Текст книги "Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945"

Отважный профессор Э.Р. Курциус в своей книге «Германский дух в опасности» выступил против отвратительных измышлений о том, что еврейский дух является по сути своей «национальным и абстрактным. Надо вспомнить еврейских пророков и мистицизм хасидского учения, чтобы убедиться в ложности таких обобщающих утверждений». Но и Курциуса никто не услышал.

Высокомерие и ненависть продолжали усиливаться и все больше и больше склонялись к насилию. Это явление достигло таких масштабов, что единственный достойный генерал среди множества окружавших Людендорфа реакционеров, граф фон Шёнайх, назвал германский антисемитизм «позором эпохи, когда власть имущие пытались отвлечь внимание от своих собственных прегрешений». Граф выступил против военных, политических и экономических лидеров побежденной Германии, заявив, что «в глубине души они сознают свою ответственность за катастрофу, но не хотят признать свою вину и ищут мальчика для битья». Фон Шёнайх высмеивал бред расистов о никогда не существовавшей «нордической расе господ». «В течение столетий, – говорил граф генералам, – мы исключали евреев из жизни, не давали им сделать почетную военную или гражданскую карьеру, принуждая их заниматься одной только торговлей. Евреи с честью выполняли на войне свой долг».

В 1925 году знаменитый писатель Якоб Вассерман попытался привлечь внимание немцев к истории угнетения и преследования евреев: «Сегодня в Германии торжествует абсурдная идея расы, поддерживающая все разновидности демагогического безумия. Ни разум, ни гуманизм, ни историческая и философская истина не могут устоять перед лапидарным узколобым кличем: «Еврей должен сгореть!» Еще тогда, в 1925 году Вассерман говорил о «массовом немецком психозе».

После Второй мировой войны католический писатель Мюллер-Клаудиус сказал, что расовый антисемитизм немцев после Первой мировой войны достиг такой степени, что деградировал до бесчисленных преступлений. В отличие от демократических наций Запада немцы так и не освободились от «идеи автократического государства», каковое они считали «незыблемым наследием своей расовой сущности». Раввин Соломон Раппопорт говорит, что царство Бога и братство всех людей суть основы иудейской религии. Трагедия немецких евреев, продолжает Раппопорт, состоит в том, что Германия не достигла зрелой демократии. Только в Великобритании и Соединенных Штатах евреи смогли соединить свою культуру с культурой двух самых старых демократий мира. Профессор Фёрстер, читая о невероятных преступлениях, совершенных «арийцами» Гитлера против евреев, вспомнил пророчество одного средневекового германского аббата о том, что настанет день и в Германии совершится злодеяние, искупить которое сможет только смерть.

Что сегодня? Немцы утверждают, что они ничего не знали. Ялмар Шахт упоминал о каких-то «еврейских» финансовых скандалах в период между двумя мировыми войнами. Но в тот же период германской истории было куда больше «арийских» скандалов. В 1925 году Генрих Манн обратил внимание на тот факт, что творцы и бенефициарии инфляции «скупили всю Германию за бесценок». В 1923 году генерал фон Шёнайх говорил, что Стиннес сказочно обогатился, будучи основным покупателем британского угля, и что Германия приобрела репутацию неплатежеспособного банкрота из-за политики Стиннеса и его друзей. Почему вы, спрашивает Шёнайх Стиннеса, не пожертвовали половиной своих шахт, доменных печей, деревообделочных фабрик, цементных заводов и газет, чтобы помочь нашей экономике, чтобы покончить с бессовестными ростовщическими ценами, заставившими нацию страдать от холода и голода? Стиннес, подобно другим, не поддающимся вразумлению немцам, предпочитал сваливать все несчастья на Версальские репарации. В 1925 году фон Шёнайх говорил, что «честные и глупые немцы» знали о Стиннесе только то, что было выгодно Стиннесу, ибо девять десятых всех немецких газет и новостных агентств принадлежали Стиннесу и ему подобным промышленникам и аграриям, покровителям Людендорфа и Гитлера. Не были ли бедой Германии все эти тевтонские герои с длинными бородами с их мифами о расе белокурых господ? – спрашивал после разгрома Германии писатель Рудольф Пехель. Недостатки отдельных евреев меркнут перед тем фактом, что шестьдесят миллионов человек ополчились на беззащитное меньшинство численностью в шестьсот тысяч человек.

Когда французские реакционеры несправедливо обвинили еврея капитана Альфреда Дрейфуса, половина нации выступила на его защиту. Жорж Клемансо и Анатоль Франс приняли участие в этом деле, Эмиль Золя опубликовал свое знаменитое J’accuse («Я обвиняю»), в котором обвинил французское правительство в коррупции. В годы восхождения Гитлера к власти фильм о Дрейфусе шел в Германии несколько месяцев, но никто не связал то, что случилось с несчастным французским капитаном, с тем, что происходило в Германии. Миллионы немцев исступленно кричали «хайль!» Гитлеру за его антисемитизм. Послевоенную Германию сотрясали скандалы со взятками и коррупцией среди высшего чиновничества. Если бы после каждого такого скандала мы истребляли пять или шесть миллионов немцев, то сколько бы их осталось сегодня?

В британской Лейбористской партии есть евреи – члены парламента, есть евреи и среди парламентариев-консерваторов, но отважится ли кто-нибудь назвать еврейским консервативное или лейбористское правительство Великобритании? Кто в Великобритании или в Соединенных Штатах говорит о марксизме как о еврейском движении? Марксизм всегда анализируют и судят по его достоинствам и недостаткам. Некоторым это учение импонирует, некоторым – нет, но его нигде не называют еврейским, как в Германии. Почему? Потому что в Великобритании и Соединенных Штатах антисемитизм пренебрежимо мал. Еврейский писатель Роберт Энрикес говорил в 1957 году, что англо-еврейское отношение к жизни и британские традиции честности и достоинства никогда не будут потворствовать антисемитизму. Еврейский писатель Дэвид Дайхес, выросший в Эдинбурге, говорил, что ему не приходилось сталкиваться в Шотландии с антисемитизмом. Английский писатель Т.Л. Джармен говорил, что англичанин действует эмпирически, учится методом проб и ошибок и знает, как достигать компромиссов; напротив, немец находит все это весьма трудным и обременительным. Если немец считает нордическую расу лучшей, то он должен подавить все остальные расы, а если ему не нравятся евреи, то он должен их истребить.

Почему? Гете, как обычно, знал ответ: «Общие идеи (так Гете называл идеологию) и большое самомнение всегда приводят к великим несчастьям». Томас Манн соглашается с ним и говорит, что немцы «слишком послушны» и «слишком охотно полагаются на теории». Манну было что сказать о своем народе. В 1930 году, пытаясь в очередной раз предостеречь немцев от заразы национал-социализма, он спрашивал, является ли их поведение немецким. «Существует ли в немецкой душе такой слой, где уютно чувствует себя весь ее фанатизм, вакхическое безумие, оргиастическое отрицание разума и человеческого достоинства?» После разгрома Германии Манн сказал, что «немецкая душа наполнена ядом отчуждения, склонна к провинциальной грубости, неврозу и скрытому сатанизму. Это состояние ее (немецкой души) сознания всегда отличалось чем-то непристойно зловещим, чем-то скрытным и необъяснимым, своего рода тайным демонизмом». Немцы, считал Манн, только казались людьми XX столетия; в действительности они до сих пор принадлежат готическому Средневековью. В немецкой атмосфере «прочно удержалось состояние умов, характерное для последних десятилетий XV века, истерия по умирающим Средним векам, что-то сродни скрытой духовной эпидемии, тайного союза немцев с демоническими силами». Этот мотив проходит через все содержание «Доктора Фаустуса», посвященного, по сути, пакту Германии с дьяволом в 1933–1945 годах. «Сатанинская сделка, имеющая целью завладеть всеми сокровищами мира, захватить власть над ним, пусть даже на короткое время, пусть даже ценой спасения собственной души, кажется мне самым типичным проявлением немецкой натуры». Когда Гитлер объявил, что война может закончиться либо уничтожением Германии, либо Великобритании, он сказал также, что вопреки мнению сэра Уинстона Черчилля уничтожена будет именно Британия, и попросил сэра Уинстона на этот раз – только на этот раз – поверить ему, ибо он говорит теперь как пророк. Но как мог вестник дьявола быть истинным пророком?

5. Лютер

Политическая катастрофа Германии началась с Лютера. Сказав это, мы не имеем намерения вмешиваться в вековой, до сих пор не утихший спор между католиками и протестантами, как не собираемся давать оценку деяниям Лютера. Уместно будет лишь сказать, что немецкие католики убеждены в том, что без Лютера история Германии была бы иной, а ее судьба – счастливее.

Эразм писал Лютеру 30 мая 1519 года, что вежливостью и обходительностью можно достичь большего, чем насилием и ненавистью. Но Лютер не внял увещеванию. Десять лет спустя Эразм сказал: «Когда вы станете свидетелями потрясающих мир катаклизмов, вспомните, что Эразм предсказал их». Через двести пятьдесят лет Гете констатировал по поводу Французской революции: «То, что когда-то делал Лютер, Франция делает сейчас, в наше беспокойное и трудное время. Она подавляет миролюбивую культуру». Эти слова, говорит Томас Манн, показывают, что в XVI веке Гете был бы на стороне Эразма. Манн соглашается с обоими. После разгрома Гитлера Томас Манн дважды, с горечью, граничившей с отчаянием, повторил, что «если бы Лютер не восстановил церковь», то Германия избежала бы Тридцатилетней войны, религиозного раскола, истребления значительной части населения, культурной и политической катастрофы. За несколько десятилетий до того, как были написаны эти слова, романист Вильгельм Раабе в своем рассказе о Германии XVI века сказал: «Раскол германской нации стал благодеянием для мира, но несчастьем для нашего отечества».

В многочисленных книгах можно прочесть, что Лютер был недоволен злоупотреблениями церкви. Но уже в 1522 году преемник трех, не отличавшихся приверженностью к христианским заповедям пап папа Адриан VI, устами своего нунция в Нюрнберге, публично пообещал в рейхстаге реформировать церковь и очистить ее от скверны. В 1523 году нунций зачитал рейхстагу письмо папы Адриана VI. Папа осудил Лютера за то, что тот считает себя самым мудрым человеком в Европе, а сам тем временем погружает религию в смуту. Папа снова призвал к мирному переустройству церкви. Бог, утверждал папа, наказал церковь за грехи многих прелатов и священников; непотребные вещи творились даже в самом Ватикане. Папа обещал сделать все, что в его силах, для очищения Ватикана и всей церкви, но призывал к терпению; беды, накапливавшиеся много лет, невозможно устранить за один-два дня.

Если бы Лютер действительно хотел восстановить церковь, то в тот момент он мог бы одуматься, но вместо этого он объявил благочестивого папу антихристом. Его устами, утверждал Лютер, говорит сам Сатана. Такая грубость была отличительной чертой языка Лютера. Когда в 1538 году папа Павел III опубликовал меморандум о планируемой церковной реформе, Лютер назвал его авторов лжецами, зарвавшимися плутами и проклял папу именем «его бога – дьявола». В памфлете «Против римского папства» Лютер допускает еще более непристойные выражения: «Его Чертейшество, папа-осел с ослиными ушами, римский гермафродит, папа содомитов, отброс дьявола». Томас Манн говорит о специфически лютеранской холерической неотесанности, пылающей необузданной яростью грубости и называет Лютера не только врагом Рима, но и врагом Европы, к тому же ярым националистом и антисемитом. Германизм в своем чистом состоянии вызывает потрясение и страх. Революционер и реакционер в одном лице Лютер был типичным представителем Средневековья и, как таковой, непрестанно боролся с дьяволом и догматически верил в демонов. Его дьявол, так же как и дьявол Фауста, есть типично немецкая фигура. Томас Манн склонен считать противопоставление народной грубости и цивилизации, антитезу Лютера и Эразма, неизбежной. Гете сумел подняться над этим противоречием. Когда Томас Манн сказал это публично, немецкие лютеранские епископы, никогда не выступавшие против гитлеровских гонений на евреев, начали яростно протестовать. До сего дня ни один немец не позволит никому сказать худого слова о таких немецких героях, как Лютер, Бисмарк, Вагнер, Ницше и Гинденбург.

Томас Манн тоже лютеранин, и когда он писал эссе о лютеранине Лессинге, то хорошо сознавал, что является его духовным наследником. Манн не слепой, он понимает, что Лютер является создателем современного немецкого языка, который был бы немыслим без лютеровской Библии. Поэтому Манн называет Лютера «величественным воплощением германского духа» и хвалит за то, что тот сумел сломать схоластические оковы и возвестить – во многом против своей воли – наступление эры разума и свободных философских суждений.

Лютеранская писательница Рикарда Хух тоже с большой похвалой отзывалась о немецкой Библии Лютера, добавив, что без нее не было бы таких великих немецких писателей и поэтов, как Лессинг, Гете и Шиллер. Однако о памфлете Лютера «Против евреев и их лжи» Рикарда Хух – в период варварской гитлеровской тирании – говорила, что некогда Лютер считал евреев самым благородным из народов, ибо среди них воплотился Бог, но затем самым ужасным образом переменил свое мнение. Вот что говорил Лютер в этом и другом своем памфлете «Шем амфора»: «Сжигайте их синагоги, изымайте и уничтожайте их книги, включая их Библию. Евреи должны быть принуждены к подневольному труду. Если они осмелятся произнести имя Божье, доносите на них властям или мажьте коровьим навозом. Моисей говорил: «Не терпите идолов!» Будь он жив, он первым бы сжег их храмы. Пусть они последуют за ним и вернутся в свой Ханаан. Я бы предпочел быть свиньей, нежели еврейским Мессией». Еще в одном месте: «Что нам делать с этим развращенным и мерзким народом? Я предлагаю вам самим выбрать: их синагоги и школы должны быть сожжены огнем, их дома и жилища следует разрушить до основания, мы должны уничтожить их молитвенные книги и их Талмуд, который учит их всех идолопоклонству, лжи, кощунственной порочности, их раввинам под страхом смерти должно быть запрещено учить, иудеям же следует запретить ездить по нашим дорогам и ходить по нашим улицам». В то время император Максимилиан опросил по этому поводу нескольких экспертов, включая знаменитого исследователя Библии Иоганнеса Рейхлина. Рейхлин защитил евреев, сказав, что в их литературе нет ничего преступного и что они имеют право исповедовать свою религию. Современник Лютера швейцарский реформатор Генрих Буллингер был потрясен грубым языком Лютера и назвал его языком свинопаса, а не пастыря человеческих душ. Профессор Риттер защищает Лютера, утверждая, что он действовал не по расовым, а по религиозным и нравственным мотивам. Но, вероятно, еврею, которого убивала разъяренная толпа, было не до тонких идеологических разногласий. Многие историки пишут о катастрофических последствиях деятельности Лютера. Он вырыл пропасть между Германией и Западной Европой, высвободив германский иррационализм. Ряд некатолических богословов, социалисты и политики – Карл Барт, Рейнгольд Нибур и Дин Инге – называли Лютера одним из главных вдохновителей национал-социализма. Австрийский историк Хеер писал: «Тот, кто хочет понять причину полного отсутствия терпимости, гуманизма, религиозной, духовной и политической свободы в протестантской части Германии и Европы, должен оценить влияние мнения Лютера об Отце».

Различные лютеранские авторы сегодня обвиняют Лютера и в других вещах. Рикарда Хух говорит, что Лютер называл правителей земных государств наместниками Бога и что «германские князья с готовностью и радостью примкнули к этому новому учению». Профессор Вильгельм Рёпке говорит, что «влияние учения Лютера на политическую, духовную и социальную историю Германии нельзя назвать иначе как катастрофическим. Реформация Лютера несет главную ответственность за разделение политической и частной жизни в Германии, а учение Лютера о зле привело к непротивлению немцев безраздельной власти государства, к утрате интереса к политике и к покорному повиновению правителям». То же мы видим в «Фаусте», когда один из персонажей начинает петь:

 
Всей Римскою империей священной
Мы долго устоим ли во Вселенной?
 

А его собутыльник не хочет ее слушать, возражая:

 
Дрянь песня, политический куплет!
Благодарите Бога, обормоты,
Что до империи вам дела нет
И что другие есть у вас заботы.
 

Эти слова стали девизом философа Шопенгауэра, который яростно выступал против революции 1848 года, так же как в последующие годы и Рихард Вагнер, который, побыв короткое время революционером, объявил затем, что демократия не соответствует германскому духу. Много лет спустя Гитлер скажет, что демократия – это изобретение грязных евреев. Писатель-романтик Э.Т.А. Гофман говорил, что художника не должны волновать современные ему политические события. Ницше с гордостью именовал себя последним неполитизированным немцем. Но он не был последним неполитизированным человеком среди германских писателей. Таким был и Томас Манн, энергично, не без пессимизма отстаивавший свою позицию во время Первой мировой войны. К чести Томаса Манна, он переменил свое отношение, чтобы предупредить своих соотечественников об опасности политической отстраненности. В «Чудесной горе» устами демократа Сеттембрини Томас Манн говорит, что все на свете есть политика. Но немцы не прислушались к Манну в период между двумя войнами. Двадцать лет спустя писатель бросил немцам этот упрек, констатировав: «Немецкая культурная идея, лишенная политической воли и демократии, самым ужасным образом обрушилась на нашу голову».

Философ Леопольд Циглер в 1925 году говорил об «этой нации врожденного протестантизма», избитой, как бродячая собака, и покорной, как уличный нищий. После второго разгрома Германии Фриц Фишер писал о немецком протестантизме и немецкой политике XIX века, подытожив последствия учения Лютера: из-за своей сильной веры в первородный грех Лютер был весьма пессимистично настроен в отношении человека и мира, исключая всякую возможность оптимистического развития истории. В то время как народы Запада видели грех в злоупотреблениях власти, немецкие лютеране считали грехом революционные выступления против власти. Это отношение Фишер прослеживает у многих немецких мыслителей от Лютера до Ранке.

Это признает даже профессор Риттер. В пессимизме отношения Лютера к миру, говорит Риттер, «кроется опасность остаться пассивным перед лицом злых сил мира. Аполитичное благочестие Лютера обнажило свои катастрофические последствия в XIX веке – в слишком тесных отношениях между троном и алтарем, то есть прусскими королями и лютеранской церковью, которая выказала слишком слабое понимание стремления нации к политической ответственности и слишком большую покорность в отношении монархии Гогенцоллернов. Лютеранская церковь XIX века представила тошнотворные доказательства простодушного союза катехизиса, монархизма и прусского милитаризма».

Она представила еще более возмутительные доказательства своего незатейливого простодушия в XX веке. Знаменитый поэт и романист лауреат Нобелевской премии Герман Гессе сказал, что «немецкие лютеранские пасторы массово перешли на сторону Гитлера вместе со своим Богом». Самые тошнотворные доказательства услужливости были даны многими лидерами протестантской церкви в Третьем рейхе. Вот выдержки из дневника ревностного лютеранина писателя Йохена Клеппера: «8 марта 1933 года. Антисемитизм стал невыносимым», «11 марта 1933 года. Что принесла с собой эта широко разрекламированная национальная революция? Атмосферу погрома», «30 марта 1933 года. Я твердо верю, что Господь открыл свое таинство в евреях, и могу лишь с печалью наблюдать, как церковь мирится с тем, что происходит». В это же время, 27 января 1934 года, лидеры всех немецких лютеранских церквей опубликовали следующее: «Находясь под неизгладимым впечатлением от встречи с рейхсканцлером, руководители лютеранской церкви заявляют о своей единодушной преданности Треть ему рейху и его фюреру. Они энергично осуждают все интриги, всякую критику государства, нации и [национал-социалистического] движения, каковая может подвергнуть опасности Третий рейх». В дневнике Клеппера мы находим следующую запись: «Церковь – шаг за шагом – сдает свои позиции. Воистину, начался суд над Домом Божьим. Церковь отныне боится государства, а не Бога». Еще одна запись: «Мы все глубоко удовлетворены тем, что сказал пастор Визе об ужасном падении церкви в том, что касается отношения к евреям в Третьем рейхе».

Пастор Мартин Нимеллер сказал по этому поводу в 1945 году: «Наша церковь знала, что избранный ею путь неминуемо приведет к катастрофе. Но мы не предостерегли нацию, мы не вскрыли преступные деяния. Мы, церковники, должны бить себя в грудь и повторять: Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Нам не следует обвинять нацизм, мы должны обвинять самих себя». Участник антинацистского сопротивления Эрнст Никиш говорит, что многие лютеранские пасторы с одобрения так называемых «немецких христиан» молились за Гитлера в своих проповедях и даже вывешивали свастику на церквах в дни нацистских праздников. Когда Никиш был арестован, тюремный пастор со свастикой на рукаве упрекнул его за нежелание раскаяться, ибо «государственная измена – это очень тяжкое преступление». Когда пастор спросил Никиша, почему он оставил лютеранскую церковь, то получил такой ответ: «Потому что еще в 1919 году я увидел, что протестантская церковь ступила на скользкую дорожку». О последствиях лютеранства для Германии («По делам их узнаете их») мы еще услышим, когда будем говорить о наставниках Гитлера.

Вернемся к Томасу Манну. Он говорит, что Лютер применил слова Павла «да подчинится всякая душа высшей власти» к князькам карликовых германских государств, в то время как Павел имел в виду власть Римской империи, которая была политической ареной христианской религии. Таким образом, раболепие Лютера стало чисто немецким раболепием, и такое положение сохранилось до появления Гитлера. Специфически германским – и в этом несомненная вина Лютера, который был вне политики и против политики, – был дуализм смелого философского мышления и политического инфантилизма. Лютер повинен в типично немецком отделении национализма от идеала политической свободы. Реформация, в противоположность интернационализму средневековой Европы, была движением националистическим. Лютер несет ответственность за все несчастья, которые причинила Германии идея о «расовой» (völkisch) свободе, направленной против объединенной Европы, идея совершенно варварская. Это еще раз доказала грубая стихийность, присущая войне немцев против Наполеона. Эта грубость оттолкнула Гете от нации, он сохранял полное спокойствие среди всеобщего энтузиазма.

Гитлеровские варвары называли то, что они породили, «движением немецкого национального освобождения», как будто нация, обладавшая такой же малой внутренней свободой и ответственностью, как и политически незрелая Германия, смела говорить о свободе так, словно она ее заслуживала. Свобода предполагает прежде всего внутреннюю политическую свободу. Немцы, однако, так и не научились сочетать национальную идею с идеями политической свободы и гуманизма. Их (немцев) идея свободы всегда была узкой и замкнутой; она означала лишь право быть немцем, и больше никем, и именно из этого безграничного эгоизма явилась гитлеровская идея порабощения всей остальной Европы.

Далее Томас Манн порицает Лютера за его катастрофическое отношение к Крестьянской войне в Германии. Когда эти несчастные люди, вдохновленные идеями евангельской свободы, попытались улучшить свое социальное положение, избавиться от рабства и восстали против своих бесчеловечных хозяев, Лютер заклеймил их в памфлете «Против кровопийц и мятежников-крестьян», в котором он, пылая гневом, призывал князей убивать крестьян, как бешеных собак, и тем самым достичь в будущей жизни Царствия Небесного. В памфлете Лютер пользуется языком, который зазвучал позже в публичных выступлениях Гитлера. Рикарда Хух говорит, что Лютер, вместо того чтобы взять на себя роль посредника между крестьянами и князьями, принял сторону князей против крестьян. Его друзья с ужасом смотрели на этого демона, чье властолюбие и упрямство доходили почти до сатанизма. Только когда стало слишком поздно, Лютер осознал свою ошибку и принялся обвинять себя: «Это я, Мартин Лютер, убил всех этих крестьян, ибо я призывал к их убийству. Их кровь пролилась на мою голову». Томас Манн говорит, что если бы Крестьянское восстание увенчалось успехом, то германская история повернула бы в лучшую сторону, в сторону политической свободы. Пример Лютера – причина «поражений всех немецких революций – в 1525, 1813, 1848 и 1918 годах». Манн говорил также, что все немецкие революции были кукольными спектаклями на подмостках мировой истории. В других странах протестантизм вымостил дорогу к свободе, но в Германии он привел к противоположному результату.

Томас Манн сравнивал Лютера с Гете. В последнем он также находит демоническую силу, способную напугать обычного гуманитария. Но Гете, резко отличавшийся как от Лютера, так и от Бисмарка, знал, как соединить таинство и ясность мышления, гений и разум. Именно его, а не Лютера и Бисмарка, называет Томас Манн немецким чудом, выделявшимся на фоне обычных немцев. Другой великий немецкий писатель нашего времени Герман Гессе в художественных образах своих поэм и романов рассказывает о своем пути от демонизма к ясности и гуманизму. Гессе возносит хвалу Гете за его совершенно уникальную попытку синтеза германского гения с рациональностью, безотчетного дионисийского музыкального экстаза с ответственностью и моральными обязательствами. В лице Гете, подчеркивает Томас Манн, Германия сделала огромный шаг к человеческой культуре – или, вернее, могла бы сделать, ибо в действительности Германия всегда была ближе к Лютеру, чем к Гете. Гете однажды назвал себя освободителем немцев, но в этом случае великий мыслитель выдал желаемое за действительное. Можно провести прямую линию от князьков эпохи Лютера до Гогенцоллернов и от императора Вильгельма до Гитлера, которого немцы и назвали своим освободителем.

С немцами, которые продолжали придерживаться Лютера, а не Гете, Томас Манн свел счеты в 1947 году, написав роман в отчетливо лютеранском духе. Конечно, мы имеем в виду «Доктора Фаустуса», в котором встречаем богослова Эренфрида Кумпфа, «националиста лютеранского толка», вставляющего в современную немецкую речь фразы на языке эпохи Лютера, если не самого Лютера. Этому современному Лютеру тоже в каждом углу мерещится дьявол, в которого он швыряет чернильницу (точнее, рулон бумаги). Дьявол, с которым заключила союз нацистская Германия, играет важнейшую, решающую роль в этом романе, где все, что имеет отношение к нечистой силе, описывается немецким языком Лютера, куда вкраплены цитаты из старой немецкой сказки XVI века о докторе Фаусте и из «Фауста» Гете. Этот язык, как замечает сам дьявол, «очень приятен для моего слуха».

Университетские друзья героя романа Адриана утверждают, что немецкая молодежь воплощает германский дух, ибо он молод и за ним будущее.

Эти подающие надежды молодые люди – элита двух войн, – объявившие себя при кайзере Вильгельме и при Гитлере, так же как итальянцы при Муссолини, юной нацией Европы, говорят о Германском Становлении, о Германском Скитании, о бесконечных перемещениях германской души: «Если угодно, немец – это вечный студент». В 1925 году немецкий философ Леопольд Циглер констатировал, что немцы – это нация искателей и странников, нечто «незаконченное, сырое и недозрелое среди столь многих законченных, дисциплинированных, взрослых народов… Мы всегда оставались незаконченными варварами; другим народам мы представляемся мятущимися под гнетом демонизма становления, но неспособными достигнуть бытия».

Самый знаменитый враг Гитлера Томас Манн заставляет одного из этих перспективных молодых людей сказать: «Быть молодым – это значит найти в себе силы встать и сбросить оковы отжившей цивилизации, осмелиться – там, где другие уже давно потеряли мужество, – с головой броситься в необузданную стихию». Этот отважный прыжок стоил жизни двенадцати миллионам невинных людей, убитых юными нордическими героями. Из-за этих прыжков Европа дважды подвергалась небывалому опустошению. Герман Гессе, сам будучи лютеранином, сыном и внуком лютеранских миссионеров, написал в 1948 году: «Преуменьшение «добрых деяний», идея спасения верой (fide sola Лютера), уже при нем было ужасным и даже бесстыдным безрассудством, повлекшим за собой отвратительные вещи. Немцы, особенно современные немцы, ни в коем случае не являются нацией, которой можно сказать, что «дела» не имеют никакого значения, их можно отбросить, если за делами была добрая воля. Но их «волей» был лишь настоящий или мнимый патриотизм, и во имя отечества они будут способны совершить завтра злодеяния, которые уже сегодня угрожают нации уничтожением».

Последствия Реформации были катастрофическими для всей последующей германской истории. Немцы так никогда от нее и не оправились. Великий драматург Фридрих Геббель констатировал: «Воистину мы, немцы, никак не связаны с историей нашей нации. Почему? Потому что эта история оказалась безрезультатной, потому что мы не можем смотреть на себя как на производное органического развития, как могут, например, англичане и французы. То, что мы поневоле называем германской историей, есть на самом деле история нашей болезни». Уничтожив бесчисленные мелкие германские государства, по-настоящему весомый и значительный вклад в объединение Германии внес «заклятый враг» немцев Наполеон.