип в номере студенческого отеля.

Теперь причиной для опасений служила лишь цена модели – безумно высокая.

Нет, цена ей была в общем по карману. Кэтлин, хотя и дразнила Юкио «богатеньким наследником», вовсе не была бедна, и ее накопления вполне могли выдержать подобные непредвиденные расходы. Проблема была в том, что дорогой подарок создает для принимающего обязанность ответить тем же. Сама она полагала, что подобный подарок вполне соответствует чести быть приглашенной в дом Исивара. Вопрос лишь: разделяют ли Исивара ее мнение… Что ж, этого она, быть может, не узнает никогда.