Текст книги "Даже если всему придет конец"

Йенс Лильестранд
Даже если всему придет конец

Copyright © Jens Liljestrand 2021

© Братова Н., перевод на русский язык 2023

© Издание на русском языке, оформление,

ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Посвящается Туве

Конца не будет. Думать, будто что-то закончилось, – только себя обманывать. Всякий конец – начало. Вот оно.

Хилари Мантел. Введите обвиняемых[1]1
  Перевод Е. Доброхотовой-Майковой, М. Клеветенко. М. Иностранка, Азбука-Аттикус. 2020.


[Закрыть]

1. Первый день остатка твоей жизни

В последний раз я был счастлив, когда мы стояли в магазине. Наконец-то сняли все ограничения, мы сели в машину и отправились с детьми в район загородных торговых центров, где по сторонам от кругового движения расположились «ИКЕА», магазины электроники и бытовой техники, большой продуктовый супермаркет, а дальше за ним магазин, который она отыскала, – последний обычный магазин таких товаров в бытность, когда все перекочевало в интернет, и нам хотелось попасть туда, в это пространство, чтобы опьянеть от ожидания нашего ребенка.

Карола стояла в углу, где были выставлены коляски, на ее лице читалась отстраненность сродни той, что проступает на лице человека, ступившего в святая святых конфессии, о которой он наслышан, но к которой никогда не принадлежал. Изрядно отяжелевшая, она чуть покачивалась, а дети, у которых скоро должна была появиться сестренка, носились тем временем между стеллажами с плюшевыми мишками и одеяльцами цвета розового фламинго и пастельно-голубых оттенков, пеленальными столиками, люльками и кроватками, стойками с сосками, маслами и бутылочками; там были молокоотсосы, бюстгальтеры и рубашки для кормящих мам, кресла для кормления, там были развивающие деревянные игрушки, электронные приемники и передатчики, позволяющие услышать, если ребенок проснулся, или наблюдать за спящим младенцем, а еще считывать температуру и уровень содержания углекислого газа в воздухе в комнате, где находится малыш.

Дети вдруг остановились посреди магазина.

– Ого! – воскликнули они. – Ого, смотрите!

Они указывали на ряды малюсеньких хорошеньких боди, шапочек и немыслимо крошечных носочков, в этих миниатюрных вещичках улавливалась какая-то – почти невыносимая – беззащитность, дети стали щупать ткани, зарываться носами и вдыхать их запах так, словно это был ребенок, словно их сестренка уже находилась с нами, а мы с Каролой переглядывались через магазинные полки и улыбались, думая, что правильно сделали, приехав в этот оголтелый центр коммерции вместе с детьми, чтобы они поняли, своими глазами увидели и на кончиках собственных пальцев ощутили мягкий фланелевый ветерок, который совсем скоро ворвется в наши жизни и навсегда изменит их, и я услышал свои же слова: берите все, что хочется.

Мое семейство посмотрело на меня в замешательстве, мы же собирались только взглянуть на коляску, чтобы было с чем сравнивать перед покупкой подержанной, мы всегда все покупали с рук. Карола успела даже заметить что-то по поводу нашего углеродного следа и напомнить про двоюродную сестру, у которой дочь уже почти выросла из многих вещей, но я просто ответил на это: «Пожалуйста, один-единственный раз, очень вас прошу, берите все, что вам хочется».

Карола так и осталась стоять на месте и с беспомощным видом смотрела на детей, пока те, то и дело восторженно вскрикивая, с сияющими глазами набирали охапки игрушек-комфортеров и слингов, а заодно прихватили огромный развивающий коврик из серо-голубого кашемира. В конце концов она тоже стала оглядываться по сторонам и расспрашивать сидевшую на кассе даму о текстильных подгузниках, экоматериалах и климатически нейтральной одежде[2]2
  Статус «климатически нейтральной» означает, что производитель одежды рассчитывает выбросы углерода, образующиеся при ее производстве, и компенсирует их, вкладывая часть прибыли в проекты, направленные на борьбу с изменением климата. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть] с маркировкой справедливой торговли[3]3
  Маркировкой «Справедливая торговля» (Fair Trade) отмечают товары, соответствующие особым стандартам, среди которых запрет детского и рабского труда, гарантии безопасности рабочего места, соблюдение прав человека, прозрачная цепочка поставок, а также цена, учитывающая стоимость продукции и заботу об окружающей среде.


[Закрыть], о том, нет ли у них ванночки с чуть меньшим содержанием пластика, интересоваться, где выращивался хлопок, из которого сшита эта чудесная подушечка в горошек, и, что бы она ни выбирала, это стоило раза в два дороже всего остального. Я рассмеялся и взял тележку, а пока Карола стояла ко мне спиной, достал телефон и перекинул еще денег на счет.

Когда корзины были набиты до предела, а восторг перед окружавшей нас милотой дошел до полного пресыщения, мы с ней вернулись обратно в отдел колясок, и теперь нам уже ничего не оставалось, кроме как взять французскую модель класса люкс, показавшую себя лучшей в потребительских обзорах, на разработку шасси которой ушло пять лет. Мы выбрали, из какой ткани будет люлька-переноска, нашли козырек и чехол-дождевик, подобрали держатель для мобильного телефона, подстаканник для напитков, крепление для сумки – взяли все имевшиеся в наличии аксессуары.

Дама на кассе пробила покупки и каким-то немыслимым образом сумела подобрать пространные выражения, чтобы объяснить нам, что в случае чего мы сможем вернуть коляску и получить деньги обратно, и, несмотря на ее беззаботный и радостный тон – нам нужна от вас всего лишь коротенькая справочка, – ощущение было такое, будто все вокруг замерло и у нас перед глазами пронеслись кровавые подтеки на стульчаке в туалете, поездка в воющей машине «Скорой помощи», детский гробик, усталый старый гинеколог с морщинистым лицом, который протирает очки и выписывает коротенькую справочку, представилось, как придется снова ехать сюда, в этот нелепый храм торговли, и везти с собой коляску из красивой дизайнерской ткани с кожаными вставками коньячного цвета на ручке, и я услышал, как кассирша прошелестела в тишине, что в случае чего мамочке самой надо будет все это сделать.

Но и эта тревога схлынула, прошло и это мгновение, и осталась только сумма, ряд цифр на экранчике кассового аппарата, размер ее слегка превышал стоимость моего первого автомобиля.

– Оформим кредит? – поинтересовалась дама с приветливой лучезарной улыбкой, и, посмотрев по сторонам, я впервые увидел других пап: пребывающего в стрессе футболиста в болельщицкой майке, эмигранта в помятом костюме, мужика в кожаной куртке и скрепленных липкой лентой очках – и понял, что так здесь все и устроено. Народ ради таких покупок влезает в долги, выплачивает смс-кредиты, процентные ставки, начальные платежи, пени за просрочку платежа, люди сидят у себя в тесных окраинных кварталах больших городов и наскребают каждый месяц из зарплаты на плюшевых мишек, одеяльца, детские коляски, и вот тут я почувствовал, как во мне пробуждается гордость.

– Нет-нет, – ответил я, протягивая банковскую карту, – я оплачу все сразу.

И Карола, стоявшая рядом со мной, положила руку мне на лоб, словно у меня жар, и пробормотала, что мы могли бы посмотреть в других магазинах, может, получится найти почти новую коляску в интернете, но я только ощущал ее руки у меня в волосах, ее пальцы у меня на затылке, слышал «ты не против, ты уверен в этом»; она касалась меня, она наконец-то касалась меня, я не мог припомнить, когда в последний раз она меня касалась, «все в порядке, милая, я разберусь», и потом ее взгляд, то, каким она видела меня в тот момент, когда все было прощено, все стало идеальным и таким офигенно заслуженным.

Понедельник, 25 августа

Пятнышко между линией роста уже сейчас густых темных волос и гладью лобика, слишком высокого за счет рельефа черепной кости, – заросшая пушком расплывающаяся отметина, которая временами, а особенно в тепле и сумраке, вот как сейчас, норовит переместиться куда-то за висок, или за ушко, или же к родничку, а то и вовсе на затылок, – в это пятнышко я зарываюсь носом и втягиваю запах мягкой бархатистой кожи и впитавшегося в нее сладкого молока, по прошествии пары дней запашок становится чуть резче, напоминает аромат вызревшего сыра и исчезает только после купания. Я ощущаю вес в моих руках, девочка словно куль теплого молотого фарша, на ощупь похожа на маленькую свежую сарделечку, синюгу, добротно набитую начинкой, аккуратно заложенной внутрь влажными руками, чтобы не лопнула нежная оболочка, в ее маленьком теле все гладко и не напряжено, никаких мускулов и выпуклостей, и в полудреме стираются границы между ней и мной, остается лишь дыхание и мягкая, теплая, липнущая к телу кожа, она совсем голенькая, в одном только подгузнике, вот уже несколько месяцев она спит без пижамки – слишком жарко.

Бекка доела свой рожок, срыгнула мне через плечо, и мы с ней успели задремать, когда первые звуки сирен выплыли из нашего сна, они послышались сначала в отдалении, словно вовсе не имели к нам отношения, напоминая писк посудомойки или сушильной машины, которая закончила свою работу, – непримечательная часть будничного шума; через полминуты вой сирен стал отчетливее, прорвавшись сквозь оболочку, сквозь окружающий нас пузырь безопасности.

– Наверняка просто кто-то подложил бомбу в автомобиль, – говорит Карола, стоя спиной ко мне. Это наша старая шутка со времен учебы в Мальмё. Пара, с которой мы тогда дружили, жила неподалеку от района, где беспорядки, криминальные разборки часто происходили прямо у тебя под дверью, девушка, старшая в этой паре, была откуда-то из деревни и всякий раз жутко пугалась, а ее подруга, родившаяся и выросшая в Мёллевонгене[4]4
  Район Мальмё.


[Закрыть], излучала типичное для жительницы Мальмё томное и непоколебимое спокойствие, чего стоило это ее постоянное пожимание плечами в стиле «ой, ну что там еще», она с явной гордостью расписывала, как научилась видеть в социальных проблемах «естественную составляющую урбанистического городского пейзажа», ведь только расисты жалуются на преступность и насилие, «…если ночью где-то грохочет, это же не обязательно перестрелка, – продолжала она, презрительно скривив верхнюю губу, украшенную пирсингом, – чаще всего это просто кто-то подложил бомбу в автомобиль». После их ухода мы посмеивались над ее показной маскулинностью, и с тех пор любые ночные шумы стали для нас просто бомбой в автомобиле.

Сирены приближаются, они, наверное, уже на чьих-то подъездных дорожках, может быть, направляются к одинокому старикану, который живет в синем доме, к тому, с псориазом по всему лицу, ему уже лет за семьдесят. Но ни «Скорая», ни полиция, наверное, все-таки не включают сирены, когда приезжают в случае смерти от естественных причин…

Я кладу Бекку на кровать, она морщится, вскидывает ручки, маленькое тельце выгибается дугой, я опускаю ноги на старый деревянный пол, встаю и подхожу к распахнутому окну. Уже не так жарко, как вчера, на улице, пожалуй, градусов тридцать, да и ветерок приятно задувает, я вижу, как раскачивается верхушка высокой сосны и как ее клонит на ветру. Жара спала, ее сдуло ветерком, и на улице наконец-то не так душно.

– Сегодня будет отличный денек, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

В детской царит тишина, я стучусь и открываю дверь, дети лежат каждый в своей кровати, обложившись экранами и наушниками, а в воздухе такой тяжелый дух несвежей одежды, конфет и маленьких разнеженных тел, что, кажется, можно резать его ножом; я на автомате прошу их выключить все и спускаться, уже пол-одиннадцатого. Вилья, как обычно, с недовольным видом пялится на меня, а вот Зак обрадован – весь сияя от радости, он протягивает мне на обозрение стеклянную баночку с его ночного столика. В ней рядом с зубом лежит, посверкивая золотом, монетка.

– Зубная фея приходила и положила десятикроновую монетку мне в банку!

– Неужели? Но зуб остался?

– Да, она же знает, что я их коллекционирую! Что я их сохраняю!

– Это же просто фантастика!

– Папа?

Он улыбается сладкой, чуть преувеличенно радостной улыбкой, которая появилась у него с тех пор, как родилась Бекка и он перестал быть самым младшим в семье, он вполне отчетливо понимает свою детскость, знает, что делает что-то такое, для чего уже немного великоват, и это его маленькое представление, он разыгрывает его, чтобы вновь почувствовать себя малышом.

– Папа, как ты думаешь, а в Таиланде зубные феи тоже живут?

Я треплю его взмокшие волосы, подыгрываю умильному спектаклю, может, потому что и мне самому это тоже надо.

– Ну конечно, мой хороший. Она как Санта-Клаус, летает повсюду, только вместо оленей у нее…

– Зубные тролли!

– Да! Зубные тролли, которых она… изловила. Чем же она их?.. – На раздумья у него уходит не больше секунды. – Зубной нитью!

Мы оба улыбаемся этой нашей общей выдумке, оба одинаково очарованы смехотворной картиной: зубная фея в коляске – сконструированной из выпавших зубов? слепленных между собой зубной пастой вместо клея? – которую тащат несколько злющих, но сильных троллей; мы с ним часто так делаем, делали, когда он был маленьким: часами могли придумывать всякие истории, и мне не раз приходило в голову, что надо бы начать их записывать, но руки до этого у меня, конечно, так ни разу и не дошли.

Внизу на кухне все осталось с вечера как было: кастрюли, сковородки, грязные тарелки и винные бокалы – вечно мы забываем приберечь воды для мытья посуды. Разложенная «Монополия» с горами банкнот напоминает о том, как Карола позволила детям выиграть и как мы после этого поссорились, меня ее поступок возмутил, я завел разговор о правилах и последствиях, что, мол, ладно Зак, ему десять, но когда человеку четырнадцать, как Вилье, пора бы понимать, что нельзя просто взять охапку денег из банка, когда свои закончились, а она сидела и улыбалась этой своей скорбной, удрученной улыбкой и говорила, что «в свое время девочка узнает, как все устроено при капитализме, этого, увы, не избежишь».

На автомате проверяю кран. Слабый шум, как и прежде, ничего не изменилось. Он раздражает меня меньше, чем обычно, – у нас есть бутилированная вода, сок для детей и пиво для нас. Писать можно за деревом, одежду полоскать в озере, посуду салфеткой вытирать. Но вот что меня действительно угнетает, за что я бы и рад заплатить, лишь бы избавиться от напасти, так это какашки, плавающие в унитазе, который медленно наполняется дерьмом, бумагой, потом снова дерьмом, мы пытаемся напоминать детям, что всегда поможем им воспользоваться горшком, но Зак об этом вечно забывает, а Вилья вообще игнорирует, в итоге мне приходится вычищать всю эту пакость при помощи кастрюли и ведра для мытья полов, заткнув уши музыкой, впуская воздух через рот и поставив мозг на паузу.

Зак уже внизу, напялил купальные шорты, уже несколько недель ничего, кроме них, не носит, я даю ему стакан молока и наблюдаю за тем, как он пьет. Потом мы отправляемся в путь, он бежит вприпрыжку впереди меня по узенькой грунтовой дорожке, почти белой от пыли, сухой теплый ветерок обдувает руки и ноги, как свежевыстиранные простыни, чудесное летнее утро, золотистые кусты, неухоженные, заросшие травой лужайки, чахлые клумбы, ясное голубое небо и тишина, повсюду полная тишина, совсем недавно надрывались сирены, а теперь ничего.

Старикан не умер, он стоит себе и щурится на солнышке, пока мы спускаемся к мосткам, ветерок треплет ткань его тонкой серой ветровки, красные с белым струпья на лице не так заметны, во всяком случае, они меньше, чем мне помнится, – солнце помогает залечивать такое.

– Не уехали? – произносит он, в словах сквозит почти раздражение.

– Вообще-то нет, – отвечаю я. – Мы сдаем наш дом на лето, так что…

– Не уехали, – повторяет он все тем же укоризненным тоном. – Остальные соседи в выходные разъехались.

– Да, вообще-то все неплохо. – Меня раздражает старикан, но еще больше – моя собственная реакция, желание оправдаться, как будто я нуждаюсь в его одобрении. – Детям может быть полезно посмотреть на последствия собственными глазами. Все ведь так абстрактно, когда им об этом только в школе рассказывают.

Зак беспечно пробегает мимо соседа на маленький песчаный пятачок рядом с мостками и принимается искать наши вещи. Под старой рассохшейся скамейкой лежат надувной дельфин и плавательный матрас, с которыми мы обычно купаемся, а кроме того – небольшая косметичка с экомылом и шампунем, безвредными для пользования на озере, Заку нравится мыться во время купания, нравится мыльная пена, покачивающаяся на волнах. «Папа, давай помоем голову», – горланит он, окидывая пустое озеро гордым взглядом ребенка, получившего вдруг во владение отель в Дипломатстадене[5]5
  Один из кварталов центрального района Стокгольма с самой дорогой недвижимостью, Эстермальма. В Дипломатстадене располагаются многие резиденции и посольства.


[Закрыть] и три дома на Норрмальмсторг[6]6
  Площадь в Норрмальме, одном из центральных районов Стокгольма, близ которой находятся штаб-квартиры и офисы крупных банков и компаний.


[Закрыть]. Старик смотрит на мальчика, который носится кругами по берегу. Едва заметно качает головой:

– Вы что, не в курсе?

Он поднимает руку над головой и указывает себе за спину, в сторону озера, вперившись в меня тяжелым взглядом:

– Не видите? За ночь на несколько километров продвинулся.

Озеро, волны, пена чуть в отдалении. На той стороне лес, зелень вперемешку с желтыми и бурыми пятнами. А еще дальше, меж верхушек деревьев, – темное облачко на пустом небосклоне, оно похоже на грозовое, только все время меняет очертания, клубится и завихряется.

Старикан шумно втягивает воздух раздувшимися ноздрями, и я рефлекторно делаю то же самое. В носу пощипывает.

Дым.

Зак уже сидит на краю мостков, он обнимает надувного дельфина и беседует с ним, эта его вечная ребячливая болтовня себе под нос; воздух из игрушки почти совсем вышел, так что дельфин сложился галочкой в руках сына.

* * *

Целый час я чувствую себя по-настоящему живым – впервые за долгое время. Есть во всем происходящем дух приключения, я делаю селфи с Заком на фоне озера, пишу: «Там, в лесу, пожар. Пора сваливать – теперь мы тоже климатические беженцы. Грустная, но правда. #climatechange[7]7
  Изменение климата (англ.).


[Закрыть]». Выкладываю пост, тотчас же выскакивают сердечки, эмодзи и сообщения типа «где вы?» и «бог мой, чем вам помочь?». Мама Каролы звонит, чтобы перечислить все ценное, что нужно погрузить с собой в машину на случай чего, звонит ее сестра, ее подружки, мне же не звонит никто. Я чувствую, что сконцентрирован, готов к действию, сообщаю старшим детям, что у них есть ровно полчаса на сбор сумок, и поручаю Вилье помочь младшему брату собраться, а еще поставить на зарядку все наши мобильники и пауэрбанки, прошу Каролу подготовить вещи для Бекки: бутылочки, одежду, подгузники, ведь может случиться так, что до магазина или туалета мы доберемся еще нескоро. Семья подчиняется моим приказам, не выказывая и намека на недовольство, впечатление, словно мы совершенно инстинктивно обращаемся к нашим самым примитивным ролям. Я залезаю в интернет, запоминаю самые удачные маршруты, читаю сообщения службы спасения. Включаю радио, настраиваюсь на местный канал, где говорят, что пламя в два раза выше любого собора; происходящее буквально потрясает, напоминая апокалипсис, и мы в его эпицентре. Карола спускается, неся наш чемодан и большой икеевский мешок, она слегка касается моего плеча и целует меня на ходу – мы же справимся? – и я замечаю, что она чувствует то же самое: все это сближает нас каким-то новым, чудесным и вызывающим выброс адреналина образом.

Поток эсэмэсок и лайков не иссякает. Я отправляюсь к машине, чтобы сложить вещи, мне звонят с радио, какой-то задерганный продюсер спрашивает, не против ли я, чтобы у меня взяли интервью, и вот я уже в прямом эфире.

– Дидрик фон дер Эш, в обычной жизни консультант по связям с общественностью, находится сейчас вместе со своей семьей в охваченном пожаром районе к северу от озера Сильян. Дидрик, расскажите, что у вас там сейчас происходит?

– Ну, мы приехали в Даларну несколько недель назад пожить в загородном доме тещи, понемногу тут становилось все сложнее находиться из-за жары и засухи, а теперь вот мы узнали, что в целях безопасности нам следует незамедлительно уехать.

– Дидрик, вас устраивает, как власти информируют о ситуации?

Я подключаю гарнитуру и начинаю закидывать вещи в багажник, продолжая отвечать на вопросы, резкие движения заставляют меня говорить немного более отрывисто, что придает интервью дополнительный драматизм, я говорю:

– Простите, что звук такой, но я тут вещи в машину складываю, нам надо поскорее отсюда выбираться… информируют… ну, смотря о чем вы. Разумеется, нас проинформировали о том, что нам нужно уезжать и все такое, но если смотреть в более широком плане, то эта экстремальная жара – следствие климатического кризиса, о котором власти всех западных держав знали уже несколько десятилетий и ничего не делали, и вот об этом, я считаю, нас могли бы ИНФОРМИРОВАТЬ получше, я имею в виду не сейчас, а десять, двадцать или тридцать лет назад, могли хотя бы ПРОИНФОРМИРОВАТЬ, что государство не собирается исполнять главнейшую из стоящих перед ним задач, то есть защищать мировое сообщество от длинной череды весьма предсказуемых катастроф.

Я наслаждаюсь беседой, смакую слова, складываю коляску, водружаю ее поверх остальных вещей в багажнике. Потрясенная дикторша в студии молчит, она выдерживает небольшую театральную паузу, прежде чем произнести:

– Дидрик, но вы, похоже, вполне собранны, несмотря на всю серьезность ситуации?

– Да, мы, конечно, отлично справимся со всем, наше имущество застраховано, не то что у людей из бедных стран, где жертвами климатической катастрофы ежегодно становятся миллионы, в индийских и африканских мегаполисах, например, где не осталось воды, в западной части США и Канады, где отдельные штаты, по сути, выгорают дотла. Может, у нас в Швеции должно случиться нечто подобное, чтобы мы наконец очнулись и поняли, к чему все идет.

Меня благодарят за уделенное время и напоминают:

– Итак, с нами был Дидрик фон дер Эш, который вместе со своей семьей эвакуируется из загородного дома в Даларне в связи с масштабным пожаром к северу от озера Сильян, территории, над которой спасательные службы, по их утверждению, утратили контроль, а мы переходим к…

В этот момент я даю отбой и захлопываю крышку багажника с громким стуком, на который эхом откликается тишина.

Ни птиц. Ни автомобилей. Только ветер шумит в деревьях.

Я снова залезаю в телефон. Куча новых лайков, но ни одной эсэмэски. Все, наверное, решили, что мы уже в пути.

– Вы там как, готовы выезжать? – кричу я в направлении дома и испытываю гордость за то, как непринужденно звучит мой вопрос.

Вилья и Карола с Беккой на руках выходят из дома, мы сажаем малышку на заднее сиденье и пристегиваем ремнями в детском автокресле. Зак стоит в прихожей со своим рюкзачком, украшенным Спайдерменом, я уже собираюсь отвести сына в машину, как вдруг замечаю, что он плачет, молча, сдерживая рыдания, это на него не похоже. Я присаживаюсь перед ним на корточки:

– Что такое, дружок? Ты что, испугался? Все хорошо, мы сейчас поедем.

– Не могу найти.

Я беру рюкзачок, ощупываю содержимое – в нем полно одежды, книжек, во внешнем кармане угадываются жесткие края планшета.

– Да ведь все там, ты хорошо собрался.

Две крупные слезинки параллельно стекают по щекам.

– Монетку. И зуб. Я везде посмотрел, а Вилья говорит, что нельзя больше искать, а то мы все заживо сгорим.

– Нет, Закариас. Никто не сгорит заживо. Мы просто немного раньше уезжаем домой, это ведь не так плохо? Пойдем садиться в машину. Что будем слушать? «Призрак оперы»? Или снова «Волшебную флейту»?

На его лице застыла гримаса смятения и упрямства.

– Монетка. И зуб. Я же хочу его сохранить.

Слышно, как за спиной открываются дверцы машины, Карола и Вилья уже собираются садиться.

Я встаю, чувствую, как свело ноги, как заныла спина. И зачем только я завел третьего ребенка?

– Ладно, мой хороший, тогда давай подумаем: он же был у кровати, когда ты сегодня проснулся, так?

Но вся эта ерунда с правильным подходом без толку, нет никакого смысла бродить по дому, тут и искать-то негде: детская комната, наша спальня, ванная, да еще крохотная кухонька и комната на первом этаже – вот и все, за пару минут обойдешь. И я по Заку вижу: он сам это знает, только сказать не решается. Слишком напуган.

Его маленькая худенькая фигурка на мостках, шампунь и надувная игрушка – он сидел на самом краю, когда увидел облачко и дым на той стороне озера, замер, потом повернулся посмотреть на меня в поисках утешения или защиты, и на какой-то краткий миг, прежде чем я осознал, что именно показывает мне старикан, прежде чем составил план, я не смог его поддержать, я был так же потерян, как и он сам.

– Я хотел показать зуб дельфинчику, – хлюпает он носом.

– Ну конечно, хотел.

– И зуб теперь там, сгорел.

– Ничего подобного. Он лежит себе в банке и ждет, когда ты снова сюда приедешь.

Зак кивает, уставившись в землю. Молча идет к машине со своим рюкзачком.

Карола сидит на заднем сиденье с открытой из-за невыносимой жары дверцей и вопросительно смотрит на меня:

– Он забыл свой зуб у мостков на озере.

То ли из-за промелькнувшего в ее глазах страха, то ли из-за того недавнего мгновения, когда она спустилась с икеевским пакетом и поцеловала меня так, что между нами пробежала искра, я говорю: «Пять минут, ладно?» Затем, не дожидаясь ответа, быстрым шагом отправляюсь той же тропинкой, какой столько раз хаживал прежде за земляникой, черникой, газетами в почтовом ящике, держа за руку моих малышей в халатах, спасательных жилетах, попахивающих мочой пижамах и дымке снов, которые непременно нужно рассказать, пока они окончательно не рассеялись и не исчезли.

* * *

Старик все там же. Он сидит на обшарпанной деревянной скамейке и смотрит вдаль, за озеро. Небо над нами приобрело почти такой же оттенок серого, что и его куртка, а по ту сторону превратилось в темное мохнатое покрывало, оно вздувается, увеличивается, час назад дым походил на туманное перышко, теперь же он разошелся по небосклону, сгустился, от него веет ужасом.

И воздух. Такая гарь, что глаза слезятся.

– Эй, – говорю я, – пора ехать.

Он с усилием поворачивается и смотрит на меня:

– Забавно, в прошлый раз меня хотели заставить остаться дома. Я полтора года провел взаперти. Ни с кем не встречался, даже с соседями. А теперь все наоборот. Теперь мне нельзя остаться тут.

По интонации и хорошо подобранным словам понятно, что он заранее подготовил эту речь, вероятно, я не первый, кто его об этом спрашивает, или же у него был долгий телефонный разговор с детьми или внуками, и вот теперь он снова проявляет упорный напыщенный стоицизм, какой бывает у пожилых людей его породы.

– Никуда я не поеду. Вот мой дом. Я с тысяча девятьсот семьдесят четвертого года сижу на этом озере каждое утро. Некуда мне ехать.

– Я думаю, нам с вами…

– К тому же на мою машину наложили запрет на пользование, – добавляет он с ухмылкой. – Техосмотр не прошла. Сразу прав лишат, если остановят.

– Хватит вам, – повторяю я. – Наверняка кто-нибудь приедет и заберет вас.

– Полиция вот только что заезжала, к домику подходили, в дверь стучали. А я ушел подальше. Сам о себе позабочусь.

Пафос, с каким старикан, гордо кивнув, поворачивается ко мне спиной и вновь принимается смотреть на пустынную гладь озера, почти невыносим, все это напоминает поведение алкаша, который в пятый раз за вечер пытается зайти в пивную, такой вот разрыв между тем, что я вижу в его представлении (капитана на мостике океанского лайнера, который идет ко дну вместе со своим кораблем), и тем, что я вижу на самом деле (старого хрыча с придурью, который ставит палки в колеса службе спасения).

Я спускаюсь на мостки. Стеклянная банка стоит на самом краю, у лесенки, спускающейся в воду, термометр, как обычно, покачивается на воде, удерживаемый нейлоновым шнурком, которым он привязан к одному из колышков, и у меня возникает внезапный порыв посмотреть, сколько там. Двадцать девять градусов. Дельфина нигде не видно, наверное, ветром унесло.

Я смотрю на опушку леса. Дым из серого стал угольно-черным. Между верхушками деревьев взвиваются языки пламени. В небе сплошная мешанина из гари, пепла, красных всполохов, марева, сквозь шум ветра мне слышно, как потрескивают горящие деревья и кустарник.

Быстро развернувшись, иду назад.

– Идемте же, – повторяю я соседу. – Уместимся как-нибудь в машине, вы не можете здесь оставаться, сами же понимаете, неужели обществу придется попусту тратить время и ресурсы ради того, чтобы вас…

Он не двигается с места, а я делаю шаг в сторону скамейки и протягиваю руку. Его дряхлая плоть цепенеет, можно заметить, как под одеждой жилистое тело внезапно напрягается. Представляю, каково это – поднимать его со скамьи, вести, тянуть, волочь на себе к нашему дому и к машине, в которой уже разместились трое детей и весь наш багаж.

Раздается хлопок. Громкий. Звук не похож ни на что, слышанное мной прежде, оглушительный раскатистый гром эхом разносится над озером.

– Автомобильное колесо, – поясняет старик, и на его морщинистом, покрытом псориазом лице проскальзывает улыбка. – Так хлопает, когда они на жаре взрываются. За несколько километров слышно.

Я крепко зажимаю в руке банку. И пускаюсь бегом.

* * *

Бекка плачет, солнце стоит в зените, ветер утих, и стало совсем жарко, все еще не как вчера, но близко к тому. Карола кормит ее смесью из бутылочки, не вынимая из кресла, в таком положении это никогда не получалось: угол не тот. Бекка проливает мимо, пускает слюни и пьет жидкость маленькими злыми глотками.

– Держи, – говорю я Заку, пытаясь улыбнуться, и он принимает банку в вялом молчании, съежившись на своем липком заляпанном сиденье, но потом начинает тщательно проверять, на месте ли монетка и зуб.

– Старикан сидит там, внизу, – сообщаю я Кароле. – Отказывается уезжать.

– Но так же нельзя. По радио сказали, что всем нужно покинуть территорию. Все должны направиться в Эстбьёрку или Ованмюру.

– Он не хочет.

– А ты пробовал его уговорить?

Я смотрю на нее тем взглядом, который она часто припоминала мне на парной терапии, взглядом, говорящим, что я (именно в этот момент времени) считаю ее совершенно никчемной идиоткой, а годы, проведенные вместе, величайшей ошибкой моей жизни, эта холодная пустая ненависть, которая разрушила так многое, взгляд, который только и может заставить ее замолчать, и она замолкает, смотрит в сторону.

– Да, Карола, – произношу я преувеличенно медленно и внятно, – естественно, я сказал ему ехать с нами, но он отказывается, и я буду только за, если ты спустишься туда и попробуешь сама его уговорить.

– Я кормлю Бекку, – жестко отвечает она и смотрит вниз на ребенка.

Этот ее вечный козырь. Я вздыхаю, пытаясь мыслить рационально. Сажусь на водительское место и пристегиваюсь.

– Ладно, поедем к озеру. Если он еще там, попробуем вместе его уговорить. Может, ему будет сложнее отказать нам при детях, используем их в качестве рычага давления. Откажется – придумаем еще что-нибудь. Идет?

Она кивает, сначала сдержанно, потом ее отпускает, и ей удается поднять на меня глаза и прошептать: конечно, идет.

– Это тот дедушка, который живет в старом доме по соседству с тем, где раньше жили Элла и Хуго? – внезапно интересуется Вилья. – Такой совсем старенький старичок? Он что, сгорит? И вы его не спасете?

– Нет, – отвечаем мы в один голос, а Карола продолжает: – Но пожара здесь не будет, милая, нас всего лишь просят быть осторожными. – И я добавляю, что мы только хотим, чтобы тем, кто тушит пожар, не пришлось его искать.