Текст книги "Дорога запустения"

Глава 12

Мало что на Дороге Запустения ускользало от внимания Лимааля и Таасмин из клана Манделья. Осажденный алгеброй в погодной комнате д-р Алимантандо не успел навести оптикон, а близнецы уже заметили пылевой шлейф на краю другой половины мира за рельсами. Они поспешили с известием к д-ру Алимантандо. После того, как их настоящий дед сыграл свадьбу, д-р Алимантандо стал в их глазах куда более совершенным дедушкой: с толикой чародейства, добрым, но и внушающим некоторый трепет. Д-р Алимантандо слушал, как Лимааль и Таасмин топочут по винтовой лестнице, и был счастлив. Ему очень нравилось быть дедушкой.

В оптиконе пылевой шлейф принял форму гусеницы с огуречным орнаментом; при сильном увеличении гусеница предстала грузовиком и двумя фургонами, что мчались по сухим равнинам, приближаясь с огромной скоростью.

– Глядите, – сказал д-р Алимантандо, указывая на дисплей. – Что там написано?

– РОТЭХ, – сказал Лимааль, в котором прорастали семена рационализма.

– «Сердце Лотиана: Генетическое Образование», – сказала Таасмин, точно так же зараженная мистицизмом.

– Пойдем встретим это Сердце Лотиана, а? – предложил д-р Алимантандо. Дети взяли его за руки – Лимааль справа, Таасмин слева – и повлекли вниз по крутой винтовой лестнице и дальше, под обжигающий солнцепек, каким тот бывает в четырнадцать четырнадцать. Прочее население их опередило, но в отсутствие номинального главы не знало, что ему делать, и неуверенно стояло вокруг да около, слегонца благоговея от слова РОТЭХ на капоте трактора с огуречным орнаментом. Огромная круглая женщина с лицом картофелиной протягивала визитки.

– Добро пожаловать на Дорогу Запустения, – сказал д-р Алимантандо, учтиво кланяясь. Дети собезьянничали. – Алимантандо.

– Рада познакомиться, – сказала большая-пребольшая женщина. Изъяснялась она с необычным акцентом, который никому ничего не говорил. – Сердце Лотиана: генетический инженер, консультант по гибридизации, офицер Службы Евгенического Просвещения РОТЭХа. Спасибо. – Женщина склонила свою объемистую массу по очереди перед д-ром Алимантандо, Лимаалем и Таасмин. – Одна деталь, – сказала она, – этого места нет ни на одной карте… вы точно зарегистрировались в Бюро Развития?

– Ну, – сказал д-р Алимантандо, – эм-м…

– Неважно, – прогудела Сердце Лотиана. – Мы все время на такое натыкаемся. Когда вернусь, утрясу все с парнями Китай-Горы. Вечно одно и то же, но как по мне, фигня война. Вот… – Она передала каждому по визитке и крикнула, будто грянул гром: – Карточки в ваших руках дают право на одно бесплатное посещение, с бокалом вина, Бродячего Цирка Генетического Просвещения Сердца Лотиана: вы увидите все чудеса современной биотехнологии, совершенно забесплатно, от щедрот совета регионального развития РОТЭХа. Налетай-торопись! Приводите семью, стар и млад, мальчик и муж, по одному и компаниями, гляньте, как РОТЭХ может помочь вам на плантации, на огороде, в саду, на пастбище, с вашей скотиной и вашей животиной, с птичками-зверьками-кустиками, – все на Великое Огуречно– Орнаментальное Биотех-Шоу! Двери откроются в двадцать ноль-ноль. Первый десяток получит бесплатные значки, наклейки и постеры РОТЭХа! Кепки для детей, каждому по бокалу вина забесплатно! Потом, – прибавила она, подмигивая, – я покажу, как это вино приготовить.

В 20:00 все мужчины, женщины и дети Дороги Запустения стояли в очереди в бродячий цирк Сердца Лотиана. Цирк из трактора и двух фургонов каким-то образом распустился шатром с огуречным орнаментом и блистал неоновыми огнями. В сотне метров над куполом парил на привязи гелиевый шар с длинным развевающимся баннером, прославляющим услады Бродячего Цирка Генетического Просвещения Сердца Лотиана. Из динамиков неслась ритмичная плясовая музыка. Все были взбудоражены, но не плодами, которые могут пожать мелкие хозяйства (Раэля Манделью все больше тревожило истощение эмбриобанка и последующий инбридинг городского скота), а потому, что в городке на десять домов прибытие еженедельного поезда – и то знаменательно, а уж явление бродячего цирка потрясает не меньше, чем если бы Панарх и все хозяева Пяти Небес промаршировали по Дороге Запустения под флейты и барабаны.

В двадцать двадцать Сердце Лотиана отворила двери, и толкающаяся, пихающаяся толпа ворвались внутрь. Каждый заимел сумку с кучей РОТЭХовских ништяков: учитывая невеликое население Дороги Запустения, ограничить щедроты первым десятком было несправедливо. С бокалами вина в руках люди взирали на чудеса РОТЭХовской генетики. Они изумлялись гормонам плодородия, позволявшим козе рожать по восемь козлят за раз; они дивились клон-комплектам, что выращивали живых кур из скорлупы и перьев; они ахали и охали при виде ростоускорителей, доводивших любое живое существо, будь то растение и животное (даже и человека, сказала Сердце Лотиана), до полной зрелости за пару дней; они поражались спроектированным бактериям, которые пожирали камень, испражнялись пластиком, лечили болезни растений, генерировали метан и превращали песок в железо; они таращились на ферментарий Сердца Лотиана – большущий мешок с искусственной плотью, переваривающий любые формы бытовых отходов и источающий из сосков на выбор красное, белое, розовое вино; они боязливо крались в полутемное помещение с табличкой «Чудовищное Месиво» и делали вид, будто их чувства задеты генетическим месивом, которое таилось, порыкивало и ползало в благоприятных для себя средах. Напялив оранжевые бумажные козырьки с напечатанными словом РОТЭХ и колесом св. Екатерины о девяти спицах (то и другое черное), Лимааль, Таасмин и Джонни Сталин провели в этом помещении много часов, дразня агапандусов, щелкавших метровыми челюстями, и драконов, рыгавших шариками ведьминого огня. В конце концов сама Сердце Лотиана вывела их прочь, заметив, что Лимааль и Таасмин пытаются вынудить Джонни Сталина испустить скопление газов в низкотемпературную клетку летучих пиранышей.

Люди оставались в цирке долго, слишком долго для фермеров, что встают и берутся за дело на заре. Люди задавали вопросы, оставляли заказы, брали охапки бесплатной литературы, которой было в избытке, и выпивали бокал за бокалом превосходного красного, белого и розового от Сердца Лотиана. Раэль Манделья купил гуртом по дешевке зародышевой плазмы («гарантированно сильнее и здоровее», – сказала Сердце Лотиана), чтобы пополнить мельчающие запасы. Братья Галлачелли, перепив красного, белого и розового, спросили Сердце Лотиана, может ли та сынженерить для них по одинаковой жене, совершенной в любой физиологической мелочи. Сердце Лотиана гоготала так, что братья пулей вылетели из кабинета, хотя и успели услышать, что Сердце Лотиана будет рада увидеть их после свертывания цирка, если они хотят протестировать совершенство ее обильной плоти. М-р Иерихон и его Достойные Предки вели с Сердцем Лотиана насыщенную и высокопарную беседу более часа, Мередит Синяя Гора купил какое-то бактериальное удобрение для картофеля, Тенебрии и Сталины приобрели огромных мерзких личинок разных видов, чтобы подгадить соседскому саду, Персея Голодранина заказала мусороядную домашнюю винодельню (пусть даже Великое Огуречно-Орнаментальное Биотех-Шоу мучительно напомнило ей о многажды оплаканном Поразительном Воздушном Цирке Голодраниной), ну а последней явилась Матушка.

Все неонки погасли, тенты и огуречно-орнаментальные шатры были убраны в фургоны, братья Галлачелли без толку прятались под ветряным насосом, и звезды сияли ярко-ярко, когда Матушка пришла к Сердцу Лотиана.

– Мадам, я видела ваши диковины и чудеса, и, да, они правда диковинны и чудесны, все эти современные штуковины, но я интересуюсь, мадам, может ли вся эта наука и техника дать мне то, что я желаю больше всего на свете, то есть ребенка.

Сердце Лотиана, вылитая мать-земля, изучала Матушку, крохотную, как пустынный воробышек.

– Леди, понести вы не можете. Просто вот никак. Но это не значит, что у вас не может быть ребенка. Его пришлось бы вынашивать вне тела, и я могла бы использовать какой-нибудь плацентарий для скота, вероятно, коровий; вы в курсе, что коров частенько использовали для суррогатного материнства? Я могла бы оплодотворить яйцеклетку in vitro, это элементарно, это и вам по силам; отыскать внутри вас яйцеклетку явно не проблема; если и это не удастся, я бы склеила несколько клеточных образцов… Ваш супруг – он еще активен?

– Простите?

– Леди, я могла бы получить от него образец спермы?

– Это он сам вам поведает. Только скажите, возможно ли, чтобы у меня был ребенок?

– Абсолютно. Генетически он будет вашим, хотя вы не будете вынашивать его в своем теле. Если готовы идти дальше, приходите завтра в 19:00 вместе с супругом.

– Мадам, вы сокровище.

– Я всего лишь делаю свою работу.

И Матушка прокралась в ночь, а братья Галлачелли прокрались в обратном направлении. Ни ухода, ни прихода не заметил никто.

Точно так же никто не видел, как три дня спустя Матушка несла домой плацентарий в бельденской банке.

– Супруг мой Аран, у нас есть ребенок! – выдохнула она и смахнула неброский кусок ткани, обнажая стеклянную банку, а в ней – мясистое красное пульсирующее нечто.

– Этот, это, эта… жертва аборта – наш ребенок? – проревел Аран Манделья, хватаясь за крепкую трость, чтобы разбить скверну. Матушка вклинилась между разъяренным мужем и мокрой, хлюпавшей искусственной маткой.

– Аран Манделья, супруг, это мой ребенок, он мне дороже всего на свете, и если ты хоть пальцем тронешь банку без моего согласия, я уйду и никогда не вернусь.

Решимость дедули Арана дрогнула. Трость затряслась в руке. Перед ним стояла Матушка, маленькая и дерзкая, как черный дрозд. Ее сладкие речи его успокоили.

– Она будут красавицей, наша дочь, она станет танцевать, она станет петь, она сделает мир светлее своей красотой, наша дочь; дочь Арана и Анастасии Тюрищевой-Мандельи…

Дедуля Аран поставил трость на стойку для трости и пошел спать. На окне, там, где его будет нежить заря, трепыхался и причмокивал плацентарий.

Однако совсем незамеченными полуночные похождения Матушки не прошли. Прознав о том, что Сталины заказали у Сердца Лотиана огромных мерзких личинок, Тенебрии принялись беречь огород от вражеских личиночных набегов. В ночь, когда Матушка завладела бластоцистой, личиночный дозор несла Женевьева. Увидев старушку со свертком в руках, она благодаря безошибочно точному прозрению поняла, что за дело привело Матушку к Сердцу Лотиана. И сердце самой Женевьевы Тенебрии растрескалось и раскололось от зависти.

Женевьева Тенебрия не доверяла мужу. Она не доверяла ему, потому что он отказывался дарить ей ребенка: ее ребенка, который завязал бы ее семью крепким гордиевым узлом уюта, ее ребенка, который сделал бы ее саму ровней чертовым снобам Сталиным, да и чем они вообще гордятся, их единственный сынок – ходячий чан с топленым жиром, толстяк и сопляк, злобный и избалованный по самое не балуйся. Ребенок подарил бы Женевьеве Тенебрии все, чего она хотела, но Гастон Тенебрия никогда не подарит ей ребенка.

– Ребенок, ребенок, все, чего я хочу, – ребенок, почему ты не подаришь мне ребенка? – Каждый божий день ныла она, и каждый божий день Гастон Тенебрия предъявлял в ответ какой-нибудь шаткий повод, папиросную бумагу лжи, скрывавшую эгоизм, да, эгоизм, простой и чистопробный, а теперь эта карга, эта ведьма, эта Манделья-по-мужу с иссохшим лоном заимела ребенка, которого не способна вынашивать физически, а ведь у Женевьевы Тенебрии лоно плодородно, как Чернозем Окса, но нет семени, что в нем проросло бы; это нечестно; нет, совсем нечестно, – и тут идея осенила женщину, что пряталась за кучкой карликовых кустов матоке в личиночном дозоре, идея, ужасная прекрасная идея.

Наутро, пока все поселение прощалось с Сердцем Лотиана, провожало ее в путь до Китай-Горы и приветствовало официальное благословение РОТЭХом городка, Женевьева Тенебрия скользнула в пристройку дома Манделий, туда, где жили Матушка и дедуля Аран. Плацентарий колыхался и пульсировал на карнизе. Женевьева Тенебрия решительно и брезгливо подобралась к плацентарию. Извлекла из сумки биосохраняющую банку, которую дал ее мужу Раэль Манделья. Пара минут грязных, пахнущих рыбой ковыряний – и Женевьева Тенебрия удалилась в облаке пыли и вины, прижимая банку к сердцу; внутри перекатывалась крошечная бластоциста, бледнеющая, слепнущая. Чтобы отсутствие зародыша не заметили, Женевьева Тенебрия сунула в искусственную матку недозрелый плод манго.

После отъезда Сердца Лотиана не улеглась пыль, а Женевьева Тенебрия уже стучалась в дверь Марьи Кинсаны.

– Доброе утро, миссис Тенебрия, – сказала Марья Кинсана, стильная и профессиональная в зеленом пластиковом переднике. – По делу или просто?

– По делу, – сказала Женевьева Тенебрия. Она поставила сохраняющую банку на операционный стол. – Это ребенок, которого сделала для меня Сердце Лотиана. Она не успела подсадить его сама, но сказала, что вы поможете.

Операция заняла десять минут. Когда с чаем и карамельками было покончено, Женевьева Тенебрия понеслась домой, к тщеславному и мелочному муженьку. Чувство вины исчезло, его удалили умные инструменты Марьи Кинсаны. В кармане юбки погромыхивала банка с иммунодепрессантами, чтобы тело не отторгло зародыш; в лоне, воображала она, уже пинался и крючился украденный ребенок. Женевьева Тенебрия надеялась, что это девочка. Как сообщить об этом мужу? Интересно, с каким лицом он встретит новость.

Глава 13

Раэль Манделья опасался, что его дети растут дикарями. Уже три года они, наивные и невежественные, бегали как куры по всему городку Дорога Запустения. То был единственный мир, который они знали, огромный как небо, но очерченный столь плотно, что гиперактивный трехлетка способен обежать его меньше чем за десять минут. То, что был еще мир, и небо, и даже мир за небом, и все они полны людей и истории, близнецам и в голову не приходило. Поезда, на всех парах приезжавшие и уезжавшие через нерегулярные промежутки времени, откуда-то появлялись и куда-то исчезали, но мысли об этом почему-то рождали в детях раздражение и неуют. Им нравилось считать, что их мир мал и укромен, как стеганое одеяло. И все-таки Раэль Манделья настоял на том, чтобы они узнавали о тех, других мирах. Процессу, именуемому «образование», близнецы приносили в жертву целое утро, которое можно потратить с куда как большей пользой; они слушали д-ра Алимантандо, милого, но говоруна так себе, и м-ра Иерихона, знавшего о мире пугающе много, и под материнским руководством учились читать по прекрасно иллюстрированным книгам, рассказывавшим о днях, когда этот мир создавали РОТЭХ и св. Екатерина.

Лимааль и Таасмин оставались восторженными дикарями. Они явно предпочитали проводить дни, превращая жизнь Джонни Сталина в ад при помощи грязи, воды, какашек и неподражаемых акробатических трюков на опорах водяных насосов. Но Раэль Манделья был непреклонен: его дети не вырастут в сутулых рабов лопаты, тупых, как старые сапоги. У них будет то, чего не было у отца. Мир станет игрушкой в их руках. Раэль Манделья старался внушить им восторг от знаний, но даже Цирк Генетического Просвещения Сердца Лотиана оставил их равнодушными. А потом настал день, когда в город приехало Бродячее Шатокуа и Просветительская Буффасмагория Адама Черного.

Вечером накануне прибытия великого артиста восточный горизонт взорвался и засверкал серебром и золотом фейерверков. Дорога Запустения никак не могла сомневаться в том, что грядет событие исторического масштаба. На следующее утро к импровизированной станции Дороги Запустения подкатил поезд вне графика и, повинуясь жестам Раджандры Даса, неформального начальника станции, встал на боковой путь. Замерев, он стал изрыгать пар и исторгать волнительную музыку из установленных на локомотиве динамиков; в это время люди собирались посмотреть, что же будет дальше.

– Бродячее Шатокуа и Просветительская Буффасмагория Адама Черного, – прочел Раджандра Дас слова, выведенные на вагонах красно-золотыми нахрапистыми театрально-афишными буквищами. Сплюнул в песок. Музыка все играла. Время шло. Воздух нагревался. Люди уставали ждать на жаре. Женевьева Тенебрия еле удерживалась от обморока.

Внезапно и одновременно зазвучали фанфары и вырвались клубы пара, да так, что все подпрыгнули.

– Леди и джентльмены, мальчишки и девчонки, единственный и неповторимый… Адам Черный! – прогорланил странный механический голос. Из вагонов выпали лестницы. Вперед шагнул высокий, стройный, элегантный мужчина. Он был в темном фраке и брюках с лампасами из настоящего золота. Черный галстук– шнурок, шляпа с очень широкими полями. Трость с золотым набалдашником в руке, мерцание агата в глазах. И, разумеется, тонкие, будто нарисованные фломастером усики. Сложно вообразить человека, больше похожего на Адама Черного. Он убедился в том, что все и каждый неотрывно смотрели на него. Потом закричал:

– Леди и джентльмены, вы видите перед собой абсолютное хранилище человеческих знаний: Бродячее Шатокуа и Просветительская Буффасмагория Адама Черного. История, искусство, наука, природа, чудеса земные и небесные, диковины науки и техники, истории о странных местах и далеких землях, где чудесное буднично, – всё внутри. Взгляните своими глазами на дивные деяния РОТЭХа через Запатентованный Оптикон Адама Черного; послушайте загадочные и фантастические истории Адама Черного с четырех сторон света; изумитесь последним достижениям науки и техники; подивитесь этому поезду, да, этому самому поезду, что движет себя своим же разумом; воззритесь в восхищении на Дуроменов, полулюдей-полумашин; познайте тайны физики, и химии, и философии, и теологии, искусства, природы; все это может стать вашим, леди и джентльмены, этот рог изобилия древней премудрости; вашим всего за пятьдесят центаво, да, пятьдесят центаво, либо за эквивалент в любых продуктах по вашему выбору; да, леди и джентльмены, мальчишки и девчонки, Адам Черный представляет свое Бродячее Шатокуа и свою Просветительскую Буффасмагорию! – Напыженный денди изящно постучал тростью по красно-зелено-золотому вагону, и локомотив выпустил пять паровых колец, одно внутри другого, и сыграл какой-то марш просто ушераздирающе громко.

Адам Черный открыл двери в свою страну ученых чудес и еле успел уклониться, когда Раэль Манделья и его упертые дети опрометью бросились в погоню за знаниями. Тайны физики, химии, философии, искусства и природы Лимааля и Таасмин Манделий не восхитили. Они зевали, глядя на Дуроменов, полулюдей-полумашин, они ерзали от скуки, когда компьютеризованный поезд с собственным разумом пытался увлечь их беседой, они переговаривались и хихикали, пока Адам Черный вещал с иллюстрациями о естественных чудесах мира. А вот дивные деяния РОТЭХа, увиденные через Запатентованный Оптикон Адама Черного, заставили их выпучить глаза.

Они сидели в вагоне на жестких пластмассовых стульях. Лимааль обнаружил, что если раскачиваться туда-сюда, стулья скрипят, и именно этим он занимался, когда помещение вдруг погрузилось во тьму, черную, как сама смерть. Сзади, оттуда, где сидели братья Галлачелли с Персеей Голодраниной, раздались вопли. Потом голос сказал:

– Космос: последний фронтир, – и внезапно вагон наполнился дрейфующими искрами. Близнецы пытались ловить их и удержать в кулаках, но светящиеся пылинки пролетали сквозь пальцы. Вихрящаяся спиральная туманность прошла прямо через грудную клетку Лимааля. Схватить туманность не удалось – она выплыла из вагона через заднюю стенку. От мерцающей галактической паутины отделилась звезда, ее размер и яркость увеличивались, пока она не стала отбрасывать на стены четкие тени.

– Наше солнце, – сказал Адам Черный. – Мы приближаемся к нашей солнечной системе на симулированной скорости в двадцать тысяч раз больше скорости света. Войдя в систему миров, мы замедлимся, чтобы узреть планетные красоты. – Звезда превратилась именно что в солнце. Мимо вальсировали планеты, величественная процессия шаров и колец. – Мы минуем внешние миры: вот обволакивающее систему облако комет, а вот Немезида, далекая блеклая компаньонка нашего светила, вот Аверн, вот Харон; Посейдон, а это окольцованный Уран, и еще Хронос, тоже с кольцами… а вот и Зевс, величайший из миров, и если наш мир, который уже виднеется за толчеей каменистых астероидов, очистить как апельсин и поместить на поверхность великого Зевса, он покажется не более монеты в пятьдесят центаво… это наш мир, наш дом, но сначала мы нанесем мимолетный визит сияющей Афродите и малютке-Гермесу, он ближе всех к солнцу, а потом обратим взоры к Родине-Матери, откуда вышли люди нашей планеты.

Пятнышко света на краю помещения взорвалось и стало системой двух великих миров: один – безжизненный матово-белый череп, другой – небесно-голубой шар с молочными, как в мраморе, прожилками. Мертвый белый мир-череп пронесся мимо наблюдателей в звездную глубь, и близнецы обнаружили, что парят над голубым миром-лоном, как два размалеванных серафима Панарха. Они увидели, что этот кипучий голубой мир опоясан серебряным обручем, размеры которого разоряли воображение. Голографический фокус сместился вновь, и все ясно увидели тонкие спицы, которые, точно спицы велосипедного колеса, соединяли мир-обруч с миром-сферой.

Маленькая тесная комнатка наполнилась благоговением. Близнецы сидели тихо и молча. Ужасающие штуки в небе потрясли их до неподвижности. Адам Черный продолжил лекцию:

– Перед вами Родина-Мать, планета, с которой прилетел наш народ. Очень старый мир, невероятно старый. В нашем мире люди живут всего семь сотен лет, большинство приехало по завершении хомоформирования, меньше века назад, но на Родине-Матери есть цивилизации, которым тысячи и тысячи лет. – Голубая Родина-Мать поворачивалась под всезнающим взглядом близнецов. Когда ее затянутые облаками ландшафты переходили в ночь, они воскресали миллионами миллионов огней в городах, раскинувшихся на целые континенты. – Старый-престарый мир, – пропел Адам Черный, гипнотизируя аудиторию танцующими словами, – старый и отработанный. И набитый битком. Просто битком. Вы даже не представляете.

Лимааль Манделья в страхе прильнул к отцу, потому что очень даже представлял. Он так и видел сплошь голых лысых людей, зажатых в толпе себе подобных: живой, дышащий ковер плоти стлался по холмам и долинам, по взгорьям и равнинам, пока не достигал берега моря. Здесь людей выпихивали в маслянистую воду, она доходила им уже до груди, а вечнорастущее мальтузианское крошево все толкалось и толкалось, дальше, глубже, пока вода не смыкалась над головами. Лимааль вообразил, как громоздкий шар взрывающейся плоти падает с неба под собственным весом и сокрушает его народными массами.

– Тамошнее население столь велико, что земельные массивы давным-давно переполнились, и даже огромные города, бороздящие океаны, не могут держаться на плаву. Оттого людей стали сажать внутрь этих спиц, в орбитальные лифты, и отправлять наверх, в город-кольцо, выстроенный в космосе вокруг Родины-Матери в эпоху, когда в избытке было и энергии, и ресурсов…

Фокус проекции спланировал на серебряный обруч и разоблачил его пугающую мешанину геометрических форм, вырастающих одна из другой, как кристаллы. Еще ближе; сделались четкими детали геометрических форм, огромных, как целые города: трубы, сферы, штуки, похожие на вентиляторы, странные протуберанцы, кубы и косые трапеции. Совсем близко; можно разглядеть прозрачные крыши, а под ними – крошечные фигурки, толкающиеся и пихающиеся бактерии.

Таасмин Манделья зажмурилась и вдобавок закрыла глаза руками. По другую сторону от отца Лимааль Манделья сидел с открытым ртом, уничтоженный знанием.

– Этот город называете Метрополис, – сказал Адам Черный. М-р Иерихон повторил название «Метрополис» одними губами. Глубоко внутри он боялся того, что видел под этой прозрачной крышей самого себя, сидящего у ног Отченаша Августина. – Невзирая на огромные размеры, население города растет так быстро, что машины, достраивающие его ежедневно и ежечасно, не в состоянии угнаться за темпами расширения. Теперь попрощаемся с Родиной-Матерью, – и голубой мир-опал, его обруч, его череп-спутник и давящие на психику триллионы скукожились в отдаленную точку, – и перенесем внимание поближе к дому.

Перед близнецами набухла земля, и они загляделись на ее знакомые по атласу заснеженные полюса, ее голубые замкнутые моря, ее зеленые леса, желтые равнины и обширные красные пустыни. Они посмотрели сверху на гору Олимп такой вышины, что вершина ее возносилась над всеми заснеженными пиками, и на суетные земли Большой Долины, изобилующие большими и малыми городами. Когда земля вырисовалась четче, близнецы увидали сверкающее лунное кольцо; око оракула замерло, насытив помещение невразумительными дрейфующими образами. Одни были столь огромны, что пересекали комнату несколько минут; другие – крошечные и кувыркающиеся; третьи, беспокойные, как насекомые, порхали сквозь зрителей, спеша по мелким поручениям; на всех там или здесь имелось название РОТЭХ.

– Взгляните: силы, что сформировали наш мир и сделали его пригодным для жизни человека. Тысячу лет назад некие ученые мужи, все, вне сомнения, святые мудрецы, предвидели то, что вы узрели только что: Родина-Мать не сдюжит всех грядущих людей. Нужно найти другие миры – но все миры в зоне досягаемости мертвы и безжизненны, даже этот. Да, наша земля была так же мертва и безжизненна, как белый череп мира, который вы наблюдали пару минут назад. Однако ученые мужи знали: можно сделать так, чтобы и наш мир рождал жизнь. Обратившись к разнообразным правительствам Родины-Матери, они основали РОТЭХ – Ресурс Орбитального Терраформирования и Экологического Хозяйствования и вооружились всей наукой и техникой той эпохи, и она трудилась семь сотен долгих лет, чтоб сделать эту землю дружественной человеку.

По комнате проплыл исполинский асимметричный объект, усыпанный сияющими окошечками и помеченный святым именем, чьи буквы в масштабе один к одному наверняка достигали двухсот метров в высоту. Малюсенькие будто бы мошки сновали вокруг объекта с остервенелым трудолюбием. Восхищенный небесными образами Лимааль Манделья подпрыгивал на своем стуле.

– Успокойся, – прошипел отец. В поисках кого-то, с кем можно разделить восторг, Лимааль глянул на мать, но Эва Манделья глядела непонимающе. Сестра Лимааля сидела выпучив глаза и с ничего не выражающим лицом, будто святая на иконе.

– Вы видите малую часть орбитальных аппаратов, посредством которых РОТЭХ поддерживает зыбкий экологический баланс нашего мира. Одни машины контролируют погоду, нагревая инфракрасными лазерами поверхность планеты и создавая перепады давления, иначе говоря, ветра́. Другие – магнитные суперсердечники, или магнето: они генерируют интенсивное поле, защищающее наш мир от бомбардировки заряженными солнечными частицами и космическими лучами. Третьи – ваны, орбитальные зеркала, которые освещают темные ночи в отсутствие лун, четвертые – орфы, работающие непосредственно в мире, они и сегодня сеют жизнь в пустынных пределах земли, пятые – сцепщики, которые берут кометный лед из виденного нами облака на краю Солнечной системы и привозят его в наш мир, чтобы поддерживать гидростатическое равновесие, шестые – партаксы, грозные механизмы мощнейшего уничтожения, ими РОТЭХ защитит наш хрупкий мир от атаки… извне. Некогда машин было куда больше, но теперь они в основном выполняют более важные задания РОТЭХа: укрощают адский мир, который мы называем Афродитой, хотя лучше бы использовать его старое имя, Люцифер, – а также озеленяют безвоздушную луну Родины-Матери. И гляньте-ка…

Детям показалось, что они огромной космической птицей стремительно облетели плечо мира и увидели далеко за каскадным лунным кольцом нечто гигантское – приближающуюся к миру многокилометровую бабочку, столь огромную и сложную по конструкции, что воображение буксовало. Нечто тяжеловесно вращалось, ловя свет солнца, и близнецы и все вокруг ахнули, когда три миллиона квадратных километров паруса вдруг засверкали.

– Эти паруса столь широки, что могут объять весь мир, – прошептал Адам Черный, после чего, драматически повысив голос, провозгласил: – Парус-Корабль Президиума, подплывающий к стыковочным модулям РОТЭХа. Один год и один день назад он отчалил из Метрополиса с миллионом и семьюстами пятьюдесятью тысячами колонистов, спящих в стазисе в каргондолах, и вот путь завершен. Они прибыли в наш мир. Они увидят удивительное, шиворот-навыворот, сбивающее с толку место – почти таким же оно виделось отцам отцов наших отцов и матерям матерей наших матерей. Кто погибнет, кто вернется домой, кто потерпит неудачу и падет на дно общества – но большинство, добравшись до пакгаузных городов Приземленд, Блерио и Белладонна, разглядят мир как следует и решат, что сели в настоящем раю.

Бесплотная точка наблюдения ринулась к поверхности, вниз-вниз-вниз, набирая скорость, пока Лимаалю и Таасмин не стало казаться, что встреча с землей расплющит их в блин. Костяшки побелели, Матушка закричала. Вновь зажегся свет. В лучах ламп летала пылевая мошкара. Адам Черный вошел в круг света и сказал:

– Сим наше турне по чудесам земным и небесным завершается, и мы возвращаем вас, ничуть не повредив, обратно на привычную суетную твердь. – В задней стенке вагона открылись двери, впустив пыльный световой поток. Люди выбирались под послеполуденное солнце будто пришибленные.

– Ну, что вы на это скажете? – спросил Раэль Манделья у детей. Те не ответили. Они погрузились в свои мысли.

Голову Лимааля Мандельи заполняли падающие планеты, беременные человечеством; вращающиеся световые колеса диаметром в тысячи километров, вроде бы анархические свистопляски форм, благодаря которым, тем не менее, мир исправно клацал будто смазанные часы; рациональная часть мальчика высвободилась и приняла увиденное. Он понял, что человеческая и материальная вселенные функционируют, основываясь на фундаментальных принципах – и что если эти принципы познаваемы, значит, все вселенные материи и сознания тоже должны быть познаваемы. Он принял Великий Замысел и увидел, что тот скопирован в миниатюре повсюду, куда ни падал взгляд. Все можно понять, все можно объяснить; не осталось никаких загадок, все на свете обращено вовнутрь.

Таасмин Манделья тоже узрела чудеса земные и небесные, но выбрала, наоборот, путь мистики. Она увидела, что все уровни организации подчиняются уровням выше, а эти уровни выше, в свой черед, подчиняются уровням более обширной и блестящей разумности в восходящей спирали сознания, на самом верху которой восседает Господь Панарх Непознаваемый, Невыразимый и Безмолвный, как Свет, и планы Его угадываются лишь из Его же откровений, капавших по виткам спирали сознания сладким дистиллятом. Все на свете обращено вовне и вверх.