Текст книги "Некровиль"

Затем Перес исчез. Никто из corillo не знал, куда он подевался. Он уклонился от юридических прог Йау-Йау; даже Сантьяго не смог отыскать его в призрачных землях виртуальности. Через неделю ублюдок появился, расплываясь в улыбке, полный любви и такой счастливый, что мне не хватило жестокости всадить в него торпеду своего гнева. Он нашел что-то покруче океанской волны.

На непосвященный взгляд она выглядела как обыкновенная доска для серфинга, возможно, чуть более плоская, чуть более узкая. Только при ближайшем рассмотрении можно было заметить расширения, изгибы, обводы, намекающие на то, что она двигалась в совершенно другой среде.

– Это больше, чем свободное падение, больше, чем полет, – рассказывал он. – Это серфинг в небе. В воздухе так же много течений и волн, как и в море, и на них можно кататься. Чувствовать, ощущать, следовать им – и они понесут тебя за собой. Если оседлать волну на этой штуке, можно превзойти ускорение свободного падения. Вырваться из плена гравитации. Стать единым целым с небом. Господи, самое сложное – дернуть за шнур, расстегнуть ремни, отпустить доску и отдаться притяжению земли.

– И ты этого искал, Перес?

– Этого, Трини.

Он избавился от пляжного домика и переехал на восток, в пустыню, где земля была такой же чистой, абсолютной и пустой, как большое небо. Я отправилась с ним. Каждый день небесные серферы застегивали свои облегающие летные костюмы, затаскивали доски в грузовой конвертоплан, поднимались на пять тысяч метров, а когда летательный аппарат переходил в режим горизонтального полета, цеплялись ногами за ремни на досках и вываливались наружу.

Я знаю, потому что в первый раз тоже пошла. И это был единственный раз.

Они так быстро падали, как будто исчезли. Вот я вижу ухмыляющееся лицо Переса за пределами люка, его поднятые большие пальцы, «Окей!», волосы развеваются над лицом; одно мгновение – и он уже сверкающее пятнышко света на фоне огромной коричневой геометрии пустыни.

– Это безумие! – крикнула я мертвой женщине-пилоту.

Та согласилась.

Сокрушительное беспокойство тех дней в пляжном домике, когда не было волн, исчезло. Осталась одна истинная вера – ускорение свободного падения. Перес казался довольным, вдумчивым, осознанным. Казалось, он понял: то, что он искал в грандиозных волнах, всегда было внутри него. Я никогда не любила Переса так сильно, как той весной в пустыне.

Весна в пустыне; лето в пустыне: когда иссякает жара, свет ослепляет, взрывается, убивает. Я рылась в ящиках Переса в поисках футболки, которую можно было бы одолжить, как вдруг мои пальцы нащупали пластиковую пробирку с крышечкой. Внутри что-то задребезжало, когда я ее встряхнула. Нежно, аккуратно. Не хотела будить альфа-самца, ворочающегося под пропитанной потом простыней. Перес продолжал храпеть. Я положила пробирку в карман и преподнесла ее ему поверх дыни за завтраком.

– Что это такое? – спросила я, высыпая на стол кучку копошащихся синих пауков. Их тектопластические ножки щелкали и клацали.

– А, эти. Нейронные ускорители. – Это было сказано таким беззаботным тоном, словно я спросила его, что за синие птички свили гнездо на карнизе.

– Для чего они?

– Не догадываешься?

– Значит, тебе снова мало.

– С ними – в самый раз.

– Что они делают?

– Замедляют время. Нельзя постоянно наращивать возбуждение. Даже с усилителями адреналина, которые можно купить в любой официальной аптеке, наступает момент, когда мозг вбрасывает повышенную дозу серотонина и нейтрализует дофамин. Или наступает шок. А эти штуки не усиливают кайф, они его продлевают. Подливают горючего. Скорость передачи по миелиновым оболочкам аксонов увеличивается в десять раз. Понимаешь, что это значит? Если внутреннее время ускоряется, мировое замедляется. Десятиминутный серфинг как будто длится… час, два часа. Трини, ты не поверишь; это падение, но, как во сне, ничто над тобой не властно, ничто не может причинить тебе боль, все просто… парит в пустоте. Однако твой разум работает с нормальной скоростью – такова невероятная особенность этого вещества, – и ты как будто становишься сверхчувствительным к термальным потокам и воздушным течениям, перепадам температур и ветрам; ты можешь делать с доской то, о чем раньше и не мечтал. Поскольку твой разум опережает мир, ты как будто управляешь миром; ты думаешь, и небо реагирует. Ты чувствуешь себя Богом; щелчком пальцев мог бы послать торнадо на край земли, мог бы создавать грозы одним взмахом руки. Невероятно. И адреналиновое пламя становится таким, словно… Это невозможно объяснить, Трини. Только испытать. Как будто занимаешься серфингом на волнах собственной мозговой химии. Единое целое с квантовой Вселенной.

– Ты уже пользовался этим?

– Мы все пользуемся им уже больше месяца, Трини.

– И к чему ты обратишься, когда даже этого станет недостаточно?

Потребовалось меньше месяца, чтобы самого сложного нейронного ускорителя стало недостаточно.

Я поехала в город, чтобы кое-кому позвонить. Перес несколько дней рыскал по дому, смотрел в окна, доставал из ящика свои шелковистые, чувственные костюмы для серфинга, чтобы пощупать и понюхать их, прочитывал в журнале несколько строк, прежде чем выбросить его, переключался с канала на канал ТВ; звуковые панели извергали его любимого Брукнера, пока он жадно ел, двумя руками, прямо из холодильника. Мой звонок требовал гарантий, что никто не подкрадется и не заглянет через плечо.

Когда я увидела, как на экране вспыхнул океан, и появился тропический остров – низкое зеленое пятно на горизонте, – я подумала, что неправильно набрала номер, даром что знала код Сантьяго, как свой собственный день рождения. Вязкая медлительность волн давала ключ к разгадке; а еще тот факт, что реальное небо не бывает таким ярко-синим.

– Не морочь мне голову, Сантьяго.

Остров ухмыльнулся. Остров превратился в голову Сантьяго «Арчимбольдо» Колумбара и поднялся из океана. Затем последовали плечи, туловище, ноги; появился зеленый колосс, волны разбивались о его лодыжки. Он был увешан тем, что выглядело как большая часть Малайского полуострова. Грандиозный венок из перистых облаков украшал его лоб.

– Эй, Тринидад. Как видишь, ты отвлекла меня от работы, но я всегда готов уделить время моему любимому этническому меньшинству.

Его юмор вызвал у меня еще меньше отклика, чем обычно.

– Оставь Переса в покое, Сантьяго.

– С его-то телом? И моим? У нас бы получилась отличная тектоника плит. А ты продолжай дуться, малыш.

– Да оставь ты его в покое, твою мать!

Посетители «Пустынной заправки» («Последний газохол за пятьдесят!») отвлеклись от стеллажей с журналами и витрины со всякой ерундой для перекуса.

– Я знаю об ускорителях, я знаю, как они работают, что они делают, я знаю о них все, и это правильно, я ничего не могу с этим поделать, ты же сам понимал, что они не смогут навсегда удержать Переса в небесах с ангелами. Сейчас он подавлен, а когда он подавлен, он унылейший говнюк, и я знаю, это лишь вопрос времени, пока он свяжется с тобой и скажет: «Сантьяго, сделай мне что-нибудь новенькое, что-нибудь крутое, чтобы вштырило, как адреналиновый усилитель или ускоритель, только мощнее и лучше», и поскольку ты не в силах устоять перед вызовом и просто обязан доказать, какой ты гений, ты это сделаешь. Точнее, не сделаешь, потому что все должно прекратиться. Сантьяго, должен существовать какой-то предел, иначе в поисках чего-то большего он убьет себя!

– Может, самоубийство и есть «что-то большее», – сказал виртуальный Сантьяго.

– Просто оставь его в покое, пожалуйста! Скажи «нет», хоть раз. Ради меня. Ради него. Я прошу тебя.

Галлюцинаторный океан плескался у его ног, идеально воспроизводя реальные звуки.

– Хорошо, – сказал мокрый зеленый гигант. – Раз ты так вежливо просишь.

– Я серьезно, Сантьяго.

– Я тоже. Загляни ко мне в следующий раз, когда будешь в Трес-Вальес, Тринидад.

Мы с Пересом постоянно огрызались и препирались; небеса сотрясались от наших споров. Энергия разочарования скапливалась внутри него; я знала, что скоро она подтолкнет его вперед, вверх, к новому уровню ощущений. Это был классический сценарий «не могу жить ни с тобой, ни без тебя», и в конце концов я прибегла к классическому финалу. Я переехала из прекрасного дома в пустыне и поселилась вместе с Йау-Йау в ее жизнерадостно убогом приюте для подмастерьев в Лос-Эстудиос. Ангелы и угрызения совести подсказывали, что это было худшее из решений, но я достигла той точки, когда лишь одно имело значение: спасательный плот должен достаться мне, а остальных пловцов пусть жрут акулы.

Все мы любим задним числом выискивать знаки и предзнаменования, совпадения, синхронности, погодные предвестники, странных животных и всяких чудаков на пути. Тем утром ничего такого не было. Молния не ударила с неба, не нагрянула орда тектозавров, и три последние буквы на номерном знаке машины, едущей впереди на шоссе, не сложились в мои инициалы. Вообще ничто не предвещало сообщения от teniente Росы Монтальбан из полиции Сан-Бернардино, которое осталось на автоответчике Йау-Йау: живет ли по этому адресу Тринидад Малькопуэло, и если да, не могла бы она позвонить в участок по следующему номеру?

Я поняла, что он мертв, в тот самый момент, когда на экране проступило лицо teniente Розы Монтальбан.

Она опасливо изложила плохие новости. Произошел несчастный случай. Перес Эскобар и вся его команда мертвы.

«Что-то с конвертопланом?» – тихо спросила я. Шок, горе, распад, депрессия: таковы реакции на смерть возлюбленных. Но я ощущала лишь отстраненность, как будто слушала репортаж о войне в другом государстве. Поскольку меня там не было, этого не произошло. Я не могла поверить.

Нет, конвертоплан ни при чем. Дело в самой команде небесных серферов. Конечно, еще надо провести вскрытие, чтобы определить, были ли какие-либо сопутствующие факторы, но они как будто (я почувствовала, как мир замедлился, словно я приняла один из нейронных ускорителей Переса)…

Просто. Забыли. Открыть. Свои. Парашюты.

Я видела, как они падали с неба, балансируя на неустойчивой воздушной волне, воображая, что сила их умноженной воли может каким-то образом повернуть гравитацию на девяносто градусов так, чтобы она вечно тянула их вдоль изгиба мира. И одновременно с этим они падали все быстрее, приближаясь к земле. Испытали ли они откровение в последний миг, отчаянно развертывая парапланы и в ужасе понимая, что уже слишком низко и слишком поздно? Или реальный мир просто поднял руку, проник в их грезы и отправил всех в небытие?

– Сеньора Малькопуэло? Сеньора?

Я пыталась рассчитать конечную скорость человеческого тела массой шестьдесят килограммов, падающего с трех километров.

Вероятно, я пробормотала что-то о том, когда мне прийти опознать Переса и уладить формальности – помню только слова «спокойствие и ясность», которые мой внутренний голос вопил без остановки, – потому что на следующий день внезапно обнаружила, что направляюсь на восток по Десятой, в трех километрах он Бэннинга, с бледный, заплаканный Йау-Йау на пассажирском сиденье и без четких воспоминаний о том, как я туда попала.

Горе должно было уничтожить меня. Что я чувствовала, так это угрызения совести за то, что этого не произошло. Фраза из старого монохромного фильма Хичкока все время крутилась у меня в голове, пока я вела машину: «Через несколько дней у тебя будет прекраснейший нервный срыв, дорогая»[136]136
  «В случае убийства набирайте „М“» (Dial M for Murder, 1954).


[Закрыть].

Teniente Роза была милой и доброй, она приготовила нам пустынный чай и небольшую проповедь. Посмертное сканирование обнаружило следы того, что, по-видимому, было изготовленным на заказ кортикальным амортизатором, который проник в ствол мозга с помощью ацетилхолинового ускорителя. Моделирование показало, что это привело к замедлению хроноперцепции настолько, что время фактически остановилось, отключив когнитивные фильтры, которые предварительно обрабатывают сенсорные данные и переводят их в понятные формы в соответствии с запрограммированными априорными когнотипами. У них случилась передозировка реальностью, недифференцированные данные хлынули через уши, глаза, нос, язык, кожу неудержимым потоком чувственных впечатлений, которые длились одновременно недолго и целую вечность.

Небесное сатори.

В тот момент мне захотелось увидеть, как Сантьяго Колумбар висит на своих кишках.

– Особенность дизайнерских наркотиков в том, что вы всегда можете отследить их до производителя. Эти маленькие шедевры пришли из задрипанной лавчонки в Сан-Фернандо, где конструируют смартгены для некоего сеньора Майкла Роча из Шерман-Оукс. Наши городские сестры ведут с ним продуманную беседу прямо сейчас.

Прости меня, Сантьяго. Ты говорил правду и сдержал слово.

Дом смерти подготовил Переса к резервуару Иисуса. Они пошаманили с текторами, собрали воедино, сделали нечто вроде Переса Эскобара, который пытался научить меня искусству дзен-серфинга в «Оверлуке». Teniente Роза спросила, он ли это. Я кивнула. Йау-Йау бросила взгляд и так расчувствовалась, что ей пришлось помочь сесть на стул.

Даже после смерти он выглядел недовольным.

Затем пять темноволосых красивых женщин из Дома смерти опустили пластиковую крышку резервуара, и меня осенило.

– У него есть полис инморталидад?

Одна из женщин проверила персоналку.

– Тут пусто.

Среди моих знакомых не было незастрахованных на случай воскрешения. Эти пять Парок унесут Переса в вечность рабства; ни гражданства, ни собственности. Извечным грехом Переса был грех сатанинский: non serviam. Гордыня. Да, он был глупым тщеславным ублюдком – это как минимум, – но в тот момент я почувствовала, что он заслужил обрести в смерти свободу, которой никогда не знал при жизни.

– Сколько будет стоить, чтобы… ну, вы понимаете?

Они назвали сумму, которая вызвала у Йау-Йау невольный вздох.

– Дешевле купить его контракт, – сказала мертвая с персоналкой. Из всех слов, произнесенных за последние двадцать четыре часа, именно эти проникли сквозь мой панцирь бесчувственности. Я увидела Переса воскрешенным, отремонтированным, пылающим тем странным черным жаром, что исходит от мертвых. Я увидела, как он ходит по моему дому в Ла-Крессенте, прислуживает, выполняет поручения, заботится, трудится, исполняет свой долг перед нанимательницей. Я увидела, как покрываю его поцелуями, увожу в свою постель, в укромные уголки садов, в теплые воды бассейна, наполненная любовью, ведь я его не потеряла насовсем, он нашелся, он стал моим.

Немыслимо. Смерть сильнее любви. Он запомнит Тринидад Малькопуэло, но не любовь, которую она ему подарила; это будут просто еще одни утраченные отношения из того времени, которое покажется ему долгим и очень подробным сном.

– Оплачу его воскрешение со своего счета инморталидад, – сказала я мертвым женщинам. – Больше не желаю видеть его и слышать о нем.

– Это почти наверняка, – заверили они.

Йау-Йау отвезла меня обратно в город, потому что к тому моменту начался тот самый замечательный нервный срыв, который я себе пообещала.

– Это один из тех извращенных законов, которые управляют человеческой болью, – сказала Тринидад. – Чем омерзительнее ублюдок, тем сильнее мы его любим. Перес определил мою жизнь. Все, чем я была, стало реакцией на него; без него Тринидад не существовала. Еще до того, как психопроги покончили со мной, я рыскала по холмам в поисках нового Переса, чтобы вручить ему нити своей судьбы. Если проги говорили мне чего-то не делать, я делала, потому что в худшем случае эти любовники не причиняли вреда, а в лучшем – я ощущала нечто живое. В том году, когда я прекратила терапию, у меня было тридцать романов: самый короткий продлился двенадцать часов, самый длинный – три недели. Чтобы найти себя, мне пришлось раствориться в других.

Многочисленные свечи «Посады» догорали, превратившись в слабо светящееся созвездие, сокрытое в поникшей зелени. Гроза миновала, и теперь по крыше мягко стучал дождь.

– Ты уже нашла себя? – спросила Монсеррат Мастриани.

– Возможно, – ответила Тринидад.

– Ты поэтому здесь, чтобы найти Переса? – спросила Розальба.

– Нет-нет, конечно, это не так, глупая девчонка, – раздраженно перебила Монсеррат. – Неужели ты не поняла ни слова из того, что тебе сказали?

– Нет, я знаю, что не могу его найти, я больше не хочу его искать. Я пришла сюда в эту Ночь мертвых, потому что Сантьяго Колумбар пригласил меня.

– Почему он это сделал? – Теперь в разговор вступил Саламанка, примостившийся на краю стола. – Точнее, почему ты приняла приглашение?

– Потому что хотела доказать, что не боюсь ни Города мертвых, ни его. И поскольку я чувствовала, что он может что-то знать о смерти Переса, я действительно не боялась.

– Он знал? – Снова Саламанка.

– Он не смог устоять. Он обещал мне, но не сдержал слово. Полицейские округа Сан-Бернадино отследили пауков до заведения Майкла Рочи; чего они не знали, так это того, что Роча соорудил эти штуки по схемам и планам, созданным Сантьяго Колумбаром. Он убил Переса – все равно что сердце ему вырезал собственными руками.

– Говнюк, – неожиданно сказала Розальба.

– Лучше живая крыса, чем мертвый лев, – говорили в старом Сингапуре. – Новый голос раздался прямо за спиной Тринидад, так внезапно, что она вздрогнула, как будто ей угрожала физическая опасность. – А еще лучше живой лев. Вместо того чтобы заигрывать со смертью, твоему другу следовало прийти к нам, чтобы пожать руку вечной жизни. Истинному бессмертию. Отличная история, сеньора. Заставляет наши маленькие литании о раке, трусости и вероятности звучать вполне обыденно. Это не критика, отнюдь.

Говоривший был высоким худощавым мужчиной, одетым в промокшую зеленую робу, как у пастуха. Его лицо скрывала шляпа того же стиля; та часть, которую Тринидад видела, была усталой и серой. Он был немолод, но выглядел все-таки старше своих лет. Таким мог бы стать Сантьяго спустя десятилетия, измученный невыносимой тяжестью бытия.

– Позвольте представиться, сеньора? Меня зовут Йенс Аарп – я наставник; тот, кто ищет и находит; тот, кто открывает пути к истинной вечной жизни.

Прячась в тени, Йау-Йау увидела, как отъезжает мобильная травматология. Эллис стоял на улице и следил за мигающими синими огнями, пока они не слились с потоком транспорта, после чего вернулся в дом. Хорхе, старший партнер, уехал в машине скорой помощи. Ей вслед пророкотал гром, словно злой пес, ненавидящий автомобили. Спрятавшись среди баков и мешков с мусором, Йау-Йау сгорала от угрызений совести. Она должна пойти к ним. Она обязана пойти к ним. Но ей не хватало смелости приблизиться. Она притягивала к себе демонов. Эти демоны удостоверили свою неразборчивость в средствах на более чем семидесяти трех процентах кожи Трио.

Люди умирали и от меньшего. Уходили в Великую Тьму. Вряд ли у Трио есть медстраховка, не говоря уже о полисе инморталидад. Не умирай, хорошо? Ну и что, что ты выше, красивее, стройнее, успешнее меня… Не умирай.

Йау-Йау шмыгнула носом, смахнула слезы кулаком. Поднесла персоналку к губам и замерла, парализованная осознанием того, что Мирозданию больше нельзя доверять. Ее персоналка могла быть маленьким Иудой, закрепленным на запястье. Легион жучков мог прятаться в укромных уголках мопеда. Ее вирткомб мог сообщать невидимым наблюдателям о каждом ее шевелении. Доверять можно было только собственной гладко выбритой шкуре, которая явно не останется нетронутой надолго.

– Эллис, – прошептала она. Его личная эмблема, кенгуру-серфингист с гениталиями невероятных размеров, возник на крошечном экране. Давай, давай, давай! – Эллис, возьми себя в руки и выйди на связь, ты мне нужен.

И Эллис появился. Не виртуальная конструкция, не интерактивная иконка. Собственной персоной.

– Йау-Йау. Где тебя черти носят?

Вот уж точно, черти – ведь ее рай исчез навсегда.

– Я… Мне лучше не говорить, где я нахожусь. Господи Иисусе, Эллис, они знали мои проги, мои коды доступа, мои определители местоположения, все.

– Они?! Так это не случайный резонанс?

– Эллис, я…

Эллис, я не могу сказать. Эллис, я не смею. Эллис, я должна.

– Эллис, у меня неприятности.

Вспышка была слишком яркой для молнии, грохот – слишком близким и ровным для грома. Изображение Эллиса на несколько секунд растворилось в вихре помех.

– Господи, Эллис! – За западными воротами бульвара Сансет пятьдесят охранных сигнализаций взвыли в унисон.

Он посмотрел куда-то в сторону.

– Что-то поступает по всем каналам. Извини, я на минутку. – Эллис превратился в кенгуру-серфингиста. Над головой Йау-Йау пролетел конвертоплан, так низко, что она почувствовала нисходящий поток воздуха от его лопастей. Эллис вернулся. Лицо у него выглядело как набальзамированное.

– Где у тебя была встреча в некровиле Святого Иоанна?

– В закусочной под названием «Такорифико Суперика». А что?

– «Такорифико Суперика» только что была уничтожена – по-видимому, кумулятивным пикотоковым зарядом. – Йау-Йау отшатнулась, уперлась в дешевую стену из шлакоблоков, которая придала ей уверенности и стала опорой в мире, плавящемся в безумии. – Все признаки классического военного удара, который нанесла какая-то корпорада. Кумулятивный заряд в сдерживающем поле. И все испарилось.

– Выжившие?

Посетители, наслаждающиеся camarónes español и «Ред хэт». Шеф-повар. Бармены. Официант, который так красноречиво молчал. Мартика Семаланг.

– Йау-Йау, ты в курсе, что такое тотальная конверсия массы? Там сейчас двадцатиметровый кратер из пузырящегося стекла.

Конвертоплан, который она уже слышала, снова низко пронесся над бульваром.

– Эллис. Послушай меня. Послушай. Кто с тобой в доме?

– Я один. А что?

– Послушай. Просто послушай. Сбрось все в хранилище. И убирайся из дома. Немедленно. Не оглядывайся. Просто вылезай оттуда и уходи. Иначе ты умрешь, Эллис.

Подняв глаза, она увидела, как над пальмами разворачивается летательный аппарат, освещенный лучом голливудской готической молнии. Та же самая машина прилетела в третий раз.

Три – волшебное число.

Глаз ее персоналки, как в ночном кошмаре, наполнился синими помехами: мертвые паутинные каналы. По крайней мере, проги ее не выдадут.

С грохотом лопастей конвертоплан спикировал и завис прямо над укрытием Йау-Йау. Любопытные соседи вышли в свои сады; поднявшийся ветер трепал их одежду, бросал в лицо листья. Кто-то вырвался из дома: Эллис. Он выкрикивал предупреждения зевакам. Его почти никто не слушал. Большинство даже не заметили. Йау-Йау увидела сдерживающее поле – бледно-голубой цилиндр наэлектризованной ночи – и повернулась спиной, зажмурившись и прикрывая голову руками.

Пикотоковый взрыв пронзил ее плотно сомкнутые веки чистым белым светом. Белый жар погладил спину, руки, фатально беззащитную кожу головы. Запахло горелым. И бабах! Звук немыслимой громкости едва не уничтожил барабанные перепонки Йау-Йау, и она закричала. Затрещали кости. Ногти вонзились в кожу, и потекла кровь. Взрывная волна большей частью ушла вверх, направляемая сдерживающим полем, но когда то отключилось, от перемены давления выбило воздух из легких, а саму Йау-Йау отбросило кувырком в конец переулка вместе с мусором.

Все закончилось. Йау-Йау открыла глаза, сморгнула рой остаточных изображений. Стены, выкрашенные дешевой краской из супермаркета, из терракотовых стали белыми. Она увидела, как штурмовой конвертоплан поднялся на винтах, повернулся вокруг своей оси, словно жук на булавке, и скрылся в ночи.

Мопед Хорхе взрывом протащило по асфальту. Пластиковый корпус покрылся царапинами и трещинами, роспись на заказ – черепа и вампиры, гибриды ягуаров с сисястыми рестлершами – стерлась почти до неузнаваемости. Йау-Йау подняла машину. Спиртовой двигатель завелся почти мгновенно.

Она оседлала мопед и помчалась прочь по улочкам и проулкам. Колонны «скорых» шумно ехали по проспектам, вереницей синих огней, под вой сирен. Позади Йау-Йау зажглись фары. Подчинившись интуиции, она не оглянулась.

Смелый жест, дерзкий жест – погрозить кулаком Господу в небесах, который без всяких угрызений совести попытался разнести тебя на атомы, но… куда ты направляешься, маленькая адвокатесса? Что будешь делать дальше? Ты осталась одна в любимом вирткомбе с милыми и дорогими модными тряпками, посреди пустынного бульвара, где любой, кто предложит тебе помощь или убежище, навлечет на себя гнев высших сил. Разве ты способна на большее, чем продлить агонию? Хватит. Сдавайся. Обнажи нежный бледный живот, подставь его под лезвие.

Пока Йау-Йау пряталась в темном переулке, перед ее мысленным взором возникли родители, сидящие на корточках у спиртовой горелки на борту сампана в Городе утопленников. Они неустанно бормотали: «Мы же тебе говорили, мы говорили тебе, ага, мы точно тебе говорили. А вот теперь ты нам скажи, нафига все это было?»

Каждая попытка самовыражения, на которую она когда-либо отваживалась, каждый виток противостояния их чудовищному фатализму, любая из тайных надежд и амбиций – всё натыкалось на этот вопрос: «Ну ладно, скажи-ка, нафига все это было?»

Свирепое стремление к успеху, вынудившее ее покинуть сампанный поселок – эту просоленную обитель грибковых заболеваний – и отправиться на томные испаноязычные холмы, опиралось на страстное желание отыскать причину столь безразличного отношения к жизни. Теперь, очутившись в глубочайшей яме, в полном одиночестве, перед лицом опасности и поражения, перепуганная Йау-Йау поняла, что к чему. Мироздание не заморачивается причинно-следственной связью. Она тебе нужна? Тогда берись за дело.

Йау-Йау Мок не умрет сегодня. Куда идти? Как поступить? Пока непонятно, но я же умница. Я что-нибудь придумаю.

– Это не конец. Вы уж поверьте. Мне все равно, с кем я имею дело – с «Теслер-Танос», с Господом, – и все равно, насколько ты велик. Я тебя уничтожу.

Пафосное заявление. Какой же ты юрист, если не озвучил в решающий момент своей карьеры какое-нибудь пафосное заявление? Стряхивая мусор с кожаной одежды (если ублюдки ее прожгли, включу это в счет), она наткнулась на забытый прямоугольник в левом нагрудном кармане.

«Сантьяго Колумбар приглашает Йау-Йау Мок…»

Сантьяго Колумбар. Да уж, выбрал подходящий момент. Округ Святого Иоанна. Некровиль. Где заканчиваются все темные дела? Среди мертвецов, где же еще. Сантьяго. Сант-Яго. Яго, ее поставщик прог.

Осмелится ли Йау-Йау Мок признаться самой себе, что ощутила в своем чреве зародыш нуарного сыщика? Он знай себе рос во тьме, сжав кулачки. Переулок затопило голубоватым молниевым жаром, следом нагрянул гром. Адвокатесса развернула мопед, и у нее на запястье запела персоналка.

Йау-Йау ненадолго замерла в нерешительности, прислушиваясь, не раздастся ли шум двигателей конвертоплана, а потом ответила.

– Эллис? Это ты? Ты в порядке? Блин, compadre, не надо звонить мне по этой…

– Сеньора Мок?

Это хладнокровное лицо с кошачьими чертами, эти грациозные и томные движения – все должно было превратиться в рассеянные элементы в луже остывающего обсидиана.

– Сеньора Семаланг.

– Я пыталась связаться с вами, как вы велели в записке. Все в порядке? Закусочная, она…

– Я знаю, знаю. – Думай. Думай! Перри Мейсон всегда знал, что собирается делать. Ему сценаристы подсказывали. Соображай! – Записка? Какая записка?

– Мне ее принес patron – там было написано, что я должна позвонить вам из общественной будки в другом конце улицы. Сеньора Мок… («Йау-Йау».) …Йау-Йау, ресторан…

– Я в курсе. Мой дом тоже взорвали. Мой гребаный дом, мое жилище, мои друзья. Ваши compadres – настоящие профи в грязной игре. Вы должны мне все рассказать, сеньора Семаланг. Я просто хочу знать, что происходит, черт побери!

– Я не знаю; поверьте мне, я не помню. Мне нечего вспоминать. Йау-Йау, я не существую. И мне так страшно. Если бы не записка, я бы сидела за столом…

– Сеньора, я не посылала никакой записки. Это не в моем стиле. – Клиентке не нужно было знать, что Йау-Йау страдала функциональной дислексией.

– Тогда кто это сделал? Почему? Чего они хотели?

– Двигаясь от простого к сложному, я бы начала с «почему?». – Йау-Йау принялась вести отсчет на пальцах. – Чтобы вытащить вас оттуда. «Кто?»: тот, кто знал, что «Такорифико Суперика» вот-вот взорвут и что вы были там, со мной. «Чего они хотят?»: я даже не знаю, сколько команд на поле, не говоря уже о том, в какую игру они играют.

– Люди, которые разрушили закусочную и ваш дом… – («И сожгли Трио, не забывайте».) – …вряд ли отправят своей жертве записку с предупреждением.

– Что немедленно выводит на поле еще одну команду.

Опять спортивные аналогии. Ты слишком часто смотришь эту чушь, Йау-Йау Мок. Новый опиум для народа.

– Кто-то хочет, чтобы вы выжили – а противная сторона желает вас убрать. Насовсем. – Смутные сомнения мучили, как назойливые комары. Позже. Йау-Йау с ними справится, выдрессирует, обучит мелким фокусам, но все это случится позже. – Сеньора Семаланг, я знаю, что вы не можете вспомнить ничего важного, годного в качестве повода для убийства, но люди, которые пытаются с вами покончить, думают иначе. Это хорошо и плохо одновременно. Хорошо в том смысле, что я, возможно, смогу во всем разобраться, а плохо – эти hijos[137]137
  Hijos – сокращение от hijos de puta («ублюдки», исп.).


[Закрыть] даже не думают сдаваться.

«Думай. Да!»

– Послушайте… Эй? Алло? Вы меня слышите? – Мартика Семаланг исчезла; камера показывала улицу, на которой не осталось ни одного неповрежденного окна. Где-то за кадром пылал огонь. Мертвая женщина вернулась, приглаживая руками волосы.

– Простите, – сказала она. – Я не могу здесь больше оставаться. Ветер переменился, и пламя движется в мою сторону.

– Стойте! Погодите! Не надо! – закричала Йау-Йау. – Задержитесь там еще немного. Я кое-кого пришлю. Он отведет вас в безопасное место, где мы сможем встретиться. Просто оставайтесь на месте, пока он не придет, хорошо? Вы узнаете его, когда он скажет… – («Что он скажет, а? Прекрасный вопрос!») – «Вопрос жизни и смерти», а вы ему ответите «Долбаный Дэвид Нивен[138]138
  Дэвид Нивен – исполнитель главной роли в названном фильме.


[Закрыть]».

Ну разве были другие варианты?

– Вы меня поняли?

– Вопрос жизни и смерти. Долбаный Дэвид Нивен.

– И постойте, погодите, не спешите, еще кое-что. Сеньора Семаланг, что бы ни случилось, не звоните мне больше по этому номеру персоналки. Я не могу гарантировать, что это безопасно. Я найду вас.

Как? Она разберется позже. Да, позже. И никак иначе.

Йау-Йау осторожно проехала на мопеде по персоналке. Треск пластикового корпуса ознаменовал разрыв последней ниточки, связывающей ее электромагнитным экстазом паутины. Адвокатесса вздрогнула, чувствуя одиночество и липкий пот под вирткомбом. Прильнувшие к коже микросхемы внезапно показались чем-то холодным и мертвым.

Над Копанангой прокатились раскаты грома. Йау-Йау лавировала на своем мопеде между длинными колоннами бронированных машин seguridados, выстроившихся очередью до самого пастельного мерцания врат. Если тот пикотоковый удар нанесла корпорада, зачем вызвали морпехов? В воздухе витало нечто поважнее. Пока еще оставалось время до завершения игры, она может кое-кому позвонить. Телефон-автомат нашелся в пустынном кафе: все залито неоновым светом, но на диванчиках, обитых шкурой науги[139]139
  «Наугахайд», букв. «шкура науги» – известный в 60-х и 70-х американский бренд искусственной кожи, который построил рекламную кампанию на образе вымышленного зверя науги, который способен сбрасывать шкуру, и потому его не нужно убивать.


[Закрыть], не болтали ногами шестнадцатилетки. Все ушли по ту сторону границы, танцевать с мертвецами некромамбо.