Текст книги "И в пути народ мой. «Гилель» и возрождение еврейской жизни в бывшем СССР"

Трехчасовое чтение – начало всего

Сам я включился в борьбу советских евреев за свои права в начале 1970-х годов. На активные действия меня подвигло прочтение «Евреев молчания» Эли Визеля, где описывались трагические реалии жизни евреев в СССР. Редко случается, чтобы трехчасовое чтение навсегда изменило вашу жизнь. Визель описывает тысячи глаз евреев, которые он видел в СССР:

…на улицах и в гостиницах, в метро, концертных залах, в синагогах – особенно в синагогах. Они ждали меня, куда бы я ни пошел. Порой мне казалось, что вся страна состоит из одних глаз, будто они собрались туда со всех концов диаспоры, сошли с древних свитков отчаяния. <…> Еврейские глаза, в которых отражена странная неприкрытая реальность, за гранью времени, дальше самого далекого далека. <…> Наверное, такие глаза были у самого Бога. И Он тоже ждет воздаяния.

Память об этих глазах и о том, что они пытались сказать, осталась со мной – и мне захотелось по мере сил помочь своим братьям.

Я родился в Тель-Авиве, но после бар-мицвы переехал вместе с семьей в США. Мое мировоззрение, как и мировоззрение многих моих сверстников, сформировал холокост. Мой отец был одним из пятнадцати детей почтенной семьи из Венгрии, его же отец был известным судьей раввинистического суда и одним из глав общины. В 1937 году отца призвали в венгерскую армию, где он подвергся таким жестоким антисемитским нападкам, что дезертировал и на первом подвернувшемся судне отплыл в Палестину. Именно это стечение обстоятельств его и спасло. Из всей его семьи холокост пережили только две сестры: одна еще до войны уехала из Европы – последовала за возлюбленным в Мексику, а еще одна уцелела в Освенциме; все остальные погибли. В Палестине отец встретил мою маму Белу, вскоре они поженились и вырастили троих детей: Энди, Рейчел и меня.

Не помню, чтобы дома у нас говорили о холокосте. О том же рассказывают и мои сверстники, взрослевшие в то время в домах родителей из Европы. О трагедии, унесшей жизни стольких родственников, речь заходила редко. Люди будто бы стыдились того, что уцелели. Но хотя разговоров и не велось, тема, видимо, витала в воздухе – первые мои воспоминания о ней относятся к раннему детству, когда я с азартом собирал марки. Мне подарили немецкие марки с портретами Адольфа Гитлера. Помню, с каким удовольствием я их сжег. Мне тогда было пять-шесть лет – видимо, рассказы о холокосте уже тогда произвели на меня сильное впечатление. «Пусть не повторится» навсегда стало моим девизом.

В студенческие годы и впоследствии, когда я стал молодым раввином, я научился применять тот же девиз – «Пусть не повторится» – к положению евреев в СССР. Мне не хотелось, чтобы этих евреев постигла та же судьба, которая постигла их собратьев почти повсюду в Европе во времена моих родителей.

В двадцать семь лет я, с девятнадцатью коллегами-раввинами, попал в полицейский участок Сан-Франциско. Мы приковали себя к воротам советского консульства, чтобы привлечь внимание всего мира к невыносимым условиям, в которых живут евреи в СССР. Мы выкрикивали: «Let my people go!»[1]1
  Цитата из Книги Бытия (5:1) – слова Моисея, обращенные к фараону, с требованием отпустить евреев из Египта. В русском переводе – «отпусти народ мой».


[Закрыть] – эти слова успели стать боевым кличем всех свободолюбивых людей по всему миру. Шел 1973 год, я проходил второй год обучения на раввина в Консервативной синагоге мозаичного закона в Сакраменто, штат Калифорния. Я был раввином-«активистом»: помимо служения занимался общественной работой и поддерживал Государство Израиль и угнетенных евреев. Большинство моих прихожан одобряли эту мою внеслужебную деятельность, но были и такие, кто открыто выражал свое неудовольствие. Но я продолжал этим заниматься все тринадцать лет, которые прожил в Сакраменто.

Алия

С самого дня своего знакомства в «Раме», еврейском лагере в Массачусетсе, где можно было остановиться на ночь, мы с Джуди начали обсуждать наше общее желание переселиться в Израиль. Даже в приглашении на нашу свадьбу отразились наши сионистские устремления: мы с гордостью сообщали, что брак наш состоится 20 сентября 1970 года, то есть в четвертую годовщину воссоединения Иерусалима. Через два года мы перебрались в Сакраменто, где я занял пост раввина в Конгрегации мозаичного закона. Мы с Джуди рассчитывали, что за два года моего служения сможем скопить достаточно денег на то, чтобы потом начать жизнь в Израиле. Не скопили, но «достаточно» – это сколько? Помимо прочего, мы не приняли в расчет, что нас могут задержать семейные и иные дела. При всех наших добрых намерениях и самодисциплине, нам не удалось оперативно сняться с места и уехать в Израиль. Запланированные два года растянулись на тринадцать прекрасных, очень продуктивных лет, проведенных в Сакраменто. Когда в 1983 году члены совета синагоги завели со мной речь о пожизненном договоре, мы с Джуди решили: пора в дорогу. Мысль остаться в Сакраменто до самой пенсии выглядела соблазнительно, но нам хотелось осуществить свою мечту, и мы поняли, что пора переходить от слов к делу. С великой радостью, к которой примешивался некоторый трепет, мы с Джуди, а с нами четверо наших детей, Йонит, Эйяль, Ронен и Ависар, совершили в июле 1985 года алию в Израиль. Теперь, через много лет, оглядываясь вспять, я понимаю, что переезд в Израиль стал правильным решением для нашей семьи, и хотя жизнь здесь порой и нелегка, мы не хотели бы жить ни в каком другом месте.

Мозаика

Каждое последующее событие – важное, судьбоносное (о них речь пойдет далее) – становилось кусочком мозаики, которая, складываясь, в итоге возродила мой интерес – некоторые называют его маниакальным – к деятельности на благо советских евреев. Все эти переживания так или иначе укрепили мою решимость найти способ поучаствовать в борьбе советских евреев, в их поисках свободы и возможности уехать из страны.

Слова Моисея, обращенные к фараону, властителю Египта, «Отпусти народ мой», стали кличем борьбы за права советских евреев; по созвучию с ними образовано и оригинальное заглавие этой книги.

Когда мы приехали в Израиль, было неясно, как мы будем кормить семью. Мы решили открыть свой бизнес – «Жилье в Израиле». Мы предлагали туристам, приезжавшим в нашу страну, недорогой ночлег, давая им координаты людей, у которых была свободная комната и которые хотели ее сдать. По счастью, я довольно скоро нашел работу в Еврейском университете – стал руководителем летних и специальных учебных программ, а бизнесом осталась руководить Джуди.

В феврале 1986 года я получил телеграмму от одной ирландской пары: они собирались приехать в Еврейский университет на летнюю программу, им нужно было снять жилье в Иерусалиме. Я просмотрел газету «Джерусалим пост» и подыскал квартиру на эти даты. Позвонил туда, ответила женщина, говорившая с сильным венгерским акцентом. Я сообщил ей, что моя семья тоже из Венгрии. В конце разговора она задала мне, на первый взгляд, странный вопрос: «Вы – из Гольдманов? Ваша семья из Венгрии? Вы из коэнов (членов клана жрецов)?» Я спросил, почему ей это интересно, хотя прекрасно знал ответ. Она ответила: отец когда-то сказал ей, что, если ей встретится Гольдман из Венгрии и при этом коэн, это ее родственник. Я ей ответил: отец велел мне задавать при случае тот же самый вопрос. Клара Фридер сорок лет проработала кассиром в банке «Мизрахи», на ее пути встречалось много Гольдманов, но ни один не оказался членом мишпохи.

Дальше нам нужно было разобраться, в каком мы с ней родстве. Оказалось – дедушки наши были братьями. Их семья жила в городе под названием Кошице в Словакии, рядом с венгерской границей и городом моих предков Бодрогкережтуром. Клара вспомнила, что перед войной у них гостила двоюродная сестра из Бодрогкережтура. Она приехала повидаться с братом, венгерским солдатом, служившим в тех краях. В доме у них она прожила два с лишним месяца, молодые женщины крепко подружились. Клара поинтересовалась, знал ли я эту родственницу – звали ее Адель.

Адель – моя тетка, она выжила в Освенциме, где погибла семья Клары. После войны Адель переехала в Лос-Анджелес, вырастила там прекрасных детей. Одна из двух ее дочерей, Джуди, совершила алию и теперь жила вместе с семьей в Тивоне, под Хайфой. Через несколько месяцев, когда Адель приехала в Израиль навестить дочь, двоюродные сестры встретились после полувековой разлуки.

Меня очень тронула эта история – обретение давно потерянной родственницы, почти чудесное воссоединение семьи, разлученной холокостом: напоминание о том, что в отдельной жизни каждого еврея случаются непредсказуемые повороты, взлеты и падения, но всем нам дан Богом дар помогать другим, определять и формировать будущее – и свое, и общее.

Секретное задание

Вскоре после нашего приезда в Израиль мне представилась возможность посетить СССР. В марте 1988 года мой друг и коллега рабби доктор Шауль Файнберг пригласил меня присоединиться к выполнению секретного задания в Москве, Ленинграде и Минске для тайной на тот момент организации «Лишкат ха-кешер» (Бюро по связям), более известной как «Натив», – она действовала под эгидой канцелярии премьер-министра. Под видом американского университетского преподавателя и бизнесмена, совершающих туристическую поездку по СССР, мы должны были ввезти в страну запрещенные просветительские материалы для евреев, установить контакты с еврейскими активистами, прочитать перед небольшими аудиториями лекции о евреях и Израиле.

Началась поездка с перелета из Тель-Авива в Лондон, где в гостинице мы встретились с сотрудницей «Натива». Она передала нам американские паспорта – по ним невозможно было сказать, что мы как-то связаны с Израилем. Кроме того, она вручила нам несколько предметов культа и всевозможные материалы, которые мы должны были ввезти в СССР, – в том числе и видеомагнитофон для передачи одному человеку в Москве. Я очень удивился и заметил: «Видеомагнитофон – не такая маленькая вещь. Как мы ввезем его контрабандой в СССР?» Сотрудница кратко ответила: «Что-нибудь придумаете».

Мы прибыли в московский международный аэропорт Шереметьево – темный, угрюмый, неприятный, в чем-то даже пугающий. Встали в длинную очередь на таможню, зная, что багаж наш просветят рентгеном. Я пытался придумать, что делать с видеомагнитофоном, и тут вспомнил, как нас инструктировали в Тель-Авиве: изображайте из себя заносчивых американцев – сварливых, нетерпеливых и наглых. Когда пришла моя очередь класть багаж на рентген, я намеренно стал все делать очень медленно – вещи на ленту ставил по одной, дожидался, когда предыдущий предмет появится с противоположной стороны, и только тогда ставил следующий. Понятное дело, люди в очереди заворчали и стали возмущаться; таможенник прикрикнул на меня по-русски, чтобы я пошевеливался, а я в ответ рявкнул на него по-английски, укрепив, к собственному сожалению, представление о том, какие бывают «противные америкашки»; все это время я ногой потихоньку подталкивал вперед коробку с видеомагнитофоном. Таможенник продолжал упоенно орать, чтобы я не валял дурака, он был полностью поглощен своей злобой; в результате все мои вещи оказались на другом конце ленты, видеомагнитофона таможенник так и не заметил. Я на миг задумался, не сделаться ли мне профессиональным контрабандистом.

В СССР первым пунктом посещения должен был стать Ленинград. Из международного терминала московского аэропорта нас перевезли во внутренний, оттуда мы полетели в Ленинград. Мы были единственными американцами на внутреннем рейсе, нас посадили на первый ряд кресел. Полет, в ночной темноте, длился около часа, а потом пилот сообщил, что самолет начал снижение и прибывает в Ленинград. Он, как всегда, говорил по-русски, а потом, в честь американских пассажиров, добавил по-английски: «Дамы и господа, просьба держаться за свои места (очень уместно, потому что ремней безопасности не было), потому что мы сейчас провалимся в Ленинград». По счастью, управлять самолетом пилот умел лучше, чем говорить по-английски, и мы приземлились без всяких приключений.

Спустившись с трапа, мы увидели на полосе черный автомобиль, а перед ним – двух сурового вида мужчин в черных костюмах. Мужчины в черных костюмах выкрикнули наши имена: «Гольдман, Файнберг» и жестом пригласили нас сесть в машину. Мы решили, что «Интурист» заказал нам трансфер, залезли в машину, сели на заднее сиденье. К нашему удивлению, машина в терминале не остановилась. У нас не попросили документов, из аэропорта машина вырулила на темное шоссе. Через некоторое время мы попытались спросить у водителя и сидевшего с ним рядом: «Кто вы такие? Куда нас везете?» Но общего языка мы не знали, поэтому и ответа не получили. Я сказал Шаулю: «Все, мы пропали. Теперь – тюрьма, Сибирь, каторга». Наконец один из мужчин произнес: «Москва». «Какая Москва? Мы только что оттуда прилетели! Мы хотим в Ленинград!» В итоге выяснилось, что мужчины в костюмах – действительно из «Интуриста», они просто отвезли нас в ленинградскую гостиницу «Москва». Ура!

За две недели в Ленинграде, Минске и Москве мы успели пообщаться со множеством евреев – отказников и других диссидентов – и многому их научить.

В итоге нам с Шаулем удалось передать контрабандный видеомагнитофон Ури Соколу из Москвы. Сокол был высокопоставленным офицером Советской армии, и за тридцатипятилетнюю безупречную службу получил звание Героя Советского Союза. Он оказался культурным образованным человеком, свободно говорил по-английски и делился с заграничными гостями своими представлениями о мировоззрении советских евреев. Родился он в Харькове и раньше считал себя украинцем, хотя родители его были евреями и многие члены их семьи погибли в Бабьем Яре, где фашисты уничтожили десятки тысяч евреев. Сам он пять раз был ранен за время Второй мировой войны. Собственным еврейским происхождением заинтересовался, прочитав книгу Леона Уриса «Исход», которую ему дал сын. После этого он прочитал «Источник» Джеймса Миченера – и начал задаваться простыми вопросами, связанными с еврейской историей: почему в ходе войны было убито шесть миллионов евреев? В чем суть сионизма? Сокол утверждал, что большинство евреев в СССР скрывают свое еврейство – боятся властей. На протяжении трех поколений советские евреи были оторваны от своего языка, истории, традиций и культуры. «Теперь мы должны хоть как-то помочь другим евреям стать евреями», – говорил он гостям. Сокол начал коллекционировать еврейские книги, и собрание его вскоре превратилось в музей на дому. В этом музее он организовал кружок, на что власти дали свое неофициальное согласие, видимо, потому что не могли отказать человеку с таким героическим прошлым. Ури Сокол был очень признателен за видеомагнитофон, проделавший столь дальний путь – правда, чтобы им пользоваться, нужно было еще купить телевизор.

В Минске нам удалось выйти на организованную группу евреев-интеллигентов, о которой в «Нативе» пока не знали. Во главе ее стояли Саша и Ольга Рейхманы; члены группы, 50–60 представителей местной интеллигенции, работали над тем, чтобы публиковать и распространять материалы о евреях и Израиле. У них была подпольная типография, они печатали ежемесячный бюллетень, копировали недоступные и запрещенные тексты. Наш доклад о существовании этой группы вызвал сильное воодушевление в Израиле.

Теперь советские евреи стали для меня не просто дальними родственниками, живущими в угнетении и нуждающимися в помощи. Мне довелось съездить туда, выпить с ними по чашке чая, вместе прочитать по странице из Торы, обсудить древнюю историю – все это изменило наши взаимоотношения. Советские евреи перестали быть для меня аморфной группой; теперь это были знакомые лица и имена. «Let my people go!» теперь звучало как призыв ко мне лично.

2. «Гилель»

Еврейский университет

Через несколько месяцев после алии в Израиль (мы совершили ее летом 1985 года) я ответил на объявление в «Джерусалим пост»: в Еврейском университете освободилась вакансия директора «Гилеля», требовался новый сотрудник. Конкурс был большой: подали более 120 заявлений, но мне повезло – выбрали меня. Пост директора я занял в августе 1986 года. Первый год работы в «Гилеле» я посвятил возрождению программы, которая постепенно сходила на нет с тех пор, как рабби Джек Коэн, всеми уважаемый и почитаемый директор, отработавший на этом посту более 25 лет, ушел на пенсию. Следующие три года его преемник был больше озабочен благоустройством здания, чем обеспечением качественного просвещения студентов. Заметив, что в здании «Гилеля» почти не осталось ни просвещения, ни студентов, администрация Еврейского университета предложила свернуть деятельность «Гилеля» в кампусе, назвав его «белым слоном», которого следует утилизировать, а его помещения использовать в лучших целях. Соответственно, выбор светскими и религиозными представителями «Бнай-брит Гилель» и университета стал последней попыткой возрождения: после этого «Гилелю» предстояло почить в мире. По счастью, нам быстро удалось доказать всем заинтересованным лицам, как «Гилель» важен и нужен для студентов, преподавателей и университета – вопрос о закрытии был снят с повестки дня.

В начале 1990-х годов в нашем центре «Гилель» в Еврейском университете оказалось много студентов-иммигрантов из бывшего СССР. Меня задевали за живое и воодушевляли истории их жизни. Я часто задавал им вопрос: «Что я могу сделать, как нам помочь тем, кто приехал в Израиль, и тем, кто решил остаться в бывшем Советском Союзе?»

В 1991 году мы получили частичный ответ на этот вопрос, когда иерусалимский «Гилель» был слит с «Минха ха-студентам», одним из департаментов израильского Министерства абсорбции: перед нами стояла задача облегчить социальную, культурную и эмоциональную интеграцию более чем тысячи недавно прибывших в страну иммигрантов – студентов Еврейского университета. Команда советников из «Гилеля» стала оказывать иммигрантам помощь – эта работа продолжается и по сей день. Двумя годами ранее, в 1989-м, мы создали оркестр «Гилель», которым руководила Анита Камьян. Оркестр разросся до шестидесяти человек, в большинстве своем – новых иммигрантов. Стипендии Фонда Ротшильда и других организаций позволяли нам предлагать финансовую помощь в форме стипендий сотням прибывших в страну музыкантов.

Зеленый свет

Мы все активнее оказывали помощь студентам-иммигрантам, но на душе у меня было неспокойно – мне хотелось что-то сделать и для тех евреев, которые решили остаться в бывшем СССР. Я проявил настойчивость и в сентябре 1993 года организовал в Нью-Йорке встречу с Ричардом Джоелем, директором «Гилеля» по международным программам.

Начиная с 1988 года я каждый год летал в Нью-Йорк, чтобы на Рош-ха-Шану и Йом-Кипур проводить службы в маленькой консервативной синагоге в центре города. В Конгрегацию Бэтте-ри-Парк входят евреи, которые так или иначе связаны с финансовым районом Уолл-стрит, а также те, кто живет поблизости. Мне всегда нравилось прилетать в Нью-Йорк за несколько дней до праздников, чтобы повидаться с сестрой Рейчел и ее мужем Лью, пообщаться с их детьми Бет и Биллом, с внуками. Между Рош-ха-Шаной и Йом-Кипуром я часто летал в Лос-Анджелес, где посещал своих (ныне покойных) родителей Эдмунда и Белу Гольдман, своего брата Энди с семьей. Но на сей раз я остался в Нью-Йорке, чтобы встретиться с Ричардом и получить его благословение на разработку студенческих программ «Гилеля» в бывшем СССР. Ричард был очень занят восстановлением деятельности «Гилеля» в США – организация находилась на грани финансового краха и исчезновения. Усилия его увенчались головокружительным успехом: североамериканская еврейская община единодушно поддержала «Гилель». Однако в ходе нашей встречи в сентябре он, естественным и законным образом, был озабочен тем, что моя работа в бывшем СССР дополнительно истощит и без того скудные финансовые ресурсы международного «Гилеля». Я пообещал Ричарду, что к осуществлению планов «Гилеля» в бывшем СССР перейду только после того, как найду для этого стороннее финансирование.

Все годы создания «Гилеля» в бывшем СССР Ричард неизменно оказывал нам помощь и поддержку. Я очень ценил его советы и указания.

В Иерусалим я вернулся из США после Йом-Кипура, и мне сообщили, что звонил мой друг и коллега рабби Джонатан Порат, хотел со мной поговорить. Мы с Поратом когда-то вместе учились в Американской теологической семинарии. Евреями в СССР он заинтересовался еще в школе, сохранил интерес и в Университете Брандеиса, где изучал русский язык и историю. СССР Порат впервые посетил в 1965 году, начиная с 1969-го работал руководителем групп в USY (United Synagogue Youth – Объединенная верующая молодежь, организация, аффилированная с консервативным движением) – они возили подростков в паломничества по странам Восточной Европы, в том числе и в СССР. В 1973 году он опубликовал книгу под названием «Евреи в России: последние четыре столетия». Это был первый учебник по истории российского еврейства для старшей школы и образовательных программ для взрослых. В «Третьем еврейском каталоге» была опубликована его статья под названием «Спасти советских евреев». У нас с Поратом нашлось много общих интересов, оба мы провели по 13 лет за кафедрой раввина, прежде чем совершить алию. Порат теперь работал в иерусалимском отделении «Джойнта». Он был сотрудником отделения «Джойнта», отвечавшего за Советский Союз (SUT), в круг его обязанностей входили учебные и студенческие программы в бывшем СССР.

Мы встретились по ходу хол ха-моэд суккот и выяснили, что, каждый своим путем, пришли к одной и той же мысли: «Гилель» должен вести работу в бывшем СССР. Порат отметил, что, возможно, «Джойнт» заинтересуется этим проектом, и представил меня Ашеру Острину, директору программ «Джойнта» в СССР. Я вскоре выяснил, что Острин – подлинный визионер и отличный администратор. Под его руководством «Джойнт» проложил важные пути в бывший СССР и многое сделал для обеспечения жизни и благополучия тамошних евреев. После встречи с Острином было решено, что мы с Поратом посетим в декабре Москву и Санкт-Петербург, изучим и усовершенствуем студенческие программы в их общинах.